Николай Михайлович Новиков 13 страница

— Эй, эй, кончай, — попятился агрессивный. — А то я щас ружьюху возьму, продырявлю тебя, Крутой.

— Ладно, мужики, — урезонил Виктор. — Побаловали и хватит. Не видите — наш парень! Вы чего? Фильм почти все смотрели, кому-то не понравился Мишка Крутой, да?

Мужики переминались с ноги на ногу в явном замешательстве. С одной стороны, приятно познакомиться со знаменитым артистом, который играл классного парня. А с другой, когда он пачками укладывает своих врагов где-то в Москве — нормально, а когда здесь начинает выпендриваться — кому ж такое понравится? Была еще и третья сторона: вдруг он станет калечить мужиков направо и налево? Димку-то вырубил так, что никто и глазом не моргнул. Может, колами вооружиться или за ружьями бежать?

— Да он-то ничего, — подвел итог всеобщим размышлениям тот, который чесал за ухом, впрочем, не переставая чесать. — А чего она прыгает так, аж сиськи трясутся? Всех взбудоражила!

— Простите, она больше не будет, — вышла вперед Валентина. — Мы очень благодарны тем, кто пришел на наш концерт, почтил, так сказать, своим вниманием, рады были познакомиться с вами, а теперь нам пора уезжать. Кто-нибудь может найти какой-то транспорт?

— Так почему же нет? — удивился агроном Виктор. — Я сам подброшу вас до Куйтуна. Только на грузовике, автобуса у нас нет. Годится?

— Годится, — обрадованно закричали ребята.

Мужики обступили Аристарха, теперь уже никто не пытался лезть в драку, напротив, каждый хотел пожать руку «Мишке Крутому», важно поговорить о том, что у них в Иркутске таких крутых нет, а жаль, коммерсантов паршивых расплодилось видимо-невидимо, а убивать их некому. И менты все купленные.

Ирина стояла рядом с Валентиной, чувствуя на себе недвусмысленные взгляды, и больше всего на свете хотела поскорее уехать из этого села. Казалось, вот-вот на нее могут наброситься — пьяные же, сейчас только смотрят, а через минуту и потрогать захотят! Надежнее всего было бы стоять рядом с Аристархом, но Валентина не отпускала. Там тоже было очень зыбкое равновесие, не дай Бог поймут не так — мордобой получится нешуточный.

И лишь когда погрузили свои вещи в кузов бортового «ЗИЛа» и сами забрались туда, когда машина сорвалась с места и, набирая скорость, помчалась прочь от села, спало нервное напряжение; и началось такое, что трудно словами описать. Ребята орали, девчонки визжали, все обнимались, целовались, горланили песни, встав во весь рост. На то, что машина летит со страшной скоростью, едва успевая уклониться от встречи с деревьями у обочины, никто не обращал внимания. Эта рискованная гонка по ночной дороге казалась приятной прогулкой после того, что пришлось испытать в Кундуе. Грузовик подпрыгивал на кочках, вытряхивая из пассажиров душу, но смех, шум, всеобщее ликование только усиливались.

— Отныне мы будем величать тебя Аристархом Кундуйским, — провозгласил Валерка Пивовар. — Спаситель ты наш! Ура Аристарху!

— Ура-а! Ура-а-а! Мишке Крутому, великому танцору — ура-а!

Аристарх сидел в углу, обняв Ирину за плечи.

— Волшебная сила искусства, — улыбнулась Ирина. — Похоже, это действительно так.

— Так, так, — подтвердил Аристарх. — Но все это чепуха. Ничего не помню — только тебя. Ты никогда не танцевала, никогда не была такой сумасшедше красивой, Ира. Они же все обалдели, глядя на тебя! И я тоже.

— Это, наверное, от волнения, — засмеялась Ирина. — Мне было очень страшно и… ты не поверишь — очень приятно танцевать с тобой.

— Мне тоже было немного не по себе, — признался Аристарх. — Я все же не Мишка Крутой. Хотя кое-что могу, но связываться с пьяной оравой в незнакомом селе — это самоубийство. Я не собирался их трогать, но когда этот кретин вылез и стал кривляться перед тобой, не выдержал. Глупо, но ничего не мог поделать. Если бы кто-то притронулся к тебе, я бы прибил его. Сразу же. Потом бы вырубил еще двоих-троих — и все. В лучшем случае остался бы жив, а что с вами случилось бы, трудно и вообразить. Так что я поступил очень глупо и неосмотрительно, а спас нас Валерка, вовремя притащил этого агронома.

— Арик, если девушка кого-то делает глупым хотя бы на время, это что-то значит? — Ирина теснее прижималась к нему.

— Конечно, — убежденно ответил Аристарх. — Это значит, что кто-то поглупел настолько, что забыл спросить: а сейчас все еще рано? — Он наклонился и поцеловал Ирину в губы.

Она ответила ему. И в общем шуме и гаме, в жуткой тряске это казалось вполне естественным.

Валентин Плешаков приехал в Кропоткин и сразу же направился на междугородный переговорный пункт. У Плешакова было отличное настроение. Наконец-то он придумал, как проучить борзых московских бизнесменов. Они думают, что можно запросто приезжать в Гирей и оскорблять самого Валентина Плешакова? Ошибаются, козлы! Он не забыл, что случилось в тот вечер у забора. И никогда не забудет. Приемчики всякие знают телохранители? С пушкой разгуливают?

Суки! Плешаков снова, в который уж раз, отчетливо вспомнил минуты своего позора и унижения, и дикая злоба сверкнула в его глазах, заскрежетали зубы в непосильной попытке остановить видение. Суки! А Наташка, наверное, стояла за калиткой и все слышала. Даже если и не слышала, они ж, наверное, потом похвастались, какие сильные, и какой он жалкий! Наташка… А он так хотел казаться ей большим, сильным, великодушным. Не трогал ее (а мог, куда бы делась!), ждал, когда она сама поймет, что Валентин Плешаков — серьезный человек.

А его почти на ее глазах — мордой в грязь, как последнего лоха! Если бы перед кентами гирейскими, которые уважают его, никогда бы не простил. А перед Наташкой — в десять раз обиднее!

Думают, он забыл? Пусть думают! Он будет с ними работать, бабки себе на «мерседес» заколачивать… Да ты, сука, самолетом не откупишься за то, что сделал! Телохранители у тебя, бронированные двери… не подкопаешься? Так можно с другой стороны тебя накрыть, с какой — Валентин уже знает. Поплачешь, паскуда, а Наташка свободной станет, тогда и с ней можно будет поговорить, получить то, что положено.

В переговорном пункте Плешаков разменял пять рублей на пятнадцатикопеечные монеты, зашел в кабинку, набрал номер. Связь, конечно, была хреновой. Но с пятого раза дозвонился. Знакомый, ненавистный голос телохранителя ответил: «Да».

— Привет, начальник. Это Плешаков из Гирея. Помнишь такого?

— Я слушаю вас, — бесстрастно произнес Ратковский.

«Боится, хмырь, сучий потрох! — со злорадством подумал Плешаков. — Правильно боится, сучара!»

— Все нормально, начальник. Когда ехать в столицу?

— Когда сможешь.

— Могу — хоть завтра. У вас там все на мази? Готовы к встрече дорогого гостя? — усмехнулся Плешаков. Злость понемногу проходила. Он сжал кулак — вот они где, здесь! Пока еще трепыхаются, чего-то о себе думают… ну-ну, посмотрим, что вы запоете, ребятки! — Завтра сяду в поезд, в Москве буду послезавтра, во второй половине дня.

— Все, как и договаривались? Количество, качество?

— Лучше не бывает. Короче, где тебя найти? И как все это будет происходить?

— Это не телефонный разговор. Искать меня не нужно. Послезавтра в шесть вечера будешь прогуливаться по Тверскому бульвару. От памятника Тимирязеву до Тверской и обратно. Я тебя сам найду. Встретимся, обсудим детали. Вопросы есть?

— А как же, обязательно есть. Это я в контору звоню или как?

— Какая тебе разница? — Чувствовалось, что ему не нравится этот разговор.

— Да я просто так, подумал… если это контора, может, где-то поблизости Наташка, я бы с ней парой слов перекинулся. Ты ж помнишь, мы даже не попрощались, а это нехорошо.

— Наташи здесь нет, если б и была, не стала бы говорить с тобой. А что касается прощания — в следующий раз веди себя прилично и тебе позволят попрощаться. Мы не злодеи.

— Да? Ну, ладно. В общем, послезавтра. Тверской бульвар, так? По какой стороне ходить? — Посередине. Там аллея, вот по ней и ходи.

— Но ты не задерживайся, начальник. Мне долго рисоваться там не в кайф, сам понимаешь. Привет передавай Наташке и ее мужу, большому белому бизнесмену. Пока!

Плешаков повесил трубку, ухмыльнулся, подбрасывая на ладони оставшуюся мелочь. Выйдя из кабины, пошире распахнул дверь, пропуская девушку, ожидавшую своей очереди. А когда она шагнула вперед, пошлепал ее по заду, туго обтянутому синими джинсами. Девушка дернулась, влетела в кабину, захлопнула за собой дверь и лишь после этого покрутила пальцем у виска:

— Ненормальный какой-то. Дурак!

— Я умный, — довольно ощерился Плешаков, ссыпая мелочь в карман. — Я ужас какой умный, только никто не знает об этом. Но скоро узнают. И обалдеют.

Наташа не сомневалась, что все это сытое благополучие — не настоящая ее жизнь, а квартира со всеми удобствами — лишь временное пристанище. Сама же она, Наташа, была пушкинской Людмилой в плену у Черномора или царевной, похищенной Кащеем Бессмертным. Вокруг — диваны красивые, телевизоры японские, видеомагнитофон, даже видеокамера есть, можно, к примеру, снять себя и тут же увидеть, что получилось. В холодильнике полно всякой еды, в гардеробе — нарядов столько, что можно целый месяц ежедневно менять их, в белых ящичках трюмо — дорогая косметика, там же и золотые перстни, цепочки, брошки… Но все это не радует, и с каждым днем сильней, настойчивей бьется в груди надежда: скоро придет Руслан или Иван-царевич на сером волке, или Иванушка-дурачок и выручит ее из этого плена. Вытащит отсюда, увезет в другую жизнь, пусть не такую обеспеченную, пусть даже бедную, трудную, но — счастливую, радостную…

Где же ты, Иванушка, почему не торопишься?

А внешне все было нормально. Нигилист по-прежнему много работал, уходил рано утром, возвращался поздно вечером, изредка вывозил Наташу в театр, но там откровенно скучал, под конец спектакля и вовсе засыпал. И Наташе становилось скучно, понимала: он просто выгуливает ее, как собачонку. И не хочется, а надо. Ей не хотелось быть собачонкой, поэтому стала отказываться, когда он прибегал домой чуть раньше обычного, с билетами на какой-то спектакль или концерт.

Все чаще и чаще возникало желание бежать отсюда, бежать куда глаза глядят. Ведь так долго не может продолжаться, это не жизнь, это кошмарный сон! Рано или поздно он непременно кончится. Но куда бежать, если глаза ничего не видят, кроме одного лица, самого любимого и желанного на свете…

Она несколько раз звонила Сергею, специально съездила в общежитие (сказала Ратковскому, что нужно забрать кое-какие вещи), узнала у Вадима Ивановича телефон и позвонила. Трубку взяла его мать и так высокомерно, так холодно ответила, что надолго отбила охоту звонить по этому номеру. Однако Наташа попыталась еще дозвониться до Сергея, и снова неудачно. Похоже, его мать неотлучно дежурила у телефона, чтобы не позволить Наташе поговорить с сыном.

Наташа бросалась на диван, плакала, повторяя, как в бреду: «Сереженька, милый мой, любимый, возьми меня отсюда! Что я наделала, дура несчастная, что натворила! Сережа!.. Я буду ждать тебя, буду ждать, сколько скажешь, только скажи. Сереженька… Ну почему я не послушалась тебя, почему не поверила тебе?..»

Проходил час, другой, Наташа уже не плакала — она вспоминала холодный, сумрачный апрель, уютную комнату, где стол да стул, да кровать — что еще человеку надо? Настольная лампа горит, желтый круг от нее у стола, а за кругом полумрак, а в этом полумраке — она… И его ласковые руки, его теплые губы, восторженные глаза. И ее удивление: неужто и вправду она может так восхищать этого сильного, красивого парня? И ее гордость, и сладостная истома во всем теле, которые не хотелось прятать, прикрывать даже простыней — пусть смотрит, пусть любуется, так хорошо он смотрит, так приятен этот ласковый, нежный взгляд… Смотри же, смотри, мой дорогой, родной, любимый, я твоя, твоя… а ты — мой.

А потом она, утомленная долгими ласками, нежно улыбалась, заглядывая в его красивые карие глаза, а он вдруг садился на постели и рассказывал всякие смешные случаи из своей жизни; так рассказывал, что она хохотала до слез… Даже когда он говорил о серьезных людях, о философах Ницше, Шопенгауэре, это было безумно интересно, казалось, нет более приятной темы для разговора после жарких, дурманящих ласк, чем жизнь и высказывания великих философов! Это вызывало новый прилив энергий, так возбуждало — невозможно было удержаться…

С любимым все было интересно, приятно и радостно.

А без него — все временное, ненастоящее. Ненужное. Но где же он, любимый? Знает ли, что она каждый день плачет, вспоминая его? Наверное, не знает… Да ведь она сама виновата в этом.

Вечером после ужина Петр Яковлевич сидел в кресле, рассеянно листая какую-то книжку с параграфами законов и столбцами цифр. Наташа смотрела телевизор.

— Что ты смотришь? — Нигилист отложил справочник в сторону. — Разве можно это смотреть?

— А почему же нельзя?

— Да потому, что это полнейшее убожество, идиотизм!

— Если ты не интересуешься модой, можешь не смотреть. — Наташа демонстративно сделала звук погромче. — Это же знаменитая американская модельерша, она рассказывает о своих новых работах, о том, что будут носить следующей весной и летом.

— В этом, как его… Гирее тоже интересуются американскими дурами, которые людям лапшу на уши вешают?

— Конечно, — убежденно ответила Наташа. — Думаешь, раз Гирей, так там и про моду не знают? Еще как знают!

— Наташа! Ты посмотри внимательно на эту толстую корову! Она важно рассуждает о том, что главное — материя, а еще — творческий настрой, про стиль говорит, про линии! А за всем этим стоит лишь одно: дайте мне деньги, чтобы жить, и жить хорошо! Ну кому нужны ее дурацкие модели, посмотри, посмотри хорошенько? Разве кто-нибудь их станет носить? Я имею в виду здравомыслящих людей. Не сумасшедших. Кому она вообще нужна? Дурочка с телевидения? Да. И не потому, что дурочка будет носить модели этой коровы, а потому что ей деньги платят за программу. А телевидению оболваненные люди платят деньги. Их убедили, что важно знать, над чем сейчас работают так называемые модельеры. А зачем им нужно это знать? Для чего?

— Что ты расходился? Я же сказала, не нравится, можешь не смотреть! — рассердилась Наташа.

Нигилист вскочил с кресла, подошел к ней.

— Не нравится, что и мою жену пытаются оболванить! Хочу, чтобы ты поняла: эти люди продают воздух. Если им это удается, пожалуйста, в мире всяких шарлатанов хватает. Но ты же смотришь на нее с уважением, ты веришь ее рассуждениям! Хотя прекрасно понимаешь: никто никогда не будет носить ее одежду. Ничего нового она не выдумает, да и невозможно выдумать. И в следующем сезоне будут носить то же, что и в этом, или то же, что и десять лет назад. Юбки короткие или длинные, брюки широкие или узкие, или расклешенные — вот и все! Ну, еще с десяток разновидностей, но это уже давно придумано! Чем же эта напыщенная корова отличается от тех, кто продает участки на Венере? Никакой, абсолютно никакой конкретной пользы от человека, а она сидит, рассуждает с таким видом, как будто человечество не сможет прожить без нее. Абсурд!

— Выходит, все модельеры не нужны?

— Давно выходит. По крайней мере, хороший портной куда нужнее!

— Значит, и Зайцев — тоже дармоед и обманщик?

— А что такое Зайцев? Костюм для какой-нибудь знаменитой мымры с двумя лишними карманами? Да это же чушь полнейшая! Может, скажешь, какая тебе лично польза от существования Зайцева или Кроликова-модельера? Или знаешь, кому от него польза? Или сомневаешься, что, не будь Зайцева, тут же не появится другой модный портной, у которого будет престижно одеваться, хотя он и шить как следует не умеет?

— Какая тебя муха сегодня укусила?

— Человеческая глупость.

— Если это глупость, то она — красивая глупость. Мне, например, нравится. А ты считаешь, если это не приносит пользы тебе прямо сейчас, то уже и глупость! Твое мнение — глупость, понятно?

Нигилист с огорчением вздохнул и вернулся в свое кресло. Наташа посмотрела на него с сожалением, потом пожала плечами, взяла пульт и переключила программу. На экране появилась известная певица. Она была в короткой юбке и сидела в таком низком кресле, что ноги обнажились, как говорят, дальше некуда. Тут и Наташа почувствовала некоторую неловкость. Вернее, будь она одна в комнате, не обратила бы внимания, но сейчас машинально посмотрела на мужа, ожидая его реакции.

— В этом весь ее талант, — мрачно процедил Нигилист.

— Ты хочешь сказать, что и она не нужна никому? Так я тебе и поверила, держи карман шире! Она поет хорошие песни, их все слушают и покупают, и по телевизору ее часто показывают. Ну? Что ты на это скажешь, несчастный рационалист?

— Голоса у нее нет и не будет. Особой исполнительской манеры нет и не будет, — стал перечислять Нигилист. — Песни ее… да, популярны, не спорю. Но песни ей дают. Если она дает кому нужно.

— Какой ты ужасный грубиян, просто невыносимо слушать!

— А если не будет давать, — невозмутимо развивал свою мысль Нигилист, — то и ей не будут давать песен. Дадут другой, такой же вульгарно размалеванной дуре, и народ будет слушать другую, а про эту никто и не вспомнит. Все ясно, как божий день. Но ты посмотри, как она держится! Как отвечает на вопросы! Как будто все руководство телевидения неделю на коленях ползало у ее подъезда, умоляя выступить! А на самом деле знаешь, что было? Дала очередному спонсору, он ей дал деньги. Она купила время, сама составила вопросы, которые ей нужно задавать, сама приехала и теперь сидит и с важным видом отвечает на них. Потом споет, чтобы все знали, помнили, что она певица. Вот и все.

— Невозможно тебя слушать, невозможно! Прямо циник какой-то! Ну почему тебе все не нравится? Почему ты все осуждаешь, ворчишь, как дед столетний? Кошмар!

— Потому, дорогая моя жена, что я слишком много знаю, слишком хорошо вижу то, чего народ не видит.

Нигилист снова встал с кресла, подошел к Наташе, обнял ее. Наташа напряглась, но виду не подала. На телеэкране ведущая попросила певицу что-нибудь исполнить, та стала отказываться, мол, не готова, не собиралась петь, но потом все же согласилась. Зазвучала мелодия очень популярной песни, хотя оркестра нигде не было видно.

— Вот, и фонограмма в кустах оказалась, — удовлетворенно хмыкнул Нигилист, наклоняясь к Наташиной щеке.

Наташа схватила пульт и снова переключила программу. На экране появилась «говорящая голова».

— Еще один радетель о народном благе, — прокомментировал Петр Яковлевич. — Прохиндей из прохиндеев, бездарь, но хитер и изворотлив, всегда знает, когда промолчать, когда проявить инициативу.

— Откуда ты знаешь? — устало вздохнула Наташа.

— Он приходил ко мне в ЦК со своими завиральными идеями, когда в воздухе запахло переменами. Предлагал организовать комсомольские бригады, которые будут работать по новому методу и перевернут страну, сделают ее богаче Америки.

— А ты?

— Я познакомился с его теорией и понял, что если одни только комсомольцы будут работать по его методу, мы скоро превратимся в громадную Анголу или Никарагуа.

Нигилист пожал плечами, поняв, что Наташе неприятны его объятия, и сел в свое кресло.

— Ну и что?

— Я ему сказал об этом. А когда он попытался доказать мне, что только комсомол способен возродить утраченную мощь страны, идти во главе перестройки, кстати, и мне обещал место там, во главе… я выгнал его. Но он оказался настырным малым, теперь вот кто-то из партийных маразматиков поддерживает его идеи, в правительство его впихнули…

— Да где ж они теперь, партийные маразматики? Партию ведь запретили.

— Партию — да, а маразматиков никто не запрещал. Они живут и вовсю действуют… на благо Отечества.

— Выходит, и это нельзя смотреть? Выключить телевизор, да?

— Смотри, я тебе не запрещаю. Я вот о чем хочу тебя спросить, Наташа. Где живет твой бывший приятель Плешаков?

— Плешаков? — встрепенулась она. — А тебе зачем это? Он в Гирее живет, если не посадили. А что?

— Мне нужно знать, где конкретно.

— Валентин? Да на улице Ватутина. Дом, кажется, пятый с того краю, как мы ехали, по левой стороне. А что?

— Он скоро приедет в Москву. Хочешь увидеться?

— Даром он мне не нужен. Ты скажешь мне или нет, какие-такие дела у тебя с ним?

— У меня — никаких. Но есть люди, которые заинтересованы в том, чтобы сделать некоторые дела совместно с этим твоим бывшим другом. Вот и все.

— Почему ты скрываешь от меня? Я же знаю, что он продает наркотики, все об этом знают. Ты тоже решил этим заняться?

— Пожалуйста, успокойся. Ни я, ни фирма, в которой я работаю, наркотиками не занимались и не будут заниматься. Но в данном случае мне за посредничество полагаются неплохие комиссионные. Без малейшего риска. Куплю тебе машину. Ты ведь как-то говорила, что хочешь научиться водить. Вот и научишься. Но это мелочи. Главное, один очень нужный человек станет нашим должником.

— Да не нужна мне такая машина! Это же… это — людей травить! Господи, какой ужас!

— В чем же тут ужас?

— А ты не понимаешь?

— Понимаю тебя. Но у меня свое мнение. Если люди смотрят телепередачи о высокой моде, которая никогда им не пригодится, если благоговеют перед шлюшкой, которая отличается от обычной проститутки лишь тем, что зарабатывает больше, если народ наш великий и могучий одурманен лжепроектами экономического прохиндея, почему же наркотики хуже? Нравится человеку — пусть употребляет.

— Я уже говорила, что ты циник! Невероятный, жуткий циник! Чего ты добиваешься этим? Хочешь, чтобы я ушла от тебя? И добьешься, уйду. Надоело мне сидеть в этой золотой клетке! Надоел мне ты со своим цинизмом!

— То, что я не притворяюсь, остаюсь самим собой… хотя бы дома, не дает тебе повода для подобных заявлений. Видишь ли, я уже не представляю мое жилище без тебя. Прежде это было влечение к красивой женщине, безболезненное решение каких-то проблем, а теперь нечто большее. Я даже не знаю, как сказать… Пожалуйста, никогда больше не говори мне такие слова.

— Ты остаешься самим собой? Хорошо. Но почему же мне нельзя говорить то, что я думаю? Я не собираюсь молчать! У нас почти каждый вечер такой, как сегодня!

— Потому что ты излишне возбуждена и, кажется, я знаю причину, — резко бросил Нигилист.

— Конечно, знаешь! Причина ты. — Наташа поплотнее запахнула полы халата и пошла к дверям.

— Нет, не я. — Голос Нигилиста был мрачен. — Причина в том, что мой несчастливый соперник, твой бывший друг Сергей, сегодня женился на даме, с которой давно уже встречался. Кажется, ее зовут Лариса Козлова.

— Что?.. — Наташа ухватилась за дверной косяк, чувствуя, что пол уходит из-под ног.

— Я думал, ты знаешь, — развел руками Петр Яковлевич. — Тогда извини. Значит, причина и вправду во мне. Это я знал.

Наташа повернулась и, согнувшись, поплелась к ванной. Заперла за собой дверь, упала на колени перед стиральной машиной, уронила на нее голову и разрыдалась.

Уже на следующий день после свадьбы Сергей понял, что совершил пока что самую большую глупость в своей жизни. По правде сказать, он думал, что есть время, не меньше месяца, за этот срок многое может измениться. Однако Лариса думала по-другому. Он и глазом не успел моргнуть, как оказался у дверей загса.

Только и успел — выставить два условия: не устраивать шумной свадьбы и, самое главное, жить после брачной ночи врозь. Якобы чтоб не стеснять родителей, подумать о собственном жилье. На самом деле Сергей ужаснулся, когда представил себе, что в его комнате поселилась Лариса. Она тут и днем, и вечером, и все время, конечно же, перевоспитывает его, «возвращает к жизни»! От такого «возвращения» запросто можно было из окна выпрыгнуть.

Лариса не стала спорить.

Так и стал Сергей женатым человеком. Загс, вечер в «Праге», где гостей оказалось все же десятка два, на что Сергей не обратил внимания. Родители Сергея подарили молодым персональный компьютер как намек на то, что с коммерческой палаткой пора кончать, а генерал Козлов — красную «девятку».

Да что-то не радовали эти подарки. И до постели Сергей добрался с большим трудом — если б не энергичная молодая супруга, заснул бы на коврике в прихожей. Ночью проснулся от того, что стало вдруг невыносимо жарко, душно. Рядом, тесно прижавшись к нему, спала Лариса. Что было в конце свадьбы, как он попал домой — абсолютно не помнил. Стал потихоньку отодвигаться от Ларисы, но она еще крепче вцепилась в него. Голова раскалывалась, видно, много он вчера выпил, давненько такого не случалось. Сергей решительно отодвинул Ларису и сел на кровати. Пухлая женская нога, ослепительно белая в призрачном свете луны, медленно сползла с его коленки. Лариса проснулась, подняла голову:

— Сережа? Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. Что там было… на нашей свадьбе? Я… ничего такого… ну, ты понимаешь, не говорил?

— Да нет. Все было очень хорошо, только ты много выпил, горланил какие-то песни. Нормально. Сережа…

— Голова болит. Пойду на кухню, может, найду лекарство какое…

— Ты лежи, Сережа, ты лежи, а я принесу тебе крепкий чай, это помогает. Я быстренько… — Лариса попыталась встать, но Сергей удержал ее, сам выбрался из постели.

— Не надо. Спи, Лариса.

— Но, Сережа, я хочу тебе помочь…

— Не надо.

Он пошел на кухню, там долго сидел у открытого холодильника, еды было много, но есть не хотелось. Он налил из чайника холодной заварки, добавил из другого чайника холодной воды, жадно выпил. Легче не стало. Сергей посидел минут десять на кухне, обхватив голову ладонями, и медленно побрел в свою комнату. Там в баре стояла початая бутылка водки. Вот что ему нужно было.

— Можно и я с тобой выпью?

— Выпей, — разрешил Сергей.

Он налил в хрустальные рюмки водки, неуклюже махнул Ларисе, мол, бери, пей.

— За нас, — улыбнулась Лариса и выпила.

— Ага. — Сергей тоже выпил.

Лариса поставила рюмку на журнальный столик.

— Ты хочешь меня?

Сергей еще налил себе, взял рюмку, нервно усмехнулся.

— Ты оскорбишься, если я скажу, что нет?

— И не подумаю. Я сделаю так, чтобы ты захотел меня. Посмотри… — Лариса закружилась перед ним. — Разве это не красиво? Разве это не то, что тебе нужно?

— Не то. — Сергей еще выпил водки, поморщился. — Не то, Лариса. Не тебя я хочу, другую.

— Хочешь все же оскорбить меня?

— Извини, Лариса, я не хочу обидеть… я… ты понимаешь, не в этом дело. Ты, конечно, можешь послать меня, забрать подарки, машину, компьютер, что там еще… ты можешь даже развестись со мной, прямо сейчас… — Он засмеялся. — Но я не хочу тебя. Не знаю, как это называется…

— Милый мой. — Лариса присела к нему на колени. — Я слишком долго тебя ждала, слишком долго тебя хотела — иметь своим мужем, любовником… Я мечтала об этом, понимаешь? Теперь я тебя не отпущу. Я сделаю так, что ты захочешь меня, узнаешь такое блаженство, какого никогда и ни с кем не знал. — Она наклонилась, тронула его губы своими губами.

— Ты не оскорбилась и не собираешься со мной разводиться? — удивился Сергей, протягивая руку к бутылке.

Лариса остановила ее, потом медленно сползла на пол, уткнувшись лицом в его колени.

— Нет, мой хороший, нет. Пойдем, — потянула она его за руку. — Пойдем в постельку, я сделаю тебе очень хорошо. Я умею это делать, пойдем, мой сладкий, не надо ни о чем думать…

И Сергей безропотно последовал за нею. А что ему оставалось делать?

Утром она ушла, пообещав вернуться вечером. Сергей спал до полудня, а потом сидел в кресле и пытался примирить себя с положением мужа.

Вот, у него есть жена. Теперь надо вроде бы заботиться о ней, думать о продолжении рода, о детях, о благополучии семьи… Какое, к черту, благополучие, если жена выступает в роли спонсора их семейной жизни! Дети… Нет, только не сейчас. И на кой черт он согласился жениться?

Если бы Наташа была беременна от него… Если бы Наташа была рядом… Господи, ну почему все получается не так, как хочется?! Разве он так уж много просил у судьбы? Всего-то — чтобы рядом была любимая женщина, от которой и на пару часов уходить не хотелось бы! И ведь она была рядом, была! Господи! Ты дал понять, что такое истинное счастье. Почему же отнял его?

Кто в этом виноват? Конечно, он сам. Но и она тоже! Наташа, ты ведь не позвонила, не спросила, как я живу. Ты совсем забыла о том, что было? Неужели? Нет! В это невозможно поверить! Наташа! Наташенька… Ты все равно будешь моей. Мы будем вместе!

Вечером Лариса объявила:

— Сережа, ты больше не работаешь в «комке». Мой муж должен заниматься престижной деятельностью.

— Ты так считаешь? — усмехнулся он. — А кто решает, что престижно для меня, а что нет?

— Я. Я считаю. И уже договорилась с нашим генеральным директором о том, что ты будешь в нашей фирме начальником отдела сбыта.

— Ты уверена, что я что-то сбуду? — снова усмехнулся Сергей.

— Уверена. Я тебе помогу. И Валет будет рядом, поможем тебе освоиться в новой должности. Платить тебе будут для начала двадцать тысяч в месяц.

Услышав о такой сумме, Сергей не на шутку встревожился:

— Но я ведь совершенно не знаю, что нужно делать! Если такая зарплата, и ответственность, видимо, немалая. Слушай, я не хочу, чтобы со мной опять случилась финансовая катастрофа.

— Пока мы рядом — не случится, — заверила Лариса.

— Вот спасибо, — поклонился Сергей.

— Это только начало, милый мой, — томно потянулась Лариса. — Иди ко мне, я расскажу, куда мы поедем послезавтра!

— Хорошо, Петр Яковлевич, — помрачнел Ратковский. — Я встречу этого гирейского наркомана, сведу его с людьми Радика. И все. На этом мое участие в деле кончается. Мы договаривались с вами, что в операциях криминального свойства я пас.

Дата добавления: 2015-08-28