Все знают о трагических событиях, произошедших в храме Апостола Фомы на Кантемировской в ночь с 19 на 20 ноября. В храме неизвестным злодеем был расстрелян мой муж, священник Даниил Сысоев. Его 15 страница

Алене все это напомнило их собаку, которая, панически боясь грозы, забивалась на даче в чулан, куда в другое время ее невозможно было загнать. Алена была потрясена такой почти животной старухиной реакцией. Мгновенно в голове родился план - бежать, дождавшись грозы. Пара­лизованная страхом старуха не услышит и не поднимет тревогу, что даст возможность уйти из аула незамеченной. Надо только дождаться грозы.

Пока бабка тряслась от страха в своей комнате, Алена поднялась к себе, чтобы осмотреть окно и попытаться его открыть. На удивление, окно поддалось очень быстро, но старая рама от времени рассохлась настолько, что едва не рассыпалась, пока Алена пыталась окно закрыть. Она ис­пугалась, что рама сломается и бабка, обнаружив непоря­док, вызовет Казбека, чтобы тот заколотил окно. Но, к счастью, покосившуюся раму удалось водрузить на место.

«Странно, что они не заколотили окно, - подумала Алена, с трудом задвигая ржавый шпингалет и отряхивая испачканные руки. - Теперь, как только начнется следую­щая гроза, надо успеть поставить лестницу под окно», - Алена глядела на лестницу под старой грушей, которая находилась всего в нескольких метрах от спасительного окна.

«Итак, дождаться грозы, поставить лестницу и, пока бабка будет находиться в коматозе, сбежать через окно», - решила Алена, глядя на занимавшийся дождь.

Ветер трепал деревья, и старая груша с намокшим и потемневшим стволом устало скрипела под его порывами.

Случайную встречу с Аленой в Лавре отец Андрей за­помнил надолго, она привела в волнение его душу, будто кто-то потревожил улей с пчелами и теперь этот улей бес­покойно гудел.

В то лето они с Вероникой ожидали второго ребенка. Эта беременность жены была настолько тяжелой, что вот уже почти семь месяцев напоминала сплошной кошмар. Какая-то сложная почечная патология, за которую ставропольские врачи боялись даже браться. Два раза предлагали вызвать искусственные преждевременные роды, опасаясь за жизнь матери и ребенка: мол, ребенок будет хоть и недоношенным, но вполне жизнеспособным, его можно выходить. От такой перспективы супруги отказались наотрез, полностью положившись на волю Божию. Потом их уговорили ехать в Москву, так как со­стояние Вероники ухудшалось. Прежде чем лечь в Ин­ститут акушерства и гинекологии, Вероника пожелала съездить в Лавру к преподобному Сергию, к тому же в Лавре она не была с самого выпуска.

В тот день Вероника чувствовала себя неважно, шла тя­жело, опираясь на руку мужа. Был сухой и жаркий июль­ский день. В Лавре было немноголюдно: несколько групп распаренных туристов с камерами и фотоаппаратами, жен­щины-паломницы в платках и темных длинных юбках и па­рочка спешащих монахов. Вот тогда они и встретили ее, почти у входа.

Она шла им навстречу, такая же как всегда, совсем не изменившаяся: узкая юбка, эффектно подчеркивавшая фи­гуру, волосы зачесаны назад и собраны в тяжелый тугой пучок, легкая летняя косынка нежно-бирюзового цвета. Она любила этот цвет, он шел к ее глазам, делая их ярче и выразительнее.

Вероника сразу ее узнала, от волнения голова закру­жилась, в глазах потемнело, она судорожно вцепилась взмокшими пальцами в рукав рясы отца Андрея. Вероника всегда боялась встречи с ней. Она придумывала себе раз­ные страхи, как ее муж, воспылав к ней новой страстью, оставит семью, священный сан и убежит за своей любовью на край света, ей даже сны иногда такие снились. Конечно, она понимала, что отец Андрей не способен оставить священнослужение ради женщины, ради запретной любви, потому что служение Церкви и Богу для него всегда было на первом месте, но чем лукавый не шутит...

Великие святые иногда падали от искушений, а что го­ворить о них с Андреем, они были самыми обычными ве­рующими людьми со своими страстями и грехами. Да, в их жизни главное - Бог и вера, но это не дает гарантий от па­дений. Она знала примеры из жизни, и дядя Кирилл рассказывал ей, как некий священник оставил приход, семью, детей и умчался за своей любовницей.

«Всякое бывает, никто ни от чего не застрахован», - ду­мала тогда Вероника.

И эти два года супружеской жизни дались ей нелегко. Она чувствовала, что сердце мужа принадлежит не только ей, законной жене Веронике, но еще и той незнакомой де­вушке, которую по каким-то причинам Андрей оставил. Ве­роника не знала всех подробностей, кроме того, что не было благословения владыки Серафима и что Андрей не посмел ослушаться архиерея. Они никогда не говорили на эту тему, более того, ей казалось, что Андрей не догадыва­ется, что она знает про Алену.

Это мгновение показалось вечностью. Кажется, они даже не остановились, просто прошли мимо, но взгляды говорили о многом. Она чувствовала, как напрягся Андрей, как изменилось его дыхание. Нет, лицо его не дрогнуло, он сделал вид, что не узнал или не заметил ее. Она же про­шла мимо, бросив недобрый взгляд на Веронику и Андрея.

- Андрей, у меня от жары голова закружилась, давай скорее сходим к Преподобному и поедем в больницу, а то я боюсь, что хуже станет.

- Конечно, тогда на источник не пойдем, да и Дима се­годня торопится, - произнес отец Андрей.

Дима, приятель по семинарии, вызвался свозить их на машине в Лавру и отвезти в больницу: на общественном транспорте Вероника не в состоянии была передвигаться.

Когда Андрей проводил Веронику в больницу и вышел на улицу, первым его желанием было броситься искать Алену - раз она в Москве, это сделать совсем не трудно. Его затрясло от такой перспективы. Что будет, если он ее найдет, встретится с ней уже в другой обстановке, не на людях? От одной мысли об этом ему стало не по себе. Воз­дух был наполнен удушливыми выхлопными газами, жара к вечеру усилилась, на расплавленном асфальте оставались следы многочисленных каблуков.

«Нет, никогда, я не должен с ней встречаться, не­известно до какого греха это может довести. Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его», - вспомнил он из Евангелия.

Зачем ворошить прошлое, зачем накалять страсти? Алена давно вычеркнута из его жизни, она запретный плод, ему и думать о ней не следует. Он вспомнил, как во время священнической хиротонии просил Господа пред Его пре­столом о том, чтобы Он унял его страсть к ней, и Господь принял его молитвы - иерей Андрей все эти два года почти не вспоминал ее. Да, он не мог полюбить свою жену так, как некогда любил Алену, но и страсти к последней не ис­пытывал, словно она ушла в небытие, словно ее образ был спрятан глубоко в недрах памяти. А теперь в его душе вспыхнул огонь. Во рту пересохло, он нашел ларек и купил бутылку воды, которую с жадностью тут же выпил. Прохо­жие оглядывались на человека в рясе, жадно пьющего воду из горлышка бутылки, но Андрей ничего не замечал. Не­много отдышавшись, решил ехать в храм, где служил его друг отец Сергий.

«Зря мы приехали в Москву», - подумал отец Андрей, направляясь к метро.

Отец Сергий служил всенощную, Андрей решил, что ему повезло - так удачно застал друга. Иерей Андрей в ал­тарь не пошел, а встал возле иконы «Утоли моя печали», пытаясь молиться о себе, о Веронике, о детях. На душе было скверно, будто он оказался на грани измены, пусть в мыслях, но все же измены. Желание встретиться с Аленой буквально жгло его. Наконец всенощная закончилась, погас свет, народ стал прикладываться к иконам и не спеша рас­ходиться. Регент на клиросе собрала ноты и заранее вы­кладывала на завтрашнюю службу толстые книги. Бабки тушили свечи и готовились к уборке храма, где-то в углу загремели ведрами. В правом приделе на исповедь толпи­лась небольшая кучка людей, исповедовал незнакомый по­жилой батюшка. Наконец из алтаря вышел отец Сергий.

- Отче Андрее! - воскликнул отец Сергий, раскрывая объятия. - Сколько лет, сколько зим! Ты! Почему не пред­упредил, почему в алтарь не пришел? - они трижды обло­бызались.

- Да как-то не сложилось предупредить, у меня сегодня ночью поезд обратно в Ставрополь, я жену привез в боль­ницу на сохранение.

- Что с матушкой-то?

- Какие-то осложнения с беременностью, помолись.

- Помолюсь, конечно, завтра на литургии поминать будем. Ну что, поехали ко мне, отметим нашу встречу, - бодро произнес отец Сергий.

- Конечно, у меня до поезда еще несколько часов. А Настя дома? - спросил сразу отец Андрей, помня, что Настя с Аленой неразлучные подруги, и боясь, что невзна­чай встретит ее там.

- Нет, Настя с Верочкой и мамой на даче, так что я один и женщины нам мешать не будут, - по-своему понял вопрос отец Сергий.

По дороге купили белого вина, сыр, колбасу и еще кое- какую закуску.

Через час уже сидели на просторной кухне в квартире отца Сергия. На плите уютно посапывал чайник, отец Сер­гий откупоривал бутылку с белым вином.

- Зря ты пива не захотел взять, в жару хорошо бы пивка прохладного, - произнес отец Сергий, наконец от­крыв бутылку.

- Да мне в поезд, после пива как-то не хочется.

- А, ну да.

- Ну что, давай за встречу, сто лет тебя не видел, рас­сказывай, большим человеком стал - инспектор семинарии.

- Административная работа, скучно очень, я начинаю приходить к выводу, что не мое это, вот на приход бы... Если честно, устал - от семинарии, от семинаристов. Я те­перь понимаю наше бывшее начальство, - с улыбкой про­изнес Андрей, - им тоже от нас доставалось, не только нам. Служу редко, только в соборе, в основном по праздникам, даже не каждое воскресенье удается послужить. Ты же знаешь, я службу с детства очень люблю.

- А я от прихода устал, веришь, нет? От настоятеля больше - тяжелый человек, да и исповедь не сахар. Опыт­ные священники говорят, что надо абстрагироваться от всего этого, нельзя через сердце пропускать, а у меня не получается: услышу какую-нибудь гадость - и переживаю, как будто сам это совершил. Тяжко. Давай еще по одной.

Отец Сергий разлил вино, тоненько нарезал сыр. Чок­нулись бокалами, пожевали сыр.

- Слушай, давай я яичницу пожарю, ты же голодный, наверное, - спохватился отец Сергий. - Когда женщин нет, я почти не готовлю, в храме ем.

- Пожарь, только я не очень хочу есть, аппетит пропал.

- Что так? - громыхая сковородками и зажигая кон­форку, спросил отец Сергий.

- Мы в Лавре были, Алену случайно встретили.

- Ну?

- Кстати, ты не знаешь, как она?

- Нет, почти ничего не знаю, работает где-то, в тур­фирме вроде, в Москве редко бывает, с ней Настя обща­ется, а так, понаслышке от жены, я не знаю ничего. А что, ты до сих пор не можешь забыть ее?

Отец Сергий не стал распространяться об Алениной суицидальной попытке, о том, что она лечилась после этого от нервного расстройства, - давно это было. К тому же он совершенно не знал, можно ли вообще поднимать эту тему. Он понимал, что это страшно больная тема для Андрея и что для него это было не меньшей трагедией, чем для самой Алены. Они с Настей в то время очень много обсуж­дали эту историю. Настя обвиняла Андрея в малодушии. Конечно, Настя была в чем-то права, но сам Сергей боялся суждений об этой истории хотя бы потому, что совсем не знал, как бы сам поступил в подобной ситуации.

- Забыл было уже, да вот увидел - и все как оборвалось внутри.

Отец Сергий молча слушал друга, раскладывая по та­релкам шипящую яичницу.

- Может, водочки еще налить, у меня где-то в холо­дильнике была, - произнес он, присаживаясь за стол.

- Нет, не надо, мне правда не хочется, а потом водка после вина - не люблю.

- Ну и я не буду, а то мне служить завтра.

Отец Андрей понял, что тема про Алену закрыта, больше он от друга ничего не узнает. А так хотелось! Воз­никла мысль позвонить ей, он помнил се домашний теле­фон наизусть, даже скосил глаза в сторону стоящего на подоконнике телефона.

- Хочешь совет? Правда, тривиальный. Может быть, и глупый, - произнес отец Сергий, дожевывая яичницу. - Забудь ее, не мучай себя и свою жену, все в прошлом. Но ты это и сам понимаешь, поэтому и говорю, что глупый совет.

- Моя жена о ней ничего не знает, она даже не видела ее ни разу, мы познакомились после разрыва с Аленой. А если и видела в семинарии, когда она ко мне приезжала, то не догадывается, что между нами было.

Потом они перешли к богословским вопросам, поспо­рили о возможности присоединения католической церкви к Православной и реальности преодоления филиокве.

- Обливательное крещение вообще недопустимо, на Афоне, например, обливанцев не признают, - кипятился разгоряченный от вина отец Сергий. В ход пошла вторая бутылка.

- Ну вы же у себя в храме только обливанием и кре­стите.

- Это все из-за настоятеля, он не дает купель достроить, несмотря на рекомендации патриарха. На епархиальном собрании святейший говорил, чтобы во всех храмах были взрослые купели. Как бы не так - нашему настоятелю все по барабану, огласительную школу, и ту не дает открыть. И зачем таких только держат, сколько молодых да энер­гичных! - с негодованием воскликнул отец Сергий, залпом осушив бокал вина.

- Сережа, ты же знаешь, что молодых в настоятели не ставят, негласный закон.

- Ага, как бы не так. Помнишь такого Костика, на курс младше нас учился, разгильдяй редкостный был, ну он еще однажды с Гоголем чуть не подрался...

- Костика? Смутно. Ну и что?

- Так вот, он, оказывается, сын нашего отца Вадима, теперь настоятель где-то на окраине, в спальном районе, рукоположен год назад. А ты говоришь!

Так они сидели часов до двенадцати, а затем отправи­лись на вокзал.

- Приезжай к нам в отпуск. У нас такие места в горах есть! На Домбай съездим, - произнес отец Андрей, заходя в поезд.

- Не получится в этом году, Верка еще совсем малень­кая, на даче с Настеной будем.

- Ну до встречи, помолись о нас, ладно? Я скоро при­еду, может, опять увидимся, Веронике рожать недели через три.

Отец Андрей ловко запрыгнул в вагон.

Когда запели «аксиос», слезы залили глаза и хлынули по щекам. Как назло, у Вероники не оказалось платка.

Из-за маленького роста она и так почти ничего не видела из того, что происходит в алтаре и на амвоне: люди все заго­раживали - народу на воскресной архиерейской службе было много. Служил владыка ректор Иоасаф, он же и ру­кополагал дьякона Андрея в священники, а ровно неделю назад была дьяконская хиротония.

Как ни пыталась она протиснуться поближе к солее, не получалось, всякий раз ее кто-то отталкивал, даже сделали замечание.

- Девушка, стойте спокойно, не на дискотеке, - с раз­дражением прошипела толстая тетка в красном платке.

- Простите, - прошептала Вероника и, как ребенок, на­чала размазывать слезы по щекам.

Наконец служба закончилась. Отец Андрей, весь изме­нившийся и как будто посветлевший, в белых священни­ческих облачениях вышел на амвон с крестом. По традиции новорукоположенный священник дает крест на­роду для лобызания. Молящиеся двинулись толпой ко кре­сту. Считается, что священник, только что принявший сан, обладает особой благодатью, поэтому самые проворные спешили первыми приложиться ко кресту из рук батюшки. Веронику опять оттеснили, как ни пыталась она быстрее пробраться, не получалось. Подошла одной из последних. Отец Андрей мягко ей улыбнулся и особо осенил крестом.

Через две недели, по традиции, в день мученика Пу­сти на Философа в семинарии был выпуск. В просторном актовом зале Духовной Академии собрались выпускники семинарии, академии, выпускницы регентской и иконо­писной школ, а также их взволнованные родители, много маститых отцов священников с матушками. В воздухе ца­рила атмосфера праздника.

В торжественной обстановке владыка Иоасаф вручал всем выпускникам дипломы и указы патриарха с распре­делением на приходы. Многие выпускники не знали, куда будут распределены, и от этого очень волновались. Их мо­лодые жены трепетали вместе с ними.

Отец Андрей с матушкой Вероникой спокойно ждали свои дипломы, у них все было определено. В общежитии стояли уже собранные чемоданы, куплены билеты на ве­черний поезд до Ставрополя. Начиналась новая, совер­шенно неизведанная жизнь. Прощальный обед в семинарии - и вперед, поезд, стук колес, волнующая неизвест­ность впереди.

Отец Андрей выполнил свой обет. Только в Ставро­поле он осмелился приступить к Веронике как к жене, до этого даже не целовал ее. Вероника очень ждала этого мо­мента и боялась, что так и останется сестрой для него, и от этого рождались мысли, что он ее не любит и не хочет с ней быть. Она не осмеливалась ни о чем его спрашивать и терпеливо ждала исключительно его собственной инициа­тивы, которую, казалось, он не спешил проявлять. Что тво­рилось в его душе, она не знала, о чем молился, о чем просил Господа - все было загадкой.

Вероника быстро забеременела, примерно через месяц после начала супружеской жизни. Она была счастлива. В беременности своей она почти забыла скорбь, связанную с первой любовью ее супруга. Теперь она полностью при­надлежала Андрею - и телом, и душой, она была с ним единым целым, она носила его ребенка. Для нее это было очень важно.

Беременность проходила тяжело, отеки, лишний вес, но это ее не расстраивало, она мечтала о том моменте, когда родит ему ребенка - ему, своему мужу. Весной у них родился сын. Назвали Марком в честь апостола и евангелиста Марка. Сколько было радости, когда она видела глаза мужа, с трепетом смотрящие на маленького человечка. Она думала только о том, чтобы больше счастья принести своему супругу, и полностью забывала о себе. Она не обижалась, что отец Андрей мало уделяет внимания семье и сыну, что пропадает це­лыми днями в семинарии и соборе, приходит поздно вечером уставший, ест и ложится спать, чтобы рано утром опять уйти. Все домашние дела она переделает сама, ни в чем его не упрекнув, главное, чтобы он был счастлив, чтобы забыл Алену навсегда.

Осенью, когда сыну не было и шести месяцев, Веро­ника вновь почувствовала себя беременной. И опять она была счастлива, что Господь даровал ей возможность родить мужу еще одного ребенка. Она не думала о своем здоровье, которое заметно пошатнулось после первых, далеко не лег­ких родов. Она думала только о его счастье. И когда нача­лись серьезные осложнения со второй беременностью, не сразу обратила на это внимание. На руках маленький Марк, которому не было года, и постоянные мысли о муже.

Грозы не было. Это все более удручало Алену, прибли­жалось время родов, и если ей не удастся выбраться из этой проклятой дыры, то она погибнет, а судьбу ее ребенка будут решать бандиты. Алена из последних сил боролась с нападавшим на нее отчаянием, казалось, еще чуть-чуть и она не выдержит.

«Гели через неделю гроза не начнется, - думала Алена, - придется идти на крайние меры - дать старухе по голове и бежать, но это очень опасно и ненадежно».

Прошла еще одна томительная неделя. В старой со­бачьей будке уже был спрятан брезентовый плащ, воз­можно, оставленный кем-то из пастухов и прибранный старухой. Рюкзак с кое-какими вещами собран и лежал под кроватью, самое главное сокровище - деньги находились в надежном месте, в узкой щели под подоконником, только грозы все не было и не было.

В тот день необычайно парило и было душно. Солнце буквально обжигало. Алена собирала малину и с надеждой посматривала на бледное безразличное небо. Парило явно перед дождем, но такое уже однажды было, даже громыхнуло пару раз, переполошив старуху, будто подразнив, и все стихло.

Близился вечер, солнце не успело спрятаться за скло­ном, как из-за соседней горы показалась огромная свин­цово-черная туча с рваными краями, похожими на когти­стые лапы диковинного чудовища. Алена возликовала, вот оно, сейчас начнется. Пастух спешно погнал стадо овец и коз к аулу. Старуха выбежала навстречу, загнала двух своих капризно блеявших коз, плотно прикрыв дверь сарая, и принялась торопливо закрывать ставни на окнах, в ее глазах угадывалась паника.

Алена поднялась к себе и, не раздеваясь, залезла под одеяло. Надо было еще как-то выйти во двор и придвинуть лестницу к окну. Прыгать в своем положении она явно не могла. Ударил первый гром, старуха внизу заметалась по комнатам, впопыхах что-то доделывая, загремело упавшее ведро, видимо, она уже плохо контролировала себя от страха. Алена спустилась.

- Можно я в туалет выйду? - как можно непринужден­ней спросила Алена.

Бабка бросила на нее такой яростный взгляд, словно готова была испепелить свою пленницу, но ничего не ска­зала. Алена выскользнула во двор, почти наверняка зная, что карга за ней не потащится, поскольку раздался еще один раскатистый гром. Быстро обежав дом, она схватила старую шаткую лестницу, поставила ее прямо под свое окно и вернулась в дом.

- Быстро навэрх, я все закрываю, - прошипела старуха, гремя ключами.

- Бабушка Фатима, не будите меня рано утром, хочу выспаться, а то я ночью плохо сплю, только под утро засы­паю, - на всякий случай подстраховалась Алена.

Впрочем, бабка уже вторую неделю не будила ее раньше девяти, видимо, была достаточно уверена в сохран­ности вверенной ей пленницы.

Внезапно за окном все стихло, воцарилась гробовая ти­шина, стемнело.

У Алены от отчаяния стали наворачиваться слезы. Не­ужели гроза опять прошла мимо?! Три часа она лежала под одеялом, напряженно прислушиваясь к звукам за окном, - ничего.

Очнулась Алена от оглушительного грома и яркой вспышки, озарившей комнату, грохнуло так, что затряслась земля. Над крышей загудело. Алене вначале показалась, что ей это снится, так она ждала этого момента: за окном бушевала настоящая буря, выл ветер, рвавший и гнувший деревья, струи дождя бились в маленькое оконце.

Алена вскочила, схватила рюкзак и принялась откры­вать окно. Рама поддалась с первой попытки, но в ту же ми­нуту порыв ветра выхватил из рук створку окна и с силой ударил ее об стену, так что хлипкое стекло выпало и раз­билось вдребезги. У Алены от страха замерло сердце. Но, на ее счастье, в этот момент раздался еще один мощный громовой удар, гарантировавший, что перепуганная грозой старуха не расслышит звона разбитого стекла. Алена бы­стро спустилась по шаткой и скользкой от воды лесенке, вытащила спрятанный брезентовый плащ и, на ходу паевая его, бросилась к садовой калитке.

Она бежала сквозь заросли, почти не разбирая дороги. Мокрые ветви деревьев и кустов больно хлестали по лицу. Колючая ежевика цеплялась и обдирала ноги. Молнии сверкали, словно вспышки фотоаппарата, освещая все ярким фантастическим светом. Алена остановилась, чтобы перевести дыхание и понять, где дорога.

«Надо срочно выбраться к дороге», - лихорадочно ду­мала она.

Аул остался позади. Алена стала карабкаться по крутому каменистому склону. Ноги скользили и разъезжались. Алена цеплялась за корни и растения, какие-то колючки вонзались в пальцы и ладони. Наконец она с трудом выбра­лась на дорогу. Гроза усиливалась. По гравийным склонам с шумом неслись потоки воды.

Это был отчаянный шаг, безумие, когда почти нет на­дежды на спасение. Именно это «почти» двигало Аленой, как приговоренного к смерти уже на эшафоте посещают зыбкая надежда и вера в «почти».

«Я не из тех людей, кто сдается без боя, - думала бег­лянка, пробираясь сквозь ливень и грозу. - Так просто вы меня не возьмете».

Алена почти наверняка знала, что ее рано или поздно схватят, но решила пойти на последний отчаянный шаг. Где-то в душе она верила, что Бог, Которого она предала, спасет. Ведь спас же Он ее тогда, на мосту, в тот проклятый день, когда она чуть не бросилась в мутную воду в погоне за призрачной местью. Как все глупо тогда было, но Бог вмешался и спас ее.

А теперь все куда серьезнее, и теперь она не одна - в ней живет невинное существо, которое она должна спасти, потому что сама во всем виновата, потому что ушла и предала. Думала, что любовь, ее любовь, которую она сама себе придумала, важнее всего на свете. И тогда, на том же мосту, она отреклась от Него ради этой любви. На том месте, где Он ее спас, она швырнула Ему Его крест. За эту глупую веру в любовь, ее любовь, Алена чуть не поплатилась жизнью. Она всегда верила в любовь, слепо верила и всем готова была доказывать, что верит в любовь. Но что есть любовь, она не понимала и не могла понять.

Она вспомнила, как сидела однажды на подоконнике в институтском коридоре с той самой Катей, которую потом убили при загадочных обстоятельствах. А тогда они бес­печно сидели, болтали ногами, грызли два больших яблока и рассуждали про любовь. Так странно это было вспоми­нать здесь, на горной дороге, в грязи, под проливным дож­дем, будучи на волосок от смерти. Неужели можно вот так сидеть на подоконнике, грызть яблоки и болтать о ерунде? Алена была тогда влюблена в Андрея и доказывала Кате, что верит в любовь. Катя смеялась и говорила, что лю­бовь - призрак, в погоне за которым можно потерять даже жизнь. Не знала тогда Алена, что слова эти станут проро­ческими для нее самой. А тогда она злилась и говорила, что Катя цинична до безобразия, на что Катя опять смеялась и отвечала, что реально смотрит на вещи.

Получилось так, что все прошедшие годы Алена гна­лась за этим призраком, как метко выразилась ее бывшая однокурсница. А теперь она и ее ребенок на грани гибели, она бежит из плена бандитов и не знает, спасет ли Он ее на этот раз.

Алена шла по дороге, почти бежала, сильный дождь бил ей в лицо, она давно не чувствовала под собой ног, темнота была непроглядная, лишь вспышки молний освещали си­луэты и контуры, отчего все окружающее становилось еще более страшным и зловещим. Сколько она прошла, Алена не помнила, даже не знала, в правильном направлении идет или уходит еще дальше в горы. Скорее всего ее пой­мают, хотя об этом она старалась не думать, да и не могла уже думать. Она замерзла, начало тянуть живот и поясницу. Страшно даже представить, что придется рожать вот здесь, в горах, ночью, в грозу. Еще через пару часов она уже ничего не представляла, просто шла, еле передвигая ноги.

Вдруг за поворотом мелькнул свет фар и пропал, через мгновение Алена поняла, что ей это не показалось, по до­роге действительно ехал автомобиль. Она бросилась в ку­сты, больно подвернула ногу и почти упала в зарослях, в кровь ободрав колено. Страшное предположение пронес­лось в голове: старуха обнаружила, что ее нет, и сообщила по своему проклятому телефону. Мимо кустов, где сидела Алена, пронеслась красная «Нива». Эту машину она видела в ауле у кого-то из соседей, это ее несколько успокоило.

Когда машина окончательно скрылась, Алена решила выйти из своего убежища на дорогу. Ливень заметно стих, гром ушел, и лишь далекие зарницы все еще озаряли небо холодными вспышками. Дорога шла вниз и становилась более ровной и наезженной, а это могло означать только одно - Алена не заблудилась и идет в правильном направ­лении.

Гроза прекратилась, забрезжил синий рассвет. Дорога причудливо извивалась, словно гигантская змея была на­мотана на склон горы. Алена шла, стараясь не останавли­ваться, она не знала даже приблизительно, сколько кило­метров придется идти до ближайшего села. Столбы белого, причудливо рваного пара то тут, то там поднимались из-за деревьев, цепляясь за ветви, вершины гор упирались в клубящиеся белые облака. Где-то рядом грохотала вздутая ливнем река. Рассвело, тучи начинали расходиться, небо посветлело. Воздух, напитанный влагой и свежестью, за­метно бодрил.

Вскоре вдали за поворотом показались крыши боль­шого селения. Алена свернула к реке, чтобы привести себя в порядок и вымыть перепачканные в глине ноги. Мутная вода в реке, словно взбешенная, бурлила и пенилась. Алена нашла углубление среди камней, где можно было присесть и дотянуться до воды. Умывшись и вымыв ноги, она повя­зала почти сухой платок, который был спрятан у нее в рюк­заке. Брезентовый плащ, весь мокрый и грязный, Алена свернула и закинула подальше в бурлящие воды, серая волна, будто голодная, с жадностью проглотила его, закру­тив и быстро утащив в пучину. В селение идти страшно, но и медлить было нельзя, возможно, старуха уже хвати­лась и сообщила о пропаже, хотя по ощущениям было не больше шести часов утра. Будь что будет, подумала Алена, и направилась к селению.

Только что проснувшееся село не обратило на нее ни­какого внимания. Попадались редкие селяне, гнавшие скот или несшие поклажу. В центре, на площади возле мага­зинчика, у ржавой автобусной остановки стояли несколько полных немолодых женщин с котомками и тюками, из ко­торых высовывались серые и белые гусиные шеи.

Алена подошла к остановке. Женщины не обратили на нее никакого внимания, лишь две, самые молодые из сто­явших, переглянулись. Алена с облегчением вздохнула - пока ее никто не хватился, и окружающие не обращают на нее внимания. Одежда ее была почти сухая, исцарапанные в кровь ноги надежно скрыты длинным платьем, мокрые насквозь кроссовки выглядели как сухие. Своим видом она едва ли отличалась от стоявших рядом женщин, и это после такой ночи... Но радоваться было пока рано.

Автобус не появлялся, женщины беспокойно перегова­ривались. По обрывкам фраз Алена поняла, что автобус может совсем не прийти из-за минувшей грозы. Гусиные головы, словно почуяв приближающийся конец своей не­долгой гусиной жизни, завозились и что-то зашептали.

Мимо верхом на осле проехал старик в серой каракулевой папахе, все опять стихло. Алена кусала губы от волнения.

Наконец показался автобус - старый, потрепанный «ЛиАЗ», из кабины вылез загорелый водитель с черными, как смоль, усами и неспешно направился к хозяину мага­зинчика, который только что открыл его и что-то раскла­дывал на прилавке. Мужчины закурили и беседовали минут пятнадцать, женщины смиренно стояли возле за­крытых дверей автобуса, ожидая возвращения неторопли­вого водителя. Когда же тот соизволил открыть двери, началась такая же неспешная процедура обилечивания пассажиров, возня при посадке и долгие поиски сдачи.

Дата добавления: 2015-08-27