Глава четвертая. У старой башни 7 страница

- Я жду. Может быть, ты поздороваешься? И Калой едва слышно сказал:

- Счастлив твой приход...

Наси сделала вид, будто не заметила его смущения, и дружелюбно ответила:

- Со счастьем живи! Только хорошее этому дому! Да поселится радость под вашей кровлей!

После таких ласковых слов, произнесенных женщиной, Калой забыл, кто она, чья жена, чья мать. Перед ним была гостья, и врожденное чувство уважения к гостю вытеснило все остальные. Растерянность проходила. Он снова мог разговаривать, двигаться. Наси не знала, куда сесть. Калой предложил ей у очага треногое кресло, на котором в доме обычно сидели старшие или почетные гости.

Наси заколебалась.

- Я не могу сесть, когда стоит мужчина, - сказала она, — да еще такой мужчина! Я и так вон куда должна задирать голову, чтобы увидеть твое лицо! Садись и ты!..

- Нет-нет! Садись! Ты гостья. Садись! - просил Калой, и Наси села, положив принесенный сверток на подоконник.

Калой кинулся зажигать лампу. Но Наси остановила его.

- Не надо, - сказала она, - если можно, посидим так. У меня от света лампы болят глаза.

Калой сейчас же согласился с ней. Он схватил котел и повесил его над очагом.

- Tы, прости, еды особой, женской, у меня в доме давно нет... Мне сегодня попались куропатки. На первый случай - мы разогреем... А тем временем... — Он двинулся к выходу.

Но Наси вскочила, проворно подбежала к нему, загородила дорогу и стала просить, чтобы он не резал барана.

- Да что ты, - пытался выйти Калой, - я не таким гостям, как ты, оказывал уважение!

- Ради Аллаха! Я же долго не буду! - просила Наси. — Клянусь, я считаю, что ты уже зарезал его в честь меня! Только не делай этого! Мне некогда. Мне надо поговорить с тобой, ты не уходи.

Калой нехотя уступил ей. Наси села. А он поставил перед нею низкий столик, соль, воду, ячменные лепешки, миски. Помешал в котле.

Наси следила за всем, что он делал, с каким-то особым выражением лица. Не то это было удивление, не то плохо скрываемый восторг. Случайно он поймал на себе ее взгляд и снова смутился.

- Когда заходят мужчины, я все умею делать. Но при женщинах эти домашние дела как-то плохо получаются... Ты уж не обессудь...

Наси встала.

- Раз уж ты хочешь, чтобы мы поужинали, разреши мне быть здесь женщиной. Я не могу допустить, чтоб ты при мне занимался этим. Садись. Я буду хозяйкой.

Калой послушно сел и с удовольствием стал наблюдать, как Наси ловко хлопотала в его доме.

Вечер, полумрак, тепло, тишина, соседство молодого человека-богатыря, с которым во всей башне она находилась одна, волновали ее. Она преобразилась, помолодела. Движения ее были плавные, красивые.

За всю жизнь она в первый раз хоть на какой-то миг была в роли жены в доме молодого мужчины. Она ходила по комнате, хлопотала у очага, готовила для него и сама казалась себе совсем юной. А ведь ее юность прошла со стариком, в вечной зависти к своим подругам. Когда они рассказывали о мужьях, она молчала и краснела от их сочувствия. Она никогда не могла пошалить с мужем. При нем все ее желания увядали. Она научилась покоряться и лгать. Лгать в чувствах, в любви... Юного друга у нее не было никогда, потому что даже Хасана узнала она, когда он был уже мужчиной.

Она хорошо понимала, что ее присутствие в доме одинокого человека могло быть истолковано очень плохо. Но многолетняя привычка повелевать такими мужчинами, как Гойтемир, Хасан, многочисленные родственники мужа, взрослые сыновья его и, наконец, собственный сын, пришла со зрелостью и позволяла ей чувствовать полную свободу и уверенность в том, что ей всегда удастся благовидным предлогом оправдать любой свой поступок.

Она разогрела на углях холодные лепешки, приготовила рассол из сметаны и выложила на стол из своего свертка чапилгаш с творогом и мясо. Из котла поднимался пар. Наси подала на блюде дымящуюся птицу, плеснула в огонь половник жира для предков и, произнеся молитву, предложила Калою начать ужин.

- Да что ты! Я один не буду! На что бы это походило?! - воскликнул он.

Гостья села. Видя, как она наклоняется, чтоб не запачкать платья, он извинился за то, что у него нет еще «русского стола» и так неудобно.

- Я ингушка, - просто ответила она. - И наши отцы и деды не ели на высоких столах!

Они сидели так, что ее лицо было в тени, а на Калоя падал свет, и Наси свободно могла разглядывать его. Она никогда не видела его так близко. Черты лица у него были крупные, нос прямой, с легкой горбинкой, глаза глубокие. Он почти не смотрел на нее. Но она дождалась его взгляда и отметила, что глаза у него серые, с синеватым отливом. А может, это отсвет от ее платка?.. Темная борода и усы... все волновало ее.

Наси прищурилась, обдумывая что-то, и негромко заговорила, вкладывая в свой голос всю мягкость, на которую была способна.

Для себя она решила, что если этот вечер не станет единственным вечером ее юности, то больше такого у нее не будет никогда...

— Много живи, Калой! Вижу я, какой ты добрый, и поговорю с тобой, как с близким человеком. Не ищи в моих словах ни мудрости, ни хитрости, ни двуличия. Ты увидишь, я буду говорить о больших, но простых наших горских делах. Я, конечно, старше тебя, но ты забудь об этом... Я хочу говорить с тобой, как с равным. С умом мужчины, даже если он моложе, женский ум не может сравниться. Но я надеюсь, опыт жизни поможет мне. Можно?

— Я слушаю тебя, - с готовностью ответил Калой.

— Конечно, о таких вещах обычно речь ведут не женщины, — сказала Наси. — Но даже хороший разговор мужчин иногда кончается плохо... А я хочу, чтоб мы расстались лучше, чем встретились.

Калой не мог даже представить себе, о чем она собирается говорить. Все это было совсем необычно и настораживало его. Она улыбнулась и продолжала:

— Я шла к тебе в дом и думала: предложишь ты хлеб-соль, — значит, мир. Не примешь меня - буду просить... Но ты оказался настоящим хозяином, мужчиной! Я ем твой хлеб-соль. Ты принял то, что я захватила с собой... Ведь я знала, что у тебя пока нет женщины... — Она заметила, как при этих словах мрачная тень скользнула по его лицу. Но это ее не смутило. — Я была рада этому. Я надеялась, что мне хоть на один вечер достанутся женские заботы в этом доме... Не откажи мне еще в одном. Наши отцы и деды все хорошие дела совершали за едой с выпивкой. Для того чтоб наша беседа шла хорошо, я хотела б, чтобы мы немного выпили... Ты извини... Ведь я у себя принимаю очень разных людей. И ингушей, и грузин, и русских... Многие пьют. Приходится угощать, ну и они другой раз просят хозяйку выпить с ними... Вот я и научилась, — она рассмеялась, — и готовить карак и немного обращаться с ним...

Калой с нескрываемым удивлением слушал ее и с простодушием ребенка признался, что у него в доме нет ничего, кроме воды... Наси рассмеялась своим подкупающим смехом.

— А ты думаешь, я не знала этого? Да если бы когда-нибудь, даже случайно, моего уха коснулась молва, что ты пьешь, я б ни за что на свете не переступила твоего порога! Я давно знаю чистоту этого дома и уважаю, ее. Но я думала, что, если состоится встреча, ты мне, гостье, позволишь... - С этими словами она развернула бурдючок и нацедила в чашки Калою и себе карак.

Калой растерялся. На лице его появилось выражение полной беспомощности и даже страха.

— Да я не умею... - смущенно пробормотал он — Уж ты как-нибудь сама...

— Полноте, где это видано, чтоб женщине предлагали пить одной?..

Это на тебя не похоже! Да и сколько мы будем пить? Раз уж ты пригласил меня к столу и разрешил быть сегодня хозяйкой - держись этого до конца! Я скоро уйду... А ты, если не пил, то очень хорошо. И дальше никогда не пей. Но по разу в жизни все надо изведать, чтобы знать цену всему... Прежде чем мы продолжим наш ужин и оскверним себя этим напитком, хотя деды наши пили его вместо чая, я хочу сказать о другом.

Улыбка исчезла с губ Наси. Она слегка отвернулась, но настолько, чтобы не терять из виду лица Калоя, и продолжала:

- С давних пор между родом Эги и родом моего мужа была вражда. Потом они примирились, но неприязнь осталась. Я не хочу говорить о том, кто виноват, кто прав. Это не моего ума дело. Я, правда, считаю, что во вражде всегда обе стороны бывают слепы и несправедливы друг к другу. Но и об этом я не хочу говорить. Я хочу сказать, что из-за этой неприязни я, которая не сделала вам никакого вреда и не видела вреда от Эги, до сих пор не могла прийти в этот дом и попросту, по-человечески выразить тебе глубокое соболезнование по поводу горя, которое чересчур часто и так жестоко посещало тебя. Да сжалится Аллах над теми, которые умерли! Да простит он все их грехи земные! Да будет его воля на то, чтоб рай стал их вечным уделом! — Она заплакала и тихо и горько. - Души их здесь, рядом с нами. Я молю их простить меня и мою семью за все, в чем мы перед ними виноваты!

Смятение охватило Калоя. Наси напомнила ему о том, что постигло его родителей из-за ее родни, о той пропасти, которая была между ними, и в то же время ее мольба была так чистосердечна, а слезы так искренни, что он не находил в себе чувства вражды.

Ему было странно. Чем больше, чем смелее он смотрел на эту женщину, чем внимательнее слушал ее, тем больше он переставал ощущать разницу в годах, тем менее далекой, насмешливой и уже совсем не наглой казалась она ему. «Видно, я не умел понимать шуток! - думал он, вспоминая праздник посвящения. - Она совсем простая...»

- Ну что ж, спасибо тебе за добрые пожелания. Ты знаешь: объявленной вражды между нами нет. И вообще ведь кровная месть у нас не касается женщин. И у меня нет к тебе никакой неприязни. Ты совсем не их рода, хотя и родила им мужчину... - От этой мысли он снова помрачнел.

От Наси не ускользнуло и это.

- Давай выпьем, - просто, по-родственному сказала она и подняла свою чашку.

Калою ничего не оставалось, как взяться за свою.

- Я хочу в знак дружбы, как делают это мужчины, коснуться твоего сосуда. - Она осторожно приблизила свою чашу к его, коснулась ее и стала ждать, чтобы он, мужчина, выпил первым.

Калой заколебался, но потом, как давно в детстве, когда летел с горы через овраг, сказав себе «Будь что будет», отвернулся и приблизил чашу к губам.

Наси следила за ним. И, незаметно слив свой карак в золу, допила оставшийся в чашке глоток.

Некоторое время они ели молча. Но по тому, с какой жадностью Калой стал поедать куски мяса, принесенного ею, она поняла: карак «нашел свое место». Сделав вид, что хмель слегка опьянил и ее, она снова заговорила, но более медленно и серьезно:

- Юноша! В этих горах и за их пределами - в Кабарде, в Осетии, в Грузии - не найдется такой девушки или даже... замужней женщины, которая не посчитала б для себя за счастье быть твоей женой... Это я говорю тебе...

Она посмотрела на Калоя, и он снова опустил глаза. От хмеля щеки его горели.

- Такого, как ты, не в каждой башне встретишь! Это одно. Но другое - не всякая красавица может прийтись по сердцу. И тогда тебе мало пользы от тех, которые, рады были бы войти сюда хозяйкой! Так я говорю? - Калой кивнул. - И вот мне стало известно, что именно ту, которую ты наметил себе, мы сосватали...

Речь шла об очень важном. Калой старался не поддаваться опьянению. Но Наси видела: голова его уже затуманилась.

- Правда, наши не виноваты. Ты ничего не сделал для того, чтобы люди узнали об этом. И девушка смолчала. Но ты, конечно, поймешь, почему я об этом говорю теперь, когда, кажется, говорить уже не о чем. Я говорю потому, что такое сватовство не уменьшает, а увеличивает между нами вражду. А я не хочу этого. И вот я, женщина, пришла к тебе, чтобы сказать такое слово, которое сказать нелегко, а выполнить еще труднее. Но я беру все на себя!

Она встала, протянула Калою руку. Он осторожно взял ее, сам не зная для чего.

- Если ты не можешь совладать с собой, если ты хоть на величину комариного жала усилишь свое недружелюбие к нам из-за этой помолвки, я не хочу Зору в свой дом! Я откажусь от нее... Но если ты обещаешь не углублять между нами вражды из-за женщины, я не стану позорить своих и мы заберем ее... Поверь - никто этого не узнает! Я сдержу слово, или меня не будет видеть солнце! А с мертвого — спроса нет... — Она выжидающе смотрела на него снизу вверх, и губы ее застыли в немом вопросе.

У Калоя кружилась голова. Он страдал от того, что медленно соображает. Но руку ее не отпускал.

«Значит, она предлагает расстроить сватовство... Никто не узнает из-за чего... Но ведь никто не остановит сплетников... Зору будет считаться брошенной Чаборзом... А за что? Скажут: за бесчестие!»

- Ты особенная женщина! - сказал Калой и встряхнул руку Наси. - Но если ты женщина с таким крепким словом, то я - мужчина, который должен иметь слово еще крепче! Из-за моей соседки... я обещаю ни на иголку не ухудшить и не улучшить наших отношений! Будь спокойна. А вот из-за тебя мог бы... Потому что... Потому что... Ну, я лучше ничего не скажу... Я, кажется, опьянел. Но ты - небывало мужественный человек! Жаль, что она не ты... Все было бы иначе! Нас гойтемировские через сто лет не нашли бы!

Поняв, что начинает говорить лишнее, Калой замолчал, нехотя отпустил руку Наси и сел.

— Садись, — сказал он ей более властно, чем положено говорить с женщиной.

Но она не обиделась, села.

— Калой, тебе спасибо. Ты отнесся ко мне с таким уважением, на которое я никогда не надеялась... Я шла с тревогой, ухожу — успокоенная. Ты купил мое сердце! Если захочешь, поезжай в дом моих родителей. Может быть, ты увидишь там девушку, которая заставит тебя подумать. Я буду во всем твоя помощница. А теперь мне пора...

Она перехватила взгляд, брошенный им на бурдючок, и сказала, что оставляет его здесь. Но Калой воспротивился.

— Ты не хотела пить без меня, а я без тебя и в рот не возьму!

— Ну что ж, ты прав. Но только... Ладно... Чуть-чуть еще... Ради тебя... — И Наси налила Калою чашку и себе половину.

Он хотел запротестовать, но она ласково и настойчиво попросила:

— Ты уж сжалься надо мной! Или ты думаешь, что я действительно не женщина, а?..

Калой покачал головой.

— Мозги у тебя крепкие, мужские, — сказал он и, помрачнев, добавил — А ты сама... конечно, женщина! Небывалая!

— Самая обыкновенная, — с оттенком грусти ответила Наси, вздохнув. Калой все больше терял застенчивость.

— Наси! — сказал он повелительно. - Я говорить еще не научился. Но я видел людей. И знаю, что последний бокал пьют за хозяйку дома. А так как сегодня здесь ты хозяйка, я хочу выпить за тебя, как за гостью и как за хозяйку! Живи благополучно, живи счастливо!

Он залпом осушил чашку. И снова Наси успела отплеснуть на пол из своей.

— Спасибо, — сказала она. — Пусть в доме у тебя вечно будет благодать!

Она налила себе и Калою бульона. Когда бульон был выпит, Наси встала. Поднялся и Калой. На ногах он держался твердо, но глаза его были пьяны. Наси собралась уходить. Она сняла с головы платок, чтобы перевязать его, и вдруг схватилась за лоб. Калой невольно протянул руки. Она сделала неуверенный шаг, покачнулась и упала...

К счастью, она упала не на очаг, где кипел бульон, а прямо на руки Калоя.

Он, как ребенка, взял ее и понес к нарам. Когда он наклонился, чтобы опустить ее на медвежью шкуру, она со страхом прижалась к нему всем телом.

— Падаю... падаю... — прошептала она.

— Да нет! Это я кладу тебя на нары. Здесь некуда падать. Не бойся! — испуганно говорил он.

Как только Наси легла, ей стало лучше.

— Ради Аллаха, прости меня... Я сейчас отдохну — и все пройдет, — говорила она сквозь прерывистое дыхание. — Только запри двери, а то кто-нибудь войдет...

Калой запер дверь и вернулся.

— Ну что, лучше?

- Воздуха мало...

Он открыл окно. Наси лежала, смежив веки и закинув за голову руки. Волосы ее спадали до самого пола. Калой стоял над нею, не зная, что делать. Он видел, что она больна, и все же не мог не любоваться этой удивительно красивой, стройной женщиной. Руки его помнили нежность ее тела... Запах ее распущенных волос дурманил его...

В башне они были одни. Калой был пьян. И все же он еще владел собой и сдерживал охватившее его волнение.

Сквозь едва прикрытые веки Наси видела напряженное лицо, жадный взгляд.

- Воды... - попросила она.

Он подал ей ковш. Но ей трудно было поднять голову. Он догадался, помог. Наси отпила глоток, другой. Дыхание ее стало ровнее. Она попросила его посидеть рядом. Она боялась остаться одна. Калой сел на край нар и почувствовал теплоту ее бедра. Рука ее случайно легла на его руку. Он боялся пошевелиться. Кровь стучала в висках.

Эти переживания были для него полной неожиданностью.

Наси застонала.

- Душно... - сказала она и расстегнула серебряные крючки бешмета. Калой увидел ее шею и полную, белую грудь, которая тяжело вздымалась. Она шумно вздохнула и снова затихла.

Вот она открыла глаза. Он не мог различить в полутьме выражение ее взгляда, но легкая улыбка на лице говорила о том, что ей лучше. Это обрадовало его. Она положила его руку к себе на грудь...

- Послушай... как бьется... Успокоилось? Правда?.. Ты спас меня!

Калой никогда в жизни не был так близок к женщине. Его рука никогда не касалась женского тела, женской груди. Он терял власть над собой. И когда он сделал последнюю попытку, чтобы удержаться, попробовал убрать руку, она обняла его и привлекла к себе...

- Убей... убей, - услышал он шепот Наси и сжал ее в своих нечеловеческих объятиях...

Было уже очень поздно, когда Наси собралась уходить. Она была еще ласковее с ним, а он молчал или отвечал односложно, не в силах прийти в себя. Уже у дверей она обернулась.

- Разве Эги были когда-нибудь людьми, а? И вы еще смеете на кого-то обижаться! Да вы самые страшные грешники! Вас мало казнить! - она задорно смеялась. А потом, пригнув его к себе, зашептала в самое ухо: — Не там на празднике, когда ты издевался над лошадью, а только сейчас ты стал настоящим мужчиной! - Она прильнула к нему. Часто и гулко стучало в груди его сильное сердце.

Мир зеленый от зелени трав,

Золотой мир от золота солнца

Ты один озарил для меня.

Будь же вечно могуч, мой Калой!

Я желаю тебе быть мужчиной!.. —

пела Наси так тихо, что он едва услышал. Она припала к его губам... И он почувствовал, что она плачет.

Быстро справившись с этой слабостью, Наси притронулась платком к глазам и еще раз пристально посмотрела на Калоя.

- Не знаю почему, - сказала она, - но душа подсказывает мне, что я вижу тебя в последний раз...

Резко открыв дверь, она вышла. Калой последовал за ней. За воротами Наси увидела женскую фигуру у соседней башни.

- Погоди минуточку, - сказала она Калою и направилась к женщине. - Батази, это ты?

- Я, - ответил голос. Они сошлись.

- Господи, я хотела уже поднять своего, чтобы узнать, что у тебя там случилось! - тихо воскликнула Батази.

- А разве вы не знаете вашего соседа? Это же бык! Уговорить такого — так легче родить! Но все позади. Теперь — он телок на аркане. Можете спать, не запирая дверей! Клятву дал!

Батази обняла сваху.

- Так куда ты? Уже поздно. Пойдем ко мне, - предложила она.

- Что ты, что ты! Там Хасан-хаджи до утра не ляжет, если я не вернусь! - воскликнула Наси, и, распрощавшись, женщины разошлись в разные стороны.

Калой шел впереди, Наси следовала за ним. Ночь выдалась темная, тучи скрывали небо, но ветер утих. Когда до дома Хасана-хаджи осталось уже немного, Калой пропустил Наси вперед. Она остановилась.

Вышла неполная луна, и на какое-то время стало светло. Калой увидел бледное лицо Наси. Ее вечно смеющиеся глаза были полны печали. Большой печали. Она посмотрела на него и, опустив голову, по-девичьи отвернулась.

- С самой юности у меня не было ничего... - сказала она. - А что впереди? Я не знаю. Но я знаю, что у меня был этот вечер... Я без сожаления пойду за это на вечный огонь... - Помолчав, она продолжала: - Не думай обо мне плохо. Старше станешь - поймешь. Я не так плоха, как несчастна. Но теперь я этого больше не скажу никогда. Пусть самое короткое, но у меня тоже было счастье... с тобой... Как жаль, что люди не могут начинать жизнь сначала!.. - Она потянулась к нему, но сдержалась, бросила на него последний взгляд, в котором было все ее сердце, и, опустив голову, ушла.

Калой стоял как завороженный. Он все еще чувствовал нежность ее рук, слышал теплоту ее голоса, запах ее волос, шелест платья... Что это? Откуда, зачем пришла она, чтобы исчезнуть, как лунная тень?

Калой с болью чувствовал, что что-то потерял, потерял навсегда! Ее? Ее любовь? Свою чистоту, юность, правду? Он сделал несколько неуверенных шагов за ней... Остановился.

Кружилась голова. Кружилась от желания вернуть ее.

Он пришел домой, сел на шкуру медведя, которая так неожиданно стала первым ложем его любви, сцепил пальцы и, уставившись на огонь, просидел до утра.

Когда солнечный луч прорвался в комнату и обжег ему щеку, он очнулся, вздрогнул от мысли, что погас огонь отцов, подбежал к очагу и, откопав в похолодевшей золе последний уголек, выдул из него пламя.

Огонь разгорался. Пламя росло.

Вместе с утром силы жизни возвращались к измученному Калою.

Через три дня Эги-аул облетела весть: в полдень к Зору приехал жених.

Многие видели, как он в сопровождении двух друзей проезжал к башне Пхарказа.

Было замечено все: и гладкость их коней, серебро сбруй, и одежда всадников.

На всех троих были бешметы турецкого атласа. Такое пышное богатство не всякий здесь видел!

Близких родственников в ауле у Пхарказа не было. Они давно перебрались через хребет, на равнину, и обычно соседи помогали ему принимать гостей. Так было и на этот раз. Помощников сошлось - хоть отбавляй. Комнаты заполнили женщины. Собрались девушки, чтобы показать себя, пошутить с дружками, с женихом. Во дворе царило оживление, люди разводили огонь под огромным котлом, кололи дрова.

Через некоторое время один из гостей, поговорив во дворе с Пхар-казом, сел на коня и умчался в аул Гойтемира.

Калой видел из своего окна все это.

Не прошло и часа, как в Эги-ауле появилась новая группа всадников, человек в пятьдесят. Здесь были и убеленные сединой старцы, и мужчины средних лет, и молодежь.

Были с ними и три девушки - в нарядных черкесках. На их курхар-сах ярко поблескивали бронзовые солнца. Они ехали гуськом на белых лошадях в окружении юношей.

Тут были и богатые родственники Гойтемира, и те, что не могли украсить своего наряда бархатом, а коней серебром. Но все они были веселы и вооружены, словно собрались в набег.

Позади шло несколько лошадей под вьюками, шесть коров, бычок и четыре барана.

Эгиаульцы поняли: видимо, родичи жениха и невесты договорились приезд жениха и свадьбу отпраздновать сразу. Такое случалось, но редко, только когда была особая причина. Скоро стало известно - Чаборз увозит невесту на плоскость, где отец купил ему дом и землю.

Поезжане еще были на середине села, когда с этими вестями Орци прибежал домой. Калой лежал на нарах лицом к стене. Какие только мысли не терзали его в эти дни. Он боролся с ними как с тяжелым недугом.

И вот настал этот невозможный последний день, а в этом дне последний час, который он должен перетерпеть как мужчина. Весть, принесенная Орци, прозвенела у него в ушах, как удар колокола с горы, который он слышал в детстве, когда выносили из дома покойника на погребение.

Значит, сегодня Чаборз не только в гостях, но он становится хозяином Зору.

- Позови Иналука, Виты и других наших парней - всех, кого увидишь, - приказал он Орци и, когда тот скрылся за дверью, со стоном обрушил кулак на каменный столб, поддиравший крышу.

Казалось, вся башня вздрогнула от этого удара.

- О боги моих отцов, о Аллах! Что еще вы нашлете на меня, чтоб испытать мое мужество?! Ведь я только человек! Только!..

Страшные мысли терзали его: залезть на башню и бить оттуда на выбор Чаборза, Пхарказа, Батази, убить Зору и всех, кто за ней приехал! Да, он мог это сделать, с его верным глазом и его «казенкой»*. Прежде чем люди придут в себя, он мог навалить кучу трупов... Но тут же он хватался за свою воспаленную голову, и ему слышались плач и стенания обездоленных им сестер и матерей, проклятия народа, который изгнал бы его, как безумного, как дикого зверя.

О, если бы все они знали, как тяжело в этот день оставаться человеком! В этот день, когда нельзя даже умереть, потому что малодушие - самый страшный позор!

Вбежал Орци. Он не закрыл за собой дверь.

- Идут! Все идут! - крикнул радостно он.

Калой не мог понять, что радует его. Он знал, что Орци тяжело пережил это сватовство. Неужели он так увлечен свадебным весельем, что забыл, чего оно стоит брату? «Ребенок», — решил Калой. Он быстро оделся в новую одежду, которую еще никто не видел на нем. Вместе с подарком для Зору он приобрел ее в городе с помощью Виты, продав для этого почти весь свой скот и одолжив у молочного брата почти все его сбережения. Он хотел, чтобы на свадьбе Зору никто не мог пожалеть его как человека, которого бедность лишила любимой девушки.

Вот почему, когда Иналук, Виты и еще человек пять Эги прибежали, прихватив с собой оружие, от удивления они замерли в дверях. Перед ними стоял не Калой-бедняк, который вечно ходил в домотканых одеждах и огромной папахе, а юноша, одетый во все новое и красивое.

- Похоже, что ты нас позвал на свою свадьбу! - пошутил Иналук. Но шутка получилась неудачная. Никто не засмеялся.

- Я позвал вас, мои братья, чтоб достойно проводить нашу односельчанку, мою соседку... Орци, подай закусить!

Пока Орци ставил на стол копченый курдюк, овечий сыр, лепешки, Калой собрал посуду и, отдав младшему из родичей бурдючок Наси, попросил разлить карак. Кое-кто стал заранее отказываться, но Калой строго приказал:

- Для настроения, а не для глупостей... Там никто из нас не прикоснется к вину. А здесь мы выпьем за то, чтобы Аллах дал счастье Зору.

Друзья опустили бокалы и стали ждать, что скажет на это старший.

- Калой, - сказал Иналук, - последний раз предлагаю тебе: мы все, если надо, готовы умереть за тебя... За честь нашего рода! Мы с оружием. Мы в своем ауле, Эги поддержат нас... Мы, как волки в стадо овец, врежемся в гойтемировских и не дадим ее... Только скажи!..

- Иналук, об этом - все! Я сам виноват... Вовремя не сделал этого... А теперь... Народ никогда не простил бы нам такой резни. «Когда у тебя увели корову, запирать сарай на засов поздно!» Пейте!

- Ну что ж, да будет воля Аллаха! Раз так - мы должны показать все наше гостеприимство, потому что Пхарказ не имеет родни здесь и мы, соседи, обязаны поддержать его. Дай Аллах счастья дочери его!

Эги осушили бокалы.

- Прибери здесь. Может быть, гостей придется привести. А потом будь недалеко от меня, - сказал Калой брату.

Но в ответ он услышал такое, чего никогда не ожидал:

- В доме я все сделаю. Но во двор этого шелудивого пса я не пойду!

Дата добавления: 2015-10-28