Глава шестая. Перед рассветом 5 страница

- Другой кушайт нас нету. Это Илья дети отдай! - сказал Калой. Вера Владимировна заплакала. Жена лучшего токаря, она никогда не нуждалась в хлебе. А тут не могла отказаться. Издержалась семья без кормильца. Дети отощали. Вот они украдкой смотрят на стол, куда ингуши выкладывают свои нехитрые гостинцы.

- Не плакай! Чижолый будет тебе - ходи наш дом. Много нет. Кушайт есть. Илья - Виты брат, значит, мой брат. Илья дети, твой дети -наши дети! Приходи. Месте будем!..

Вера Владимировна поняла Калоя. И главное, поняла, что его слова - это не утешение, а верность, которой славился этот народ. И хоть она знала, что вряд ли ей придется воспользоваться предложением поселиться вместе с ними, но от одного того, что эти простые люди пришли к ней, ей уже было легче. Прощаясь с детьми, братья подержали каждого из них на руках, а Калой подарил им по рублю из тех, что припас для защитника на прошение.

В полдень, погрузив весь скарб Виты и Матас на лошадей, братья тепло простились с Верой Владимировной. На углу они оглянулись. Вера Владимировна все еще стояла у ворот с соседями Виты и смотрела им вслед. Она помахала рукой. Горцы подняли мохнатые папахи.

Их дружба была короткой. Но в сердцах этих людей она осталась навсегда.

Давно покинутая башня Виты ожила вновь. По утрам над нею струился дым. Вечерами в окнах теплился свет. Изредка на башне появлялась одинокая женщина, которая долго глядела в ущелье, а потом вновь исчезала в каменных стенах.

Матас тяжело переживала свое горе. Но никто не знал всей меры этой тяжести. Ведь она считала себя одну виновной в несчастье, что обрушилось на их семью.

Друзья не забывали о ней никогда. Дров и хлеба у нее было достаточно. Калой дал ей корову, ягнят, кур, чтоб она отвлекалась от своих мыслей в заботах о хозяйстве.

И, кажется, это помогло. Теперь реже можно было увидеть в ее глазах слезы. Дом она держала так, словно каждый день ждала именитых гостей. Все было выбелено, вычищено, как на праздник.

Зимой Калоя вызвали в правление участка, в Джарах, сообщили, что в помиловании Виты отказано.

Он не сказал об этом даже дома. Но с этого дня всю царскую власть, ее слуг Калой объявил своими кровниками. Неважно, когда он отомстит за молочного брата и за Илью, но отомстит. Он знал, что сделает это.

Весной пахать арендованную землю выезжали, как на войну. Под тряпьем лежали ружья. Боялись налета стражников, казачьих разъездов, которые обезоруживали одиночек, отнимали фамильную ценность: дорогие кинжалы, сабли с чеканной отделкой, шарили в карманах.

Уже все знали о том, что зимой не удалось бедным людям России сбросить старую власть, что войска побили их, посажали в тюрьмы.

И когда Калой вновь оказался в доме, где еще год тому назад студент Мухтар рассказывал, как народ думает устраивать новую жизнь, он сказал собравшимся людям:

- Мухтар много знает, и он хороший парень. Но чтоб живого царя, у которого войска под рукой, можно было убрать одними словами на сходках, так это детские разговоры. Наши проклятья - ему и его подручным во здравие! О чем можно дотолковаться с рысью! Бить их надо везде, где можно! За себя и за других!

Через несколько дней, когда пахари полдничали, как бы мимоходом подъехал к ним Чаборз. Пожелав удачи в труде, он сообщил, что на жалобу горцев о земле пришел ответ.

- В нем написано, — сказал Чаборз, — что земли, на которых поселены станицы и которыми наделены станичники, никогда горцам возвращены быть не могут! - Чаборз помолчал, поглядел на всех и глубокомысленно изрек: - Там написано, что скоро люди, назначенные властью, будут думать, как поступить с безземельными. Значит, мы с вами неглупо сделали, что арендовали эти земли! Сколько они будут думать и что надумают? Должен еще всем сказать, что кое-кто из вас здесь плохо говорит о царе... Я не советовал бы. У власти длинные уши...

- И у ослов!.. — не выдержал Калой, поняв, что речь идет о нем и что кто-то из тех, которые были с ним в гостях, уже успел наябедничать старшине.

- И крепкая тюрьма... - будто не расслышав дерзости Калоя, закончил свою мысль Чаборз. И уже на ходу пожелав «счастливой работы», уехал.

Кто-то голосом, в котором больше звучала обида, нежели уверенность, крикнул старшине вслед:

- Ничего, река никогда не течет по одному и тому же руслу!

Калой нагнулся, поднял с поля ком черной, маслянистой земли, легонько подкинул его на ладони, размял в руке и, вздохнув, бросил обратно, как хлебное зерно.

- Все из-за тебя... Всегда!.. - сказал он так, ни для кого, и пошел запрягать быков. - Отдохнули? Подкрепились? Пора и в плуг!

А плуг, пришедший на смену сохе, недавно купленный плуг, дожидался их, стоя в борозде и сияя серебром полированного отвала. Больше всего любил Калой весеннюю пахоту. Начало всех начал.

Чаборз ехал домой в хорошем настроении. Земли, арендуемые им у казака-хозяина, приносили немалый доход. А то, что горцам было отказано в их просьбе, сулило эту выгоду еще на многие годы.

Мясная лавка в городе недавно была отремонтирована, расширена и приносила хорошие деньги. В общем все было хорошо. Но, когда он свернул к себе во двор и увидел у коновязи чужую горскую лошаденку, под бедным седлом, с овчинными подушками, настроение у него сразу испортилось. Мало ли приезжало к нему разного люда. Старшина все же! И вот на этот раз он почувствовал, что гость, поджидающий его, не принесет ему радости. Бывает так.

- Кто он? — спросил Чаборз жену, отдавая ей нагайку и бурку.

- Не говорит. С утра ждет тебя.

- Коня не расседлывай. Пусть поостынет, - бросил Чаборз и вошел в кунацкую.

Навстречу ему поднялся человек лет пятидесяти, одетый в овчинную шубу, какие носят зимой. Но те, которым нечего сменить, таскают ее на голых плечах круглый год. Черная шапка, черная борода с проседью, бледное лицо, красные веки без ресниц и потускневшие глаза. Один облик гостя производил гнетущее впечатление. «Откуда и зачем этот дервиш здесь?» - мелькнуло в голове Чаборза. Но он не подал виду и мягко заговорил:

- Садись! Садись, гость!

- Да какой я гость! Я недостоин быть гостем в таком доме! Нужда привела меня к тебе.

- Садись! - вторично предложил Чаборз, усаживаясь напротив него. - Откуда ты? Чей? Все ли здоровы у тебя дома?

- Спасибо... пока Бог миловал. Я из Кия. Ты меня не знаешь. Когда-то мы жили в Цоринском ущелье, около вас. Но случилось убийство... И нам пришлось уйти... Это было давно. Я - Махти, сын Тормика. Отца кровники все же убили... Это было, когда мне исполнилось два года. Ты меня не можешь знать. А я и тебя и твоего отца знаю... Вы люди именитые! Вас в народе знают!

Голос у гостя был резкий, напоминающий клекот старого ворона. Он посмотрел на Чаборза сквозь больные веки и, так как тот ни о чем его не спросил, продолжал:

- Ты не подумай, что я вымогатель или попрошайка. Нет. Я просто очень обеднел. Недавно сдохла последняя корова, а у меня дети... В таком положении человек думает... Думает, где бы ему взять или что бы ему продать?.. Взять мне негде, я беден. А родичи у меня сами такие, что им бы кто дал. И продать у меня нечего, кроме вшей... Несчастье это и привело меня к тебе. Но я не пришел просить! Пусть лучше подохну и вся моя семья пусть сдохнет, прежде чем стану просить. Я пришел к тебе продать то единственное, что у меня есть, что никому, кроме тебя, не нужно! Я пришел продать тайну...

Чаборз слушал горца, не понимая еще, к чему тот клонит.

- Ты говоришь загадками...

- Я говорю то, что есть...

Гость умышленно замолчал, чтобы повысить у Чаборза интерес к себе. Но старшина не проявлял никакого любопытства.

- Я был свидетелем... - сказал тогда горец, немигающими глазами уставившись на хозяина, - как умер старшина Гойтемир...

Если б потолок рухнул на голову Чаборза, он не был бы так потрясен, как этим признанием. Кровь прилила к его лицу. Он готов был кинуться на гостя, схватить его за шиворот и вытрясти из него, как из прохудившегося мешка, все, что ему было известно. Но он выдержал взгляд бедняка и спокойнее прежнего сказал:

- За последнее время мне об этом кое-что стало известно. Но я готов выслушать и тебя...

Гость был поражен. Значит, кто-то уже опередил его. Ускользала последняя надежда добыть что-нибудь у этого богача. А может он хитрит и ничего не знает? Надо проверить. Он встал.

- Прости, что побеспокоил. А мне говорили, что вы об этом не знаете ничего... Ну, а раз нашлись другие, раз знаете - мне делать нечего. Пойду.

- Ну, как же так! - воскликнул Чаборз. - Ты человек издалека. Не коснувшись хлеба-соли, от нас никто не уходил! Садись. А потом мне очень интересно сравнить то, что я узнал от других, с тем, что известно тебе. Я слушаю тебя.

Гость понял, что если Чаборз и знает что-нибудь, то он еще совсем не уверен в правде того, что ему известно. Может, еще и купит его тайну... Он сел.

- Хорошо, - сказал он. - Я иду на твою честность. Если то, что я расскажу, еще никто тебе не рассказывал, ты не возьмешь на свой дом греха оставить моих детей голодными... Ты дашь им хоть что-нибудь из своего добра... - Он замолчал, обдумывая, как лучше начать. - В тот день, когда погиб твой отец, я, приехав в гости к родным, ходил на охоту. Мне удалось подранить козла, и я пошел по следу. Звериными тропами я добрался до отвесной скалы. Внизу протекала Асса. На другой стороне шла ваша тропинка. Я поглядел на нее и увидел на горе с одной стороны двух всадников, с другой, внизу - одного. Они двигались друг другу навстречу. Это место, где тропа, огибая гору, проходит над обрывом. Не доезжая до поворота, двое остановились. Один вернулся назад. Другой спешился и продолжал путь. На нем блестела цепь старшины. Это был твой отец. Обогнув гору, он увидел того, который ехал навстречу. Одинокий всадник тоже сошел с коня и стал пить воду. Твой отец сверху прицелился в него из пистолета и выстрелил. Я не услышал выстрела, его унес ветер. Но я видел дымок, который оторвался от дула. Пивший воду кинулся за твоим отцом. Старик побежал вверх. Когда он добрался до поворота, дорогу ему преградил тот, который до этого ехал с ним. Он стоял с пистолетом, наведенным на твоего отца. Как я понял, эти люди были его врагами. Но они не схватились. Некоторое время все трое так и стояли. Потом твой отец запрокинулся и упал с обрыва. От страха крик вырвался у меня из груди. В ущелье шумела река, дул ветер. Меня никто не услышал. Вода унесла Гойтемира... А двое вернулись в горы. Прячась в зарослях я убежал и никому никогда не говорил ни слова. Если бы я объявился, они, не выдавая себя, могли легко покончить со мной, потому что я даже не мог бы остерегаться их. Я не узнал их...

Наступило молчание.

Чаборз все же задал Махти два-три вопроса, из которых узнал лишь то, что один из двоих был очень высокого роста. Махти не совсем уверенно назвал масти коней. У Чаборза сразу мелькнула догадка: высоким был Калой.

- Скажи, - спросил Чаборз горца, - а чем ты можешь подтвердить все это?

- Кораном! - ответил тот, не задумываясь. - Бог и я свидетели, что все это правда! В твоего отца не стреляли. Ни один из них не тронул его пальцем... Я долго думал об этом и решил, что он упал от усталости... На очень крутую гору взбежал он тогда. У него могло лопнуть сердце...

Чабврз задумался, что-то прикидывая в уме, сощурился, словно глядя в далекое прошлое, и наконец изрек:

- Махти, тебе спасибо за то, что ты рассказал. Но в этом нет для меня ничего нового. Вот если б ты мог назвать хотя бы одного из двоих!..

Махти покачал головой.

- А так, ты и сам понимаешь, ничем из твоего рассказа я не могу воспользоваться. Убийцы нет. С кого мне спросить?.. Так за что же мне одаривать тебя?

Махти поник головой:

- Да. Ты прав... Прямого убийцы нет... Что ж, прости меня... Беда и умного толкает на глупость. А что ж с меня-то взять!.. Я пойду...

- Погоди, поешь! - снова предложил Чаборз.

Но горец отказался, встал и вышел. Чаборз последовал за ним. Из общей комнаты показалась Зору. Она отвязала лошадь гостя, подвела ее к нему и подержала стремя, пока тот садился.

- Погоди, - сказала она, когда гость повернул к воротам, и скрылась в сарае. Через минуту она вывела нетель.

- Веди потихоньку. Отдыхать давай. Доведешь - корова будет, - сказала она.

Горец растерялся, оглянулся на Чаборза.

- Не гляди, не гляди! Только скверной жене муж должен растолковывать, что он хочет! А хорошая понимает своего с одного взгляда! - Зору улыбнулась.

Призывая все блага на крышу их дома, на хозяина, на хозяйку и детей, Махти, понукая лошадь, задвигал локтями и погнал свою драгоценную находку детям.

- Да простит Бог грехи ваши!..

Когда он был уже далеко, Чаборз вошел в общую комнату. Зору возилась у плиты.

- Что ты сделала? - спросил он ее сквозь зубы.

Шрам на лбу его побагровел, глаза раскосились. Казалось, он сейчас убьет ее. Но Зору даже не оглянулась. Она молча указала ему на маленькое окошечко, которое соединяло ее комнату с кунацкой.

- Он детьми заклинал тебя, а ты хотел обмануть?.. У меня тоже дети... И если ты не боишься Бога, то я не могу, чтоб они расплачивались за тебя! Ты же ведь ничего не знал об отце!..

- А кто тебе разрешил добром распоряжаться?!

- За меня ты недодал моим родителям шесть коров... Теперь за тобою - пять... - жестко ответила Зору и вышла с подойником.

Чаборз только скрипнул зубами.

Справедливости ее дивились люди. И он ничего не мог с этим поделать.

Чуть свет Чаборз отправился в Ассиновское ущелье, к тому месту, о котором рассказал Махти. Сотни раз он ездил по этой тропе днем и ночью, зимой и летом и никогда не обращал на нее внимания. Разве только тогда, когда вода сносила какой-то из тринадцати мостов и надо было выгонять людей, чтобы снова навести его. А теперь он ехал и присматривался к каждой каменной ступеньке, к каждому обрыву. Да. Здесь смерть всегда шла рядом с человеком. И один неверный шаг мог стать его последним шагом.

Но вот и поворот и обрыв, о котором рассказывал Махти. Чаборз слез с лошади и шаг за шагом начал осматривать каждую петлю дороги, каждый камень. Он постоял на том месте, где в последний раз стоял Гойтемир. Заглянул вниз - и голова пошла кругом. Асса нагоняла волны - одна на другую, и не было им конца. Пропасть стала тянуть его. Чаборз отпрянул... По тропинке он спустился вниз. Узкий клин каменистой земли уходил под скалу. Чаборз побрел, спотыкаясь о камни, по этой земле, сам не зная зачем.

Местами ноги его проваливались в песок. И когда он уже собирался вернуться, он наступил на палку, которая одним концом ушла в ил, а другим поднялась вверх. Чаборз увидел рукоятку кремневого пистолета. Он вытащил его. Вытер. Это был пистолет Гойтемира. Находка потрясла Чаборза. Старшина как бы из могилы вкладывал в его руки оружие и требовал завершить то кровавое дело, которое не удались ему.

«Да, - подумал он о Калое, - тесно нам ходить по одной тропе. Не разойтись. И я постараюсь, чтоб сошел ты... как некогда здесь сошел мой отец...»

С тех пор как Матас поселилась в башне мужа, она жила надеждой однажды встретить на пороге Виты. Она старалась сделать свое гнездо таким уютным, чтоб Виты никогда уже не захотелось возвращаться в город, который показал ей так много хорошего, но и принес такое горе, которое не могло быть искуплено ничем. Она следила за собой, старалась сохранить свежесть и красоту. И все же в последнее время она похудела, хотя румянец на щеках и золотистый блеск в глазах говорили ей о том, что Виты остался бы ею доволен.

Однажды, когда Матас пришлось пойти на похороны родственницы в соседний аул, там оказались женщины из Джараха, и они, не зная, что отказ о помиловании держался от нее в секрете, начали высказывать ей сочувствие.

Вернувшись домой, Матас слегла. Через день она попросила, чтоб ее навестил Калой. Он пришел. Матас встретила его, сидя в постели. На ней было голубое платье с белыми цветочками и оранжевый кашемировый платок. Она посмотрела на Калоя грустными глазами, улыбнулась ему и спросила:

- Брат мужа (чаще всего она так называла Калоя с тех пор, как вышла замуж), ты обманул меня?

Калой не ожидал этого вопроса. И прежде чем успел что-то придумать, встретил такой прямой и такой умоляющий взгляд, что не выдержал и опустил глаза.

- Да. Я соврал...

Матас прижала платок к лицу, подождала немного и, успокоившись, сказала:

- Это неплохо, что ты соврал... Тогда хоть надежда была... А что у меня теперь?..

Сильный, как дуб, Калой показался себе ничтожно маленьким и беспомощным. Его ум искал, что сказать этой женщине, и не находил ничего. Наконец мысль все же озарила его. Он опять почувствовал под ногами почву, обрел силу и, смело посмотрев ей в глаза, заговорил:

- Матас, не было у Виты тебя - и не было у него ничего! Ни дома, ни родных! С тобой он узнал счастье. Дороже тебя у него нет ничего! Я не знаю, говорил ли он тебе об этом или нет, но мы братья. Одногодки. Мы делились друг с другом... И я эту правду тебе говорю!

Матас слушала его со счастливой улыбкой на лице. Эти слова ласкали ее душу. Глаза просили продолжать.

- Ты не трави свое сердце. Береги себя. Мы обязательно получим от него весточку и тогда соберем тебя в путь... Все, что тебе нужно будет, - вещи, деньги - я все добуду! И, ты поедешь туда, где будет он. В Сибири есть русские, которые не арестованные. Поселишься у них, найдешь дорогу повидаться с ним. А там вместе решите, что делать!

Матас расплакалась. Но это были слезы радости. Калой снова вдохнул в нее жизнь. Ей хотелось сейчас же встать и начать что-то делать.

- Брат мужа! - воскликнула она. - Ты исцелитель! У тебя доброе сердце и умная голова! - Она попыталась встать. Но комната покачнулась в глазах, и она снова легла в постель. - Простыла я... Ночью был сильный кашель... Это пройдет! Ты мне дал такой амулет, против которого не устоит ни одна болезнь!

Весело пошутив с нею еще, Калой ушел. Однако болезнь и слабость ее очень встревожили его.

Вернувшись к себе, он собрал своих и сказал:

- Матас больна. Она очень больна. Не давайте ей знать. Кормите ее жирным. Ты, - обратился он к брату, - подстрели одного-двух барсуков. Стопите сало и пусть пьет. Надо будет тайно скормить ей несколько ежей... Если я не ошибаюсь, у нее кашель *... А ошибиться мне трудно. Я на всю жизнь запомнил писаря, который учил меня, запомнил и Гарака... Они и сейчас, как живые, стоят перед глазами и кашляют... Эта болезнь входит в человека вместе с горем!..

Дожди в том году прошли хорошие. Кукуруза всходила темная, сочная. После первой прополки стебли укрепились. Оставалось проредить их, подбить и ожидать урожая.

Горцы торопились покончить с работой на плоскости, чтобы успеть перейти на поля в горы, где все росло и созревало позднее.

Дел оставалось на день, на два, когда неожиданно к ним подъехал верхом на доброй лошади седоусый казак в каком-то чине и с ним трое помоложе.

- Ну, как работается? - спросил он ближайшего горца. Тот улыбнулся, но ничего не ответил. Не понимал языка.

Стали подходить другие. Запыленные, почерневшие от солнца и ветра, в серых от пота рубахах, они загибали полы своих войлочных шляп и с любопытством смотрели на приезжих.

Опираясь на тяпку, как на трость, подошел Калой. Женщины остались на своих местах, но и они с интересом смотрели на чужих людей.

- Так никто из вас и не понимает по-русски? - спросил усатый, когда все собрались и обступили его.

- Мало понимает... я... - ответил Калой.

- В прошлом году я сдавал вам эту землю по десять рублей за десятину. Понял? В этом году такой цены нет. Вы по десять рублей дали и еще по пяти за десятину с вас причитается! Понял?

- Что он говорит? - зашумел народ.

Калой объяснил. Шум и галдеж поднялся еще больше.

- Чего они орут? - спросил Калоя усатый. Вместо ответа Калой сам задал ему вопрос.

- Ты кто?

- Как кто? Я хозяин этой земли! - возмутился усатый. - Еще тыкает, будто я с ним свиней пас! Ровня нашлась! - Он с возмущением оглянулся на своих.

- Два года мы здесь работаем... - не обращая внимания на его тон, ответил Калой. - Один раз ты мы не видел. Кто ты - мы не знаю. Тот год - десятина один тум *, еще один полвина мы отдал Чаборзу. Эта год - тоже отдал. Что надо?

- Экая бестия! Понимай его! Я говорю: один туман в прошлом году вы давали. А в этом - один не пойдет! Еще половина надо!

- Отдал! - воскликнул Калой, поняв, чего тот от них добивается. - Мы твой не знаю. Мы знаю Чаборз. Мы его один половина туман отдал тот году. Теперь тоже отдал. Один половина. Иди возьми. Там твой деньга!

- Ну, ежели Чаборз надувает вас, это ваше дело! А я с него брал по одному туману. А коли вы мне через три дня еще по пяти рублей не внесете, я всю эту вашу зелень потравлю!

Горцы не поняли. Даже Калой.

- Табун, говорю, напущу сюда! Кукуруза ек! Корова, бык кушать будет!

- Нельзя, - строго сказал Калой. - Эта корова кушайт нельзя. Это луди халеб. Наша халеб. Луди, дети, что будим кушайт? Нельзя. Чаборз визял твой деньги. Наша дела нет. Чаборз дело.

- Ах, вот как! Так иди ты к своему Чаборзу и скажи ему. А я бегать не буду! Не принесет он в три дня - ничего этого не будет! - Он показал на зеленое поле пухлой рукой. Лицо его лоснилось. Красная шея тугой складкой лежала на белом воротнике бешмета.

- Нельзя, - снова сдерживая гнев, спокойно ответил Калой. - Луди умирайт будит!.. Голодни...

- А я не обязан кормить вашу орду! Предупредил - и знать ничего не знаю! - И, повернув холеного коня, он уехал вместе с другими, покачиваясь широкой спиной.

У горцев опустились руки. Новая беда нависла над ними нежданно-негаданно.

Они обступили Калоя и ждали, что он им скажет. Калой передал весь разговор.

- Эта жирная свинья, видимо, говорит правду, - заключил он. - Чаборз драл с нас по пятнадцати рублей, а у него арендовал по десять! Пять рублей брал себе!

Подошли встревоженные женщины.

- Что же делать?

- Если он исполнит угрозу, мы пропали!

- Не посмеет! Где это видано, чтоб хлеб губить! — кричали другие.

- Да хватит вам галдеть! - замахал рукой беззубый старик. - Дети вы, что ли? Надо думать, как быть! Эта беда хуже града. От того хоть солома остается, а эта угрожает всему!

- А чего думать, - крикнула из задних рядов Суврат. - Идите к Чаборзу и скажите, чтоб он сейчас же свез наши деньги хозяину! Да и за прошлогодние, если б было кому, надо было с него спросить!

- Правильно! - поддержал народ.

На этом и порешили. Отрядили двоих съездить к Чаборзу, а их работу артелью приняли на себя.

Посланные вернулись ночью. Чаборза дома не оказалось.

- Уехал куда-то, - сказала жена и обещала передать мужу. То же повторилось на другой день.

К этому времени все кончили работу, и нужно было отправляться домой. Но как покинуть поле, которому посулили такое? А вдруг хозяин сдержит слово?

Посоветовались и решили женщин отправить домой, а самим покараулить еще денек. Может быть, человек был пьян и просто решил попугать их?

Сложили вещи, навьючили лошадей. И караван, сопровождаемый женщинами, направился в горы.

Уходя, Дали отозвала в сторону Калоя и, заглядывая ему в глаза, тихо, чтоб никто не услышал, сказала:

- Ты у начальства на заметке. Всегда все на себя берешь... Я очень прошу, не рискуй зря! Я боюсь... Ты видишь, что с Матас?.. Не оставь свою семью так же! Будь что будет с посевом... Но нам нельзя без тебя...

В этот день к Чаборзу поехали те, что уже были раньше, и беззубый старик цоринец.

Чаборз не возвращался.

- Зору, - сказал цоринец, - может приключиться большое разорение людям... Твой муж подвел нас. Он два года обирал нас, а теперь из-за него нам грозит разорение. Вся наша надежда в этой земле! А вся власть у станичников. Они могут все. Им ничего не жаль. Подумай. Ты - тоже хозяйка этого дома. Подумай. Ведь деньги-то все вместе едите! Может, отвратишь беду?

- Если б он был здесь! - вырвалось у Зору. - А что я могу без него? Я даже не знаю, куда, к кому идти, кто этот хозяин... Но я спрошу у мужчин нашего села... Да и он, может, еще вернется...

Горцы ушли. Зору металась по селу до рассвета, но ничего не смогла узнать. Чаборз не имел привычки посвящать других в свои дела.

Ночь выдалась тихая, звездная. Поздно взошла желтая, страшная луна. Она тускло осветила поле кукурузы. Вдали черной стеной встали горы. Люди развели один на всех костер. Тревога сблизила их. Что будет завтра?.. Поужинали. Устроились вокруг огня. Кто лег прямо на траву и, положив голову на руки, смотрел, как разгорался хворост, кто задумчиво глядел на языки пламени, улетавшие вверх, и подбрасывал в костер ветки.

- Если завтра действительно явятся эти свиньи, что делать будем? -спросил самый старший здесь, беззубый старик, оглядывая всех щелочками маленьких глаз, на которые сползли длинные, прямые, как щетина, брови.

Все молчали.

- Что сказать? - промолвил Калой. - Кто знает, что будет? Если удастся, отстоим поле...

- А я думаю, мы свое все равно у Чаборза возьмем! - откликнулся кто-то позади.

- Сказать легко! - заметил другой.

- Ну что ж, если мы такие бессильные, надо собрать и отнести старшине штаны! - воскликнул старик.

Ему никто не ответил. Тишину ночи нарушали только бесчисленные сверчки.

- Горишь! — вдруг крикнул старик сидевшему напротив мужчине. Тот подпрыгнул, схватился за мотню и отдернул руку. Его подняли на смех. Испугавшийся, желая скрыть смущение, рассмеялся и сам.

- А что мне их беречь? Штаны, я говорю, если все равно завтра Чаборзу понесем!..

Но случай не развеселил горцев. А немного погодя, они незаметно стали засыпать.

Калою вспомнилось детство. Сколько раз вот так он с ребятами сидел у костра! Вспомнилась скала Сеска-Солсы, на которую он убегал от всех тягот жизни и находил радость в своем рожке... А куда убежишь теперь?.. Куда спрячешься? Кому пожалуешься? Самому надо решать свои дела. Да и только ли свои?.. И Калой запел. Он пел тягуче, тоскливо и длинно.

Мы родились ночью, когда щенилась волчица,

Имя дали нам утром, под барса рев заревой.

Выросли мы на камне, где ветер в сердце стучится,

Где снег, как смерть, нависает над бедною головой.

Но мы никогда не сдадимся.

Накинем ветер, как бурку,

Постелью нам будут камни, подушками - корни сосны.

Проклятье врагам и рабам их, собакам лохматым и бурым!

Их кровью заставим мочиться, когда доживем до весны... *

Заснули люди.

Незаметно заснул и старик, утомленный всей своей длинной дорогой жизни.

И только посветлевшая луна, догоравший костер и песня Калоя оставались вместе до самого рассвета...

На заре пришел ветер. Зашумел в шелковых листьях кукурузы, поднял на поле рябь, как на воде, и укрылся в ближайший лесок. От его шума проснулась иволга, увидела на востоке белесые полосы неба и, словно боясь опоздать, первой возвестила миру о приближении утра.

Дата добавления: 2015-10-28