Николай Михайлович Новиков 1 страница

love_contemporary

Николай Михайлович Новиков

Просто Наташа, или Любовь в коммерческой палатке

Не поступив в экономический институт, главная героиня романа Наташа Колесникова устраивается на работу в коммерческую палатку, где встречает свою первую любовь. Однако суровая московская жизнь внесла свои коррективы в планы возлюбленных. Обидевшись, Наташа скоропалительно связывает свою жизнь с преуспевающим бизнесменом. Но замужество не приносит счастья, и Наташа не может забыть человека, подарившего минуты радости.

Николай Михайлович Новиков

Просто Наташа, или Любовь в коммерческой палатке: Niagara

Новиков, Николай Михайлович. Просто Наташа, или Любовь в коммерческой палатке: [Роман]. - М.: ЭКСМО, 1995. - 382 с. - (серия «Счастливая любовь»).5-85585-380-2

Аннотация

Не поступив в экономический институт, главная героиня романа Наташа Колесникова устраивается на работу в коммерческую палатку, где встречает свою первую любовь. Однако суровая московская жизнь внесла свои коррективы в планы возлюбленных. Обидевшись, Наташа скоропалительно связывает свою жизнь с преуспевающим бизнесменом. Но замужество не приносит счастья, и Наташа не может забыть человека, подарившего минуты радости.

Николай Михайлович Новиков

Просто Наташа, или Любовь в коммерческой палатке

Часть первая

ЛЮБОВЬ

Улица — молочная река с кисельными берегами: проезжая часть была усыпана лепестками с отцветающих абрикосовых деревьев, а по бокам, закрывая дома и заборы, яростно цвели вишни и алыча, лопались почки на яблонях. Сладкий запах заливал поселок Гирей, раскинувшийся на левом берегу Кубани. И тихо было на ароматных улицах: неслышно ходили люди, неслышно ездили машины и мотоциклы. Беззвучно и — как в замедленной киносъемке — все, казалось, не двигалось, а плыло. Деловитое жужжание пчел лишь подтверждало эти ощущения.

Черная «волга» аккуратно подъехала к железнодорожной станции. Водитель, пожилой, солидный мужчина в сером костюме, при галстуке и шляпе, явно не был «лихачом» и машину свою берег.

— Приехали, — Владимир Иванович повернулся к пассажиркам.

— Приехали, — вздохнула Клавдия Ивановна. — И зачем это нужно? Кругом такая красотища… — сердито добавила она, неловко выбираясь из машины.

— Это вы приехали, — с улыбкой объявила Наташа. — А я — уезжаю!

Владимир Иванович открыл багажник и неторопливо, не теряя солидности, принялся вынимать чемоданы и сумки. Составив их на землю у старого тополя, повернулся к Наташе:

— Ну, Наталья, желаю тебе успешной учебы. Возвращайся к нам, как это говорится, дипломированным специалистом. Нам таких как раз и не хватает сейчас. Ну, а ежели не поступишь или какие сложности появятся, возвращайся, и все тут. Место секретаря директора спиртзавода тебе всегда обеспечено. По крайней мере, пока директор — я.

— Спасибо вам, Владимир Иванович, — улыбнулась Наташа, открыв красивый ряд ослепительно-белых зубов. — И за то, что на работе относились ко мне хорошо, и за то, что проводили.

— Красивая, красивая, — покачал головой Владимир Иванович. — Да нет, это тебе спасибо, что согласилась передать Ирине банки-склянки всякие, соленья, понимаешь, варенья. А то мы с матерью чувствуем, дочке там, в Москве, по нынешним временам несладко живется.

— Конечно, я все передам Ирине, не беспокойтесь, — заверила его Наташа.

— И чего удумала? — в который уж раз вздохнула Клавдия Ивановна. — Куда, зачем? Ничего не понимаю.

— Чего, чего! — передразнил ее Владимир Иванович. — Учиться Наталья задумала, вот чего. И правильно делает, не век же ей сидеть у меня в приемной, грязных, злых слесарей сдерживать, чтоб не мешали совещание проводить. Глядишь, скоро сама начальником станет, нынче время такое — молодым всего достичь можно.

— Может, у вас, на спиртзаводе, и хорошо, — раздраженно сказала Клавдия Ивановна, — а у нас, на железобетонном, одна беда. Цены на арматуру, на цемент, на песок стали такие, что хоть вешайся. Мы тоже цены поднимаем, а люди не покупают наши плиты, столбы, перекрытия. Говорят, дорого. И что делать?

— Мама, вот я выучусь, приеду и соображу, что делать, — сказала Наташа. — И все будет замечательно.

Настроение у нее было отличное. Наконец-то решилась — и уезжает в Москву, поступать в Народную экономическую академию. Ни разу не была она в Москве. В Краснодаре была в прошлом году, поступала в Кубанский университет, да полбалла недобрала, в Армавире была, в Ростове-на-Дону. А в Москве… Но вот уже скоро, очень скоро окажется она в Москве. Не просто приедет поглазеть на город, а будет жить в нем. Учиться. В самой Москве!

— Ну, дорогие, я не стану ждать поезда, — покосился на часы Владимир Иванович. — Еще раз желаю тебе, Наташа, успехов. Учись. Грызи, понимаешь, гранит науки.

— Глядишь, и зубы повыпадают, — проворчала Клавдия Ивановна.

— Зубы выпадают от безделья, — с назидательным видом Владимир Иванович снова повернулся к Наташе. — Ирине привет передавай, скажи, скучаем тут без нашей артистки. А ты, Клава, перестань охать, лучше поддержи дочь, так сказать, морально.

— Боюсь я за нее.

— Спасибо, мама, поддержала! — засмеялась Наташа. — До свидания, Владимир Иванович, не скучайте тут без меня.

— А вот этого не обещаю, — усмехнулся он. — Второй такой красивой и умной секретарши во всем Гирее не сыскать, это уж точно. Ну, ладно. Поехал я.

Директор посигналил на прощанье, и «волга», плавно развернувшись, поплыла по молочной реке меж кисельных берегов. Наташа и Клавдия Ивановна, подхватив чемоданы и сумки, вышли на перрон.

— Адлерский идет следом за пригородным. Так что, приедешь в Кропоткин, с платформы не уходи. Дождись объявления, дождись поезда и садись в свой вагон. Досадно, что не могу тебя до Кропоткина проводить, обратно-то ехать не на чем. И как ты умудрилась взять билеты на вечерний поезд?

— На утренние поезда не было купейных мест, мама. А в плацкартном я не хочу ехать. Будет всякая шпана приставать.

— Я ж тебе вроде растолковала: в плацкартном как раз и не так опасно ехать, все на виду. А ну, как шпана окажется в твоем купе, закроют дверь и… Тогда что?

— Они в купе не ездят.

— Много ты знаешь. Билеты не забыла?

— Здесь они. — Наташа хлопнула рукой по сумочке, висевшей на плече.

— Деньги, документы взяла? — не унималась Клавдия Ивановна.

— Да взяла, взяла! Ну, мама, ты уже в сотый раз спрашиваешь об этом, — взмолилась Наташа.

— Так потому, что беспокоюсь за тебя, дочка. Одна ты у меня ведь. И чего удумала — в какую-то Москву ехать, в чертову даль? Жила бы дома, вышла бы замуж, внуков мне нарожала, как хорошо было бы! Вместе мы всякие проклятые перестройки переживем. А одна — как ты там будешь?

— А как Ирка живет в Москве одна? Учится в Щепкинском, скоро настоящей артисткой станет. А мне, значит, — сиди в Гирее, секретаршей у ее отца? Нет, мама, надо и мне самой на ноги становиться. — Ну, так поступила бы куда поближе, в Армавир, например, — стояла на своем Клавдия Ивановна.

— Ага, Ирка в Москве, а мне, выходит, дальше Армавира нельзя? Так, что ли, мама?

— Так, не так! — огорченно махнула рукой мать. — Живут же люди и здесь, и хорошо живут, у кого голова на плечах имеется. И никакая Москва им не нужна.

— Им не нужна, а мне нужна. Ты же читала, что в газете было написано: Народная экономическая академия, обучение бесплатное, стажировка в Европе, общежитие предоставляется. Где еще такое найдешь? Да нигде!

— Заладили, как попугай: Европа, Европа! А что там, в Европе, хорошего? Немцы живут, турки, так они и у нас есть. Вон, у Магмута два сына: один женатый, дом у него, дети, а другой — бандит. А немец Иван Шефер дом себе двухэтажный отгрохал, парники у него, зверьков разводит, нутрий, песцов. Заставь его в Германию ехать — не поедет. Потому что человек с умом может жить везде, а не только в Европе.

С ревом преодолев три ступеньки, на перрон вылетела «ява». Крутанувшись на месте, мотоцикл замер у железобетонной тумбы с тарелкой наверху и соском, из которого вяло сочилась питьевая вода. Мотоциклист, сдвинув на шлем очки, с довольным видом уставился на Наташу.

— Вот у кого ума нет и уже не будет, — осерчала Клавдия Ивановна. — Черти его принесли, не сам приперся.

— Опять ругаетесь, теть Клав? — Валентин Плешаков сидел на «яве», широко расставив ноги в стороны. — Смотрите, обижусь, как-нибудь плохо прицеплю бетонную плиту, вы ее только поднимете над вагоном, а она и грохнется вниз. И от вагона — одни щепки останутся.

— И будешь платить за вагон или в тюрьму пойдешь.

— Не беспокойтесь, теть Клав! Экспертиза докажет, что это вина крановщицы, уважаемой Клавдии Ивановны Колесниковой, а стропали тут ни при чем.

— Ты из-за этого и приперся сюда? — не выдержала Наташа.

— Почему из-за этого? — обиделся Плешаков. — Что, и пошутить нельзя? Я из-за тебя приперся. Держи! — Он лихо бросил букет тюльпанов.

Наташа поймала цветы. Не рассыпались, как ожидала, — перевязал ниткой.

— Шутки у тебя, Валентин, дурацкие, — сказала Клавдия Ивановна.

— Какой сам, такие и шутки, — улыбнулась Наташа. — А цветы красивые. Небось к соседке в огород залез, а?

— Обижаешь, — заважничал Плешаков. — Сгонял в Кропоткин на базар, там и купил. Специально для тебя, Наташка. Когда приедешь назад, тебя будет ждать еще лучший букет. Можешь не сомневаться.

— Думаешь, я в нем нуждаюсь?

— Конечно. Всякой бабе приятно, когда ей цветы дарят.

— Смотря кто дарит! Тот, кто говорит девушке «баба», может и букетом по морде схлопотать.

— Ого! — притворно удивился Плешаков. — Мы уже вроде как москвички, да? Ладно, Наташка, не обижайся, давай лучше поцелуемся на прощанье. А то кто его знает, вдруг ты и вправду поступишь, пока я приеду, пока поставлю на уши эту Москву, сколько времени пройдет, соскучимся.

— Я тебе поцелуюсь! — рассердилась Клавдия Ивановна. — А ну, езжай отсюда, Валентин, не мешай нам. Хватит того, что под окнами гырчишь на своем драндулете, надоел уже.

— Ну вы даете, теть Клав! — возмутился Плешаков. — Да если б не я под окнами гырчал, там бы каждый вечер половина гирейских мужиков собиралась. Вы бы видели, сколько желающих подвезти ее домой после смены. А что в конторе творится, так это и представить страшно. Я думаю, доблестные спиртработники каждый день прут не на прием к директору, а чтобы на Наташку поглазеть. Но я им популярно разъяснил, кто будет клеиться к моей ба… — он запнулся и тут же поправился, с глупой улыбкой подражая южным соседям, — дэвушке, тот будет иметь неприятности. Они знают, что Валентин Плешаков слов на ветер не бросает. Вот и не лезут.

— Подумаешь, домой после работы подвозил! — фыркнула Наташа. — Это еще ничего не значит.

— Так я ж человек цивилизованный, — усмехнулся Плешаков. — Понимаю, что спешка нужна… Вам это все равно не понять. В общем, не спешу.

— А вот сейчас поспеши. — Клавдия Ивановна потеряла терпение. Когда она видела этого развязного двадцатипятилетнего балбеса рядом с Наташей, согласна была и на то, чтобы дочь уехала в Москву. Плешаков работал на заводе, где и Клавдия Ивановна, в одной бригаде: она вверху, в кабине козлового крана, он внизу — «вира», «майна» — стропаль. В армии он не был, два года сидел в тюрьме за наркотики. А вернулся из тюрьмы — так стал еще хуже, чем был. Женился, но году не прошло, как жена от него сбежала, не вытерпела такого хулигана. И сейчас, люди говорят, не только курит всякую гадость, но еще и торгует ею, деньги-то у него всегда водятся. Уж сколько раз говорила Наташке, чтоб и близко к себе не подпускала этого бандита, а та смеется: не бойся, мама, он просто меня домой подвозит. Слава Богу, не завез куда в посадку!

Плешаков слез с мотоцикла, поставил его на подножку, подошел к Наташе.

— Ну так что, правда уезжаешь?

— А ты как думал? В шутку, что ли?

— Вернешься?

— И не подумаю.

— Да ладно, кончай выпендриваться. Ты, конечно, умная, Наташка, но неужели думаешь, что московские сучонки и ихние пузатые паханы пропустят тебя в Европу? Да они ж тебя задвинут в какой-нибудь кабак стриптиз показывать.

— Вот, зараза, привязался, — всплеснула руками Клавдия Ивановна. — Да оставишь ты нас в покое или нет, чума чертова?!

— Кончайте базар, теть Клав, — поморщился Плешаков. — Я что, веду себя неприлично или матом ругаюсь? Я разговариваю с Наташей вполне культурно. Поговорю и уеду.

— Правда, мама, пусть человек поговорит, если ему больше не с кем. Между прочим, дорогой Валя, — повернулась она к Плешакову, — Ирка Круглова уже почти год учится в Москве и пишет, что очень довольна всем. Никто ее ни в какой стриптиз не задвинул. И меня не задвинут, можешь не переживать.

— У Ирки пахан — директор спиртзавода, на «волжанке» ездит. Он, когда Ирка поступала, не иначе как цистерну спирта в Москву пригнал. Всех, кого надо, упоил, они и лапки кверху: раз такой клевый чувак, нехай его дочка учится. А ты собираешься за просто так в Европу попасть! Не смеши меня, Наташка.

— И попаду. Никто не собирается тебя смешить.

— Попадешь, попадешь какому-нибудь толстожопому бизнесмену в лапы. Да ладно, хочешь — езжай, я не могу тебя держать.

— Попробуй только. Надо же, дурак какой, все настроение испортил!

— Я здесь кого угодно могу задержать — раз плюнуть. Ты и сама знаешь. Но ты — другое дело. Я что хочу сказать: если какие трудности там будут — пришли телеграмму и пусть теть Клава мне свистнет. Приеду, разберемся. У меня кенты и в Москве есть.

— И не надейся.

— Но все-таки, я думаю, ты скоро вернешься. Значит, целоваться не хочешь?

Наташа брезгливо поморщилась.

Плешаков развел руками:

— Ладно, отложим до лучших времен. Пока, Наташка. Езжай, раз так приспичило. Тебе из погреба виднее.

Он резко сдвинул очки на глаза, подошел к «яве» и злым ударом ноги сшиб подножку, уверенно подхватив мотоцикл за руль. Потом с такой силой даванул на стартер, что показалось, рычаг непременно должен отвалиться. Не отвалился. Мотоцикл взревел, разворачиваясь на месте, и рванулся вперед…

Он с ревом мчался по улице, разбивая хрупкую тишину весеннего вечера и разрушая аромат цветущих деревьев дымным шлейфом из выхлопных труб.

Наташа с облегчением вздохнула и, размахнувшись, швырнула цветы на рельсы. Этот наглый ухажер испортил ей настроение. Теперь Москва уже не казалась такой прекрасной и желанной. Там ведь и вправду немало красивых девушек торгуют своим телом. Вон, даже в газетах об этом пишут, не стесняясь. Есть среди них и с высшим образованием, чем же она лучше?.. Но и оставаться здесь, в Гирее, с такими, как Валентин Плешаков, а он ведь не отлипнет от нее, невыносимо.

Тоскливо было на душе.

Клавдия Ивановна, уже открывшая рот, чтобы сказать привычную в последние дни фразу «может, останешься?», взглянув на дочь, промолчала.

Пригородная электричка медленно катилась по мосту через Кубань. Прижавшись лбом к холодному стеклу, Наташа задумчиво смотрела на светло-коричневые воды реки, разделенной широким островом на две протоки. Мелеет Кубань. Когда-то этот остров появлялся из воды лишь к осени, и росли на нем камыши, теперь же он вообще не скрывается под водой и весь покрыт густым голубоватым вербником.

Там, за островом, ближе к спиртзаводу, где летом купаются и ловят рыбу, под старым дубом, обвитым плетями дикого винограда, Наташа однажды услышала приглушенный плач. Прижимая к груди трехлитровую банку с ежевикой, она осторожно прошла вперед по тропинке вдоль обрывистого берега. Под старым дубом в одних трусиках стояла дочка директора спиртзавода Ирка Круглова, прикрывая ладошками груди. Ей, как и Наташе, было пятнадцать лет. В том году обе закончили восьмой класс, только Ирка училась в параллельном «А» классе. Она плакала и медленно отступала к воде. Ноги по щиколотку увязли в прибрежной глине. А к ней, противно ухмыляясь и помахивая красным лифчиком от купальника, медленно приближался выпускник средней школы Валерка Лобода. Наташа знала, что они встречаются. О таких вещах вообще все всё знают. Наверное, гуляли вместе, и вот что из этого получилось. Намерения Валерки были яснее некуда. Затравленный взгляд Ирки, ее жалостное всхлипывание тоже нетрудно было понять. Но как помочь? Вокруг — ни души, а Валерка сильный парень, по крайней мере, с двумя девчонками запросто управится. И Наташа придумала. Прячась за разросшимся ореховым деревом, закричала что есть мочи: «Идите сюда, скорее! Я нашла их! Владимир Иванович, ребята, они здесь!» Пуще всего боялась, что Валерка не поверит этому старому трюку… Даже страшно было представить, что сделает, рассвирепев. Но он поверил. Рванулся в лес так, что аж пятки засверкали. Когда Наташа подбежала к Ирке, та трясущимися пальцами пыталась застегнуть лифчик: лучше сквозь землю провалиться от стыда, чем предстать перед глазами отца и ребят в таком виде. Как же она удивилась, когда узнала, что никого, кроме Наташи, поблизости не было и нет. А потом обе стремглав помчались по узенькой тропинке вдоль обрывистого берега. Вдруг Валерка вздумает вернуться! Так и стали они близкими подругами…

Осталась позади Кубань. Широкая полоса болот, заросших камышом и чаканом, тянулась с правой стороны от железнодорожной насыпи до крутого подъема в гору. Только это была не гора, а, как говорила учительница географии, древний берег Черного моря. И вот уже наверху показались красные кирпичные дома окраины города Кропоткина.

Осталась позади плачущая мать на грязной, пропитанной нефтью платформе.

Остались позади детство и юность, подруги и друзья. Может быть, вся прежняя жизнь?

Может быть — да, а может быть, и нет. Пока что ясно одно: впереди Москва, и отступать есть куда.

В Москве шел снег. Сырой, холодный ветер заставлял людей, столпившихся на высокой платформе в ожидании посадки, зябко ежиться, поплотнее запахивать пальто и куртки, заматывать шарфы. В призрачном свете мутных фонарей многоголосая толпа казалась пугающе-опасной, чужой, неприветливой.

Наташа стояла на мокрой платформе, поглубже засунув руки в карманы синей болоньевой куртки, и напряженно вглядывалась в лица спешащих людей. Владимир Иванович послал телеграмму, чтобы дочь встретила ее, но вот прошло десять минут, а Ирки все не видно. А если она почему-то совсем не придет? Наташа с тоской посмотрела на чемодан и три сумки у ног: с таким багажом и до метро не доберешься. Вот беда. И холодно как! Знала бы, что в Москве идет снег, оделась бы потеплее.

На Курском вокзале все было не так, как на станции в Гирее. Удивляло, что люди здесь были одеты неряшливо. Не хуже, чем в Гирее, но именно — неряшливо. Там даже совсем бедные старики, собираясь в Кропоткин за покупками или по другим своим делам, обязательно надевали чистые пиджаки и тщательно отглаженные, пусть даже и с заплатками, брюки. Казалось, на московском вокзале все пассажиры и встречающие должны выглядеть солидно. Ничего подобного! Не Москва, а какой-то цыганский табор.

Неподалеку от Наташи у груды чемоданов суетилась бабка в замызганной куртке, джинсах, сморщенных на заднице так же, наверное, как и кожа под джинсами, и в нелепой кепке. Неужели не соображает, как глупо она выглядит? По нынешней погоде надела бы пальто с песцовым воротником, красивый платок или шапку — совсем другой человек получился бы: солидный, уважаемый, каким и полагается быть в таком возрасте. А то ведь черт-те что получается. Но говорить об этом незнакомой старухе Наташа, конечно же, не стала.

Да где же эта Ирка? Что, если и вправду не встретит? Захотелось достать из чемодана свитер, надеть, а то ведь на ней под курткой был только черный праздничный костюм да белая нейлоновая кофта. Не больно согреешься… Носильщик с тележкой, здоровенный парень в распахнутой утепленной джинсовой куртке остановился рядом.

— Что загрустила, красавица? Помочь?

— Спасибо. — Наташа помнила советы бывалых земляков, утверждавших, что в Москве задаром не помогают, с опаской посмотрела на носильщика. — А сколько это будет стоить?

— Да почти ничего, — усмехнулся носильщик. — Для тебя, можно сказать, бесплатно. Всего сто рублей.

— Сто рублей? — ахнула. — Да вы что, издеваетесь надо мной? Я целые сутки в поезде ехала за сто рублей.

— А теперь целые сутки стоять будешь. Не встретили, да? Это бывает. Если есть проблемы с ночлегом, могу помочь. Даже за бесплатно. С такой внешностью, как у тебя, в Москве можно очень даже неплохо устроиться. Нужно только места знать.

— Это ж куда вы меня хотите устроить? — сердито уставилась на нахала Наташа. — И что я там должна делать?

— А это я тебе расскажу, — самодовольно хохотнул он. — Покажу и дам попробовать.

— Отстаньте от меня! Идите туда, куда шли, и не морочьте мне голову!

— Совсем дикая, — огорченно вздохнул носильщик. — Ну, как хочешь. Между прочим, здесь сто рублей давно уже не деньги. Пачка наших паршивых сигарет червонец стоит, а приличные меньше чем за семьдесят и не ищи. Но это так, бесплатная информация.

Наташа отвернулась, всем видом показывая, что не желает больше разговаривать. Носильщик пожал плечами и пошел дальше вдоль вагонов. Двух минут не прошло, как он прошествовал в обратном направлении, толкая загруженную с верхом тележку. Посмотрел на Наташу, усмехнулся и, наклонившись к ней, негромко сообщил:

— Двести. И, между прочим, меня зовут Димой. Захочешь решить свои проблемы, спроси у любого коллеги. Будет обеспечен царский прием, красавица.

Нахальное предложение носильщика возмутило Наташу, но мысли в эти минуты были о другом. У нее, секретарши директора, оклад был пятьсот рублей в месяц, у матери — шестьсот пятьдесят. А этот бугай за десять минут зарабатывал двести. Что-то жуткое чудилось в несоразмерных труду цифрах.

Высокая курносая девушка в темных очках и с русыми прядями, выбивавшимися из-под белой вязаной шапочки, стремительно подошла к Наташе, обрадованно воскликнула:

— Вот ты где спряталась, Наташка! Наконец-то нашла тебя. Смотрю — стоит, нахохлилась. Как сирота казанская!

— Ты бы еще задержалась на час, тогда бы я точно почувствовала себя сиротой. Курской. — Все еще сердитая, Наташа обняла подругу. — Сколько можно ждать? Или ты подумала, что идешь на свидание к парню, чем дольше не придешь, тем больше он уважать тебя станет? Со мной этот номер не пройдет.

— Замерзла?

— А ты не видишь? Зуб на зуб уже не попадает.

— Не обижайся, Наташка. Твой дурацкий поезд опаздывал сперва на десять минут, потом на пятнадцать, потом на полчаса. И вдруг объявляют, что уже прибыл. Пока я добралась до платформы, он уже ушел на Каланчевку. Где этот десятый вагон искать? Пришлось идти и всех разглядывать, пока не натолкнулась на тебя. Народу — сама видишь, сколько. Вокзал!

— Ты прямо совсем — москвичка. — Наташа изумленно разглядывала подругу. Ирина была в красивой розовой куртке с капюшоном, в вельветовых джинсах, заправленных в короткие сапоги. — А очки зачем нацепила? Ты же и без них видишь хорошо.

— Они мне идут, знающие люди подсказали.

— Воображала! Вот испортишь глаза, потом жалеть будешь. Ох, ну и холодно тут у вас. Просто кошмар! Апрель месяц, а снег. Даже не верится. А у нас в Гирее — теплынь, сады цветут вовсю.

— Потому что Гирей на тысячу шестьсот километров южнее Москвы. Ну перестань дуться, Наташка! Я ужасно рада, что ты решила учиться здесь. Теперь нас двое, это здорово! Наши вещи? — кивнула она на чемодан и сумки.

— Наши, наши. — Все-таки хорошо, когда в чужом, незнакомом городе тебя встречает подруга.

— Тогда хватаем и — вперед. Я уже договорилась с соседкой по комнате. Она не возражает, что ты немного поживешь у меня. И раскладушку позаимствовала.

Ирина взяла две сумки, непроизвольно охнула.

— Что, тяжело? — поинтересовалась Наташа. — Ты взяла свои сумки, Ирка.

— Мои дорогие родители камней туда напихали, что ли?

— Много всяких банок для укрепления твоего здоровья. Владимир Иванович перечислял, с чем они, да я всего не запомнила. — Наташа взяла чемодан и третью сумку, двинулась вслед за Ириной. — Сказал, пусть не обижается на скромную передачу. Когда станешь знаменитой, будет передавать больше. Только не со мной, я и так из-за твоих сумок страху натерпелась.

— Может быть, скоро и стану знаменитой, — загадочно засмеялась Ирина. — Предлагают роль в одном фильме. Вот я сейчас и думаю: соглашаться или нет.

— Что ж тут думать, соглашайся, — посоветовала Наташа. — Передачи из дому станут увесистее, а в Гирее, как посмотрят этот фильм, так сразу и переименуют клуб спиртзавода в клуб имени знаменитой артистки Ирины Кругловой. Портрет над дверью повесят и в депутаты какого-нибудь совета выдвинут.

— Ага, выдвинут! — усмехнулась Ирина, думая о чем-то своем. — Если я соглашусь и родители увидят этот фильм, с ними же инфаркт может случиться, сразу с обоими. Тогда придется мне им в больницу передачи возить.

— Такой страшный фильм?

— Вот приедем, я тебе все и расскажу. Как там папа, все у него нормально?

— Плохо, — с лукавой усмешкой вздохнула Наташа. — Переживает. В Кропоткине, говорит, кое-кто уже на «мерседесе» ездит, а он, директор завода, — все еще на «волге». Какая ж это перестройка?

— «Волга» уже не новая, четыре года скоро будет. — Ирина приняла шутку всерьез.

…В подземном переходе было грязно и накурено. Тоской веяло от холодных кафельных стен. А люди! Небритые, нестриженные мужчины, грубо размалеванные женщины… Наташа вздохнула. Не нравилась ей такая Москва. Но, может быть, есть и другая, знакомая с детства по картинкам в школьных учебниках, по телевизионным передачам? Без глупой суеты, без наглых носильщиков… Как он смотрел на нее, как самодовольно усмехался! Неужели думал, что она пойдет с ним? Это что ж, так заведено здесь: если девушка симпатичная, то и на все должна быть согласная?

После второй чашки крепкого горячего чаю Наташа почувствовала, как приятная слабость разливается по всему телу, ноги согрелись наконец в толстых вязаных носках, которые дала Ирина. Свои-то не взяла — апрель месяц на дворе!

— Ну, рассказывай, куда же ты надумала поступать? А то меня уже любопытство разбирает.

— В Народную экономическую академию. Год учиться, потом стажировка в Европе, потом предоставят работу по специальности в солидной фирме. Ну как? Да, еще общежитие предоставляют. В общем-то, что мне и хотелось.

— Что-то уж больно все хорошо, — с сомнением покачала головой Ирина. — Даже не верится. Как бы стажировка в Европе не оказалась работой в турецком или югославском ночном кабаке. Такое теперь частенько случается.

— Типун тебе на язык! — махнула рукой Наташа. — Это же в газете было написано, а не где-нибудь на столбе.

— Сейчас что в газете, что на столбе — никакой разницы. Ой, смотри, как интересно получается: нэ-а!

— Что — нэ-а? — не поняла Наташа.

— Твоя Народная экономическая академия сокращенно будет нэ-а, — со смехом пояснила Ирина.

— А мы из нее сделаем: да-да! — решительно заявила Наташа.

— «Да-да» — это уже будет дипломатическая академия для детей академиков, — продолжала смеяться Ирина.

— Ирка! Будешь издеваться, я в тебя чувяком запущу! — пригрозила в сердцах Наташа.

— Наташка! Собираешься в Европу, а говоришь «чувяки»! Я же тебе объясняла: тапки, тапочки — вот как правильно. Учись, будущий академик, а то в Европе не поймут тебя.

— Как говорю, так и говорю. А в Европе, чтоб ты знала, людей уважают за их знания и умение, а не за то, кто как говорит. Ты тоже раньше говорила «чувяки» и хуже от этого не была.

— Представляю! — Ирина хохотала до слез. — Выйду на сцену и скажу: лакей, принеси мне чувяки! Вот умора будет, зрители от смеха на пол попадают.

Засмеялась и Наташа.

— Ты что же, девяностолетнюю старуху будешь играть, которая не в состоянии сама нагнуться и взять чувяки?

— Какая же ты все-таки дикарка, — вздохнула Ирина. — Тапочки и туфли лакеи подают принцессам, поняла? Я буду играть принцессу. Ну ладно, я вот еще о чем: ты хоть представляешь, что желающих там будет тьма?

— Думаешь?

— Уверена. Пол-Москвы уже там.

— Ух ты! — удивилась Наташа. — Этого я не знала.

— А если запишут тех, кто пришел раньше? Или, еще хуже, кого нужно — уже записали, а завтра всем остальным скажут, мол, опоздали, извините, приезжайте через год?

— Такого не может быть! — В этом Наташа была уверена точно. — Для чего же тогда на всю страну объявлять в газете?

— А-а, ничего не понимаешь, Наташка! — отмахнулась Ирина. — И объяснять тебе без толку. Да ладно, скоро сама узнаешь, что все не так просто, как ты думаешь. Зря ты в прошлом году не поехала со мной поступать в Щепкинское, заладила: Краснодар да Краснодар! В школьных спектаклях ты не хуже меня играла, да и поешь хорошо. Сейчас учились бы вместе.

Наташа вспомнила слова Плешакова о том, что Владимир Иванович перед Иркиным поступлением пригнал в Москву цистерну со спиртом и всех, кого надо, «подмазал», покачала головой:

— Я бы все равно не поступила, ты знаешь, почему.

— Потому, что ради меня тут папочка старался? Правильно, старался. Все так делают. У нас на курсе человек пять — очень талантливые ребята, артисты от Бога. А остальные — все такие, как я и ты. Как сотни других, которые не поступили. Почему отобрали их? Да потому, что папочки, мамочки, дедушки, дядюшки постарались. Так было, есть и будет. Но если бы я попросила, папа и о тебе замолвил бы словечко.

— Спасибо. Я сама как-нибудь…

— Упрямая ты, Наташка, просто ужас. Всегда такой была.

— Уж какая есть. Ох, спасибо за чай, напилась я, даже есть не хочется. А у меня же в сумке еще курица лежит, картошка вареная, яйца. Ты есть не хочешь, Ирка?

Дата добавления: 2015-08-28