Все знают о трагических событиях, произошедших в храме Апостола Фомы на Кантемировской в ночь с 19 на 20 ноября. В храме неизвестным злодеем был расстрелян мой муж, священник Даниил Сысоев. Его 17 страница

Полковник был задумчив и, казалось, не замечал ничего вокруг себя. В дверь решительно постучали.

- Войдите, - почти крикнул полковник.

- Разрешите войти, - произнес хорошо знакомый голос, и на пороге появился майор Смирнов.

- Заходи, Борис, давай без официоза. Что у тебя, узнали что-нибудь? - выпалил полковник, сунув окурок в переполненную пепельницу.

Майор Борис Григорьевич Смирнов решительно во­шел в кабинет, с грохотом отодвинул стул и сел, шумно выдохнув. Он всегда передвигался с шумом, зачастую ро­няя стулья и натыкаясь на углы. За что и был прозван «Гро­мов». Кличка прилипла к нему настолько, что некоторые не всегда понимали, что это его кличка, а не фамилия.

- Что у тебя, Боря, не тяни резину, - произнес полков­ник, глядя на устраивающегося на стуле сослуживца.

Стул под Смирновым жалобно заскрипел. Майор засо­пел и раскрыл красную пластиковую папку.

- Андрей Петрович, дай закурить, - произнес Борис, переводя дыхание, - ну и жара.

Адамов протянул ему свои сигареты и поспешно заку­рил сам.

- Не знаю, как и начать, - произнес Громов, стряхивая в ту же заполненную до краев, видавшую виды пепельницу.

- Убитый наш, - Громов перевел дыхание и устремил взгляд в открытое окно, за которым неподвижно стояли утомленные солнцем тополя. - Убитый наш, ты не пове­ришь, Андрей, оказался находящимся в федеральном розыске террористом и одним из первых помощников Сул­тана Ахметом Абу Али.

- Ахмет! - потрясенный полковник замер, пепел с го­рящей сигареты упал на стол. - Это точно?

- Абсолютно точно, - произнес Громов, наслаждаясь произведенным на полковника впечатлением.

- Елки, этого нам еще не хватало! А что он здесь делал? Я надеюсь, не взорвать комендатуру сюда шел?

- Вот что он здесь делал, совершенно непонятно, и кто его порешил - тоже загадка, в общем полная задница на х...

Воцарилась пауза, вентилятор тарахтел, бессмысленно поворачивая свою старую «голову». Под потолком клу­бился сизый дым.

- Журналисты уже растрезвонили на всю страну. Вы новости не смотрели? Там нас показывают каждые пять минут. Ахмет был без оружия, зато с документами.

- А отморозков из «девятки» не обнаружили? - пере­бил его Адамов.

- План «Перехват» ничего не дал, «девятку» нашли в двух кварталах отсюда, владелец... - Смирнов-Громов за­глянул в папку, - некий Гриценко Сергей Вадимович шестьдесят третьего года рождения. Утверждает, что ма­шину угнали от магазина на улице Речников, когда тот вы­скочил за сигаретами. Его сейчас допрашивают в ОВД, но вряд ли он связан с террористами - обычный лох, даже машину не закрыл, когда за сигаретами пошел, и свидетели были, что он сигареты покупал, когда у него машину угнали.

- Понятно, полный висяк, - задумчиво промолвил Ада­мов, в очередной раз затягиваясь.

- Это еще не все, Андрей Петрович, самое удивитель­ное - кстати, об этом в СМИ не сказали и не скажут - самое удивительное то, что на теле убитого был найден крест.

- Какой крест? - лицо Адамова вытянулось от изумле­ния, рука, державшая сигарету, задрожала, полковник от­хлебнул воды из мутного стакана, стоявшего рядом.

- Самый обычный православный церковный крестик на веревочке, кстати, веревочка совсем новенькая, а сейчас жара какая... Я свою веревочку на прошлой неделе менял, а она уже вся серая. Это говорит о том, что крестик только надели, - произнося это, Смирнов почувствовал себя Шерлоком Холмсом и не без удовольствия наблюдал, как оша­рашил этой информацией своего начальника.

- Подожди, какая веревочка, какой крестик! Они же мусульмане, ваххабиты, они крест на дух не переносят! Ты что, смеешься? - почти закричал полковник, нервно зату­шив окурок в пепельнице.

Борис Григорьевич с шумом поднялся и понес пепель­ницу в сторону урны.

- В том-то все и дело, что не смеюсь, - с явным удоволь­ствием проговорил Смирнов, вытряхивая пепельницу, - более того, при нем обнаружено карманное Евангелие со следами запекшейся крови. Кровь старая, явно не Ахмета. На экспертизу уже отправили.

Смирнов шумно сел, стул жалобно заскрипел.

- Что за бред? Крест, Евангелие! - полковник вскочил и нервно заходил по кабинету. - Это что, новый тип меж­дународных террористов с крестами и Евангелиями?!

- Не знаю, Андрей Петрович, не знаю, - развел руки Смирнов.

- А кто знает? - заорал полковник. - Так, я даю вам не­делю на выяснение всех обстоятельств. Все, свободен, Боря.

Но объяснение не заставило себя долго ждать. На сле­дующий день полковнику Адамову доложили, что его до­жидается священник - Павлов Николай Васильевич из станицы У-ской, которая находится на границе с Кара­чаево-Черкесией.

- Давно ждет? - спросил Адамов устало.

После вчерашнего суматошного дня и бессонной ночи у полковника раскалывалась голова. От выпитого кофе и выкуренных сигарет во рту было противно-горько, подка­тывала тошнота. Полковник вспомнил, что не только не спал эти сутки, но и не ел. Навязчивые как мухи журна­листы периодически пытались прорваться к нему на прием, поэтому полковник распорядился никого к нему не пускать.

- Да с час уже, - ответил дежурный, - сказал, что не уйдет, пока с вами не поговорит.

- Так что же вы его не зовете! - начиная злиться, по­высил голос полковник.

- Так вы сами велели никого не пускать, - послышался удивленный голос.

- Мать вашу! Да я сказал журналюг не пускать, идиоты! - заорал полковник в селектор так, что голова еще сильнее заболела, словно в нее стали вбивать железный штырь.

Он присел, потер виски руками и застонал.

- Как голова болит. Где эти таблетки? - пробубнил себе под нос. Нажал кнопку селектора, устало попросил: - Сань, таблетку мне от головы принеси.

В дверь постучались, на пороге стоял пожилой сутулый священник в светлом льняном подряснике, за его спиной маячил сержант Саня с таблеткой и стаканом воды в руке.

- Здравствуйте, меня зовут священник Николай, - ров­ным голосом произнес батюшка, замешкавшись в дверях, словно робея.

- Да вы проходите, садитесь, - вскакивая со своего места и указывая рукой на стул, поспешил предложить пол­ковник.

- Разрешите идти? - спросил сержант, поставив на стол Адамова стакан с водой и положив упаковку анальгина.

- Иди.

Священник робко присел на краешек стула и огля­делся по сторонам.

В кабинете по-прежнему было накурено, старый вен­тилятор продолжал устало стрекотать в углу.

- Простите, я не знаю, как правильно обращаться к ду­ховному лицу.

- А как удобно будет, так и обращайтесь, отец Николай можно, а можно просто Николай Васильевич.

- Мои подчиненные вас долго не пропускали, простите за ожидание, - замялся Адамов.

- Ничего страшного. Я пришел сообщить вам...

Отец Николай говорил без акцента, тщательно подби­рая слова. В официальных местах он никогда не позволял себе говорить на родном малороссийском наречии. Даже его архиерей не подозревал, что отец Николай в обычной жизни балакает.

-...очень важную информацию. Вчера я смотрел ново­сти. Телевизор обычно не включаю, а вчера утром, как чув­ствовал - включил. Так вот, у вашей комендатуры убили... - отец Николай запнулся.

Он заметно волновался и не мог подобрать правиль­ного слова. Сказать «бандита, террориста» - язык не пово­рачивался.

-...убили человека. Я хочу сообщить, что позапрошлой ночью этот человек, Ахмет, был у меня и принял крещение.

Глаза полковника округлились.

- Вы не возражаете, если я закурю? - спросил Адамов.

- Курите.

Адамов нервно защелкал зажигалкой, но, кроме искр, она так ничего и не выдала.

- А ну ее, - Адамов в сердцах отбросил зажигалку и си­гарету, - продолжайте, я вас слушаю.

- Если коротко, то этот человек пришел ко мне ночью и попросил о крещении, еще он сказал, что убил журнали­ста Кирилла, я забыл фамилию, и оставил его документы, вот они, - и батюшка достал из кармана потрепанную бор­довую книжку. - Он просил передать эти документы и рассказать, что этот... как его... бандит по кличке Султан предлагал журналисту принять ислам, а журналист отка­зался, и за это было приказано его расстрелять. Я как свя­щенник считаю, что очень важно знать, за что его убили, и сообщить его родным об этих обстоятельствах.

Полковник Адамов неожиданно вскочил, схватил за руку отца Николая и, с силой сжав его сморщенную стар­ческую ладонь, быстро заговорил.

- Батюшка, милый, вы не представляете, какую неоце­нимую помощь вы нам оказали, приехав сюда и рассказав все это. Мы ведь вчера голову сломали, почему у убитого крест и Евангелие.

Такие эмоции не были свойственны сдержанному и су­ховатому в общении полковнику. Он словно в исступлении продолжал сжимать руку священника, так что тот помор­щился от удивления и боли в ладони.

- Ой, простите, батюшка, простите, - опомнившись, сказал полковник и выпустил руку священника, - вы не представляете, как я рад, что вы приехали и это все рас­сказали.

Полковник не сразу отпустил священника, все спра­шивал его о причастии и исповеди. Поведал, что сам в цер­ковь не ходит и на исповеди ни разу не был, но в Бога верует и крестик носит. А жена его ходит в церковь, и ку­личи святит на Пасху, и воду берет на Крещение, и все в таком духе. Полковнику хотелось говорить и говорить со священником. Потому что в жизни он с ними почти не общался, кроме того случая, когда освящал машину, да и тогда с батюшкой не удалось поговорить, постеснялся. Хотел спросить его о чем-то, да забыл, о чем. Показалось тогда, что не стоит отвлекать и беспокоить священника по пустякам. А тут такой случай представился, так что полков­ник не мог не воспользоваться моментом. Слишком много накопилось у него на душе такого, что хотелось рассказать именно священнику.

Наконец обед был приготовлен, дети накормлены и уло­жены спать. Как ни странно, сегодня они угомонились очень быстро, наверное, погода на них подействовала. За окном стоял серый сумрак, и это в три часа дня! Настя почувство­вала непреодолимую усталость, так что почти рухнула на диван. На кухне осталась полная раковина немытой посуды, но сил подняться не было совсем, и Настя задремала.

«Потом, - проваливаясь в сон, думала Настя, - потом посуда, надо еще мясо мужу на ужин приготовить».

Она собиралась сообщить ему о новости и приготовить по этому случаю вкусный ужин. Постоянная денежная не­хватка не позволяла особых вольностей в еде. Зарплата была небольшая, а требы, где у священников появлялся до­полнительный заработок, распределял настоятель. Настоятель, как назло, был серьезно настроен против отца Сергия и поэтому треб давал ему крайне мало. Конфликт, а вер­нее, противостояние, длилось несколько лет.

Все произошло из-за того, что отец Сергий стал на­стаивать на крещении взрослых в большой купели и на проведении специальных бесед либо курсов для желаю­щих креститься или просто больше узнать о Православной вере. Настоятель открыто вроде и не выступал, но, что называется, ставил палки в колеса и устраивал различные гонения на отца Сергия, в том числе зажимал его матери­ально. Другие священники, видя это, просто помалкивали, иногда в кулуарах сочувствуя своему коллеге. Кому хоте­лось попасть в немилость к настоятелю? Проще было про­молчать.

Настя терпела, старалась не роптать, она всегда пыта­лась воспитывать в себе терпение. Она никогда не жила в достатке, ей и не привыкать было. Родители всегда жили очень скромно: мать перешивала вещи, на еде экономили, в отпуск не ездили. Мысли о безденежье напомнили ей о детстве, затем плавно перешли на Алену. Она вспомнила, как баловали родители Алену, свою единственную дочь. Они были очень обеспеченными, ни в чем себе не отказы­вали, ездили на курорты. Дочери покупали у спекулянтов или в «Березке» самые модные, самые красивые вещи.

Однажды они взяли Настю с собой на море, но это про­изошло только потому, что Алена отказывалась ехать без Насти. Потом брали Настю на дачу, потому что все лето Настя проводила в пыльной и душной Москве, а Алене было скучно одной без подруги.

Настя вспомнила Алену, в сердце что-то защемило. Ее любимая подруга пропала, нет никаких вестей. Настю удивляло, что родители Алены были спокойны, говорили, что дочь пишет, звонит, скоро приедет и очень счастлива. Настя не верила, ей казалось, что Алена попала в беду.

Сон прошел. Настя поднялась и поплелась на кухню. Надо перемыть посуду и приготовить мясо, пока не про­снулись дети. На кухне она автоматически щелкнула пуль­том телевизора. В прошлом году они с мужем решили телевизор поставить на кухне. Никто не хотел, чтобы он стоял в комнатах. Были мысли вообще с ним расстаться, так делали многие их знакомые, но потом решили все же оставить. Из ящика вырвались бессвязные вопли, Настя переключила, шли новости.

- Сегодня в городе Невинномысске произошел взрыв, - вещал беспристрастный голос диктора. - На ав­тобусной остановке около семнадцати тридцати по мос­ковскому времени в районе Заводской улицы подорвала себя неизвестная террористка-смертница. Лишь по счаст­ливой случайности обошлось без жертв. Легко ранена про­давец...

Настя щелкнула пультом и выключила телевизор. По­следнее время она так расстраивалась от подобных ново­стей, что старалась включать телевизор все реже. То взрывают, то убивают, то самолеты падают, ураганы, навод­нения. Ее психика не выдерживала такого потока негатив­ной информации. А тут еще новость о беременности - сразу появилось желание оберегать себя от всего, что может принести хоть какой-то вред ребенку.

Проснулись дети, с топотом ворвались на кухню, стали просить поставить им мультики.

- Так, никаких мультиков, сначала пьем кефир, потом идем рисовать, - Настя пыталась изображать строгую маму, воспитывающую детей, но мысли ее сегодня были далеко от них.

- Кефил только с печеньем, - пропищала Вера.

- Хорошо, с печеньем, - ответила Настя, доставая из шкафчика пачку «Юбилейного».

Почему-то из храма муж приносил почти всегда «Юби­лейное». Вера залпом выпила кефир, мгновенно проглотив печенье и сильно накрошив на столе. Сима кефир не лю­била и сидела со страдающим видом, ожидая, что мама раз­решит съесть печенье без него.

«Наверное, придется их посадить смотреть муль­тики, - думала Настя, вытирая крошки со стола, - пока буду готовить мясо, надо детей занять».

- Верочка, принеси кассету с мультиками, - попросила Настя.

«Нет, надо телевизор опять в комнату переносить, - решила Настя, - дети на кухне сядут, будут мешать гото­вить, хоть кухня и большая, все равно не место для детей. Ну почему все так неудобно?»

- Поставь пло Аленуску и блатца Ивануску, - пролепе­тала запыхавшаяся Верочка, протягивая потертую коробку с видеокассетой.

Глядя на кассету, Настя опять вспомнила Алену.

«Может, позвонить ее родителям, спросить», - думала Настя, отправляя кассету в темное нутро видеомагнито­фона.

Девочки в предвкушении мультиков залезли на диван, болтая ногами. Сима шмыгала носом.

«Еще простуды не хватало», - Настя посмотрела на младшую дочь, которая уже успела вытереть нос рукавом платья.

Настя набрала номер родителей Алены, никто не отве­чал. Потом кухня ее отвлекла. Она готовила мясо по-фран­цузски, ее Сережа любил именно такое.

Незаметно стемнело, остаток дня прошел в хлопотах с детьми и на кухне. Поужинали, помыла детей, сказка на ночь, вечерние молитвы. Вот и день пролетел. Настя взгля­нула на часы - десять, отца Сергия все не было. Позвонила на мобильный - не отвечает. А она так хотела поужинать вместе! Можно было свечи зажечь, вино поставить. Она забыла, когда последний раз так ужинали. Романтика ушла безвозвратно, остались будни.

«Хоть бы позвонил, сказал, что задерживается», - Настя начинала злиться и нервничать.

Последнее время их отношения стали весьма прохлад­ными. Муж приходил поздно, уходил рано, обедать оста­вался на приходе. Настю это обижало. Раньше были и ласковые слова, и знаки внимания, сейчас ничего этого не осталось. Привет, пока, как дети, чем занимались - вот и все. Он не спрашивает, как она сама, как себя чувствует, словно ему все равно, чем она живет. Приходит, молча по­едает ужин, уходит в ванную, ложится спать. Настя молчит, она не лезет. Если он закрылся душевно, бесполезно к нему стучаться, все равно не откроет. Он давно не пускает ее в свою душу, она только догадывается о его пережива­ниях: чем живет, что думает.

Насте казалось, что он специально придумывает все мыслимые и немыслимые дела, чтобы пореже бывать дома. Настю это больно ранило, особенно по вечерам. Когда дети были уложены и засыпали, мрачные мысли овладевали ею. Она подолгу сидела в темноте в детской, смотрела на уми­ротворенные лица девочек, думая, что самое прекрасное - это спящие дети, а в ее жизни ее дети - это и самое главное.

Ее часто посещали мысли о том, что он разлюбил ее, нет того, что было раньше. Она уже давно не думала о себе, жила для мужа, для детей, не обращала внимания на свою внешность, почти ничего не покупала себе, кроме самого необходимого. Зачем и на какие деньги, если их постоянно не хватало и порой надо было выбирать - купить детям сок или себе новые колготки. Детям покупался сок, а кол­готки вечером штопались. Может, Алена и была права, что упрекала Настю: она всегда говорила, что мужья бросают женщин, которые не следят за собой. Но у Насти муж свя­щенник, и она подсознательно надеялась - или понимала - что из семьи он не уйдет. Тем не менее разлад в отноше­ниях начался давно, и отнюдь не из-за того, что Настя плохо за собой следила.

Вот и сейчас она села в детской, глядя на спящих детей. Бледный свет уличного фонаря падал на их лица, шумел ве­тер, скреб мокрыми ветвями деревьев по оконному стеклу. В комнате было зябко, отопления пока не было. Она включила старенький обогреватель, поправила детские одеяла и вышла. Ноги замерзли - у нее всегда мерзли ноги и ладони, такая особенность, и Настя отправилась греться в ванную.

Заснула почти в двенадцать, праздничный ужин остался нетронутым стыть под белой салфеткой. Засыпая, она по­думала, что завтра пятница и мясо они не съедят до суб­боты. Уже сквозь сон Настя слышала, как муж вошел в квартиру, защелкал выключателями, зашумела вода в ван­ной, но вставать и выходить к нему не было сил. Завтра, если будет возможность, она ему скажет, а мясо придется есть в субботу, правда, оно уже не будет таким вкусным, как сегодня. Обида защемила сердце, сквозь сомкнутые веки проступили слезы.

Но и на следующий день ей ничего не удалось сказать. Муж ушел очень рано, она даже не слышала, когда. Под утро так крепко заснула, что и первый трамвай ее не раз­будил, чего с ней никогда не бывало. Проснулась Настя поздно, около десяти, и только от того, что к ней под одеяло в шумом залезли сразу две теплые со сна девочки, они смеялись и лезли целоваться. У них была новая игра, ко­торая называлась «кто больше поцелует мамочку». Де­вочки шумели и дрыгались.

- Так, ну все, хватит, быстро в ванну умываться, а то икать начнете от смеха, - освобождаясь от крепких детских объятий, произнесла Настя.

Она подошла к окну, на улице было гораздо светлее, чем вчера, хотя по-прежнему пасмурно.

Промчался трамвай, из ванной доносились детские го­лоса, кажется, дочки затеяли новую игру.

«Вот оно, счастье, - подумала Настя. - Чего еще надо?»

Сегодня у нее назло всем обстоятельствам обязательно будет хорошее настроение, потому что у нее есть двое за­мечательных детей и скоро будет еще один, и это ее счастье. Новый день принес старые хлопоты.

Вечером муж пришел раньше обычного. Она только уложила детей и домывала посуду на кухне.

- Привет, - произнес отец Сергий, войдя на кухню.

- Привет, давно не виделись.

- Разве? - садясь на диван у стола и включая телевизор, спросил муж. - Кстати, спасибо за ужин, но я вчера не смог попробовать, было уже двенадцать, а я служил сегодня. Придется завтра съесть, а завтра я с утра не служу. Ново­сти смотрела? Опять теракт, говорят.

- Нет, не смотрела.

- Поесть дашь?

- Дам, - ответила Настя, накладывая в тарелку рис.

- Один рис? Дай к рису что-нибудь, лечо или икры ка­бачковой. Соевый соус есть?

- Соуса нет, есть икра, сейчас открою.

- Ну давай икру, заморскую.

Отец Сергий набросился на еду, одним глазом смотря в телевизор. Эта его манера есть Настю ужасно раздра­жала, но она, как всегда, молчала. Какой смысл делать ему замечания, все равно не исправишь, он и так редко дома бывает, хоть посмотреть на него, и то ладно. Тут же подскочила и провокационная мысль: «Чем пялиться в телек, лучше бы со мной поговорил, а то месяцами почти ни о чем не разговариваем».

- Слушай, выключи телевизор, у нас новости есть, - произнесла Настя, присаживаясь напротив на табуретку.

Отец Сергий оторвался от телевизора и щелкнул пуль­том.

- Ну? Какие новости?

- У нас третий намечается, - опустив глаза и теребя пуговицу на халате, произнесла Настя.

Отец Сергий отложил ложку и даже, как показалось Насте, нахмурился.

- Ты что, не рад? - изумилась Настя, поправляя сполз­шие на нос очки.

- Нет, я рад, просто думаю...

- Что ты думаешь, я вижу: ты не рад.

- Я всегда рад детям, просто это как-то... - он замялся, подбирая нужные слова, - как-то неожиданно, что ли. Нет, ты сама понимаешь, после прошлого случая надо беречься и быть осторожнее.

- Что ты несешь?! Ну ты сам понимаешь, что ты пле­тешь?! - Настя заплакала и выскочила из кухни.

Вот так, а раньше она представляла себе, что, узнав о ребенке, муж будет кружить ее на руках, и они будут сме­яться.

- Настя! Ася, подожди! Асенька, ну прости, я не так сказал.

Настя лежала на диване, уткнувшись лицом в подушку.

Сергей погладил ее по разметавшимся волосам.

- Ась, я правда очень рад, ну прости. Просто после того, как мы мальчика потеряли, я стал этого бояться. Я во­обще думал, что у нас больше не будет детей.

- С чего это ты думал, что у нас детей не будет? - сердито спросила Настя, сев на диване и вытирая мокрые глаза.

- Ну прости, - он обнял ее за плечи, - тогда столько пережили, я до сих пор не отошел. Ты болела долго, ну я и думал, что если это и случится, то не скоро, не так скоро. Да и врачи говорили, что надо было обследоваться, при­чину выяснить. А Господь, значит, решил по-другому.

- Слушай, ну зачем ты мне все это напоминаешь? Ду­маешь, я меньше тебя переживала, зачем к этому надо воз­вращаться? Радуйся новому ребенку.

- Ладно, не бери в голову, что я тебе наговорил, пойдем чай пить, - сказал Сергей, протягивая ей руку.

Во дворе глухо залаяла собака, послышались отдален­ные детские голоса, какая-то возня и шаги к калитке.

У Алены гулко забилось сердце, кровь неприятно пуль­сировала в висках, голова кружилась, во рту пересохло.

Калитка распахнулась. Это был он, только сильно по­взрослевший, возмужавший, с небольшой бородкой и длинными до плеч волосами. Он был гораздо красивее того Андрея, которого она знала в семинарии и которого так не­лепо потеряла, но это был он, ее Андрей. Дальше Алена не помнила ничего, ноги подкосились, и все померкло.

Алена очнулась в незнакомой комнате на диване. Над ней, склонившись, стоял он. Рядом, со стаканом воды в руке, сильно располневшая, с огромным животом, Веро­ника. Алена ее сразу узнала. Теперь она не испытывала к этой женщине ничего; ненависти, которая была раньше, не было и в помине. Алена попыталась ей улыбнуться. Ве­роника была беременна, как тогда, несколько лет назад, когда она последний раз случайно встретила их в Лавре.

Где-то в соседней комнате слышны были детские го­лоса. Вероника с удивлением и полным непониманием смотрела на Алену.

- Андрей, прости, простите, - прошептала Алена, - я пить хочу.

Вероника вручила стакан мужу.

- Отец Андрей, я к детям, укладывать пора, - она раз­вернулась и, тяжело дыша, удалилась.

- Алена, я уже вызвал врача. Почему ты здесь, в таком виде, что случилось? Ты много не говори, в двух словах, - произнес отец Андрей, усаживаясь на стул рядом с диваном. - У тебя все ноги изранены, промыть надо и забинтовать.

- Не надо врача, Андрей, я бежала... бежала из плена, никто не должен знать, что я здесь, иначе меня убьют. Я тебе все-все расскажу, только отдохну немного... Я должна родить недели через две, а может, раньше. Прошу, помоги мне, спрячь меня, это страшные люди, они на все пойдут, они могут убить твою семью, если узнают, что я здесь. Ты меня спрячь где-нибудь, не под­вергай себя опасности, - Алена быстро шептала, она вся горела, у нее начинался бред.

- Не надо столько говорить, отдохни, тебе надо по­спать. Мы все решим, у меня ты в безопасности, и ты потом мне все расскажешь. Ладно? А сейчас просто от­дохни, я никому ничего не скажу, - отец Андрей сжал ее горячую ладонь в своей руке и закрыл глаза.

Казалось, он даже не понял, о какой серьезной опасно­сти она пытается ему сказать.

«Господи, это не сон, что это? Откуда?» - думал он.

Он смотрел на нее, словно не было всех этих лет раз­луки. Ему хотелось поцеловать ее пальцы. Он переборол себя, отпустил ее руку, ему стало страшно. С ней случилось несчастье, она беременна, наверняка замужем, у нее что- то стряслось, а он, священник Андрей, вдруг допустил в сердце... Ему стало страшно думать, что произошло с его сердцем. Разве может он иметь такие чувства! Все верну­лось в несколько минут, все, с чем он боролся столько лет, что подавлял в себе, что замаливал. Какое он имеет право? Его жена должна скоро родить, у него четверо детей, он священник, он стоит у престола. Нет!

Он порывисто встал, подошел к окну.

Алена уже спала.

В дверь постучались, пришла врач Антонина Семе­новна, его давняя прихожанка.

Отец Андрей вышел на кухню. Вероника стояла у окна, она повернула голову и посмотрела на мужа, в глазах ее угадывалась тревога, очень сильная тревога. Черные глаза Вероники всегда хранили какую-то неразгаданную тайну. Отец Андрей никогда не знал до конца, что кроется за ее взглядом. Он знал одно, что его жена скрытный и таин­ственный человек. Было время, когда эта скрытность его сильно раздражала, ему казалось, что она многое скрывает от него, не делится с ним. И это мешало ему, словно отни­мало власть над ней, потом с возрастом он нашел в себе силы все переосмыслить. И взгляд ее темных глаз уже не казался ему столь таинственно опасным.

- Ей в больницу надо, - как можно спокойнее произ­несла Вероника, вопросительно посмотрев на мужа.

- Нельзя ей в больницу, я понял, что там какая-то тем­ная криминальная история. Я еще не знаю, что конкретно, но пока она останется здесь.

- Помочь надо, но я не советовала бы тебе связываться с криминалом, даже если она твоя... - Вероника осеклась. - Ладно, мне надо детям сказку почитать.

Быстро, насколько могла, она вышла из кухни. Отец Андрей проводил ее взглядом - в этом она вся, и он был благодарен ей. Другая на ее месте задала бы тысячу вопро­сов и высказала бы тысячу претензий. Ведь пребывание Алены у них в доме для Вероники крайне неприятно и нежелательно.

Отец Андрей вспомнил, как бродил по городу тогда, когда привез жену в клинику, как хотел увидеть Алену, встретиться с ней, как, пересиливая это желание, поехал к своему другу отцу Сергию. Это был его грех, он пре­красно это осознавал. Но тогда чувства были свежи и раны не затянулись. А сейчас? Он думал, что все давно прошло, стерлось, что называется, быльем поросло, и вдруг он видит ее, и чувства вспыхивают, несмотря на возраст, время.

Он вышел во двор. Стемнело. Южная ночь разливалась приятным теплом, звенели сверчки. В дом идти не хоте­лось, не хотелось видеть Веронику, он боялся смотреть ей в глаза. Понял, что она обо всем догадалась. Он много лет думал, что она ничего не знает про его первую невесту, но оказалось, что знала и молчала, ни словом не давая понять, что знает. Лишь недавно все рассказала.

Дверь в дом приоткрылась, полоска света вылилась во двор.

- Отец Андрей, тебя Антонина Семеновна зовет, - тихо позвала Вероника.

Антонина Семеновна на кухне тщательно мыла руки, у окна, опираясь на подоконник, стояла Вероника, лицо ее было бледным.

- Батюшка, рожать ей пока рано, через недельку, не раньше, очень сильный стресс, испуг и истощение, больше нервное, организм молодой и крепкий. Ссадины на ногах я обработала. Дала ей феназепам на ночь, пока больше ничего не надо.

- Антонина Семеновна, я вас хотел просить никому не говорить, никому и ни при каких обстоятельствах, что у нас в доме эта женщина.

- Поняла, батюшка, благословите, я пойду, - и врач сложила руки лодочкой для благословения.

«Вот еще одно немногословное существо», - подумал отец Андрей, провожая доктора до калитки.

Глубоко верующая женщина, заведующая родильным отделением у них в станице. Он очень ценил ее за вра­чебный профессионализм, за немногословие и полное от­сутствие обычного женского любопытства. Она несколько лет консультировала его жену, помогла появиться на свет Тане и Кате, их младшим дочерям. У Вероники всегда были тяжелые беременности и роды, и Антонина Семе­новна была незаменимым и самым главным доктором в их семье.

Три дня Алена пролежала в полубреду и полузабытьи, наконец она почувствовала облегчение и даже некоторый прилив сил. За это время они с отцом Андреем так и не по­говорили, а надо было срочно ему все объяснить. Алена волновалась, что она своим присутствием подвергает его, а главное, его детей, смертельной опасности. Если бандиты найдут ее, то не пощадят никого, она была в этом уверена.

На третий день вечером он заглянул к ней.

- Как ты? Получше?

Дата добавления: 2015-08-27