Николай Михайлович Новиков 8 страница

Это — с другой стороны. Только не было бы ни той, ни другой стороны, если бы рядом был Сергей. Ни на какие «мерседесы» не променяла бы она любимого, никакими угрозами или пытками не заставили бы ее отказаться от него! Да где ж он теперь, Сергей? Не иначе как все время проводит с Ларисой. Может, и не радуется, а все равно — с ней. Что же остается делать? Ждать, как он просил, полгода? А если — больше? А если он вообще передумает, забудет о ней, тогда чего ждать? Вчерашнего дня? Вчерашний день не вернешь, только дураки ждут его… Почему и она не может выйти замуж хотя бы на эти полгода? А там — видно будет…

Прошло сорок минут, и Нигилист появился у палатки в сопровождении Максуда Мамедовича.

— Красивые у нас девушки работают, а, Петр Яковлевич? — довольно осклабился хозяин.

— Красивые, — согласился Нигилист. — Объяви свою волю, Максуд.

— С удовольствием, Петр Яковлевич, с удовольствием, — еще раз расплылся хозяин. — Значит, так, Наташа. Ты у нас очень хорошо работаешь. Я доволен, все довольны, тебе тоже хорошо. Даю тебе отпуск, неделя. Гуляй, Наташа, отдыхай. Если захочешь вернуться, эти дни будут считаться рабочими, так мы договорились с Петром Яковлевичем. Сейчас закрывай и можешь быть свободна.

Наташа с нескрываемым удивлением смотрела на хозяина. Что это с ним? Как сказал Нигилист, так и делает. Он что, этот Нигилист, всемогущий, что ли?

— Да с чего бы это, Максуд Мамедович? Я тут месяц только работаю, отпуск еще не заслужила. Да и положение у нас трудное, Сергей не работает, вы же сами просили меня работать и за себя и за него. Какой отпуск?

— Сергей деньги вернул, пока остается у нас. Завтра выходит, он теперь поработает и за тебя. Это не государственная контора, я хозяин. Хорошо работаешь — положено поощрение, плохо работаешь — накажу. Понимаешь?

— Ничего не понимаю, — вздохнула Наташа. — Хоть бы кто объяснил, что все-таки происходит?

— Что объяснять, — развел руками Максуд Мамедович. — Я думаю, Петр Яковлевич жениться собирается, понимаешь. Я думаю, он сделал очень хороший выбор. Сам бы женился на такой девушке, да, но у меня есть жена. Одна прежняя, — хохотнул он, загибая пальцы, — одна настоящая, одна будущая. Хватит мне.

— У тебя, Максуд, восточное представление о женитьбе, — поморщился Нигилист. — У меня будет одна жена, Наташа.

— С чего ты взял, что она у тебя будет? — рассердилась Наташа. — Я, например, не знаю, будет или нет.

— Своенравная девушка, — с восхищением посмотрел на нее хозяин. — Огонь! Я теперь жалею — зачем у меня есть уже одна жена, вторая, третья… Всех отдам за эту! Ох, опоздал…

— Тебе и не нужно ничего знать, — строго прекратил пререкания Нигилист. — Спасибо, Максуд, она закроет лавочку на замок.

Хозяин улыбнулся еще раз, кивнул и удалился.

— Откуда у тебя такие замашки, Петя? — язвительно спросила Наташа, сама удивляясь, как посмела назвать солидного дядьку на пятнадцать лет ее старше просто Петей. — Ты что, прямо из рабовладельческого общества сюда прибыл? Да с чего ты взял, что я сижу тут и аж подпрыгиваю от нетерпения, когда же придет богатенький Петр Яковлевич и позовет меня замуж!

— Я предупредил родителей, что сегодня в первой половине дня приеду к ним с девушкой, которая будет моей женой. Старики очень обрадовались, они ведь ждут не дождутся, когда я женюсь. Как и все родители, у которых взрослые холостые сыновья. Надеюсь, ты не подведешь меня, — отвел глаза Нигилист. При этом нос его чересчур нервно дернулся.

— А как же быть с моими родителями? — поинтересовалась Наташа.

— Не надо думать, что я не уважаю их. Мы не сможем увидеться с ними потому, что я не хочу откладывать наше бракосочетание. Пожалуйста, Наташа, перестань капризничать. Я очень уважаю твое мнение и сделаю все для того, чтобы ты была счастлива. Можешь не сомневаться в этом.

— Господи! — закричала Наташа. — Ну как ты не поймешь — может быть, да не может, а так и есть, я просто-напросто не люблю тебя! И не хочу с тобой даже просто так встречаться! Так же, как и та, которой ты делал предложение в первый раз.

— Потом она пожалела об этом. И я пожалел о том, что не настоял на своем. Но я тогда был совсем другим человеком. Теперь я не позволю, чтобы ты сожалела о своей глупости. Лучше помучиться, привыкая, месяц-другой, чем потом всю жизнь кусать себе локти.

— Ох, какой же ты!.. — всплеснула она руками. — Ну, и что же мне делать с таким?.. Прямо как репей — так и цепляется, так и цепляется! Хоть говори ему, хоть кол на голове теши — не понимает.

Нигилист молча смотрел на нее светлыми, водянистыми глазами — они были совершенно бесстрастны.

— Ну, хорошо, — согласилась Наташа.

Спустя три часа Наташа сидела в своем изоляторе совершенно обалдевшая от увиденного и услышанного и пыталась понять, что же все-таки случилось.

Черный «мерседес» доставил ее к дверям общежития. До чего же хорошо ехать в такой шикарной машине, слушать музыку и смотреть сквозь тонированные стекла на суетящийся люд. Не то что в троллейбусе, двери которого ужасно скрипят и не могут закрыться, потому что народ на подножках виснет: ехать же все хотят, а троллейбус не резиновый. Ну никакого сравнения с мягкими, светло-коричневыми кожаными сиденьями «мерседеса»!

А случилось после того, как она закрыла свою палатку и поехала с Нигилистом к его родителям, вот что. Конечно, Наташа волновалась, так прямо и видела: встретит ее эдакая светская дама с презрительным взглядом, вроде матери Сергея, только еще больше расфуфыренная, да начнет разглядывать, расспрашивать, а потом сделает вывод, что она, ясное дело, не пара любимому сыночку Нигилисту. А он, конечно же, будет настаивать на своем и, Господи Боже мой, что же это будет за мука для нее! Еще к дому не подъехали, а Наташа уже десять раз пожалела, что согласилась. Решила: как только увидит косой, недоброжелательный взгляд, сразу же уйдет. И никто не уговорит ее снова вернуться.

Вначале ее поразила квартира — самая обыкновенная, в блочной пятиэтажке без лифта. В Гирее, у Ирки Кругловой, квартира в двухэтажном казенном доме была раза в три побольше, хоть Владимир Иванович и не ездил на «мерседесе», всего лишь на «волге». И мебель самая обыкновенная — старые гардеробы, кресла, трельяж, сервант. Лишь телевизор был новый, импортный — «Панасоник».

Но больше всего удивили родители Нигилиста, старенькие пенсионеры. Яков Семенович галантно помог Наташе раздеться; встав на колено, собственноручно надел ей на ноги тапочки, проводил в комнату, взяв под руку, а Лидия Ивановна все разглядывала да приговаривала: «Ах, какая же ты у нас красавица, Наташа, и как только согласилась выйти замуж за нашего длинноносого урода!» — и улыбалась при этом; и радость, настоящая, неподдельная радость светилась в ее глазах. «Да еще с такой неудобоваримой фамилией», — поддакивал Яков Семенович. Хотела Наташа сказать, что не согласилась еще и не собирается соглашаться, да язык не поворачивался такое сказать.

Когда сели за овальный стол, накрытый в большой комнате, Лидия Ивановна слова не давала сказать Наташе, все потчевала ее, приговаривая, что сама приготовила и то, и это, и вот еще что. И все было так вкусно! И так… хорошо. Даже Нигилист, когда снял свое черное пальто, показался моложе, приятнее на вид, и что-то вроде народившейся улыбки играло на его лице.

Петр Яковлевич официально представил родителям свою будущую жену, и так ловко, так по-доброму смотрели на нее старики, что Наташа опять не смогла ничего сказать, только смущенно улыбалась и кивала. Выходило, что она согласна стать женой Нигилиста…

И теперь, по привычке забравшись с ногами на кровать и закутавшись в клетчатое одеяло, Наташа сидела и думала, как же ей жить дальше. Нигилист обещал заехать вечером, их ждал заказанный столик в ресторане «Арагви». Все это казалось интересным, забавным и… нереальным. И непонятно было, хочется ей этого или нет. Полнейший сумбур царил в голове.

— Сережа, Сережа, — прошептала Наташа. — Что же ты наделал, дурачок…

В ресторане «Арагви» Наташа оказалась единственной женщиной в джинсах, заправленных в сапоги, и простенькой кофточке. Да и красная куртка ее выглядела странно в гардеробе среди множества песцов, чернобурок, рыжих лисиц и норок, каракулей и других, не известных ей зверей, погибших ради того, чтобы московским женщинам было в чем приходить в ресторан «Арагви».

За столик их проводил человек с труднопроизносимой должностью: метрдотель. Наташа успела заметить, что дамы за соседними столиками удивленно поглядывают в ее сторону, а некоторые так прямо нахально рассматривают ее.

— Чего это они вылупились? — сердито нахмурилась Наташа.

— Завидуют, — бесстрастно кинул Нигилист. Даже нос его при этом не дернулся. — Вспоминают о своей безвозвратно ушедшей молодости, глядя на тебя.

Наташа повернулась к женщине, сидящей за столиком слева, ее взгляд показался особенно насмешливым.

— Ну что, вспомнила? А теперь смотри-ка лучше в тарелку, не то аппетит испортится.

Женщина с гневом швырнула на стол вилку, с вызовом посмотрела на Наташу. Ее спутник, пожилой, седой господин, удивленно повернулся к Наташе, хотел было тоже возмутиться, но лишь скользнул взглядом по ладной фигуре, огорченно вздохнул и принялся успокаивать подругу, а может быть, и жену.

— Отлично, — похвалил Нигилист. — Теперь она никогда тебя не забудет.

— Ну и пускай! Мне-то что? Смотрит на меня, как черт на ладан, а сама пожилая женщина и накрашенная, как чучело.

— Пожилая — не совсем точно, — сказал Нигилист. — Скорее всего, моя ровесница, тридцать восемь — сорок лет. Но много повидавшая, а это не следует выставлять напоказ в солидном обществе. Я мог бы рассказать историю ее жизни.

— Вы что, знакомы? — удивилась Наташа.

— Нет. Но я прекрасно разбираюсь в психологии людей. У нее — банальнейшая история. Работала в НИИ или преподавала в школе, занималась общественной работой, чтобы получить квартиру или путевку, или дачный участок, постоянно пилила мужа, бухгалтера или инженера, что мало денег зарабатывает, ничего достать не может, за это наказывала его в постели, а на любовников не было времени и сил. Постоянная неудовлетворенность испортила ее характер окончательно. Но вот наступили перемены, муж воспрял духом и организовал банк или фирму, заработал деньги, и неплохие. Она почувствовала себя хозяйкой жизни, накупила модных тряпок и косметики, даже любовника себе завела. И вот пока муж торчит в банке или фирме, считает прибыль, решила с любовником посетить ресторан. И что же она здесь увидела? Красивую девчонку, одетую очень уж просто, которая не занималась общественной работой, не пилила мужа за то, что, бесхребетный, не может достать дефицит, не стонала ночью от хронической неудовлетворенности — а вот, поди ж ты, сидит в том же ресторане, за соседним столиком! Вроде как равная ей, много страдавшей, достигшей величия ценой неимоверных усилий.

Наташа слушала, ковыряя вилкой закуски: вареную, крепко перченную фасоль в соусе, белую и красную рыбу, диковинные в это время года помидоры, грибы, такие мелкие, что хоть ложкой их ешь, вилкой не получалось. Хорошо кормили в «Арагви», а блюдо с мясными закусками будто с фотографии старой поваренной книги на стол прыгнуло — чего там только не было и грузинского, и всякого.

Петр Яковлевич наполнил фужеры шампанским, поднял свой:

— Полагаю, пришло время поднять тост за нашу помолвку. Слово не совсем нам понятное, но другого для подобного случая я, к сожалению, не знаю.

— Я не буду пить, — отказалась Наташа.

— Это исключено. Сегодня торжественный для меня день, ты дала согласие стать моей женой. Такое событие следует отметить.

— Ты хочешь напоить меня?

— Почему ты этого боишься? После того, что сегодня было, ты не должна меня опасаться. По-моему, я дал тебе достаточно гарантий в серьезности своих намерений.

— Ну и что? А я, может, не хочу, чтобы ты приставал ко мне до свадьбы. И вообще, почему это нужно отмечать? Сам же говорил, что тебя не интересует, как поступают все в каких-то ситуациях, а сам же хочешь отметить — как все.

— Чересчур длинное и путаное предложение, — дернул носом Нигилист. — Но я тебя понял. Меня, действительно, не интересует мнение других, но я уважаю собственное мнение. Оно состоит в том, что нашу помолвку необходимо отметить бокалом шампанского. Потом, если хочешь, мы можем поехать ко мне. Ты ведь еще не видела квартиру, где скоро будешь хозяйкой.

— Вот как стану твоей женой, так и поеду, — объявила Наташа.

— Значит, завтра. Пожалуйста, подними свой бокал.

— Завтра? К чему такая спешка? Я… я не готова завтра. У меня и платья подходящего нет.

— Оно и не нужно. Но, если хочешь, можешь купить себе все, что считаешь нужным. Завтра. Предлагаю выпить за тебя, Наташа. Ты очень красивая девушка. Я люблю тебя.

Странно было слышать признание в любви, высказанное ровным, бесстрастным голосом, будто он председательствовал на комсомольском собрании. На повестке дня два вопроса: первое — ты красивая девушка, второе — я люблю тебя. Наташа сделала два глотка, поставила хрустальный фужер на стол.

— Почему ты всегда такой серьезный? Хоть бы улыбнулся, что ли. А то — как все равно секретарь комсомола.

— Я и был комсомольским секретарем. Только очень большим. Я работал завсектором в ЦК ВЛКСМ.

— Ух ты! Неужели в самом ЦК работал?

— Почему бы и нет? Ничего особенного в этом не вижу. Довольно-таки гнусная организация, хотя и весьма престижная… была.

— Ну как же! — Она взяла фужер, допила шампанское. — Ведь там такие важные люди, даже представить трудно. К нам в школу из райкома, из Гулькевичей, приезжали — такие… прямо не подступишься, вожди! А в ЦК — не могу себе представить.

— Обычные люди. Траханные-перетраханные бабы, сидят, обсуждают, что где дают, похмельные мужики, рассказывают, кто кого и сколько раз, а потом садятся в машины, едут в какие-то институты или на заводы, сидят в президиумах, сурово, но доброжелательно поглядывают в зал… Дерьмо!

— Но ты же, наверное, не один год работал там, сам был таким же… Как же теперь можешь так говорить? Да ты настоящий нигилист! Ты ни во что не веришь!

— Я верю в себя. А работал там потому, что другого способа реализовать свои возможности не было. Номенклатура — лишь это как-то отвечало моим потребностям. И возможностям.

— Больно высокого ты мнения о себе, Петр Яковлевич, — покачала головой Наташа. — А с начальством-то небось лебезил, улыбался, да? А то как же мечтать о повышении было?

— Не лебезил и не улыбался, но всегда говорил то, что начальник хотел услышать. Зная психологию человека, это несложно было сделать.

— Ты мог бы и не говорить мне этого, — заявила Наташа. — А то я подумаю, что и слова про меня — тоже знание психологии и все.

— В какой-то мере — да.

— Ах вот как? Значит, ты просто считаешь меня дурой? Думаешь, я всему поверю, раскрою рот и стану слушать? Как бы не так!

— Все женщины — дуры, — спокойно резюмировал Нигилист. — С точки зрения общечеловеческих ценностей. Их дело — продолжать род, а они еще на что-то претендуют.

— Значит, и я дура?

Шампанское не успокоило, не притупило остроту ощущений, напротив, усилило раздражение, которое возникло, едва Наташа переступила порог этого шикарного ресторана. Конечно, приятно зайти в ресторан, вкусно поесть, поговорить, но когда на тебя смотрят, как на человека второго сорта, когда напротив сидит рыжий длинноносый дядька и с важным видом говорит гадости — увольте!

— Шашлык хорош, когда он горячий.

— Нет, ты уж ответь мне, я — дура?

— Не думаю, что эта тема соответствует нашему настроению в этот вечер. — Нигилист понюхал кусок мяса и отправил его в рот. — Мы можем поговорить о чем-нибудь более приятном.

— Очень даже соответствует, — заупрямилась Наташа.

— Хорошо. И закончим об этом. Я бы сказал так: не совсем. У тебя превосходные внешние данные и практически отсутствуют претензии на высокое положение в обществе. Это меня полностью устраивает. Я же сказал: ты мне нравишься, я люблю тебя. Что еще нужно говорить в подобных случаях?

— Ничего! Ты рассуждаешь обо мне, как о своей машине. Надоело слушать, понял? На себя бы посмотрел — мало того, что страшный, так еще и сидишь тут, рассуждаешь, как робот, улыбнуться не умеешь, сказать по-человечески не умеешь! Как все равно болванчик заводной!

Поразительно — он даже не обиделся! Хоть бы разозлился, закричал или извинился, попросил говорить тише, не позорить его — ничего подобного! Он был совершенно спокоен.

— Ты ведешь себя естественно. Ты еще больше убеждаешь меня в правильности выбора. Чего не хватает в этом абсурдном мире, так это — естественности.

— Да?! — закричала Наташа. — Тогда вот что! Никакого выбора, никаких моих обещаний! Ничего между нами нет и не будет! И чтоб духу твоего не было возле общежития! — Схватив сумочку, она ринулась к выходу.

Нигилист как бы нехотя повернул голову, посмотрел, как убегает Наташа по проходу между столиками, констатировал:

— Интересно, при чем здесь дух?

И принялся доедать шашлык.

Все было не то, все было не так! Глупо, отвратительно, в голове не укладывалось, как же она дошла до такой жизни: встречается с идиотом, на которого и смотреть противно, а уж если послушать!.. Да пусть он провалится вместе со своим «мерседесом», с ресторанами и деньгами!

Наташа сидела на кровати, закутавшись в одеяло, и дрожала. Очень холодно было в комнате. Слезы текли по щекам. К черту все и бежать на вокзал, сесть в поезд и уехать домой. Что она делает здесь? Ради чего мучается в этом дурацком общежитии? А как хорошо было здесь, когда приходил Сергей, как уютно, тепло, как весело… Было, да сплыло.

Робкий стук в дверь отвлек ее от невеселых мыслей. Посмотрела на часы — одиннадцать. Кто это? Нигилист не так бы постучал. Сергей? С опущенной головой, виноватым взглядом — пришел просить прощения? Сережа, Сережа… она уже простила его. Вытерла слезы и побежала к двери.

На пороге с недопитой бутылкой вина в руке стоял поэт Иван Шерстобитов.

— Ты? — удивилась Наташа и опустила глаза, не в силах сдержать слезы. — Вот дурак, а я-то думала…

— Извини, что огорчил тебя, — виновато пробурчал Шерстобитов. — Это всего лишь я… Можно посидеть у тебя, хоть несколько минут. Больше никого не хочу видеть.

Наташа посторонилась, пропуская его в комнату. Уж если это не Сергей, какая разница, кто.

— Смотри, будешь руки распускать или гадости говорить, я тебя чем-нибудь стукну, — предупредила Наташа поэта.

Шерстобитов, словно бы ждал этих слов, тотчас же замотал головой.

— Да нет, ты не бойся меня… Просто посижу чуть-чуть и пойду. Невмоготу сидеть одному, дрянь жизнь. Никакого смысла нет. Стихи никому не нужны… Говорят, дохода не приносят, даже удивляются в издательствах, смотрят, как на марсианина: ты что, не понимаешь? Пушкина не издаем, Цветаеву продать не можем, а ты со своими опусами лезешь… — Он горестно махнул рукой, глотнул из горлышка, предложил Наташе: — Хочешь?

— Спасибо, — покачала головой Наташа, присаживаясь на кровать. — Я сегодня уже выпила шампанского… четвертый раз в жизни.

— А почему плачешь? Тоже все хреново?

Наташа молча кивнула. Она уже не боялась Шерстобитова, не злилась на него, что пришел нежданно-негаданно. Скорее всего она… сочувствовала ему.

— Женьке Петинову легче, — пробурчал Шерстобитов. — Он прозаик… Уехал к себе в Тамбов, говорит, сяду, напишу роман о мафии. И напишет. И книгу выпустит. А мне что делать?

— Тоже напиши про мафию. Или поэму сочини про перестройку, наверное, напечатают.

— Да не могу я прозу писать, — с мукой в голосе прорычал Шерстобитов. — Не могу! Пробовал — ничего не выходит. Я же поэт! И поэмы про эту сволочь, которая кровь нашу пьет, — не могу. Я ничего не могу, Наташа. В трех издательствах мои сборники с отличными рецензиями лежали, три книги должны были выйти. Сначала «Современник» бортанул — нет у них денег, бумаги, ничего нет. Потом наше, Волго-Вятское издательство отказало. Была еще надежда, что в «Совписе» выйдет сборничек в кассете, всего-то один лист. Я даже звонить туда боялся. Но вчера не выдержал, позвонил… Все. Хана.

— Да ты не расстраивайся, это ж, наверно, временно все так плохо. Пока займись чем-нибудь и пиши для себя, а потом все утрясется, тебя и напечатают.

— Это не временно, это навсегда. Кончилась поэзия в России. Ты посмотри на этих паскудников, сволочей сытых и прилизанных, которые «Сникерсы» жрут да на иномарках ездят без правил! Они почему такие уверенные и такие сытые? Потому что я, поэт Иван Шерстобитов, голодный и ни на что уже не надеюсь. Нет у меня впереди ничего, нет! Раньше были суки партийные, теперь — суки банковские, а разницы между ними — никакой. Плевать им на поэта Ивана Шерстобитова, не нужен такой, а они — нужны! Убьют, если кто сомневаться станет. Гаденыши прыщавые!

— Что это ты разругался здесь? Перестань.

— Вот видишь… — Шерстобитов снова приложился к горлышку бутылки. — Я тоже сволочью стал, грубо выражаюсь при даме. Ты знаешь, какая ты красивая?! Такая, что даже в стихах описать невозможно. Вот говоришь мне: не вздумай руки распускать. А я боюсь к тебе и притронуться. Потому что когда просто смотрю — уже на душе светлее становится. — Он улыбнулся ей, и таким детским, таким наивным показалось вдруг его лицо, что Наташа тоже улыбнулась. — А если прикоснуться — так от этого и умереть можно. Хочешь, я умру за тебя, Наташа?

— Нет. Если ты уже сдал экзамены, возвращайся к себе домой и занимайся каким-нибудь делом. И все будет хорошо.

— Не будет. — Шерстобитов смотрел на нее восторженными глазами и улыбался. — Вот если бы ты согласилась поехать со мной, тогда — да, я бы выкарабкался. У меня есть дом в деревне, лес рядом, летом будем грибы и ягоды собирать, зимой на лыжах бегать. А «Сникерсы» пусть они жрут сами. И виски забугорное пьют, глядишь, скорее окочурятся, гниды.

— Ну вот еще. С чего ты взял, что я могу поехать с тобой? И не надо меня грибами да ягодами соблазнять. Мало того, что один с «мерседесом» пристает, так еще и ты.

— Он выиграет, — понурил голову Шерстобитов. — Ты — последнее достояние России, и оно достанется им. А после ничего уже не будет. Все. Хана! — Он допил остатки вина, поставил бутылку на стол. — Но душа моя им не достанется! Думают, все можно купить? Нет, гады, душа Ивана Шерстобитова не продается! Ни за какие паршивые доллары! Так и передай им.

— Ты уже пьяный, Иван, иди к себе. И я лягу спать.

— Прогоняешь?

— Ты же сам сказал — на несколько минут. Они прошли.

— Все прошло… как с белых яблонь дым. Иван Шерстобитов тоже прошел… ни тебе аванса, ни пивной — вечность… Но ты скажи им… — он пьяно качнул пальцем, словно подчеркивая сказанное, — Иван Шерстобитов душу свою не продал. Все. Прощай, Наталья. Запомни, что я тебе скажу: ты дорого стоишь. Сто «мерседесов» — дешевка по сравнению с тобой. Знай свою цену. Пока.

Закрыв дверь, Наташа с облегчением вздохнула. Утомил ее поэт Шерстобитов своими разговорами, хотя, сам того не ведая, избавил от тоскливых мыслей. Наташа погасила свет, легла в постель и сразу вспомнила Сергея. Нежного, ласкового, красивого…

Она вспоминала и улыбалась, улыбалась и плакала.

Сергей проснулся ни свет ни заря — шести еще не было. Минут пятнадцать лежал с закрытыми глазами, стараясь уснуть, но сон не возвращался, пришлось вставать и идти в ванную. Там, в горячей воде можно было понежиться полчаса, а потом…

А что потом? Ехать на Калининский, сидеть в палатке и продавать пиво и сигареты? Вдруг все это показалось глупым, ненужным, детским протестом против сложившейся ситуации. Ничего ведь не изменишь. Но и поступать так, как хочется родителям, он не собирался.

— Революционная ситуация, — пробормотал Сергей, — верхи не могут, низы не хотят…

Конечно, можно было и торговать в свое удовольствие, если бы… Но сидеть в палатке без Наташи, ждать шести часов без надежды прийти к ней, обнять ее, поцеловать, вдохнуть всей грудью запах ее волос — невыносимо.

А еще и эта новость… Неужели правда?!

Максуд попросил его поработать неделю каждодневно. Когда ничего ему не должен — нормальный мужик, шутит, улыбается, о здоровье родителей справляется… Говорит, хитро прищурившись: «Твоя девушка замуж собирается, большой человек предложение сделал, на «мерседесе» ездит, солидный человек».

Неужели правда?

Если он продался, почему бы и ей не сделать то же самое? Но ведь у него было безвыходное положение, другого способа выжить никто не подсказал. Да, он выполняет условия Ларисы, не встречается с Наташей, но и с Ларисой не встречается, не говоря уже о большем! Она несколько раз предлагала куда-то пойти, но он отказывался, просто говорил, что не хочет. И она не настаивала, не надоедала.

А Наташа — замуж? За какого-то богатенького с «мерседесом»? Его Наташа — с каким-то важным и тупым бизнесменом?!

Неужели правда?!

Не может быть!

Не надо, Наташа! Не делай этого!

В семь часов, встряхнув себя ледяным душем после горячей ванны и выпив пару чашек чаю с бутербродами, Сергей выкурил на лоджии сигарету и поехал в общежитие. Валет пригрозил, если Сергей не выполнит условия Ларисы, Наташе придется плохо. Но он же просыпается не раньше десяти. Сейчас утро, никто не узнает, что Сергей встречался с Наташей. Он должен увидеть ее, должен объяснить все, убедить подождать хоть пару месяцев.

Как ты можешь, Наташа?! Ну да, обидно, трудно… А мне легко? Да разве я виноват, что попал в такую кошмарную ситуацию? Но я же не отрекся от тебя (или отрекся?), да нет, я просил: потерпи, Наташа, подожди, Наташа, мы будем вместе, я ведь люблю тебя, сейчас даже больше, чем раньше (а возможно ли это — больше?). Я люблю… я не могу без тебя, Наташа!

А ты решила замуж выйти?..

Всю дорогу до общежития Сергей мысленно разговаривал с Наташей, как будто она стояла рядом. Убеждал, умолял, упрекал, клялся в любви, обещал в скором времени решить все проблемы, хотя и не знал, как именно. Иногда, заметив удивленные взгляды пассажиров, понимал, что бормочет вслух, забывается — так велико было напряжение.

В общежитии, однако, он не решился идти сразу к Наташе — испугала страшная мысль: вдруг она не одна? Зашел к Вадиму Ивановичу узнать, приходит ли кто к Наташе в гости, остается ли у нее на ночь.

Вадим, согнувшись, рылся в среднем ящике письменного стола, видимо, что-то искал. Дернул ящик на себя, вывалил содержимое прямо на пол.

— Привет, Вадик. Ты уже с утра какой-то чересчур озабоченный.

— А-а, Серега, привет. — У Вадима было бледное, взволнованное лицо. — Будешь тут не озабоченным… Такие дела творятся, просто кошмар.

— Да что случилось? Наташа в порядке?

— Вот уж случилось, так случилось… Наташа? Наверное, честно говоря, я ее несколько дней не видел.

Сергей с облегчением вздохнул, ну слава Богу, если что и случилось, так не с ней.

— А ты не знаешь, к ней в гости кто-нибудь захаживал в последние дни?

— Вроде нет… не знаю. Да где же эта чертова тетрадь? Вот что, Серега, ты, если хочешь, подожди меня здесь. Там такое творится, и милиция, и кого только нет. Не знаю, когда вернусь, но лучше заскочи как-нибудь в другой раз. Лады?

— Да, конечно, извини.

…Наташа открыла дверь, даже не спросив, кто стучит. Молча посторонилась, пропуская его в комнату. Она была еще красивей, еще желанней, еще роднее, чем он видел в своих мечтах.

— Наташа… — прошептал Сергей и, шагнув к ней, обнял, жадно поцеловал ее теплые губы.

— Сережа… Как хорошо, что ты пришел… ты отделался от приставучей дамы?

— Нет, я специально пришел утром, чтоб никто не узнал об этом. Понимаешь…

Она резко оттолкнула его.

— Тайком, значит, пробрался? — Как изменился ее голос! — Конечно, тебе запретили со мной встречаться, бывать где-то вместе. Я же дура необразованная, бедная плебейка, всю биографию тебе могу испортить! — Она усмехнулась. — Мой дорогой граф!

— Ты истинная казачка, Наташа, — попытался шутить Сергей. — Если что-то не нравится — руби сплеча, а разбираться потом будем.

— Казаки, Сережа, тем и отличаются от холопов, что у них крепостного права никогда не было, и унижений они не терпели.

— Я слышал, ты замуж собираешься. Это правда?

— А тебе какое дело?

— Такое, что я люблю тебя! Наташа, ты слышишь?

— Хорошо, что я не согласилась выйти за тебя замуж. Да и теперь думаю, если когда-нибудь мы будем вместе, вдруг потом тебя опять ограбят и найдется какая-то дама, купит моего Сережу на пару месяцев?

— О чем ты говоришь!

— Все о том же! Ты и сейчас пришел ко мне украдкой. Выходит, она не позволяет тебе видеться со мной.

Сергей опустил голову. Ну как ей объяснить, что Валет пообещал, что, если в течение месяцев четырех, от силы, полугода Сергей нарушит свое обещание не видеться с Наташей, у нее будут крупные неприятности. А Валет свое слово умеет держать. Если сейчас рассказать об этом Наташе, она испугается, будет ходить и оглядываться…

— Все гораздо страшнее, Наташа, — тихо выдавил Сергей. — Я не могу тебе рассказать обо всем, прошу лишь — потерпи немного.

— Понимаю, ты не можешь, а я и не спрашиваю, все и так ясно.

— Я не собираюсь жениться на Ларисе, я даже ни разу не встречался с нею после того, что случилось. Наташа, Наташа, ну пожалуйста, поверь мне: я люблю тебя, только тебя, никакая Лариса мне не нужна. А ты что делаешь! Ты собираешься выходить замуж! Ты бы хоть думала, что делаешь! Наташа! Любимая, через полгода…

— Ну так, может, через полгода и вернемся к этому разговору?

Дата добавления: 2015-08-28