Глава пятая. Праздник божьеликой Тушоли 1 страница

Три дня Наси оставалась у сына вместе с другой женой и сыновьями Гойтемира. Принимала соболезнования односельчан и гостей. А на четвертый вернулась в горы, где был главный дом старика и где прошла вся его жизнь.

Многочисленные родственники и знакомые долгое время посещали их двор. Наси держалась мужественно. Печаль, как прощальный луч заката, освещала ее бледное, прекрасное лицо. Мало кто мог удержаться от искренних слез при виде этой женщины, для которой, все знали, с потерей мужа кончилась ее жизнь. А ведь она была еще так молода!

Много дней Наси принимала гостей и раздавала соседям поминание. Непрерывно в котле варилось мясо. Вечерами, исходя потом, плясали и пели мюриды, замаливая грехи старшины. А когда все, усталые и сытые, расходились на отдых, в окне кунацкой еще долго светился огонек, и видно было, как, склонившись над Кораном, неутомимый Хасан-ха-джи читал за погибшего друга священные стихи. Долго звучал в спящем ауле его красивый голос, исполненный святого благочестия.

Когда никто из посторонних не оставался ночевать в доме, наградой за усердие муллы были неутомимые ласки вдовы, искавшей «утешения».

В такие ночи Наси и Хасан долго не могли уснуть и строили планы будущей жизни, которые требовали от них большого мужества и немалых жертв. Но они решили сделать все, чтобы в остаток дней не разлучаться никогда. Они испытывали прилив сил и желаний, которые долгие годы таились, под тяжестью их неудачной судьбы.

В тридцать девятую ночь была зарезана скотина. На трапезу собралась вся округа. Приехали сыновья, жена Гойтемира, близкая и дальняя родня. Не было только Зору - ей еще не полагалось показываться на людях. А тем более, что со времени свадьбы, которая совпала с гибелью свекра, она никак не могла оправиться. Все видели, как она извелась. Но никто не знал, что настоящей причиной этому была уверенность в том, что смерть Гойтемира не случайность. В разговоре с девушкой на свадьбе Калой дал понять Зору, что будет ждать ее побега всю ночь. Значит, в ущелье он проезжал на следующий день и должен был встретить Гвйтемира перед его смертью.

На сорок первый день посторонние разъехались, а Хасан-хаджи, мулла из соседнего Цоринского ущелья и мулла, приехавший со старшими сыновьями из Назрани, по поручению многочисленных домочадцев Гойтемира собрались в его кунацкой для дележа имущества.

Первый день муллы составляли длинный список всего, что принадлежало Гойтемиру. Со слов сыновей и жен были записаны его земли, дома на плоскости, лавка, земельные участки в горах, скотина, лошади и овцы.

Замок и башню не записывали. Они принадлежали всему роду и тому, кто в них жил.

Так как все сыновья обязались говорить только правду, скрыть им друг от друга почти ничего не удалось. Старший сын, что стоял в лавке, утаил выручку последнего месяца, сказав, что отец забрал ее на свадьбу братьев. Андарко не записал оплаченные поставщикам товары. Чаборз «забыл» про одну из отар, которую круглый год отец содержал на вершине Цей-Лома.

При перечислении скота старшая жена Гойтемира многозначительно переглянулась с сыновьями. Это означало, что они не верят Чабор-зу. Муллы ждали, как к этому отнесется Чаборз. Но вместо него заговорила мать.

- Я думаю, улыбаться не стоит, - скромно потупясь, сказала Наси. - Я же не улыбаюсь, когда говорят, что он забрал выручку... Или что у него нигде нет закупленных для лавки товаров! Раз это говорят сыновья моего мужа, братья моего сына, я верю... Я даже не говорю о том, что он сам мне говорил о своих делах и где брал деньги для свадеб... Его же нет, чтоб подтвердить это... — Она скромно смахнула слезу, потому что женам плакать не полагалось. - А Чаборз может подтвердить все сказанное клятвой... - добавила она.

Натянув на ладони длинные рукава платья, чтобы не осквернить Коран прикосновением голых рук, она взяла его с полки и положила перед муллами.

Все это было сказано и сделано с такой простотой, с таким скорбным выражением лица и искренностью, что оба старших брата решительно запротестовали против присяги Чаборза, гневно прикрикнув на свою мать.

Теперь ничего больше не оставалось, как только приступить к дележу.

Но в это время заговорил Хасан-хаджи.

- По закону шариата, - сказал он, ни на кого не глядя, — каждый, кто участвует в дележе имущества того, который уже не может говорить за себя, должен быть искренним и правдивым перед людьми и перед всемогущим Аллахом! Так ли это?

- Совершенно верно! - согласились муллы.

- Тогда я должен сказать следующее. Это было несколько лет тому назад. Гойтемир тяжело болел. Но Аллаху было угодно, чтоб болезнь оставила его. В то время он вызвал меня, вызвал двух стариков и попросил написать ему завещание... Было такое? - обратился он к Наси.

Та молча кивнула головой. Сыновья и старшая жена Гойтемира заволновались.

- По закону шариата, если умерший оставил завещание, оно избавляет нас от многих хлопот и нам придется считаться с волей его. Так ли я говорю? - снова обратился Хасан-хаджи к муллам, и те снова подтвердили его слова.

- Раз это так, я хотел бы знать: где эта бумага? Не уничтожил ли он ее? И почему Наси о ней не говорит? Я ждал этого... Но раз ты, Наси, молчишь, я обязан напомнить об этом перед людьми... Иначе мне нельзя. Вы привлекли меня к этому делу, и я должен быть правдив и честен перед людьми и Богом...

Наси казалась смущенной и растерянной. Она молчала. Старшая жена и сыновья поедали ее глазами. Видя ее смущение, Чаборз покраснел.

- Отвечай! Что ты молчишь? - строго сказал он матери, потому что сообщение о завещании отца и для него оказалось неожиданностью.

Теперь, после слов Хасана-хаджи, все сомнения должна была разрешить его мать. А ей почему-то явно стало не по себе. Чаборз не знал, что подумать. Но он знал одно: если она уйдет от ответа, это вызовет подозрение сводных братьев и их матери. А тогда от пересудов и позора ему никуда не уйти.

Наконец Наси заговорила.

- Я не знаю, почему я не вспомнила об этом раньше... - сказала она и запнулась.

Соперница впилась в нее глазами.

- Была такая бумага... Но где она, я не помню... Это же было три или четыре года тому назад. И зачем она вам?..

- Наси! — обратился к ней назрановский мулла. - Ты должна найти это завещание. Где оно было?

- Не помню... - со слезами на глазах ответила Наси, пожимая плечами.

- Я хорошо помню, - сказал Хасан-хаджи, - что по желанию Гойтемира бумагу я тогда передал тебе, чтоб ты спрятала. Не взял ли он ее обратно?

- Нет... Кажется, не брал... Не помню... - снова беспомощно пожала плечами Наси.

И тогда старшая жена Гойтемира вышла из себя:

- Да что ты, ребенок, что ли? Или это тебе дали спрятать кукурузную рубашку для закрутки цигарок!

- Да, действительно! - поддержал ее старший сын, бросив на Наси злобный взгляд.

Они были уверены в том, что Наси или утаивает завещание, или уничтожила его только потому, что оно было ей невыгодно. И уж, конечно, не верили, что она действительно не знала, где оно.

- Мать, - сказал Чаборз. - Ищи бумагу отца. Переверни весь дом, но найди ее!

Наси растерянно посмотрела на него и молча принялась искать завещание. Она начала с комнаты, в которой они находились. Искала молча, изредка вытирая слезы и тяжело вздыхая. Когда в этой комнате было перевернуто все, перебрана каждая вещица, переложена каждая тряпочка в сундуке, Наси перешла в общую комнату. Старшая жена и Чаборз отправились за ней, а два старших брата остались с муллами.

- А если она не найдет?.. - спросил их через некоторое время Андарко.

- Тогда приведем ее к присяге в том, что она не уничтожила завещание и действительно не знает, где оно находится. А затем поделим ваше добро так, как велит закон, - ответил ему назрановский мулла и посмотрел на своих друзей.

- Я думаю, что Наси не зря «забыла», где оно... - сказал цоринский мулла и многозначительно посмотрел на Хасана-хаджи.

- Я кое-что помню из этого завещания, - ответил тот. - Но если оно не будет найдено, мне ничего другого не остается, как забыть о нем до судного дня... Я связан присягой... - А там, - он указал на небо, -все несправедливое и справедливое будет оценено Всевышним!

- Амин! - подтвердил цоринец.

Наси, Чаборз и жена Гойтемира вернулись ни с чем. Старшая жена села по приглашению назрановца. Наси и Чаборз остались стоять.

- Память отбило... Конечно, если б я думала о том, что оно понадобится... - Голос у Наси дрожал. - И для чего вам обязательно это завещание, если эти люди могут все поделить по-божески и, конечно, никого не обидят!.. — сказала она. — Я доверяю им!

- Ты хочешь сказать, что мы не доверяем! - возмутилась старшая жена Гойтемира и презрительно поджала губы, которые сразу провалились у нее под носом.

- Если тебе безразличны слова нашего отца, то для нас они закон! Наш долг - выполнить его волю, - сказал почтительно, но строго старший сын Гойтемира, который один из всех братьев сидел с муллами, заняв в доме место своего отца.

- Если бы мы услышали завещание Гойтемира, мы бы знали, что он говорит! Мы бы знали, как он велит жить нам! А ты о дележе! - воскликнул Андарко. - Разве только в этом дело?!

Братья говорили красиво. Но все в этой комнате понимали, что главное для них в этом завещании именно то, что отец написал о своем состоянии. Может быть, там было написано, о чем они и не знали, о каких-нибудь тайных богатствах. В детстве они слышали, что их предок был захоронен в золотом гробу на медной подушке! А может быть, отец, как старший в роду, знал, где гроб?.. А эта женщина хочет лишить их всего... С каждым мгновением неприязнь к младшей жене отца разгоралась в его сыновьях.

- Что же делать? - обратился к муллам старший сын. Он был очень похож на Гойтемира: и голосом, и склоненной головой.

- Ничего. Надо подождать. Может, она вспомнит. А если нет, придется тебе, Наси, дать присягу, что ты не знаешь, где завещание и что было в нем... — мирно пояснил назрановец.

- Мне, несчастной, только этого и не хватало! Не буду я присягать! Это грех! Я никогда не касалась Священной Книги! - воскликнула Наси, отступая назад.

- Я присягну за нее! - злобно сказал Чаборз, оскорбленный недоверием к матери.

- Не торопитесь! Не горячитесь! - снова вступил в разговор назрановский мулла. - Надо же как-то решить дело. А по шариату это только так, как мы говорим. И для Наси в этом нет ничего дурного!

- Притом никто, кроме нас, об этом не узнает, - поддержал его цоринец.

- Я не знаю, что там было написано. Может быть, в этой бумаге были золотые горы. Но если вы избавите меня от присяги, я готова отказаться от своей доли добра... - сказала Наси, волнуясь.

- Мне тоже ничего не надо! - поддержал мать Чаборз. — Только не позорьте мать! Если вы считаете, что отец мог завещать вам больше, так не мог же он завещать больше того, что у нас есть! Берите и так все -и ее и мое! Я не позволю ей присягать!

- Замолчи! - крикнул на Чаборза старший брат. - Много берешь на себя! Твоя мать - это прежде всего жена нашего отца! Если б ты даже пожелал, я не допущу такого, что может ее позорить! Понял? И наперед знай: я не потерплю беспорядка в доме... Наси, это чистые люди, -он посмотрел на мулл. - Надо подчиниться их решению.

- Мой Аллах! - воскликнула Наси. - Ты один знаешь, как мне это тяжело! И если бы ты меня избавил от этой нужды, я б осталась нищей, отдала б тебе в жертву все, что имею...

- Соверши омовение, как перед намазом! - сказал ей Хасан-хаджи, когда она решилась подойти к столу.

Наси, опустив голову, вышла.

Чаборза лихорадило от бессильной злобы.

- Оказывается, смерть - это еще не самое печальное, - сказал он сквозь зубы.

Старший брат снова уничтожающе посмотрел на него.

- Не говори так, - обратился к Чаборзу Хасан-хаджи. - Не ропщи на судьбу, на законы, ниспосланные нам свыше... Все, что происходит, — все от Аллаха! Его воля определить сроки наши. Наша воля жить по его законам! Молод ты еще, молод...

Вошла Наси. Черный платок закрывал лицо. Плечи ее опустились. Она остановилась у порога. Муллы пошептались, и назрановский мулла обратился к ней:

- Подойди сюда...

Наси медленно подошла к столу. Соперница и все три брата теперь забыли о своих помыслах и с затаенным дыханием следили за каждым словом муллы, за каждым движением Наси.

- Положи руку на Коран...

Дрожащая рука Наси легла на желтую страницу...

- Повторяй за мной: я клянусь этим божьим Кораном...

- Я клянусь этим божьим Кораном... - сказала Наси.

-...Что я не знаю, где завещание Гойтемира и что в нем было написано... - произнес мулла.

-...Что я... - Наси запнулась. -...Что я... Вспомнила! Вспомнила!.. - закричала она радостно, отдергивая от Корана руку и показывая на него. - Там! Там оно! Ищите...

Жена Гойтемира, муллы вскочили. Все три брата уставились на Наси как на сумасшедшую.

- Да что вы смотрите! Там оно! Конечно, там! Он, как поправился, взял у меня бумагу и заложил ее туда... Я хорошо помню... И если он сам не убрал ее, она там. Я ж никогда не прикасалась к Корану.

Назрановский мулла взял в руки Коран и стал перелистывать его.

- Не в середине. А за той бумагой, в которую он завернут... Мулла отвернул потрепанную обертку, и из-под нее на пол выскользнул серый лист бумаги. Чаборз подхватил его и передал мулле.

- Оно? - спросил назрановский мулла у Хасана-хаджи.

Тот посмотрел. Молча прочитал первую строку и, возвращая завещание, утвердительно кивнул головой.

- Читай! - сказал цоринец.

Все семейство Гойтемира сгрудилось вокруг назрановского муллы, державшего в руках бумагу, в которой сейчас для них был сосредоточен весь мир.

Гойтемир писал, чтоб сыновья после него жили в мире и согласии. Чтоб никогда не забрасывали родовой замок и умножали славу предков. Чтоб были верными вере. Гойтемир писал, что тайного богатства у него нет. А то, которое есть, он завещает родным: дома - тем, кто в них живет, лавку и товары - двум старшим сыновьям. Хозяйство в горах -половину Чаборзу, а половину продать. И пусть Наси отвезет вырученные деньги в Мекку и раздаст бедным, чтобы они помолились у могилы пророка за его душу. «Записал мою волю Хасан-мулла из Эги аула. Свидетелями перед людьми и перед Богом были Чонкар-хаджи и Юсуп из Гойтемир-Юрта».

В комнате воцарилась тишина.

- Ну что ж, - сказала Наси, первой выходя из оцепенения. - Хоть я и не получаю ничего, я довольна своей долей. Мне хоть не надо теперь присягать перед вами! Бог-Аллах и он из своей могилы защитили меня от гнусных подозрений. Во имя этого я исполню его волю. А в куске хлеба сын мне не откажет!..

Муллы для порядка решили опросить свидетелей. Но Чонкар-хаджи умер еще в прошлом году. А Юсуп болел. Явившись к нему, муллы застали его в тяжелом состоянии. Он лежал в темной сакле, на грязной дерюге. Дар речи давно оставил его. И на вопрос Хасана-хаджи, помнит ли он о завещании Гойтемира и подтверждает ли его, Юсуп замычал, замотал головой так, что это можно было принять за подтверждение слов Хасана-Хаджи. Пожелав ему излечения, муллы постарались скорее выйти на воздух из смрада, который здесь стоял от грязного человеческого тела и козьего стада, дремавшего в углу.

Наутро муллы и старшие братья с матерью покинули двор Гойтемира.

До вечера Чаборз и Наси с помощью Хасана-хаджи подсчитывали ценности всего хозяйства, которое было в горах. На этот раз не была забыта и отара с Цей-Лома. А для честности перед Богом были учтены и неубранные хлеба с полей и сенокосы и все поделено пополам между сыном и отцом, во имя которого следовало превратить в деньги и раздать его долю.

Чаборз предложил матери поехать в Мекку вместо нее. Но она решительно отказалась. Это была последняя воля мужа, и, если она ее не исполнит, ей этого не простят. Да и дом бросать и Зору с первых дней нельзя. А главное, в таком пути всякое может случиться... И она не даст сыну рисковать молодой жизнью.

После этих доводов Чаборз не стал настаивать и, пообещав вернуться на уборку через пару дней с женой, уехал.

Было видно, что ему самому не очень хотелось надолго разлучаться с Зору, и предложение его было скорее знаком приличия.

В этот вечер Хасан долго сидел при открытых окнах и, превосходя самого себя, так пел стихи из Корана, что многие соседки Наси, хоть и не понимали, о чем он поет, потому что это был арабский язык, взволнованные красотой и задушевностью его грудного голоса, плакали от умиления.

Было за полночь, когда в окнах гойтемировской башни погас свет. В кунацкой открылся в полу люк, и Наси, юркнув под одеяло Хасана, затряслась от смеха.

- Как я не умерла со вчерашнего дня? Глядя на них, у меня кишки заболели! Ну и придумал же ты! - Она обвила вокруг шеи возлюбленного руки и горячо прижала его к себе.

- Не зря же я думал сорок дней, как помочь делу! — ответил Хасан, ласково погладив ее.

- Слушай, а ведь все это грех! - воскликнула Наси, поднимаясь на локти.

- Конечно, - ответил Хасан-хаджи. - Безгрешны только младенцы. Но мы с тобой не во всем виноваты. С самого начала было не так... Все не лучше нас. А мы будем молиться всю жизнь... Одним здесь, на земле, рай и там... Другим и здесь ничего и там гореть, так, что ли? Нет, я сорок один день уже чувствую себя в раю! За это я воздаю хвалу Всевышнему. Это его милость! И с этой милостью отныне я не расстанусь до самой смерти!

И Хасан с пылкостью юноши предался своей, теперь уже безмятежной любви.

Только Наси знала, как беспредельны были силы этого аскета...

Когда наутро Хасан-хаджи покидал осиротевший двор друга, он, как всегда, был полон глубокомысленной задумчивости и печали.

Провожать его вместе с Наси вышли все соседи. Они благодарили его за труд, которого он не пожалел, чтобы помочь Гойтемиру на том свете, за его служение Аллаху.

- В этом наша обязанность! - ответил им растроганный Хасан-хаджи. — Спасибо вам за добрые слова! Все мы ничтожны и гости на этой земле: И мысли о вечной, потусторонней жизни никогда не должны покидать мусульманина! Тогда пути наши будут легкими и справедливыми!..

Он уехал, напутствуемый добрыми пожеланиями людей, которые были готовы почитать его за святого.

Убрали хлеба. Управились с косовицей. Чаборз и Наси продали половину скота и овец, половину урожая. Собралась огромная сумма, о которой они даже говорить боялись!

К этому времени Хасан-хаджи, как он рассказал, нашел группу паломников в Дагестане, которые охотно готовы были принять Наси, лишь бы он согласился возглавить их.

И так как неудобно было женщину-ингушку отправлять одну с чужими мужчинами, Хасан-хаджи решил еще раз совершить хаджж.

Чаборз был глубоко тронут поступком Хасана-хаджи и взял на себя расходы на его дорогу туда и обратно.

Дали ему деньги и другие братья.

Все складывалось хорошо. Был назначен день отъезда. Хасан-хаджи отвез свою сестру к дальним родственникам. Но когда наступило время расставаться, Наси не выдержала, ослабела. Прощаясь с Чаборзом, она рыдала. Ее долго не могли успокоить. Даже предлагали отложить поездку до следующего года. Но она не согласилась.

Чаборза потрясли слезы матери. Он никогда не видел ее в таком горе. Он отвел Хасана-хаджи в сторону и сказал:

— Я чувствую, что ей что-то подсказывает душа... Может, ты уговоришь ее?..

На это Хасан-хаджи, тоже грустный и печальный, ответил:

- Чаборз! Как ты мне дорог, ты никогда не узнаешь! Это судьба, и чего бы я не сделал ради тебя! Но, выйдя в дорогу, мы уже не можем повернуть назад. Это ее первое и, может быть, самое тяжелое испытание в жизни... Ты ведь частица ее сердца... Да, бывает так, что душа говорит с человеком своим языком. Предупреждает. И все-таки мы должны идти... Одно тебе скажу: я ухожу с этой женщиной для того, чтобы сопровождать ее и никому в мире не дать в обиду!.. И если ей суждено плохое, то и меня никто из вас не увидит. Я разделю с нею ее судьбу... — Он дважды обнял Чаборза и, опустив голову, оставил сына, унося свою тайну навсегда.

Они ушли. И жизнь в горах, потревоженная их отъездом, улеглась, успокоилась, как зеркало родника. Упадет в него камень, круги разойдутся, сойдутся - и снова в его глади отражается чистое небо.

Перед самым снегом в горы приехал помощник пристава и назначил старшиной, как он сказал, «на время» Чаборза. Он пояснил, что Чаборз вырос при Гойтемире, знает людей и должен справиться с этой работой. Главное, чтобы никто не нарушал законов, не рубил государственный лес, не принимал участия в грабительских вылазках на Военно-Грузинской дороге.

Народ спокойно выслушал его. Горцам не было безразлично, кого назначат старшиной. Но так как Чаборз наполовину обосновался и жил теперь на плоскости, он был для них более подходящим, чем другие. В то время, когда он будет уезжать, можно, не боясь, работать в лесу.

На сходе выступил и Чаборз. Говорить он еще не умел, краска заливала его лицо и шею. Но все-таки кое-что ему удалось сказать. Он напомнил о том, что его отец был одним из тех старшин, которые еще очень давно подавали царю бумагу с просьбой, чтоб царь принял ингушей под свое покровительство, и что он, Чаборз, тоже будет стараться служить царю правдой и не потерпит, если кто-нибудь позволит себе нарушать порядок жизни, установленный властью и Богом. И еще он обещал выучиться русскому языку. У отца было много друзей казаков, и Чаборз, имея дом на равнине, теперь будет часто видеть их и учиться разговаривать.

Приехавший с помощником пристава ингуш-переводчик перевел речь Чаборза. Начальник был очень доволен.

Съев барана, гости и Чаборз на второй день уехали. А горцы отправились в лес, который считался государственным, и с особым усердием принялись заготавливать топливо, тщательно пряча щепу и срубая деревья низко, под самый корень.

Зима эта показалась Калою бесконечной. Не было Пхарказов, не было Хасана-хаджи, который мог посоветовать, рассказать что-нибудь интересное, пусто было в душе, не стало никакой мечты.

Иной раз ему лезла в голову мысль — жениться на первой попавшейся, но проходили дни — и он отвергал это желание.

Те, которые не знают любви, только так и женятся. Но Калой не мог уже представить себе жизни с женщиной, которая была бы ему безразлична.

Он перебрал в уме всех невест в округе, и ни одна из них даже сколько-нибудь не была похожа на Зору. Он привык только ее лицо считать красивым, только ее голос приятным, глаза живыми, смех веселым. Только ее шутки остроумными...

Не было второй Зору. А другие были ему не нужны.

Иной раз в памяти вставала короткая встреча с Наси. Если бы он мог найти хотя бы такую душевную и нежную. Но не было и второй Наси. И жизнь Калою казалась пустой.

Порой заходил Иналук. И тогда мысли принимали другое направление. Иналук, как больной по солнцу, тосковал по весне, чтобы снова сходить «на дорогу» или «за Терек». Легкая добыча вскружила ему голову. Калой без особого желания поддерживал его. Он был труженик, и его думы о жизни всегда были думами о земле. В эту зиму они помогли ему найти новую мечту. Он знал, что земля, которой он с братом кормится, - доля Гарака. Когда женится Орци, Калой должен будет вернуть ему эту землю. И тогда он останется ни с чем. Как некогда Турс. И Калой решил снова покрыть землей обнаженные камни бывшей пашни отца. Он понимал, каким будет этот труд. Такое могли совершить только многие поколения людей. Но ведь кто-то из них начинал когда-то. И если не он, то, может быть, потомки его завершат этот труд. Другого выхода не было.

Правда, многие покидали горы, шли жить на плоскость. Но от этого в горах не становилось просторнее. Никто из них не бросал свою землю, и весной хозяева вновь появлялись, если не для того, чтобы пахать, то для того, чтоб сдать ее в аренду.

Прежде всего Калой решил соорудить на горе, выше будущей своей земли, три заслона из камней против паводка, углубить в овраге русло для сточной воды и только потом уже начинать носить землю.

И в первый же хороший день Калой приступил к работе. Жители аула знали, чего стоит этот труд, и с уважением относились к его намерению. Многие парни, видя, как братья с утра до ночи вдвоем складывали на горе валуны в невысокие водоотбойные заборы, поднимались к ним и помогали.

Покончив с заборами, Калой принялся за русло. А потом наступила главная работа. На быке и двух ослах братья начали возить землю к будущему полю. Брали ее в лесу, на другой стороне ущелья. Земля была под снегом. Калой расчищал его и мокрую землю бросал в корзину. Орци гнал караван на поле и, освободив плетенки, возвращался назад.

Через несколько дней ослы так привыкли к этой работе, что уже сами ходили в лес и возвращались к Орци для разгрузки. А бык неизменно следовал за ними. Уже весной, когда настало время возить навоз на поля, эгиаульцы всем селом вышли на помощь Калою. Десятки людей трудились с утра и до вечера и сделали за день столько же, сколько братья за всю зиму. Огромные кучи земли выросли на бывшем поле Турса. А когда кончился этот день, Калой угостил всех, кто работал.

Появилась гармонь. При ярком костре во дворе начались танцы. Это было первое веселье в Эги-ауле со времени свадьбы Зору.

И здесь, на людях, как поле по весне, немного оттаяло сердце Ка-лоя. Его давно никто не видел таким веселым.

Он снова был радушным хозяином, услужливым для старших и звонким заводилой у молодежи. Веселье продолжалось до петухов. А там все разошлись, чтобы после короткого отдыха еще задолго до солнца выйти на работу в первый весенний день.

На пахоту явился и новый старшина. Он, как и отец, сам не работал. Без него его земли вспахали и засеяли бедные родственники. За это он обещал им треть урожая. Правда, Гойтемир отдавал им землю исполу. Но Чаборз, сославшись на то, что после раздела имущества он обеднел, сократил их долю дохода. А так как землю взять было неоткуда, родственники согласились и на это.

К концу пахоты над аулами прошел страшный слух. К Чаборзу приехал чеченец, который видел в Дагестане человека, рассказавшего ему, что партия паломников, в которой были ингуш и ингушка, во время возвращения из Мекки попала в бурю и погибла в пучине моря.

Чеченец этот, во имя Аллаха, решил разыскать кого-нибудь из родственников погибших ингушей и передать им печальную историю.

Для Чаборза это был тяжелый удар. Вместе с ним горевали многие.

Люди любили Наси за веселый нрав и мужскую сообразительность.

А Хасан-хаджи был уважаем за ученость и бескорыстное благочестие. Ведь никто не мог даже предполагать, во имя чего, кроме веры и долга, он поселился в горах и жил здесь чуть ли не отшельником!

Чаборз поехал в Чечню, в Дагестан. Про мать и Хасана-хаджи он больше не узнал ничего. Но о том, что какие-то люди, ездившие для совершения хаджжа, потонули в море, говорили все.

И тогда, вернувшись домой, Чаборз объявил о поминках матери и у дороги из Гойтемир-Юрта поставил ей каменный обелиск. А эгиаульцы сложились и рядом с ним поставили памятник погибшему на чужбине Хасану-хаджи.

Только много лет спустя как-то еще раз в горах пронесся слух, что на базаре в Баку видели человека, как две капли воды похожего на эги-аульского муллу. С ним была женщина в черной чадре. Но когда опознавший обратился к Хасану-хаджи, тот ничего не ответил, ушел и исчез в толпе.

Кто был свидетелем этого? Как возник этот слух? Узнать не удалось. А у дороги стояли печальные обелиски, напоминавшие о трагической судьбе погибших...

Дата добавления: 2015-10-28