Основные направления психологии в классических 1 страница

КЛАССИКИ ЗАРУБЕЖНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Гештальт-

психология

В. Келер

Исследование интеллекта

человекоподобных

обезьян

Москва 1998

ББК

Предисловие, комментарии доцента кафедры психологии СГУ Е.И.Гарбера

Художник Ю.Д.Федичкин

Основные направления психологии в классических

трудах. Гештальт-психология. В.Келер. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян. К.Коффка. Основы психического развития. - М.: ООО "Издательство АСТ-ЛТД", 1998. - 704 с. - (Классики зарубежной психологии).

ISBN 5-15-000898-2

Представители возникшего в начале XX века научного направления-гештальт-психологии (от нем. Gestalt - форма, структура) надеялись создать новую психологию по типу наук о природе, моделью для них служила физика. Посредником между физическим полем и целостным восприятием должна была стать новая физиология целостных и динамических структур - гештальтов. Главная задача гештальтизма состояла в том, чтобы дать новую интерпретацию фактам сознания как единственной психической реальности.

В данный том вошли работы двух крупнейших представителей гештальт-психологии - Вольфгана Келера и Курта Коффки, Ставшие классикой научной психологии.

© Составление, подготовка текста

Издательство " Научная книга", 1998 © Предисловие, комментарии Е.И.Гарбер, 1998 © Оформление. ООО "Издательство АСТ-ЛТД", 1998

Вольфганг Келер и его концепция разумного поведения высших млекопитающих (человекоподобных обезьян)

Ранжирование ученых по таланту и научному рейтингу — дело неблагодарное, поскольку всегда уместен упрек в субъективности. Однако соблазн велик. Так, например, А.Р. Лурия в научной автобиографии пишет о себе и коллегах как о талантливых ученых, а Льва Семеновича Выготского называет гением.

Если принять без критики этот подход, то Вольфганг Келер несомненно заслуживает ранга одного из самых талантливых и значительных по достижениям ученых психологов XX века.

Сравнивая высоту научных достижений выдающихся ученых уместно воспользоваться образом горной гряды. Тогда горную цепь психологии XIX века возглавят две величайшие вершины: создатель первой экспериментально-психологической лаборатории Вильгельм Вундт и его ближайший сподвижник и оппонент Герман Эббингауз.

Продолжая это рискованное сравнение, гениями психологии XX века, ее самыми большими вершинами, возвышающимися над другими, следует назвать Зигмунда Фрейда, сделавшего бессознательную психику объектом научного исследования (наряду с сознанием) и Льва Выготского, обосновавшего гипотезу происхождения высших психических функций человека (его внутреннего мира) через ОНТОГЕНЕТИЧЕСКУЮ (!) фазу интерпсихики. Научные заслуги В. Келера не столь грандиозны, но по глу решаемых проблем вполне соизмеримы с трудами Фрейда

и Выготского. Главное в них, по оценке Л. С. Выготского, в том, что «...этими исследованиями впервые дано точное фактическое обоснование и подтверждение эволюционной теории в области развития высшего поведения человека. Вместе с тем, эти исследования преодолели тот разрыв между поведением человека и животного, который создался в теории благодаря работам Тор-ндайка. Они перекинули мост через бездну, разделявшую разумное и неразумное поведение. Они показали ту яя с точки зрения дарвинизма — несомненную истину, что зачатки интеллекта, зачатки разумной деятельности человека заложены уже в животном мире.»(С. IV).

Наряду с М. Вертгеймером и Коффкой, он заложил основы нового прогрессивного учения, получившего название гештальт-психологии. Поскольку гештальт можно перевести с немецкого словом образ, нетрудно догадаться, что в центре данной концепции стоят процессы построения образов предметов и явлений.

Так и было в действительности. Наибольший вклад ученые, представляющие это направление, внесли в разработку ТЕОРИИ ВОСПРИЯТИЯ. Ими открыты и исследованы многие законы восприятия, такие как закон целостности и структурности, пре-гнантности, «хорошей формы» и другие.

Вольфганг Келер родился 21 января 1887 года. Он был профессором психологии и философии в Геттингенском и Берлинском университетах и до 1935 года возглавлял Институт психологии в Берлине. В 1935 году переехал в США. Широкую известность и мировое признание получили его работы, выполненные на зоологической станции на острове Тенерифе по исследованию интеллекта человекообразных обезьян и опубли-кованныев 1917 году («Исследование интеллекта антропоидов I», третий выпуск работ Антропоидной станции в Трудах Прусской академии наук). Понимая под разумным поведением такое, при котором соблюдается признак — «...ВОЗНИКНОВЕНИЕ ВСЕГО РЕШЕНИЯ В ЦЕЛОМ В СООТВЕТСТВИИ СО СТРУКТУРОЙ ПОЛЯ...»(С. 148), — Келер пришел кследующим выводам: 1.«Мы находим у шимпанзе разумное поведение того же самого рода, что и у человека». Разница — лишь в степени сложности (структуры). 2. Основой разумного поведения исследованных обезьян является зрительное восприятие ситуации (ее образ или гештальт). 3. Итогом восприятия является «инсайт» как целостная интеллектуальная реакция «схватывания» сути ситуации.

Эти выводы сделаны в полемике с точкой зрения Э. Тор-ндайка, одного из основоположников так называемой объективной психологии (варианта поведенческих теорий психологии), отрицавшего наличие разума у животных, и пытавшегося свести все их поведение к ассоциациям, пробам и ошибкам.

По оценке Л. С. Выготского, «Механистическое естествознание отпраздновало свой высший триумф в этих исследованиях» (С. II). Пролив некоторый свет на механизм формирования навыков, Торндайк в то же время вырыл непроходимую пропасть между психикой животных и человека, поставив тем самым под сомнение идею эволюции.

Резонанс этой позиции оказался особенно велик в связи с доводами Клоач в пользу того, что антропоморфные обезьяны являются тупиковыми ветвями эволюции, а не нашими «родоначальниками».

Исследования Келера открыли факты ИЗОБРЕТЕНИЯ и употребления орудий, а не одни лишь случайные пробы. С изготовления орудий по Плеханову начинается история человека (на первых порах при продолжающемся его зоологическом существовании). Изобретение орудий явно свидетельствует о начале развития УМСТВЕННЫХ СПОСОБНОСТЕЙ, то есть интеллекта, такого же в принципе, как у людей.

А это значит, что строго научные зоопсихологические исследования, вопреки точке зрения Торндайка, доказывают генетическую связь между психикой животных и человека. Так пишет Л. С. Выготский, и с ним нельзя не согласиться. Позднее он создаст культурно-историческую концепцию природы психики как альтернативную поведенческим теориям, прежде всего — бихевиоризму и необихевиоризму.

Келер показал, а Выготский подчеркивает, что у шимпанзе «...УЖЕ ЕСТЬ способность к изобретению и разумному употреблению орудий.» Однако это не означает отсутствия СУЩЕСТВЕННОЙ РАЗНИЦЫ между психикой антропоидов (вообще высших млекопитающих) и психикой человека, поскольку разумная деятельность еще «...не сделалась основой его (шимпанзе) биологического приспособления»(С. X).

В качестве фундаментальных различий психики животных и человека Келер называет членораздельную речь и «так называемые «представления» (С. X). Любопытно, что термин «представления» взят в кавычки и они названы «так называемыми» не

только Келером в 1917 году, но и Выготским в 1930-м. И это после того, как в «Очерке психологии», изданном в Германии в 1909 и в России в 1911 -м году, Герман Эббингауз отводит представлениям (без кавычек) целую главу.

О представлениях как ИСХОДНОМ ПСИХИЧЕСКОМ ПРОЦЕССЕ, порождающем мышление, писал еще Аристотель. Из советских психологов, авторов учебников, только Б. М. Теплов уделил представлениям должное внимание, в частности проследил генетическую цепочку: восприятие — последовательный образяяэйдетизмяяпредставления памятияя мышлениеяяп-редставления фантазии.

Таким образом, и Эббингауз, и Келер, и Выготский и Теплов объективно выступают как сторонники эволюционного подхода, признающего РАЗВИТИЕ психики от более простых ко все более сложным формам важнейшим ее свойством и важнейшим объяснительным принципом как в общей, так и в зоопсихологии.

Это направление теоретической мысли альтернативно пове-денческим схемам, не признающим наличие ПЕРЕХОДНЫХ форм психики, свидетельствующих о справедливости теории эволюции в ее применении к психологии.

Столь же осторожно как «представления» использует Келер (и вслед за ним Выготский в тексте предисловия к книге «Исследование интеллекта человекоподобных обезьян») понятие «разумное поведение». Объясняется это тем, что признание наличия представлений (без кавычек) и разумного поведения у антропоидов расценивалось многими психологами современниками Ке-лера как дань антропоморфизму в зоопсихологии и как недооценка «объективной» психологии (она же в понятиях многих ученых того времени есть единственно возможная естественно-научная психология).

Тем не менее логика научного исследования берет свое. По мере рассмотрения фактов, Келер все меньше оглядывается на это обстоятельство и все увереннее говорит о разумном поведении подопытных животных.

В наши дни продолжатель дела Л. С. Выготского, профессор П. Я. Гальперин, применительно к высшим животным говорит совершенно определенно о «действиях в плане образа», то есть о действиях, формирующихся мысленно, в представлениях.

В работе «Введение в общую психологию» он анализирует действия белого медведя, описанные полярным радистом Э.

Кренкелем. Оценивая то, что медведь, прыгая на лунку в отсут- * ствие морского зверя, отрабатывая технику будущей охоты, ПРИКРЫВАЕТ ЛАПОЙ ДЕМАСКИРУЮЩИЙ ЕГО ЧЕРНЫЙ НОС, он говорит о действиях в плане образа.

Иначе говоря, в сознании и подсознании медведя, в его ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ есть картина снежного поля и его, медведя, охоты на морского зверя, который показывается на короткое время в небольшой лунке мощного арктического льда.

Таких «страшных» слов как сознание и подсознание применительно к психике животных до недавнего времени никто из психологов не произносил. Кому-то они и сейчас покажутся крамольными, поскольку сознание, якобы, есть только у человека. Так ли?

Слово «сознание» этимологически обозначает психическую активность, характеризующуюся «знанием» (со-знанием). Раз есть у высших животных интеллект, то есть умение добывать знания, изобретать орудия и т. д., то у них есть и сознание. Вопрос только в мере его ясности, глубины, конкретности и других качественных и количественных характеристиках.

Если вспомнить, что психика не существует в статике, что она по своей природе может быть только ПРОЦЕССОМ, то есть постоянно РАЗВИВАЕТСЯ, то нетрудно понять, что, во-первых, из ничего ничего не бывает, а, во-вторых, интеллект самого умного шимпанзе весьма далек по своим возможностям от интеллекта самого слабого ученика первого класса начальной школы.

Так же как интеллект годовалого ребенка — это совсем другой интеллект в сравнении с его же интеллектом, который сформируется к 7-му или 8-му году жизни. Объяснение этих различий — в процессах фило- и онтогенеза.

И тогда все становится на свои места, а этапное значение труда Келера предстает во всем своем историческом значении. Фило- и онтогенез психики, сознания и бессознательного яя вот универсальный ключ к тайнам интеллекта.

Для разгадки природы интеллекта можно использовать и тесты, как продолжает надеяться ныне здравствующий известный английский психолог Г. Айзенк, однако решающее слово говорят и ещескажут ГЕНЕТИЧЕСКИЕ исследования, начало которым положил В. Келер. Еще один аспект труда В. Келера интересен с исторической точки зрения. Он показывает, что признавая реаль-

ное существование разумного поведения, нельзя оставаться на позиции Э. Торндайка, состоящей в игнорировании этого факта, необъяснимого с позиций «объективной психологии».

Тем самым Келер демонстрирует необходимость критического отношения к признанным теориям и лишний раз подчеркивает необходимость считаться со здравым смыслом, жизненными наблюдениями и, конечно же, фактами, добытыми в лабораторных исследованиях.

К сожалению, Торндайк не одинок в «теоретическом догматизме». Нечто подобное было присуще и гештальтизму. Не найдя научного объяснения реально существующему психическому явлению, называемому и в быту и в науке одинаково яя вниманием, Рубин предложил от него избавиться, объявив его только житейским, А НЕ НАУЧНЫМ понятием.

Дальнейшее развитие науки привело к пониманию ограниченных эвристических возможностей самой гештальт-теории и необходимости сохранения внимания наряду с памятью и способностями в числе понятий, столь же научных, как восприятие или представления.

Сопоставление этих фактов истории психологии позволяет вывести правило, которое гласит: научные психологические теории не должны противоречить фактам обычной жизни. Если такие противоречия возникают, то ошибку надо искать в теории. Хорошая аналогия: совместимость житейского и научного знания в макромеханике. Другое дело квантово-механические закономерности. Они могут быть совершенно несовместимыми со здравым смыслом, но тем не менее оставаться истинными.

Подводя итог краткому комментарию к настоящему изданию книги В. Келера, отметим, что его труды, по достоинству оцененные современниками, не потеряли актуальности и сегодня. Тщательно выполненные его наблюдения и эксперименты, так же как интерпретация их результатов, и сегодня являются эталоном научной добросовестности и взвешенности теоретического анализа.

Наблюдения и выводы В. Келера получили полное подтверждение в трудах психологов следующих поколений, а суд времени яя это высший суд. Труды, прошедшие проверку временем, по праву именуются классическими. Классическими потому, что им свойственны как историческая ценность, так и непреходящая актуальность.

ю

Историческая ценность труда Келера в том, что он эффективно противостоял торжеству «механистического естествознания» Торндайка. Его непреходящая актуальность в том, что он помогает психологам нашего времени, а значит и XXI века, продолжить линию Г. Эббингауза, 3. Фрейда и Л. Выготского на изучение психики человека, его внутреннего мира как явления sui generis, имеющего свое прошлое, настоящее и будущее, структуру и свои функции, не сводимые к рефлексам, ассоциациям или стереотипным («глупым» по терминологии Келера) психомоторным реакциям.

Без понимания природы представлений (гештальта) и генетически связанного с ними мышления (в том числе и инсайта) нельзя сегодня и впредь строить серьезный курс общей психологии. Другой подход превращает учебник психологии в учебник биологии, социологии и физиологии, но не психологии. Любой редукционизм стольже соблазнителен, сколь и ограничен всвоих возможностях.

Чреват ошибками также любой отрыв научной психологии от здравого смысла и житейской психологии. Не делать их учит нас опыт В. Келера. В частности, он помогает не бояться разумного антропоморфизма в понимании поведения друзей наших меньших — домашних животных — и их влияния на психологический климат семьи как СУБЪЕКТОВ внутрисемейных отношений, а не биохимических роботов.

Научные теории, которые разрабатывал В. Келер, — хорошие теории, и потому нет ничего практичнее их. Подтверждение органичности связи теоретической психологии с жизнью и психотехникой — еще одна причина непреходящей ценности трудов В. Келера, интересных и нам, исследователям конца XX века.

Е. Гарбер

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Развитие научных идей и взглядов совершается диалектически. Противоположные точки зрения на один и тот же предмет сменяют друг друга в процессе развития научного знания, и новая теория часто является не прямым продолжением предшествующей, а ее отрицанием, но отрицанием диалектическим. Она включает в себя все положительные достижения своей предшественницы, выдержавшие историческую проверку, но сама в своих построенияхи выводах стремится выйти за ее пределы изахватить новые и более глубокие слои явлений.

Так же диалектически совершалось развитие научных взглядов на интеллект животных. Мы можем отчетливо отметить и проследить три этапа, которое прошло в последнее время в своем развитии это учение.

Первым этапом являются те антропоморфические теории поведения животных, которые, обманываясь внешним сходством поведения животных и человека в известных случаях, приписывали животному взгляды, мысли и намерения человека, переносили на животное человеческий образ действий и полагали, что в сходных ситуациях животное достигает таких же результатов, что и человек, при помощи тех же самых психологических процессов и операций. В эту пору животному приписывалось человеческое мышление в его самых сложных формах.

Реакцией против такой точки зрения явилось объективное научное исследование поведения животных, которому путем тщательных наблюдений и экспериментов удалось установить, что значительная доля тех операций, которые прежняя теория склонна была рассматривать как разумные действия, принадле-

жит просто к числу инстинктивных, врожденных способов деятельности, а другая часть обязана своим появлением методу случайных проб и ошибок.

Эдварду Торндайку — этому отцу объективной психологии — в исследовании интеллекта животных удалось экспериментально показать, что животные, действуя по способу случайных проб и ошибок, вырабатывали сложные формы поведения, которые по виду являлись сходными с такими же формами у человека, но по существу были глубоко отличны от них. Эти животные в опытах Торндайка открывали относительно сложные запоры и задвижки, справлялись с различной сложности механизмами, но все это происходило без малейшего понимания самой ситуации или механизма, исключительно путем самодрессировки. Эти опыты открыли новую эпоху в психологии животных. Торндайк сам прекрасно выразил это новое направление в изучении интеллекта животных и его противоположность старой точке зрения.

Прежде, считает Торндайк, все очень охотно говорили об уме животных и никто не говорил об их глупости. Основной целью нового направления сделалась задача показать, что животные, будучи поставлены в ситуацию, сходную с той, в которой человек обычно «размышляет», обнаруживают именно «глупость», неразумное поведение, по существу не имеющее ничего общего с поведением размышляющего человека, следовательно, для объяснения этого поведения нет никакой надобности приписывать животным разум.

Таков был важнейший итог этих исследований, создавших, как уже сказано, целую эпоху в нашей науке.

Келер справедливо говорит по этому же поводу, что до самого последнего времени учение об интеллекте было охвачено этими негативистическими тенденциями, руководствуясь которыми исследователи старались доказать неразумность, «нечело-векоподобность», механичность поведения животных.

Исследования Келера, как ряд других исследований в этой области, знаменуют новый, третий этап в развитии этой проблемы. Келер задается тем же самым вопросом, что и Торндайк, и хочет исследовать, существует ли у высших животных, у человекоподобных обезьян, интеллект в собственном смысле этого слова, т. е. тот тип поведения, который издавна считается специфическим отличием человека. Но этот вопрос Келер пытается решить по-иному: он пользуется другими средствами и ставит

перед собой другие цели, чем Торндайк. Несомненная историческая заслуга Торндайка заключается в том, что ему удалось покончить раз и навсегда с антропоморфическими тенденциями в науке о поведении животных и обосновать объективные естественнонаучные методы в зоопсихологии. Механистическое естествознание отпраздновало свой высший триумф в этих исследованиях.

Однако вслед за решением этой задачи, вскрывшим механизм образования навыка, перед исследователями была поставлена новая задача, которая выдвигалась, по существу дела, уже исследованиями Торндайка. Благодаря этим исследованиям, создался очень резкий разрыв между поведением животных и человека. В поведении животного, как показали эти исследования, нельзя было установить ни малейшего следа интеллекта, и оставалось именно с естественнонаучной точки зрения непонятным, как возник разум человека и какими генетическими нитями он связан с поведением животных. Разумное поведение человека и неразумное поведение животного оказались разделенными целой бездной, и этот разрыв не только указывал на бессилие механической точки зрения в объяснении происхождения высших форм поведения человека, но и на существенный принципиальный конфликт в генетической психологии.

В самом деле, перед психологией в этом пункте открывались две дороги: или отойти в этом вопросе от эволюционной теории и отказаться вообще от попытки генетического рассмотрения мышления, т. е. стать на метафизическую точку зрения в теории интеллекта, или обойти проблему мышления вместо того, чтобы разрешить ее, устранить самый вопрос, пытаясь показать, что и поведение человека — в том числе и мышление его — может быть сведено без остатка к процессам механической выработки навыков, по существу не отличающимся ничем от таких же процессов у кур, кошек и собак. Первый путь приводит к идеалистической концепции мышления (Вюрцбургская школа), второй — к наивному бихевиоризму.

Келер справедливо отмечает, что Торндайк даже в первых своих исследованиях исходит из молчаливого признания поведения разумного типа, как бы мы ближе ни определяли его особенности, и какие бы критерии мы ни выдвигали для его отличия от других форм поведения. Ассоциативная психология, как и психология Торндайка, как раз и исходит из того положе-

ния, что процессы, которые наивному наблюдателю кажутся разумными, могут быть сведены к действию простого ассоциативного механизма. У радикального представителя этого направления, Торндайка, говорит Келер, мы находим в качестве основного результата его исследований на собаках и кошках следующее положение: ничто в поведении этих животных не является сколько-нибудь разумным. Кто формулирует свои выводы таким образом, продолжает Келер, тот должен признать другое поведение разумным, тот уже знает из непосредственного наблюдения, скажем, над человеком эту противоположность, хотя бы он в теории и пытался ее отрицать.

Само собой разумеется, что для вопроса, о котором идет сейчас речь, один вид животных имеет совершенно исключительное значение. Человекоподобные обезьяны, являющиеся нашими ближайшими родственниками по эволюционной лестнице, занимают совершенно исключительное место в ряду других животных. Исследования в этом пункте должны пролить свет на происхождение человеческого разума.

Именно близость к человеку является основным мотивом, который возбуждает, как указывает Келер, наш наивный интерес к исследованиям интеллекта человекоподобных обезьян. Прежние исследования показали, что по химизму своего тела, поскольку он отражается в свойствах крови, и по строению своего большого мозга человекоподобная обезьяна ближе стоит к человеку, чем кдругим, низшим видам обезьян. Естественно, рождается вопрос, не удастся ли специальным исследованием установить родство человека и обезьяны также и в области поведения.

Главное и важнейшее значение работы Келера, основной вывод, который ему удалось сделать, состоит в научном оправдании этого наивного ожидания, что человекоподобная обезьяна не только в отношении некоторых морфологических и физиологических признаков стоит к человеку ближе, чем к низшим видам обезьян, но также и в психологическом отношении является ближайшим родственником человека.

Таким образом, исследования Келера приводят впервые к фактическому обоснованию дарвинизма в психологии в самом критическом, важном и трудном пункте. Кданным сравнительной анатомии и физиологии они прибавляют данные сравнительной психологии и восполняют этим прежде недостававшее звено эволюционной цепи.

Можно сказать без всякого преувеличения, что этими исследованиями впервые дано точное фактическое обоснование и подтверждение эволюционной теории в области развития высшего поведения человека. Вместе с тем, эти исследования преодолели и тот разрыв между поведением человека и животного, который создался в теории благодаря работам Торндайка. Они перекинули мост через бездну, разглядевшую разумное и неразумное поведение. Они показали ту, с точки зрения дарвинизма, несомненную истину, что зачатки интеллекта, зачатки разумной деятельности человека заложены уже в животном мире.

Правда, нет абсолютной теоретической необходимости ожидать, что человекоподобная обезьяна обнаружит черты поведения, сходные с человеком.

В последнее время, как справедливо указывает В. А. Вагнер, идея о происхождении человека от антропоморфных обезьян вызывает сомнения. Есть основания полагать, что его предком была какая-то исчезнувшая форма животных, от которой по прямому эволюционному пути развился человек.

Клоач целым рядом весьма убедительных соображений доказывает, что антропоморфное обезьяны представляют собой не более, как отделившуюся ветвь родоначальника человека. Приспособляясь к специальным условиям жизни, они в борьбе за существование должны были «пожертвовать» теми частями своей организации, которые открывали путь к центральным формам прогрессивной эволюции и привели к человеку. «Одна уже редукция большого пальца, — говорит Клоач, — отрезала этим побочным ветвям путь наверх». С этой точки зрения, антропоморфные обезьяны представляют тупики в сторону от основного русла, которым двигалась прогрессивная эволюция».

Было бы, таким образом, величайшей ошибкой рассматривать человекоподобную обезьяну как нашего прямого родоначальника и ожидать, что мы найдем у нее зачатки всех форм поведения, которые свойственны человеку. Наш общий родоначальник с человекоподобной обезьяной, по всей вероятности, исчез, и, как правильно указывает Клоач, человекоподобная обезьяна является лишь боковым ответвлением этого первоначального вида.

Таким образом, мы заранее должны ожидать, что мы не встретим прямой генетической преемственности между шимпанзе и человеком, что многое у шимпанзе — даже по сравнению с

нашим общим родоначальником — окажется редуцированным, многое окажется ушедшим в сторону от основной линии развития. Поэтому ничего нельзя решить вперед, и только экспериментальное исследование могло бы с достоверностью ответить на этот вопрос. Келер подходит к этому вопросу со всей точностью научного эксперимента. Теоретическую вероятность он превратил в экспериментально установленный факт. Ведь даже разделяя всю справедливость указаний Клоача, мы не можем не видеть огромной теоретической вероятности, что при значительной близости шимпанзе к человеку, как в отношении химизма крови, так и в отношении структуры большого мозга, мы можем ожидать найти у него зачатки специфически человеческих форм деятельности. Мы видим, таким образом, что не только наивный интерес к человекоподобной обезьяне, но и гораздо более важные проблемы эволюционной теории были затронуты этими исследованиями.

Келеру удалось показать, что человекоподобные обезьяны обнаруживают интеллектуальное поведение того типа и рода, которое является специфическим отличием человека. Именно: ему удалось показать, что высшие обезьяны способны к изобретению и употреблению орудий. Употребление орудий, являющееся основой человеческого труда, как известно, определяет собой глубокое своеобразие приспособления человека к природе, отли-; чающее его от других животных.

Известно, что, согласно теории исторического материализ-j ма, употребление орудий является исходным моментом, опреде~ ляющим своеобразие исторического развития человека в отличие от зоологического развития предков. Однако для исторического материализма открытие, сделанное Келером и состоящее в том, что человекоподобные обезьяны способны к изобретению и употреблению орудий, не только не является ни в какой мере неожиданным, но является наперед теоретически угаданным и рассчитанным.

Маркс говорит по этому поводу: «Употребление и создание средств труда, хотя и свойственные в зародышевой форме некоторым видам животных, составляют специфически характерную черту человеческого процесса труда, и поэтому Франклин определяет человека tool making animal — как животное, делающее орудия». Уже в этом положении мы видим не только указание на то, что орудия являются поворотным моментом в развитии

человека, но и то, что зачатки употребления орудий мы находим уже у некоторых животных.

«Поскольку человек становится животным, производящим орудия,—говорит Плеханов, — он вступает в новую фазу своего развития: его зоологическое развитие заканчивается, и начинается его исторический жизненный путь». «Ясно, как день, — говорит далее Плеханов, — что применение орудий, как бы они ни были несовершенны, предполагает огромное развитие умственных способностей. Много воды утекло прежде, чем наши обезьяно-человеческие предки достигли такой степени развития «духа». Каким образом они достигли этого? Об этом нам следует спросить не историю, а зоологию... Как бы там ни было, но зоология передает истории homo (человека), уже обладающего способностями изобретать и употреблять некоторые примитивные орудия».

Мы видим, таким образом, со всей ясностью, что способность к изобретению и употреблению орудий является предпосылкой исторического развития человека и возникает еще в зоологический период развития наших предков. При этом чрезвычайно важно отметить, что, говоря об употреблении орудий, как оно было свойственно нашим предкам, Плеханов имеет в виду не то инстинктивное употребление орудий, которое свойственно некоторым нижестоящим животным (например, постройка гнезд у птиц или постройка плотин у бобров), а именно изобретение орудий, предполагающее огромное развитие умственных способностей.

Дата добавления: 2015-10-28