Последние дни

Игорёк вернулся из Одессы вместе с Сашей. Их отношения вспыхнули с новой силой. Он восторгался ею. Она стала хозяйкой. Квартира сияла после ремонта. Они покупали бытовую технику. В доме появилась куча журналов по интерьеру, планировалась белая мебель и ещё всякая интересная всячина. Игорь поселился дома. Он был весь каким-то обновлённым, счастливым и даже прибавил в весе. Свой имидж он также сменил: из широких брюк и маек неожиданно влез в классику. Строгие брюки, узкие рубашки, появились пиджаки и галстуки. Весь этот солидный гардероб был куплен в Италии. Он никого не забыл, и все были одарены подарками и сувенирами. Опять у нас стало шумно и весело. Мы собирались вечерами за чаем и проводили целые литературные вечера. То отец читал свои стихи, то Игорь. Он много рассказывал о своём путешествии: «Мама, представляешь, я был на Олимпе, но боги там уже не живут». Его квартира была заставлена музыкальными инструментами, которые он покупал во всех странах, в которых побывал. Пожалуй, эти последние недели августа были самыми счастливыми для нашей семьи. В это же время Игорь стал плотно общаться с музыкантами из группы «ДСМ», и Михаил Маслов предложил ему попробовать записать с ними несколько песен.

Из воспоминаний Михаила Мерзликина, лидера группы ДСМ:

Наше знакомство с Игорем было коротким, но очень ярким, как вспышка. Мы узнали друг друга сразу. Помню, мы вернулись тогда из Казантика, а Игорь из круиза по Средиземному морю. Он позвонил и просто сказал:

- Привет! Это Игорь Сорин. Я слышал вашу музыку на пяти морях. Это здорово! Может, запишем что- нибудь вместе?

- Никаких проблем, приезжай!

Но первыми приехали мы к нему в мастерскую за инструментами. Она просто поразила нас своей необыкновенной атмосферой и какой-то бесконечностью. Как будто другой мир открылся перед нами простым поворотом ключа. Мы вошли туда осторожно, как в музей, наполненный удивительным светом, покоем и чистотой. Для нас это был иной мир, иное состояние души. Мы взяли всё, что могло поместиться в его белый «жук». Это был всевозможные экзотические барабаны, ситар, свирели, варган и прочие «прибамбасы», название которых невозможно было запомнить с первого раза. Игорёк виртуозно играл на всём этом, нас это немного удивило. А ещё он мастерски владел техникой тувинского пения. Тогда мы ещё не знали ни как следует Игоря, ни его планов и даже не догадывались, что намечается грандиозный зрелищный проект к 2000 году, первый в нашей стране.

Игорь был на подъёме, нам казалось, что счастливее нет человека на свете. Чтобы лучше познакомиться, понять друг друга, он переселился к нам в студию. Время перестало существовать для нас, оно просто растворилось, стирая грани утра, вечера, ночи, вчера, сегодня, завтра. Музыка звучала постоянно. Игорь пел, читал стихи, играл на разных инструментах. у нас сначала не было никакой идеи, никто не знал, что это будет и как будет звучать, но все чувствовали и знали, что будет так, как никто ещё не делал. Он всё в нас перевернул, мы стали

жить как бы в ином измерении.

Сначала Игорь начитал нам стихи на магнитофон, мы не знали, что выбрать, с чего начать. Наконец, выбрали «Русалку». Микрофон не выключался, не было ни старта, ни стопа, все забыли про запись, Игорь напевал нам разные варианты. Мы подбирали тут жена ходу. Работали всю ночь. Наконец-то нашли удобный темп, и под эту «болванку» Игорь спел. Всего один раз мы прописали вокальный трек. Игорь устал и предложил прерваться, перекурить, вышел на кухню и... больше не вернулся.

Русалка

Плыви за мной!

Я земноводный, но не земной,

Зеленоглазый, но не цветной.

Мне одиноко, - плыви за мной.

Русалка, плыви за мной

На берег пустынный мой,

На солнце и облака,

На звезды или снега.

Русалка, плыви за мной

На голос печальный мой,

Я знаю цену твоей любви,

Плыви, русалка, за мной плыви.

А кислород уходит вверх,

А глубина уводит вниз.

Русалка, плыви за мной,

Я - одинокий принц.

Последняя встреча с сыном у меня была 31 августа.

Игорь приехал домой за какими-то вещами и инструментами. Он спешил и пробыл дома совсем не долго: «Мама, Я поживу у ребят, мы должны понять друг друга, притереться. Я, наконец, начал работу, ты скоро услышишь мою новую песню».

Я так порадовалась за него. Моё материнское сердце ничего мне не подсказало. Я не увидела в его глазах пустоты. Он был в нормальном рабочем состоянии. Игорь давно выплыл из той пустоты и безысходности, в которой находился несколько месяцев назад. Он вновь обретал себя, он набирал силу, и я перестала за него волноваться.

В тот роковой день, первого сентября, у меня были какие-то дела в городе и опять никакого предчувствия беды. Около четырёх часов дня я вернулась домой, а меня уже разыскивали по всей Москве. Саша была в больнице с утра и звонила мне через каждые полчаса. От неё я узнала о случившемся. Когда я примчалась в больницу на другой конец Москвы, уже шёл консилиум. До моего сознания ещё ничего не доходило, у меня спрашивали разрешение на операцию, сыпали медицинскими терминами. Я слышала только одно: либо он умрёт на операционном столе, либо выживет, но останется калекой полной парализацией. Я ответила: «Он мне нужен любой, лишь бы жил». И вышла. Я должна была его видеть, и он должен был меня увидеть спокойной, уверенной в лучшем, что с ним будет всё в порядке, и всё обойдётся, как всегда. Я должна была дать ему свои силы, свою надежду. А вышло совсем иначе.

Я вошла в палату, меня подвели к его кровати, и я увидела спокойное, чуть улыбающееся лицо, на котором не было ни страдания, ни страха, ни боли. Это спокойствие меня поразило,' я остановилась, как вкопанная. Мы молча, не отрываясь, смотрели друг на друга, будто не он, а я была на его месте. Вдруг так же спокойно он произнес: «Мама, поцелуй меня». Я поняла, что он прощается со мной, как перед дальней дорогой. «А где Саша? Позови». Я выбежала из палаты и за мной тут же вошла Саша. Я им не мешала. В этой жизни у них оставалось всего несколько минут.

Вскоре Игоря вывезли из палаты готовить к операции. У него была тяжелейшая травма: у основания черепа раздроблен позвоночник. Сложнейшую, уникальную операцию, длившуюся шесть часов подряд, делал знаменитый московский нейрохирург профессор Оганезов со своею бригадой. Он сделал почти невозможное: заменил раздробленные позвонки на металлические пластины.

Всю ночь мы провели в больнице: я, Саша, её родители, Миша Маслов, Тимур ЛанскоЙ. Не умолкал телефон в справочной, звонили знакомые и незнакомые из Москвы и других городов страны, предлагая нам свою помощь и поддержку. Это были не только его поклонницы, НО И медики, целители, экстрасенсы. Я знала, что Игорь пользовался огромной любовью, но чтобы такой, даже не предполагала.

Мы с Сашей сидели в машине Миши Маслова и слушали мою домашнюю кассету, где Игорь читал свои стихи, плакали и вспоминали, вспоминали, вспоминали...

Мама

Лист осенний упал

На колени твои.

Крепкий кофе...

Не спишь до зари.

И не верят глаза

Седине в волосах,

Одиноко окошко горит.

Я без тебя не могу,

Дорогой к дому бегу,

Тебя я вижу в окне,

Скорей прижмись ко мне.

Силуэтом во сне

Ты приходишь ко мне,

Календарь опадает листвой,

Но по небу звездой

Ты ведешь за собой,

Освещая дорогу домой.

День пройдет или ночь,

Сын уйдет или дочь,

Кто им может помочь, я не знаю.

Одинокой звездой

Их веди за собой,

Им дорогу в ночи освещая.

Отраженье в окне

Той, что рядом во тьме,

Шепчут губы и руки ласкают.

Но не знает она,

Обнимая меня,

Как любимая мать обнимает.

А на рассвете мы все поехали в церковь молиться за его жизнь. Операция закончилась ранним утром. Игорь жил. Мы все надеялись на его молодость, оптимизм, на его любовь к жизни. Я знала, что Игорёк останется калекой, прикованным к кровати. В лучшем случае, к инвалидному креслу. «Но, боже мой, случаются же иногда чудеса. Он мужественный, сильный, он обязательно встанет, мы его выходим, нас ведь много. Мы всегда будем рядом с ним»,- так думала я, да и, наверное, не только я одна.

После операции Игоря отвезли в реанимацию. Нас туда не пустили. Он должен был прийти в себя, ему нельзя волноваться. Он всё равно будет спать, отходить от наркоза.

Наступил третий день после трагедии. В этот день я уже была не одна. Владимир Семёнович, услышавший о случившемся по радио, приехал из пионерского лагеря. Утром мы были в больнице, но то, что мы увидели, нас потрясло. Из реанимации, самого святого, закрытого места в любой больнице, выходила группа корреспондентов и телеоператоров со своими камерами. Они снимали сенсацию. Володя обложил их матом, но этим нелюдям до нас не было никакого дела, они делали свою работу. Нас опять не пустили к сыну, сказали, что волновать его нельзя. А этим продажным тварям всё было можно. Уж я то знала, как Игорь их ненавидел. Мне стало жутко. Я представила, как эти чудовища суют свои камеры ему в лицо и как ему, беспомощному, было тяжело это пережить. Вечером того же дня в новостях мы увидели лицо Игоря крупным планом, во весь экран, в пластиковом «воротнике» И услышали бесстрастный комментарий: «Парализован. Петь не будет».

Игорек часто-часто моргал своими пушистыми ресницами, а по его щекам текли слёзы, но не от боли, а от своего бессилия плюнуть им в камеру, или поднять руку и сделать свой знаменитый жест, который отбрасывал от него ретивых корреспондентов и беснующихся фанаток. Все это было жутко видеть.

Но было и другое. Была колоссальная поддержка.

Нам казалось, что с нами вся страна. Звонки, звонки, звонки... Люди предлагали кровь, деньги, нетрадиционные методы лечения, услуги сиделок, инвалидные коляски... Они готовы были сделать всё возможное и невозможное, лишь бы Игорь был жив. Видимо, теперь то, что он нёс людям, свою любовь, свой талант, свою энергию - сторицей возвращалось к нему и к нам, и я бесконечно благодарна тем, кто был с нами в те тяжелые дни и кто до сих пор с нами.

День четвертый. Я в больнице, в реанимации, я его вижу, он спит. Я не бужу его. Лицо чистое, спокойное, нет следов ушибов и травм, ни одного кровоподтёка, ни одного синяка, дышит самостоятельно, работа почек восстановлена, пальцы рук шевелятся. Врач говорит: «Ему сегодня лучше, попробуем покормить. Если всё будет хорошо - перевезём в специализированную клинику, в отдельную палату и вы будете с ним рядом. Идите и приготовьте лёгкий бульон. Приходите к вечеру».

Я плачу от счастья. Хоть чуть-чуть, но ему лучше. Мы все выходим. Я стараюсь всё время с ним разговаривать. Это происходит непроизвольно. Он должен обязательно меня слышать. «Родной мой, держись, только держись. Помнишь Польшу, когда ты сломал два ребра, ты же не бросил сиену, а, превозмогая боль, танцевал и пел. Ты же умница, ты все сможешь, мы все с тобой, ты нам нужен. Ты еще столько стихов нам подаришь, мы обязательно их издадим. У тебя будут свои сборники, они разойдутся по всей стране. Ты не бойся, мы найдем, чем заняться. Только живи, только живи». Так я держала ниточку связи с ним.

Позвонила Саша, я обрадовала ее. Мы сегодня вместе будем кормить Игоря. Договорились встретится часов в шесть у больницы. И только я прилегла отдохнуть, как раздался роковой звонок главврача: «Светлана Александровна, дорогая, поверьте, мы сделали все возможное, но у него не выдержало сердце, приезжайте скорей». У меня все внутри сжалось, потом стал бить сильный озноб. Я не могла пошевелиться. Дома никого, я звоню соседке: «Оля, вызови машину, проводи меня».

Когда мы приехали в больницу, там была уже Саша. Я приказала себе быть спокойной и передать это спокойствие и мужество ей. Она ведь ещё ребёнок и не видела горя, её надо поддержать. Мы вдвоём молча простились с нашим Игорьком, молча вдвоём сели в одно кресло и тихо, без слёз, молча, обняв и согревая друг друга, просидели, пока не оформили бумаги. Всё было кончено, время остановилось.

Хоронили Игорька восьмого сентября, в понедельник, в прекрасный осенний день. Москва отдыхала после бурного празднования Дня Города. Продюсерский центр Игоря Матвиенко принял на себя все хлопоты по похоронам. Боясь эксцессов и толп безумных фанаток, «Центр» решил не оглашать день и место похорон. В небольшом ритуальном зале в центре Москвы, на улице Россолимо, собрались близкие, друзья по сцене, гнесинцы, попзвезды. Игоря отпели по христианскому обычаю, на то было дано разрешение самой патриархией. В ритуальном зале звучала фортепьянная музыка, именно та, что любил Игорёк, её подбирала сама Саша. Шоком для всех стал голос Игоря, читающего свои стиxи. Мы включили ту домашнюю кассету, на которую Игорёк наговорил девятнадцать своих стихотворений. В полной тишине лился спокойный, проникающий в душу его голос. Он читал «Разговор с душой»:

-Кто ты?

-Где ты?

- Что ты?

- Не знаю, но я всё такой же,

как и триста шестьдесят тысяч лет назад, без имени и без оболочки.

- Кто ты?

Где ты?

Что ты?

- Не помню,

и моя глубина относительно дна бездонна, бездонна она.

- Кто ты?

Где ты?

Что ты?

- Не знаю,

Я - полный отчёт твоего интеллекта,

где внутренний мир отражается

внешней иллюзией жизни, придуманной кем-то.

- Кто ты?

Где ты?

Что ты?

- Я - пленный, такой же, как ты,

великий слепой,

глядящий глазами вселенной.

Нет-нет, это не наша планета,

Это просто иллюзия света,

прелюдия ветра, уснувшего где-то,

сквозь кольца прозрачного света

бросает на землю созвездия снега,

созвездия жизни,

созвездия хлеба...

У всех было такое чувство, что всё про исходящее неправда, такого не может быть, что это просто какое-то театрализованное действие, что сейчас это всё закончится, и Игорь встанет, улыбнётся, и всем будет легко и весело. Но чудо не произошло, и все чувство­вали себя виновными в том, что не подставили плечо, виновными в своём равнодушии, виноватыми за то время, которое может раздавить человека с тонкой ду­шой. Это было величественное, молчаливое прощание. Даже своей смертью Игорь учил людей быть лучше, чем они есть.

ГЛАВА VII.

Дата добавления: 2015-11-04