Я заехал домой и забрал из сейфа пистолет. Черт, его знает зачем, но если начали мутить дела по-старому – ехать на разборку тоже надо не пустым. Как шутили в старое время: «Лучше старенький «ТТ», чем дзюдо и карате». Я от своего «ТТ» так и не избавился.
Когда я ввалился в офис, Серега мерил шагами комнату и, увидев меня, спросил:
– Твои же в Европе? Как тебя прижали?
Я еле выдавил:
– Дима.
Серега опешил:
– Погоди. Паренек, который проверку делал у железнячника, который запчастями торгует?
– Да.
– Почему он?
А теперь от объяснений не отвертишься. Я набрал воздуху в грудь и выпалил:
– Ты будешь мне сейчас допрос устраивать или жопу прикрывать? Потому что он Дима, мой Дима, понятно. Я тебе не сказал, но этот мудак мне при встрече намекал. Я думал…
По Серегиным глазам я видел подтверждение, что думал я не тем местом. Серега криво улыбнулся:
– Чего ты так за него жопу рвешь? Сколько у тебя этих Дим…
Я опешил. Серега никогда не попрекал меня моей ориентацией, впрочем, я знаю – почему. Для него все было в рамках «чем бы дитя не тешилось», а я делал вид, что он прав. Но сейчас меня это взбесило:
– Если ты, сукин сын, сейчас не поднимешь своих хваленых перцев и не вытащишь его оттуда, я тебя с землей заровняю.
Серега поднял примиряюще руки:
– Тихо, успокойся. Звонили уже?
– Звонили! И ждут! Ты не понимаешь, Димка же не в курсе моих дел, ничего не сможет ни объяснить, ни сделать. Они знают, кто он мне, а с пидарами разговор короткий! Вспомни, как ты меня вытаскивал из той заварухи с уголовниками. Если бы не пистолет, разложили бы меня как пить дать!
– А пистолет сейчас при тебе?
– А где ему быть?!
– Отдай. Ты сейчас не в том состоянии чтобы со стволом разгуливать.
– Да пошел ты! Какого хрена ты мне…
Серега не стал слушать и врезал мне открытой ладонью по лицу. Пощечина отрезвила, губу засаднило, я слизал кровь, потряс головой. Помогло неплохо. До меня начало доходить, что Серега прав, психовать не стоит. Надо думать и делать. Серега подождал, пока я прочухаюсь, и протянул руку:
– Все? Попустило? А теперь пистолет сюда.
Я достал из-за пояса «ТТ» и отдал.
Серега вызвонил командира своей охраны, и мы за полчаса обговорили примерный план действий.
На предприятие нашу машину пропустили без проблем. Ворота открыли, как только подъехали. Серега остался в машине, я вышел. Охранник обыскал меня и провел коридорами в холодную тесную комнатку.
Когда я увидел того, кто мне звонил – я вспомнил, откуда знаю голос. Когда-то этот человек крутил дела с силовиками, потом пошел заколачивать бабки в частный сектор. Теперь он видимо работал на политика.
– Добрый день, Роман Сергеевич.
Я не стал делать вид, что не узнал:
– Привет, Антон.
– Поговорим?
– Поговорим. Но сначала приведите Диму.
Он подал знак охраннику, и тот вышел. Я сел за стол.
Антон перебросил мне документы:
– Ознакомься. И подпиши. Если ты, конечно, хочешь, чтобы все ушли отсюда живые и здоровые.
– Ты собираешься нас перестрелять?
В дверь втолкнули Димку. Я быстро взглянул на его – живой, морда пострадала, руки в наручниках, но держится, не паникует.
Антон тоже осмотрел его с ног до головы и перевел взгляд на меня:
– Никто никого стрелять не будет. Два газовых баллона и небольшой взрыв, преступная халатность, не более. Тебе же не понравится тут гореть. А мальчику уже тем более.
Я просматривал документы, стараясь сосредоточиться на пунктах и параграфах. Все уже было заверено нотариально, осталась только моя подпись.
– То есть я передаю свою долю в руки некой Смирновой Иванны Александровны?
– Продаете. За символическую условную единицу. Мы должны компенсировать потери, случившиеся из-за вас.
Молодцы, выяснили не только мои паспортные данные. Готовили ни один день, ждали, когда можно будет меня припереть к стенке. Черт, Дима так рвался на работу, и в первый же день его выпасли. А я-то думал, что под моим надзором никто не посмеет. Умеешь, ты Рома, заботиться о тех, кого любишь.
Я подписал, перебросил документы Антону и встал:
– Это все?
Антон проверил мои подписи.
– Все. Надеюсь, вы поняли, что лучше оставить свою привычку лезть туда, куда вас не просят. И делать то, что просят сразу, без лишних телодвижений. Так легко в следующий раз не отделаетесь.
– Взорвете газовые баллоны?
– Взорвем. Что вы будете делать, когда ваш красавчик будет орать, сгорая заживо?
Дима смотрел на меня без эмоций, просто смотрел. Я не мог угадать, что он думает. И меня это мучило больше, чем издевки Антона. Я ответил честно, ответил Диме, а не Антону:
– Сломаю ему шею. А мне гореть положено, может на том свете зачтется.
Димка улыбнулся, едва заметно, уголками губ. С него сняли наручники, я развернул его к себе спиной и вытолкнул в коридор.
Серега дал по газам, как только мы сели в машину и захлопнули дверцы. Когда отъехали от предприятия, он позвонил ребятам и дал отбой. Дима сидел без напряга, кроме разбитого лица и ссадин на руках от наручников, я не заметил ничего криминального. Но он опять был очень спокоен, а я знал, что это как раз и есть самое ненормальное.
Я полез в Серегин загашник и вытащил водку:
– Выпьешь?
Дима покачал головой и мрачно съехидничал:
– У тебя на все случаи жизни водка.
Я засунул бутылку на место:
– Как один из вариантов расслабиться.
Дима отвернулся, закусив губу. Я не выдержал:
– Дим, тебя…
– Нет. Ты успел. Все веселье планировалось попозже.
Лучше бы он меня ударил, лучше бы из машины выбросил и ногами отпинал. Ей-богу, это легче было вынести, чем услышать такой ответ.
Дима очень вовремя поинтересовался:
– А у тебя почему губа разбита?
Серега весело заржал:
– Это я его взасос целовал, увлекся и губу прикусил!
Дима с трудом улыбнулся:
– Оставь тебя одного, ты уже с другими мужиками целуешься.
Я видел в зеркале заднего вида глаза Сереги – ни капли веселья. Он не знал, как себя с нами вести, и когда машина притормозила у подъезда, Серега первый вышел и закурил, облокотившись на капот. Я подошел к нему, Серега буркнул:
– Ром, надо обсудить ситуацию. Я подъеду через два часа?
– Нечего тут обсуждать, Серег.
Он вскинулся:
– Ты собираешься ему отдать свою долю? Серьезно? Нахер он мне сдался, как я с ним работать буду?
– Послушай теперь меня. Я когда подписывал документы, очень внимательно их читал. Ты тоже их увидишь и поймешь, что я прав. Так вот, политик – дерьмо, которое плавает сверху. Я передал свою долю не ему, а Иванне.
Серега чуть сигарету не проглотил:
– Дуньке Смирновой? Реально?
– Реальнее не бывает. Так вот Иванна – тоже ширма, ты в курсе. Но за ней стоят силовики, ее муженек ни много, ни мало – генерал-лейтенант и большая шишка в министерстве, он непотопляемый уже много лет. А подписывать документы меня заставлял Антон, помнишь, он же тебе помог с разрешениями на оружие в свое время? Мир тесен. Тебе будет выгодно с ними работать, поверь. Эти ребята не убивают куриц, несущих золотые яйца. Так что, Серег, все, что не делается – все к лучшему. А ты сможешь с ними работать – уверен. Я тебе не нужен, бросай ты со мной возиться.
Серега посмотрел на меня внимательно:
– Почти верю. Боишься, что не оставят в покое? – и кивнул на Диму, который стоял неподалеку.
Я ответил честно:
– Боюсь.
Стемнело мгновенно, но я разглядел неподалеку машину с двумя ребятами. Серега оставил охрану, хоть я и не просил. Я не успел сказать ему спасибо, он выбросил окурок и укатил.
В квартире все осталось так же, как и утром – невымытые чашки, неубранная кровать. Но мне казалось, что прошло сто лет, или больше.
Дима снял куртку и критично осмотрел:
– Химчистка поможет? Хотя порвали по шву…
– Дима, какая к ебанной матери химчистка? Выбрось.
– Я не ты. У меня нет доли в предприятиях, чтобы купить новое. Или купить себе мальчика-подстилку, которого очень удобно трахать и нихера ему не объяснять.
Его злость меня порадовала. Хочет бить – пусть бьет, хочет высказать мне какое я дерьмо – соглашусь со всем и буду вымаливать прощение. Я выдернул куртку у него из рук и бросил на пол:
– Прости. Если ты сейчас…
Дима подошел ближе:
– Что я сейчас?
– Да что угодно.
– Без проблем.
Он схватил меня за волосы, вывернул голову и поцеловал – горько, больно, зло. Через секунду я прилично грохнулся об стену, а Дима привалился ко мне и раздвинул коленом ноги. Твою мать, меня повело мгновенно, поначалу нифига думать не мог – кроме того, что меня сейчас выебут и я хочу этого. Дам и буду подмахивать как миленький, внутри уже скручивало от нетерпения – адреналин требовал выхода, дикого выплеска, и меня почти все устраивало
Может быть, Димка и хотел меня этим наказать, но хреновое вышло наказание. Еще когда думал сесть на его член, прокатиться от души, но не был уверен и Дима сам меня останавливал – а теперь хочу.
Мне не нравилось только одно – Дима себя не особо контролировал. На мне все как на собаке заживает, не в этом дело. Я знал, что он потом будет сожалеть – а значит надо переломать настроение.
Когда он меня дотащил до кровати, я попросил:
– Дим, презерватив…
В ванную он меня точно не отпустит, а я знаю его чистоплотного – самому потом противно будет, да и проблем со здоровьем огребет. Я думал за двоих сейчас, как шлюха отдавался расчетливо и продуманно. Дима меня не услышал, тогда я очень сильно оттолкнул его, он отлетел и упал на колени.
Я дотянулся до столика – там под стопкой журналов валялась коробочка с презервативами. Я достал один:
– Иди сюда.
– Ты серьезно?
Я притянул его к себе и принялся расстегивать ему брюки:
– А ты что думал? Мне тоже хочется.
Я раскатал по его члену презерватив. В этом есть что-то странно возбуждающее, вывернутый наизнанку стриптиз, когда прохладный латекс покрывает горячую влажную кожу, маскирует вены, и член становится неестественно гладким и твердым, превращается в мощный таран, своеобразное оружие, чья сила не в пулях или остроте лезвия, а в потоке крови и семени.
Я не давал Димкиной злости воли, упорно не обращал внимания на его жесткую хватку и кусающие поцелуи, раздевал и прикасался к нему с такой нежностью, с какой никогда никого не ласкал. Я целовал в ответ, преодолевая напряжение его губ, зарывался руками в волосы, пропуская пряди сквозь пальцы, звал его тихо, добиваясь, чтобы он прислушивался ко мне.
Он сильный, мой мальчик, сильный, хороший, нельзя чтобы он стал таким как я. Иначе все это дерьмо никогда не закончится. Пусть он забудет о том, что его избили и чуть не изнасиловали, пусть запомнит, что все закончилось любовью и лаской.
Я принимал его, уже неторопливого, голодного, но спокойного, направлял в себя, даже жалея, что нельзя сорваться в безумный темп и натрахаться до спазмов внутри. Но эта нежность, которой он ответил на мою нежность, была мне куда дороже. Когда я отпускал его ненадолго, убирал руки от его лица и тела, мне казалось, что за ладонями тянутся тугие прозрачные нити. Меня тянуло к нему каждой клеточкой, я выгибался под ним, кончая, и просил трахать меня дальше, больнее было бы, если бы он сейчас отстранился.
Я могу смотреть на Диму вечно, когда он кончает. Его лицо застывает безупречно красивой маской, глаза широко открываются, и на меня смотрит бездна, глубокая, полная сладко-горького наслаждения, он не дышит в этот момент – выдыхает, содрогаясь в оргазме, и замирает.
Я не знаю, как смогу жить без этого.
***
Когда я увидел Рому за столом напротив хмыря, подсовывающему ему документы, внутри словно сработал детонатор. Ушел страх, и взамен резко накатила ледяная ярость. Я перестал чувствовать тело, настолько шибануло этим холодом изнутри, выморозило сердце и кишки.
Рома подписал документы и подошел ко мне:
– Это все?
Меня что ли спрашиваешь? Нет, не все. Удушить тебя хочется, вот тогда будет все.
А хмыря все устраивало, он только пригрозил:
– Так легко в следующий раз не отделаетесь.
Рома оглянулся:
– Взорвете газовые баллоны?
– Взорвем. Что вы будете делать, когда ваш красавчик будет орать, сгорая заживо?
Ну-ну, и что же ты будешь делать? Мне плевать, что ты сейчас тут смотришь на меня виноватым взглядом. Вопрос из разряда очень познавательных. Рома ответил:
– Сломаю ему шею. А мне гореть положено, может на том свете зачтется.
Мне понравился ответ, даже повеселил. Мужик, епта! Марку держит. Прям супергерой недоделанный.
Весь супергероизм как ветром сдуло, когда мы сели в машину. Рома сдулся, стал походить на побитую собаку, за водкой полез. Поинтересовался, не испортили ли его подстилку, я ответил, что нет, веселье отложили до вечера. Рома побелел, сжал губы так, что кровь потекла из ранки – кто ж его так приложил?
Друг его, юморист, решил поднять всем настроение:
– Это я его взасос целовал, увлекся и губу прикусил!
Меня это нихуя не повеселило. Когда они разговаривали о делах у подъезда, я стоял, слушал и понимал, что ничего о Роме не знаю. Ничегошеньки. Он старше меня на целую вечность, в его жизни было столько всего, о чем я никогда не прочитаю в книгах и не увижу в фильмах. Попав в его мир, я не рехнулся только потому, что не понимал и сотой доли происходящего.
И по справедливости не вправе я требовать объяснений, потому что в моей собственной жизни было правило – за все нужно платить. Я заплатил, доверившись. У Ромы тоже оно присутствовало, это правило. Он хотел трахать мальчиков, и он платил за свои желания. Я обошелся ему очень дорого, а меня бесил этот факт до умопомрачения.
Я так и сказал ему, уже в квартире, высказался и про мальчика-подстилку и про отсутствие объяснений. Накрутил сам себя до звездочек в глазах, руки дрожали как у припадочного. Рома попытался извиниться:
– Прости. Если ты сейчас…
Я бросился к нему:
– Что я сейчас?
– Да что угодно.
– Без проблем.
А действительно – какие проблемы? Как там планировалось со мной вечерком позабавиться – нагнуть и выебать? Я тоже так смогу с тем, кто меня чуть не подложил под забавников. Могу же прижать его к стене, заткнуть ртом, чтобы молчал, целовать, чтобы не видеть виноватого лица, а только чувствовать соленый вкус его крови на языке.
Но сколько во мне было ярости, столько в Роме было ласки. Я бил его, швырял об стены, кусал, рвал рубашку, а он держался за меня и целовал в ответ и подставлял горло, грудь, прижимаясь ко мне теснее. Он говорил что-то, но я не слышал – валил на кровать и сдергивал с него брюки. Тогда он толкнул меня в грудь со всей силы, я грохнулся на колени.
Растрепанный, в разорванной рубашке, со следами зубов на шее, Рома выглядел не как жертва нападения, а как зверь, победивший в схватке. Он улыбался, словно ситуация его полностью устраивала. Мало того, он сам расстегнул мне брюки и надел презерватив на мой член.
Он целовал меня неторопливо, долго, не давал дышать, отпускал на короткий вдох и прижимался грудью к моей груди, словно отслеживал, как воздух проходит сквозь тело. Он смазывал любое резкое движение, гладил ладонями, выворачивал кисти, касался тыльной стороны, терся предплечьями, ласкал кончиком языка. Целуя меня в губы, зарывался пальцами в волосы, изучал кончиками пальцев затылок, шею, обнимал ладонями лопатки и, отпуская ненадолго, шептал, звал меня, уговаривал раскрыть его, войти в него.
Я слушался, я был послушным как никогда в жизни – опустился сверху, втолкнулся в тугое, обжигающее даже сквозь тонкую искусственную оболочку. Подчинился его ритму, накрыл ладонью его руку и двигался с его стонами.
Рома кончил, сжав меня так сильно, что я невольно остановился. Но он открыл глаза и попросил:
– Дальше. Мне мало.
Ему сейчас нужно было немного боли, не для того, чтобы кончить – для того, чтобы выйти за пределы чувств, туда, где наслаждение переходит в страдание, а после наслаждение возвращается вновь – откатом, сильной волной, смывая ненужные мысли. И он утянул меня вслед за собой в свое выстраданное наслаждение, столкнул в черную, бархатную пропасть.
Мы очнулись, когда за окном уже стемнело. Рома курил прямо в постели, сбивал пепел в пустую пачку, вытряхнув оставшиеся сигареты на пол. Когда он затягивался, кончик сигареты раскалялся, и тонкий, еле заметный оранжевый свет оседал на его губах.
– Я ничего не могу тебе дать. Это невозможно. Ты же сам понимаешь – у таких как я могут быть только дети от нелюбимых женщин и никому ненужная куча денег. Что тебе из этого надо? Деньги? Ты не возьмешь. Детей ты получишь уж точно не от меня. Я даже не смог защитить…
Рома замолчал. Я не встревал в монолог, понимая, что ему мои слова ничем не помогут.
– Я хотел по-правильному. Ты мне сто раз тыкал в то, как я с Софьей обошелся. Только сделал я все правильно. Когда мне стукнуло чуть больше чем тебе, я уже был женат и Софья вовсю пачкала ползунки. Главное правило любого мужика – обеспечивать семью. Я и мутил с Серегой всякое. То, что меня к мальчикам тянет, знал всегда. Блядей хватало, и денег на этих блядей мне тоже хватало. Трахать педовок незазорно, это когда ты задницу подставляешь – тогда ты пидар. Но припомнить могут при случае. Был один мальчишка, наркоман, он подставлялся всем, кто платил. Подкатывал и ко мне. Не то, чтобы я побрезговал, просто парень не в моем вкусе – хрупкий, субтильный. Дружок у него был – с тем я частенько встречался, парень даже намекал на то, что если я деньгами ему помогу, то он с проституцией завяжет, после таких намеков я его и бросил. Потом начались разборки серьезные – делили территории. Я приехал на переговоры, а мне ствол в морду – мол, с пидарами у нас разговор короткий, звони своему подельнику, пусть везет деньги и сваливает с рынка, а то и до него руки дойдут. Я там чуть не сдох с перепугу, всадить маслину в голову для этих отморозков – раз плюнуть. На одних понтах выехал, достаю свой «ТТ» и говорю – за пидара сейчас ответите. Мне пояснили, чтобы я не выебывался, что наркоша про меня и своего дружка за дозу все рассказал. Я их послал и держал на прицеле час, пока Серега не подъехал с ребятами. Час стоял с пистолетом и смотрел, как при мне на парне показывают, что с пидарами делают. Они этого нарика приволокли и пустили по кругу. И главное, у многих из этой гопоты либо жена, либо девушка есть.
Рома загасил сигарету, дотлевшую уже до фильтра, и повернулся ко мне. Я обнял его, он ткнулся губами мне в лоб и прошептал:
– Никогда… Слышишь, никогда не обижай свою женщину. Лучше скажи правду, за ее спиной не надо… Честным быть больно, обоим больно, но так правильно. Прости меня, я только хотел, чтобы вся эта грязь тебя не касалась.
Он немного помолчал, а потом наигранно веселым тоном проговорил:
– Пусти меня в душ. Я к простыням приклеиваюсь.
Я неохотно разжал руки. Рома ушел в маленькую ванную, в комнате без него стало пусто и неуютно. По-моему, у кого-то были эротические фантазии про душ, да и я тоже чистотой не отличался. С этой здравой мыслью я вломился к нему в душевую кабину.
Очень хорошие у Ромы фантазии. Потому что гладить сильное тело под потоком воды – безумно приятно и заводит на раз. Его кожа казалась еще более смуглой под белой пеной, он зажмуривал глаза, уворачиваясь от воды, хлещущей в лицо, и довольно стонал, когда я растирал гель по его груди, животу и бедрам.
Я еще не наигрался с его телом, но Рома развернул меня к стене и прижался к заднице, целуя спину. Как по мне, чересчур он осторожничал, медленно, безумно медленно растягивал меня членом, пока я сам не стал двигаться навстречу. Вода гасила резкие толчки, своим шумом забивала наши слова и стоны, и я выгнулся, отбрасывая голову назад – мне не хватало звучания. Рома остановился и прижался губами к моему рту. Это получился даже не поцелуй, а еще одно проникновение, которое пробило сквозь все тело – от языка к члену – мощным потоком, и растворилось в оргазме.
Когда я проснулся утром, то Ромы не оказалось в квартире. Я недолго мучился неизвестностью – нашел на кухне записку: «Уехал за продуктами. Очень кушать хочется». Я нашел свой телефон и набрал Рому:
– Привет!
Рома бодро отозвался:
– Привет! Записку видел?
– Да,– я развалился на стуле и нахально попросил:– Купи пирог или торт.
В трубке раздался довольный смех:
– Куплю. Ты какой любишь?
– С вишнями,– меня пробило позаигрывать.
– Хорошо. А если не будет с вишнями?
– Я все люблю. И конфеты тоже. И кока-колу. И орехи в шоколаде. И вермишель сахаром посыпаю.
– Какое познавательное утро! Давай, рассказывай, что ты еще любишь, пока я гуляю по супермаркету.
– Я тебе смс-кой сброшу, главное адресатом не ошибиться. Как получишь – можешь не отвечать, я уже у тебя дома.
– Сукин ты сын, как ты думаешь, со стояком удобно ходить или нет?
Торт он купил, не вишневый, но вкусный, с кучей разных прослоеечек. Но меня удивила совершенно другая его покупка. Когда открылась дверь, то в квартире первым появился не Рома, вернее Рома, но он пропихивал впереди себя в дверной проем огромную ель.
– Тащи в гостиную, я за пакетами.
Я взял эту елку и попер в гостиную. Заботливые продавцы уже закрепили ее на деревянной крестовине, мне оставалось только поставить дерево вертикально.
Когда Рома поднялся с пакетами, я спросил:
– А где у тебя игрушки?
Он смутился:
– Я как-то не подумал. Значит, придется снова в магазин идти.
Мы позавтракали: Рома бутербродами, я умял полторта - и дружно поехали в супермаркет. Наверное, нет глупее картины, чем два мужика, выбирающие новогодние игрушки. Мы показывали друг другу всяких оленей и придурошных Санта-Клаусов и ржали на весь отдел. Если бы не потихоньку заполняющаяся украшениями тележка, нас точно бы попросили убраться отсюда. По крайней мере, охранник очень уж настойчиво косился на нас, прогуливаясь вдоль стеллажей.
Елку мы украшали часа два, с перерывами на кофе, чай, торт, перекуры и поцелуи. Потом включили гирлянду, улеглись на пол в гостиной, любуясь украшенной елкой, и торжественно пожали друг другу руки, поздравляя с удачно завершенной работой.
Я с грустью подумал, что у меня дома есть немного елочных украшений, стеклянных, еще со старых времен, и в этом году они так и пролежат в ящике. Мы с мамой редко ставили елку – места особо не было, да и не всегда она была по карману, но пара украшенных сосновых веток и старая гирлянда каждый новый год занимали свое почетное место на холодильнике.
Рома обнял меня и сказал:
– Все будет хорошо. Я обещаю.
Я не представлял, каким это «хорошо» получится в будущем, попросту закрыл глаза и сказал сам себе «живи сейчас». Сейчас как раз было хорошо.
***
Жалел ли я, что разоткровенничался тогда, в темноте? Жалел. Муторно, до тошноты жалел. Ненавижу воспоминания. Но я хотел, чтобы Дима узнал, что какой на самом деле Рома. Пидар и трус, если разобраться хорошенько. Я же мог пристрелить этих насильников, но тогда бы стреляли в меня, а жить хотелось до усрачки. Парень этот, наркоман, плохо кончил – умер от передоза. Многие тогда от паленой наркоты загибались, не меньше чем сейчас, наркомания – болезнь, которую отсутствием беспредела не вылечишь. Вроде бы и винить меня не за что, а все равно муторно вспоминать.
Я удивился, когда Дима в душевую кабинку вошел. Когда он меня обнял – мне нужно было его объятие, принял с радостью. А вот его и в таком настроении не ждал. Обалдел от него, улыбчиво-хитрого и мокрого. Димка вылил на ладони гель и смешно наморщился, когда вода ему в лицо попала, провел по моей груди, и я поплыл от его рук.
Никогда не знал, что к телу можно так прикасаться – сильно и бережно, изучающе и знающе. Он будто рассматривал меня ладонями – каждую родинку, каждую вену, каждую складку. И наслаждался этим.
Я хотел его. Не просто почувствовать его тело, его темперамент, услышать его стоны и кончить в него, а приклеиться намертво, проникнуть внутрь, стать единым целом, как бы банально это не звучало. И когда он на моем члене выгнулся и прижался спиной к груди, откидывая голову, я забрал его стон, его дыхание, его вкус, пропитываясь всем этим.
Утром я проснулся и долго смотрел на него спящего. Димка опять исхудал, а у меня как всегда дохли от голода мыши. Написав записку, я помчался в супермаркет.
Дима позвонил, когда я страдал возле мясного отдела, выискивая среди запакованных кусочков приемлемый вариант. После разговора с этим сексуальным маньяком, я втыкал на мясо еще дольше, ожидая, пока стояк спадет.
Возле супермаркета развернули елочный базар, и я решил, что этот новый год встречу как положено – с елкой и шампанским. Шампанское успею купить, а елку надо сейчас.
Жадность фраера сгубила – я это понял, когда впихивал двухметровую красавицу в багажник. В лифт она влезла, но ехал я наверх с мордой в иголках.
Впрочем, оно того стоило. Поднявшись с пакетами, я застал Диму в радостном офигении перед елью. Но он быстро охладил мою радость вопросом:
– А где у тебя игрушки?
Про шампанское, значит, я вспомнил, а про игрушки – нет. Пришлось признаваться:
– Я как-то не подумал. Значит, придется снова в магазин идти.
А тортики Дима трескать горазд, зачем я два кило мяса пер, спрашивается? Мясо – необходимейший продукт, пусть меня вегетарианцы кастрируют за это, но ел и есть буду. Приготовлю вечером и заставлю нормально питаться, нельзя же на сахаре все время жить.
Покупать игрушки оказалось намного веселее, чем мясо. Может, потому что мы их покупали вдвоем. Или потому что у кусков мяса не бывает таких страдающих запором рож, как у Санта-Клаусов. Я сосредоточился на гирляндах, прикидывая на глаз метраж, а Дима таскал в тележку блестящие шарики. Я поймал его за стеллажом и обмотал шею пушистым дождиком. Через минуту на кармане моей крутки красовался прицепленный Димой колокольчик.
Мы так и оплачивали на кассе, не снимая: я наклонился к сканеру, а Димка отыскал в блестящей массе ценник и протянул продавцу. Девушка не возражала, поздравила нас с наступающим новым годом, и мы потащили свою добычу в машину.
Я сто лет так не веселился. Мы оба, не сговариваясь, избегали вспоминать случившееся, и получалось у нас пока очень естественно. Я осознавал, что это временное забытье, но гнал подобные мысли как можно дальше.
Дима загрустил лишь тогда, когда мы валялись на полу и любовались на новогоднюю красавицу в полном боевом облачении. Я быстро его обнял и сказал:
– Все будет хорошо. Я обещаю.
И я собирался сдержать свое обещание.
Дима на следующий день сбежал домой. Я и не удерживал – хорошего понемногу. Жизнь есть жизнь, квартира без присмотра в его районе все равно что проходной двор. Но на следующий день к вечеру он приехал. Голодный во всех смыслах. Я готовил ужин, а Дима смотрел вместе со мной фильм и таскал из-под ножа куски. Может быть, если бы мы прожили с ним долгую-долгую жизнь, меня бы это начало раздражать. Но я знал, что такой жизни у нас не будет, поэтому позволял ему и мешать готовить, и спать, раскинувшись больше чем на полкровати. Взамен запоминал каждую мелочь, каждое движение его тела, каждый стон и крик, когда он выгибался подо мной.
Я уже поговорил с Тейлором. Они всегда ищут перспективных молодых людей по перифериям. И от специалиста по Восточной Европе со знанием нашего законодательства их кадровые менеджеры не откажутся. Тейлор сначала не поверил:
– Ты наконец-то решился?
Я сразу обломал его:
– Не я. Я рекомендую тебе одного совсем юного парня. Но поверь мне, ты не пожалеешь. Сам поймешь, когда проведешь собеседование.
– Роман, я доверяю твоему мнению, но ты все правильно понял – решение только после собеседования. Владимир даст рекомендации?
Я хмыкнул:
– Даст. Причем такие, что ты их сможешь как масло намазать на хлеб.
Тейлор вежливо рассмеялся:
– Ты имеешь на него компромат?
– И да, и нет. Это личное. Так что Владимир – чистая формальность.
– Окей, я жду от вас запрос на собеседование.
– Я думаю, ты получишь его после первого января.
Тейлор съязвил:
– Вы, русские слишком большое значение придаете этому празднику.
Я не остался в долгу:
– Вы, американцы, не ели наш салат оливье, поэтому не оцените праздник в полной мере.
С Володей разговор был еще короче. Я принес ему уже готовые письма и положил перед мордой, развернув там, где должна стоять подпись и печать.
Володя демонстративно закрыл разворот и начал читать с первого листа. Брезгливо скривившись, он отодвинул бумаги:
- Это потому что ты его трахаешь?
Нет, Володечка, потому что я его люблю. Но тебе это знать не обязательно. Я снова открыл перед ним лист на нужном месте и сказал:
- Потому что он умный, талантливый парень и заслужил хорошее будущее. И ты ему должен.
Диме я тоже пока не стал ничего говорить. Все разговоры позже, он мне еще крови попьет, но я сделаю все, чтобы он уехал из нашей долбанной страны, где нет у него будущего. Поработает, приживется, найдет себе пару – девушку или парня. Там на его выбор не посмотрят искоса, не осудят. И не больше не запрут из-за меня в холодной комнате, приковав наручниками. А мне, как пророчил когда-то Ральф, самое время сдохнуть в одиночестве. Но пока я хотел немного счастья, краденного, изломанного, невероятного счастья.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 201 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |