Николай Михайлович Новиков 10 страница

— Дело личное, можно сказать — интимное. Дальше ты можешь и сама догадаться.

— Я тебе ничего не должна.

— Да кто его знает, должна или нет. Это ж такое дело, без бутылки не разберешься. — Валет сел рядом, обнял ее за плечи, внимательно посмотрел в глаза и стал неторопливо расстегивать кофточку. — В тот, последний раз, ты была обалденной бабой, и я подумал: а почему бы нам с тобой не повторить этот смертельный номер? По-моему, я для тебя все сделал классно, вполне могу рассчитывать на премиальные.

— Ты, похоже, спутал меня с «ЗИЛом» или с овощным магазином. Это там, если выполнил задание, получаешь премиальные. А у нас был договор и оплата, предварительная. О чем речь, Валетик?

— О том, что я балдею, когда вспоминаю тебя.

— Но ты ведь знаешь, кто мне нравится. К сожалению, не ты.

— Плевать мне на эти сопливые дела. Он же пока и не смотрит на тебя, ни на что не претендует, значит, и обижаться не будет. Сейчас ты свободная, крошка. Ну, кончай выпендриваться.

— Если ты позвал меня только за этим, то зря время потратил. Свободна я или нет — сама как-нибудь разберусь. Убери свои лапы. — Лариса спокойно взяла руку Валета, опустила ее на кровать.

— Такая ты мне еще больше нравишься, — усмехнулся Валет и уверенно положил руку ей на колено.

— Хочешь иметь неприятности? — Взгляд Ларисы стал жестким.

Но Валет не испугался и руку не убрал с ее колена.

— Знаешь, крошка, я ведь и сейчас работаю на тебя. А кому охота трудиться забесплатно?

— Интересно, — покачала головой Лариса. — Продолжай.

— С удовольствием, — откликнулся Валет, и рука его стремительно скользнула под юбку.

— Не то продолжай. О работе своей на меня расскажи. Что же ты делаешь такое, о чем даже я не знаю?

— Молчу.

— И все? — удивилась Лариса.

— И все, — подтвердил Валет. — Я понимаю, ты надеешься скоро захомутать Серого. Ничего против не имею. Но представь себе, вдруг он нечаянно узнает о всех деталях твоего плана…

— Шантажируешь?

— Да нет, просто предполагаю. Узнает он, и плакали твои денежки и все надежды. Ничего не останется у красивой девочки Лариски. Но если она будет дружить со мной, все будет о'кей.

— Скотина! — Отвращение исказило лицо Ларисы. — Мы ведь договорились, что я с тобой расплатилась полностью. Негодяй! Посмей только…

Валет повалил ее на кровать, рывком задрал короткую юбку и отстранился, любуясь молочной белизной ног.

— Классно… Не думаю, что вооруженное ограбление стоит всего два вечера с такой дамой. Ты согласна? И я согласен. Еще пару раз, и мы в расчете. Клянусь. Ну? Ну?!

— Бандит! — Лариса сбросила туфли.

— Ты пока готовься, а я схожу на кухню. «Кубанской» нет, тебе джин с тоником?

— Джин без тоника! — прошипела Лариса.

Наташа лежала, раскинувшись, совершенно обнаженная, черные волосы разметались по подушке. Она чувствовала, как он целует ее, всю — от мочек ушей до кончиков пальцев на ногах. Каждое возбуждающе-нежное, щекочуще-сладостное прикосновение горячих губ заставляло ее тихонько постанывать. И не было в этом ничего стыдного, не хотелось прикрыться, защититься от жадного взгляда. Он не был чужим, этот взгляд, и жадность его была приятна. Не только жадность, но и неподдельный восторг светились в глазах, когда он смотрел на нее. И губы его шептали ласковые слова, такие же щекочуще-сладостные, как и поцелуй. Такая сила была в этих словах, что, казалось, тело ее вот-вот поднимется над кроватью и будет парить в воздухе, как белое весеннее облако в синем небе. И с ее губ срывались ответные ласковые слова благодарности за несказанное наслаждение. Их невозможно было повторить потом, когда это кончится и другие, обычные заботы отвлекут ее внимание. Слова рождались в торжествующей, ликующей душе и остывали, постепенно превращаясь в самые обыкновенные глупости. И руки ее тянулись к нему, гладили, ласкали, царапали крепкое, мускулистое тело, судорожно притягивая его к себе — ближе, ближе, чтобы слиться воедино, но он вдруг уходил, уходил, не доставив ей наивысшего наслаждения, оставив ее биться в холодной постели, как белую птицу, попавшую в силок. Гримаса боли, невыносимой боли исказила его лицо, и таким холодом веяло от укоризненного взгляда, что застывала она в белых простынях, превратившихся в снег. Только губы продолжали звать:

— Сережа… Сережа… Сережа…

И Наташа просыпалась.

Жаркое летнее солнце светило в окно, шелестели листья на старом тополе. Подушка была мокрой от слез, и щеки были мокрыми. Вот уже июнь кончается. Два месяца, как она замужем. Лучшие мгновения этих двух месяцев приходили во сне, когда она видела, не только видела, но и слышала, и чувствовала Сергея. Самые лучшие, прекрасные. Во сне.

Мужа, как обычно, уже не было дома. Петр Яковлевич просыпался рано, завтракал и уезжал на службу, до вечера оставляя Наташу в полном одиночестве. Она должна была приготовить ужин, следить за тем, чтобы холодильник был полон. Еще — стирка да уборка — все это не отнимало много времени. Нигилист не стеснял ее свободу. Покончив с делами, Наташа могла делать все, что хотела. Смотреть телевизор, читать книги, ходить по магазинам. В ящичке туалетного столика лежали деньги, Наташа никогда не считала, сколько их там, просто брала тысяч десять — двадцать и покупала то, что ей нравилось. Петр Яковлевич не упрекал ее в расточительстве, лишь время от времени пополнял запасы крупных сто- и пятидесятирублевых купюр.

Поначалу это занятие доставляло Наташе удовольствие, помогало отвлечься от грустных мыслей, но вскоре и оно надоело. Все, что она хотела из обуви и одежды — купила, тратить же деньги просто так, назло Нигилисту, не могла, сказывалась выработанная с детства привычка экономить на всем. Теперь она не экономила, но и не швыряла денег на ветер. К тому же, когда она выходила из дому, ее неизменно сопровождал сосед, высокий, молчаливый мужчина лет тридцати, белобрысый, коротко стриженный и в неизменной широкой кожаной куртке. Звали его Олег Ратковский.

Наташа знала, что он был чем-то вроде телохранителя Нигилиста: всегда первым открывал дверь, если кто-то звонил, провожал утром хозяина до машины, вечером, когда тот возвращался домой, встречал внизу у подъезда. А днем ходил следом за Наташей, помогал ей донести покупки до двери. И никогда не пытался войти в квартиру, если Нигилиста не было дома, или познакомиться ближе с Наташей. Если же она заводила разговор, спрашивала о концерне, в котором работал Нигилист, о том, каким бизнесом они занимаются, или о самом Ратковском, отвечал коротко, односложно «да», «нет», чаще молча пожимал плечами.

Наташа вытерла слезы ладонью, закрыла глаза, пытаясь вернуть свой прекрасный сон. Знала, что он не вернется, никогда не возвращался, и все же попыталась. А потом, вспомнив о том, что было ночью, вскочила и побежала в ванную.

Ничего хорошего ночью не было. Петр Яковлевич в постели (как, впрочем, и везде) был крайне эгоистичен и скор, получив свое, отворачивался и засыпал. Время от времени разглядывал ее обнаженное тело, будто убеждался, что купленная вещь не потускнела, удовлетворенно кивал. Ласкать женщину он совершенно не умел и не хотел, да и сам особых ласк не требовал.

Случалось это два-три раза в неделю, и всегда, просыпаясь утром, Наташа бежала первым делом в ванную — смыть с себя прикосновения чужого, нелюбимого человека, очистить свое, казалось, оскверненное тело.

До того, как она стала женщиной, Наташа считала, что близость с мужчиной оскверняет женщину, делает ее грязной. Но когда это случилось, когда она провела первую ночь в постели с Сергеем, Наташа чувствовала только одно: небывалый прилив сил и уверенность в своей красоте. О, тогда ей хотелось летать или, по крайней мере, прыгать и кружиться по комнате в ночной рубашке, что она и делала, лукаво поглядывая на Сергея, — проснувшись, он смотрел на нее с нескрываемым восторгом…

В этой большой, красиво обставленной комнате, у большой, бело-золотой кровати ей ни разу не хотелось прыгать и кружиться.

Нигилист вернулся домой не один. Сам глава концерна «Сингапур», Степан Петрович Шеваров, пожаловал в гости. Однажды он уже был у них с супругой своей Ингой. С ними пришел и третий, огромный нерусский с выпученными глазами и крючковатым носом.

Степан Петрович, солидный, седовласый, в мешковатом, но очень дорогом костюме, поцеловал Наташе руку, вынул из пластикового пакета белую гвоздику, с улыбкой вручил хозяйке.

Нерусский уставился на Наташу, потом хлопнул себя по ляжкам:

— Какая жена у тебя, Петр Яковлевич! Такую грех держать взаперти! Почему я никогда не видел ее раньше?

— Потому что тебе опасно смотреть на красивых женщин, Радик. Не видел раньше, не увидишь и позже, спокойно спать будешь.

— Э-э-э! Слушай, совсем покой потеряю, понимаешь? — Радик прямо-таки пожирал глазами Наташу. — Давай познакомимся, хозяйка, я Радик, просто Радик. Если что надо будет — скажи. Хочешь, на Марс слетаю, привезу клетка живой марсианин. Будешь смотреть и говорить всем: я марсианина живого имею. Твой манто, «кадиллак», Багамы — чепуха, даже слушать не хочу!

Наташа холодно кивнула, представилась и повернула голову к Нигилисту, ожидая дальнейших указаний.

— Принеси, пожалуйста, виски, рюмки и что-нибудь закусить, — распорядился Нигилист, жестом приглашая гостей в комнату, где стоял телевизор.

Наташа достаточно хорошо знала, чем закусывают богатые люди: исландская селедка, маслины, корнишоны, маринованные грибы и мясное ассорти. Это она и приготовила, поставила на сервировочный столик и вкатила его в комнату. Нерусский сидел в кресле, тут же уставился на нее своими выпученными глазами. Наташа разозлилась.

— Тебе действительно нужно слетать на Марс. И привезти себе марсианку, а то, как я посмотрю, земные женщины не очень-то балуют тебя своим вниманием, совсем плохо выглядишь, бедненький.

Тот еще сильнее выпучил глаза, подался вперед, словно ушам своим не верил, что именно она сказала это.

— Ай да Наташа! — засмеялся Степан Петрович. — Огонь, а не женщина, палец в рот не клади — откусит. Да, Петр Яковлевич, повезло тебе с женой, ничего не скажешь, повезло.

— Повезло, повезло, — выдавил наконец из себя улыбку Радик, откинувшись на спинку кресла. — Слушай, Петр Яковлевич, продай жену, а?

— Это что-то новое в наших деловых отношениях, — недовольно дернул носом Нигилист и посмотрел на Наташу. — Все, дорогая, ты можешь идти. Я скажу, когда нужно будет посуду убрать.

— Почему новое? — развел руками Радик. — Всегда так было. Помнишь: Хасбулат удалой, бедна сакля твоя? Если твоя сакля будет бедная, а я надеюсь, что такое никогда не случится, но если когда-нибудь будет — продай. Полмиллиона дам. Баксов.

Наташа не уходила, стояла, прислонившись спиной к стене у двери и слушала.

— Когда его сакля будет бедной, Радик, у тебя вообще не будет сакли, — улыбнулся Степан Петрович.

— Это шутка, просто шутка, прости, дорогой, если обидел тебя. Честное слово, совсем не нарочно, так получилось. Правда, красивый женщина, давно таких не встречал, как увидел — совсем голову потерял. Прости. — Он наклонился, хлопнул Нигилиста по плечу.

— Наташа, оставь нас, пожалуйста, — строго приказал Петр Яковлевич.

В спальне Наташа легла на диван, задумалась. Может, этот Радик и вправду шутил, но слушать это было противно. А смотрел как! И вообще, что они здесь делают? Пьют, курят, о работе говорят. Что за свинство такое? Неужели в конторе не успевают наговориться? Целого дня им мало? Краем уха слышала их разговор — тихий ужас! Цены здесь, цены там… Где там, в Америке, что ли? Курс сегодня, курс завтра, люди из правительства сказали то, люди из Верховного Совета сказали это. Им, людям в правительстве и Верховном Совете, делать больше нечего, как сообщать концерну «Сингапур» секретные сведения? Тогда понятно, почему народ бедствует. Господи, нельзя, что ли, приходить в гости, чтобы отдохнуть, поговорить о чем-нибудь веселом, музыку послушать? Ну почему, почему они такие серьезные?

Кошмар!

— Надоело, — негромко сказала себе Наташа. С тоской обвела взглядом комнату и повторила громче: — Надоело!

Ночью, в постели, Наташа сказала Нигилисту:

— Почему ты позволяешь всяким нахалам говорить обо мне, как о какой-то вещи? Я твоя жена, женщина, человек, в конце концов, или китайская ваза?

Нигилист промолчал, собираясь поскорее уснуть: завтрашний день обещал быть не менее трудным, чем минувший.

— Это, по-твоему, глупый вопрос?

— По-моему, глупый. Он пошутил и потом извинился. Я считаю, вопрос исчерпан.

— А я так не считаю! — взвизгнула Наташа. — Люди приходят в чужой дом, должны уважать хозяйку, хотя бы вид делать. Вот, как Степан Петрович. Но не все твои гости так поступают, я вижу! И мне это не нравится! Ну, конечно, если ты даже не приглашаешь меня в свои компании, считаешь, что я — всего лишь прислуга, и они думают так же!

— Наташа, я устал, хочу выспаться. — Нигилист повернулся к жене. — В моих компаниях ничего интересного для тебя нет. К тому же — меньше знаешь, спокойнее спишь.

— Ах так? Ничего, значит, интересного? Тогда зачем ты приводишь домой такие компании? Что вам, в конторе мало времени обо всем договориться? Я здесь целый день сижу, на работу мне нельзя, в институт поступать нельзя, а вечером заваливаются ужасно деловые люди, и я должна их обслуживать? Я что, для этого выходила за тебя замуж?

— А для чего? — пробурчал Нигилист, отворачиваясь от нее.

— Хорошо, — пригрозила Наташа. — Теперь я и пальцем не пошевелю, когда ты приведешь своих друзей. Сам будешь закуски им таскать, сам убирать и посуду мыть. Все! Хватит с меня!

Впервые она так разговаривала с Нигилистом, и теперь даже интересно было, как же он отреагирует на это? Деньги будет оставлять только на еду? Ради Бога! Все, что хотела, она уже купила себе. Отнимет и это? Пожалуйста, все равно ходить в красивых нарядах некуда. Что еще? У нее есть средство больше наказать мужа, чем просто не носить закуски его гостям. Она и близко к себе не подпустит его! И вообще будет спать в другой комнате на диване!

Нигилист снова повернулся к ней, долго смотрел в упор.

— Пожалуйста, не нужно ультиматумов, я этого не люблю. Но ты права, я слишком много времени уделяю работе, ты скучаешь. Это временно, сейчас очень сложный период. От того, как мы пройдем его, зависит наше будущее. Обещаю тебе, как только станет немного полегче, мы поедем в Испанию, поживем пару недель в нашем домике на берегу моря.

— Я уже тысячу раз слышала про этот домик, видела фотографии и видеосъемку. Ну и что? Сколько раз ты обещал мне, что вот-вот мы поедем туда? На дворе жара стоит, люди купаются, загорают и здесь, в Москве, а ты даже по субботам и воскресеньям работаешь с утра до ночи.

— Замолчи! — Голос Нигилиста стал жесток. — И впредь никогда не позволяй себе разговаривать со мной в таком тоне. Загранпаспорт у тебя есть, виза тоже. Но сейчас нет никакой возможности бросить дела. Потерпи.

Наташа отодвинулась от него подальше, спрятала лицо в подушке и всхлипнула.

— Если возникла охота поплакать, сделай это, пожалуйста, на кухне. Я должен выспаться.

Едва Наташа вышла из квартиры на лестничную площадку, как следом невозмутимо вышел Олег Ратковский.

— Тебе не надоело шпионить за мной? — Наташа поглядела в голубые, холодные глаза.

— Работа у меня такая, — усмехнулся Ратковский. — Ты куда собралась?

— На кудыкину гору! — отрезала Наташа. — Послушай, Ратковский, будь человеком, посиди дома, а я схожу на пляж в Филевском парке. Не бойся, не заблужусь, это ведь рядом.

— Я не боюсь, но лучше не делать этого.

— Ты хочешь сказать, что купаться в Москве-реке вредно?

— Я хочу сказать, — вздохнул Ратковский, — что тебе не следует этого делать. Петр Яковлевич слишком богатый человек, и кто-то знает об этом. И наверняка хочет заставить его поделиться. Проще всего это сделать так: похитить жену и потребовать выкуп. Ты хочешь, чтобы тебя похитили?

— Типун тебе на язык! — рассердилась Наташа. — Так что же, мне теперь никуда из дому выходить нельзя?

— Разве я это говорил? Тебе можно делать все, что захочется, но всегда помнить о том, что кто-то следит за тобой. На самом деле этого может и не быть, но ты все же помни.

— Ох, как вы все надоели мне! — крикнула Наташа и побежала в квартиру. Идти на пляж в сопровождении молчаливого телохранителя не хотелось.

Весь день она не выходила из дому, а вечером, когда вернулся Нигилист, выговорила ему:

— Я больше не могу так. Что, мне из дому нельзя выйти без Ратковского? Что это за жизнь? Я что, девяностолетняя старуха? Вот увидишь, я уйду от тебя. И никакие Ратковские не остановят.

— Сейчас идет проработка большого контракта, — дернул носом Нигилист. — Вполне возможны неадекватные действия как со стороны партнеров, так и со стороны конкурентов. Поэтому временно мы предприняли усиленные меры предосторожности. Это недолго продлится. Я уже не раз говорил тебе — потерпи. Это все, что от тебя требуется.

— А мне надоело терпеть. И сидеть одной дома тоже надоело. Тогда я поеду в Гирей, к маме, я обещала ей приехать летом. — Подумала и добавила: — Мы могли бы вместе поехать, на нашей машине. Ты ведь давно уже обещал познакомиться с моей мамой.

Нигилист сел на диван, сосредоточенно потер лоб.

— Скоро у нас будет небольшая пауза, дня три-четыре, мы и вправду могли бы куда-то вырваться. — Он посмотрел на Наташу. — Хочешь, полетим в Испанию? Мне не нравится, что красавица жена такая грустная. Это снижает мой тонус, ухудшает работоспособность. Думаю, Шеваров не станет возражать, если я улечу на три дня в Испанию.

Наташа задумалась. Испания — это, конечно, хорошо. Кто же не мечтает побывать в Испании! Но приехать вместе с Нигилистом в Гирей на «мерседесе» — это еще лучше. Накупить подарков маме и приехать. Вот она удивится! А то ведь все пишет в письмах, мол, как же так, вышла замуж, а в гости не зовешь, на что же это похоже? Я сама бы приехала и без приглашения, да адрес твой не знаю…

Нигилист запретил Наташе давать свой адрес кому-либо, в том числе и Клавдии Ивановне. В письме ведь не объяснишь, какой странный у Наташи муж. Обещал, что скоро все будет нормально, и тогда, первым делом, они пригласят Клавдию Ивановну в гости. А пока — лучше повременить. Наташа слушалась его.

И вот теперь, кажется, появилась возможность самим съездить в Гирей, успокоить мать, да и вообще — пусть знают, как устроилась в Москве Наташа Колесникова! Должна же быть хоть какая-то польза от ее замужества!

— Я дома уже сто лет не была, — осторожно сказала Наташа. — Если уж ехать куда-то, то в Гирей. Ты и своих родителей в гости не зовешь, но они хоть знают, что ты здесь, меня видели. А моя мама ничего не знает и не понимает.

— Ты не хочешь в Испанию? — удивился Нигилист.

— Хочу, но позже. Там ведь и осенью будет тепло. А сейчас нам просто необходимо съездить в Гирей. Ну пожалуйста, Петя! Ты же сам говорил, что как только будет время…

— Да, говорил…

— Ну так выполняй! — воскликнула, чувствуя, что Нигилист колеблется.

— Хорошо, — неожиданно быстро согласился он. — Что касается меня, возражений нет. Вероятно, мы сможем поехать в этот твой Гирей… Кстати, а почему татарское название?

— Ну как же, когда-то на Кубани крымские ханы хозяйничали, вот мы и бережем память о них, — пошутила Наташа, может быть, впервые со дня свадьбы.

У нее было отличное настроение. Тоже, кажется, впервые за последние два месяца. Вчера высказала Нигилисту все, что думает о его гостях, рассердилась, даже расплакалась; он вроде бы и внимания не обратил, а сегодня, пожалуйста, согласен ехать в Гирей! Это что ж получается, ругаться с ним не только можно, но и нужно? Интересное открытие.

— Но только на два дня. С дорогой это займет значительно больше времени. И последнее. Окончательное решение я сообщу тебе завтра, после того, как узнаю мнение Шеварова. Надеюсь, у него тоже не будет возражений, но… в нашем деле всякое бывает.

— Спасибо! — Наташа на радостях обняла Нигилиста, чмокнула в щеку. — Я думаю, Степан Петрович поймет, наконец, что его лучшему сотруднику давно пора предоставить отпуск. А если он заупрямится, я могу сама позвонить ему. Мне он не посмеет отказать.

— Это исключено. Шеваров принимает решение не потому, что может или не может отказать, а исходя из интересов дела. Поэтому тебе не следует звонить ему. Полагаю, тебе следует позаботиться о еде в дорогу, продумать все мелочи, ну и… подарки для твоей матери. Не с пустыми же руками приезжать.

«Надо же, о чем он стал думать!» — Радостно улыбнулась мужу и побежала на кухню готовить ужин.

— Ну что, написала?

Она сидела в комнате Ирины и с нетерпением ждала, когда подруга закончит письмо родителям. Как только Нигилист позвонил и сказал, что Шеваров дал добро их поездке в Гирей, Наташа тут же собралась и в сопровождении Ратковского помчалась в общежитие к подруге.

— Написала. Передашь родителям, скажешь, что все у меня нормально, домой приеду, наверное, через две недели. Завтра последний экзамен, а потом улетаю с творческой бригадой в Иркутск.

— Зачем?

— Выступать. Показывать сибирякам свое искусство. Будем давать по несколько концертов в день. Такой напряженный график очень полезен, вырабатывает профессиональное отношение к своей работе.

— Ты какая-то очень серьезная и даже грустная, Ирка. Бубнишь, как на собрании, прямо мой Нигилист.

— А ты сияешь, как медный таз. Неужели так счастлива со своим миллионером?

— Всякое бывает. Больше приходится терпеть. Но сегодня у меня отличное настроение, правда. Как представлю: приезжаю я в Гирей на «мерседесе», и все смотрят, глаза круглые, головами качают… Ну? Разве это не здорово, а?

— Наверное, здорово, — вздохнула Ирина. — Ты правду сказала, что повсюду ходишь в сопровождении телохранителя, или пошутила?

— Посмотри в окно. В черной кожаной куртке, белобрысый, коротко стриженный. Его зовут Олег Ратковский. Выйду от тебя, он поймает машину и отвезет меня домой.

— Ну и ну! — покачала головой Ирина. — Кто бы мог подумать!

— Ты-то сама чего раскисла? Двоек на экзаменах нахватала?

— Да нет. Я, правда, не круглая отличница, как ты, но всегда училась и учусь на «четыре» и «пять».

— Влюбилась, наверное?

— Только не это! Я теперь на мужчин и смотреть не могу.

— Тебя кто-то обидел, — догадалась Наташа. — Ну, расскажи, что случилось, может, помогу тебе. Расскажи, Ирка.

— Ох, Наташа, — вздохнула Ирина. — Даже не знаю, как об этом рассказывать. Отвратительная история. Помнишь, я говорила тебе, что получила предложение сыграть в одном фильме?

— Помню. Любовницу бандита.

— Ну, вот я и согласилась. Интересно было, и потом, попадала в картотеку «Мосфильма», в поле зрения режиссеров, можно было надеяться на другие приглашения. Согласилась. Думала, если я настоящая актриса, должна уметь сыграть любую роль. Доказать всем и себе, что могу.

— Не доказала?

— Это был такой ужас, Наташка, хуже не придумаешь. Снимал фильм режиссер Барсуков, недавний наш выпускник, команда у него — молодые ребята. Фильмы делать не умеют, но гонору — хоть отбавляй. Нашли спонсора и решили удивить мир. Но когда начали съемку, забыли и о гоноре, и о великих замыслах. Раздевали всех женщин, которые там играли, и просто… издевались. Делали, что хотели. Когда на меня залез парень, который играл бандита, они даже не подумали свет пригасить, наоборот, еще ярче сделали. А потом этот зараза Барсуков говорит: нет, темперамент не тот, сейчас я покажу тебе, как надо работать. Я, конечно, отказалась. Еще и Барсуков ляжет на меня, будет показывать, как нужно правильно! Ему, конечно, не понравилось это, на следующий день в сценарии все изменилось. Бах-бах, меня убили — и привет. Свободна. По сути дела, изнасиловали и выгнали. А в фильме осталась лишь сцена полового акта. Никакой игры. Вот тебе и снялась в кино, вот и заявила о себе.

— Скоты! — Наташу передернуло. — Надо же, какие подлецы! По сравнению с ними мой Нигилист просто паинька. Слушай, Ирка, а ты в суд на них подай.

— Какой там суд! — махнула рукой Ирина. — Я же все бумаги сама подписала, мол, сценарий читала, со всем согласна, претензий никаких не имею и не буду иметь, все права принадлежат им… Я теперь не могу даже потребовать, чтобы они сцену ту мерзкую из фильма вырезали. Знаешь, что скажут? Мы деньги вложили, это наша собственность. Такие дела…

— Даже не знаю, чем тебе помочь, — пожала плечами Наташа. — Если сама такие бумаги подписала… Да ты хоть думала, что делаешь? У других спросила бы, как это бывает!

— А кто тебе скажет, каким способом имя себе сделал? Никто. Все это тайна, Наташка, ужасная тайна. Знаешь, мне до сих пор тошно. Стыдно на глаза родителям показываться, поэтому и собралась в Иркутск.

— Я ведь тебя предупреждала, говорила тебе: ни в коем случае не соглашайся на эту роль. Ты же только на первом курсе учишься… У тебя все впереди. И куда спешишь? Да будут еще у тебя разные роли, будут приглашать, а ты выберешь, что тебе нравится.

— Плохо ты знаешь наш мир, Наташка. — Ирина печально усмехнулась. — Чтобы тебе роли предлагали, нужно где-то показаться; чтобы где-то показаться, нужно кому-то ни в чем не отказывать. А чтобы так жить, нужно знаешь кем быть?

— Раньше ты спокойно об этом рассуждала.

— Так ты же знаешь, как у нас: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. И бабы тоже, — горько усмехнулась.

— Да ты не отчаивайся. Я скажу Владимиру Ивановичу, что у тебя все замечательно, учишься хорошо, в спектаклях так играешь, что начальство на коленях упрашивало тебя поехать в Иркутск и повыступать там, а то ж без тебя Щепкинское училище вроде как самодеятельность из какого-то ПТУ.

— Не вздумай про фильм брякнуть.

— Не переживай, сама понимаю. Ничего, Ирка, не грусти. Все это забудется. Вот станешь знаменитой артисткой, будешь вспоминать это, как смешной случай. В конце концов сама согласилась. Да, наверное, и не одна ты такая.

— Ты про себя-то расскажи. Неужели все так просто, ни сучка ни задоринки?

— Да что ты! Будь у меня хоть какой-нибудь свой угол, комната в общежитии, я бы послала Нигилиста знаешь куда? Но нет же ничего. Можешь себе представить: денег куча, покупай все, что хочешь, ешь все, что душа пожелает, хоть одной икрой питайся, как в фильме «Белое солнце пустыни», помнишь? А тоска такая — прямо иногда выть хочется!

— Этого я представить себе не могу, — покачала головой Ирина. — Он что, очень уж требовательный? Я имею в виду — в постели и все такое?

— В постели я нужна ему минуту-другую пару раз в неделю, — усмехнулась Наташа. — Кажется, я начинаю понимать истинных бизнесменов, по-настоящему богатых людей. Они одурели от денег. Ни о чем больше думать не хотят. Вроде как у нас по субботам сидят мужики и режутся в карты летом возле чьего-то двора. Ты видела их лица, когда кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает? Почти сумасшедшие. Подойди в этот момент, скажи: пойдем, дорогой, погуляем — он тебя матом пошлет, чтоб не мешала, и будет дальше играть. Азарт у них. Так и эти. Что в постели, что за столом — у них в голове одно: контракты, сделки, поставки.

— Ну, я бы не сказала, что они лишь об этом и думают. Многие из них люди культурные, читают, в моде разбираются, ну и в женщинах, конечно.

— Наверное, те, у кого азарт уже прошел. Мой Нигилист все говорит: вот решим эту проблему, вот заключим эту сделку, и тогда… Может быть, однажды он и остановится и подумает о чем-то другом. Но пока — не может. Думаю, он и женился-то лишь для того, чтобы не думать о женщинах, не тратить на них силы и время. Хотя… в общем-то хорошо ко мне относится.

— А ты к нему?

— Да я ж тебе говорила.

— С Сергеем не встречалась?

— Нет…

— Но думаешь о нем? Вспоминаешь?

— Он мне снится. Часто, чуть ли не каждый день. Иногда как будто рядом со мной лежит, а бывает, вижу, мы просто сидим где-то на лавочке или ходим то ли по парку, то ли в лесу. И так хорошо мне с ним, так сладко — в жизни так не бывает. И вдруг он уходит, уходит, и сам такой грустный, я кричу ему, вою, слезами захлебываюсь, а он уходит… Проснусь — подушка мокрая. Это как — вспоминаю или нет?

— Ты любишь его. Могла бы узнать, где он, как он. Может, уже и расплевался с той кралей.

— Узнаешь, как же! Ратковский по пятам ходит, от него не скроешься. Пробовала: в магазине затеряюсь в толпе, выскочу в другую дверь, сверну за угол, за другой, думаю, ну вот и отделалась! Смотрю, а он следом топает, как ни в чем не бывало. Прямо дьявол какой-то!

— А сам Сергей не пробовал позвонить тебе или встретить возле подъезда?

Наташа покачала головой, вздохнула:

— Наверное, не нужно ему это… Ладно, Ирка, давай свое письмо, пора мне бежать. Завтра рано утром выезжаем, надо еще столько дел сделать. Выступай там, да смотри, чтобы вместо Барсукова какому-нибудь Медведеву в лапы не попалась.

— Это улица Ленина, — говорила Наташа, — сейчас мы повернем налево, на улицу Лермонтова, уже почти приехали. — Высунувшись в окно, радостно вдыхала теплый, ароматный воздух летнего кубанского вечера. «Мерседес» мягко катился по центральной улице поселка мимо зеленых ракет пирамидальных тополей, мимо старух, сидящих на лавочках у заборов, мимо босоногих мальчишек, играющих в жмурки возле столба, на котором висела лампочка в жестяном абажуре, мимо парней, провожающих «мерседес» косыми взглядами.

Гирей ничуть не изменился за те несколько месяцев, что Наташа жила в Москве, да и не мог измениться. И все же глаза, привыкшие к архитектуре первопрестольной, уже не так радостно смотрели на кирпичные дома и саманные хаты, как прежде. Не было того восторга, ощущения покоя и уюта.

Дата добавления: 2015-08-28