Глава шестая. Перед рассветом 6 страница

Долго ее настойчивый и звонкий голос раздавался один. Потом ответил снегирь, запиликала синичка, пробудившись, ожил весь лес.

Калою снилось ущелье, шумящий поток реки и дождь...

Вот большая капля упала ему на лицо, упала другая... Он открыл глаза. Было ясное утро. Ни облачка на прозрачном, голубом небе... И снова капнуло. Он повернулся. Над лицом его свисали изогнутые сабли кукурузных листьев. На кончиках их - капельки росы...

Калой сел и сладко потянулся.

Помывшись в ручье, позавтракав тем, что оставалось, горцы ушли с открытого места под дикую грушу и стали ждать. Без дела время тянулось медленно и долго.

Двое, что были помоложе, сходили на ближайший курган и оглядели окрестность. Нигде ничего тревожного не было видно. Через час-другой посмотрели еще раз, и опять та же безмятежно-спокойная природа в лучах яркого летнего солнца. И людям стало смешно и неловко друг перед другом за свои опасения. Как можно было поверить, что кто-то решится уничтожить такой труд, труд, от которого зависит жизнь сотен людей? Конечно, хозяин земли сдерет с Чаборза еще по пятерке. Но народ от этого не пострадает. Он заплатил свое.

Надо было торопиться домой, и горцы поднялись и пошли на дорогу, которая проходила мимо пашен. Впереди, опираясь на посох, шагал старик.

В это время кто-то из них заметил в стороне пыльное облачко. Оно постепенно росло, и скоро за ним стало видно смутное очертание какой-то массы.

- Не может быть... - прошептал побледневший старик. - Не знаю, это то, что нам обещано, или другое, но это табун...

Еще через мгновение ветер отнес пыль в сторону, и все стало ясно. Шел табун из многих сотен голов. А за ним двигалось человек пятьдесят конных погонщиков, за плечами у которых были винтовки.

Сомнений не оставалось. Они двигались сюда.

- Что делать? Как остановить? — закричали люди.

- Может быть, они еще поговорят с нами? Мы расскажем, что Чаборза не было дома... Только не лезьте в драку! Видите, сколько их. Все с оружием! Да и подмога может быть в том лесу! Раз уж суждено такое, так им на радость хоть не оставим наших семей в сиротстве! - кричал старик.

А табун шел. Разноголосое мычание доносилось сплошным ревом. Погонщики гикали, улюлюкали, свистели, рассыпая удары бичей, как выстрелы.

Жалкой казалась кучка землепашцев, которая пыталась прикрыть собой огромное синее поле, расстилавшееся позади.

Вот живой поток, вытянувшийся по дороге, под ударами бичей повернул вправо, к людям, и, сотрясая землю, устремился вперед.

- Нельзя!!! - закричал в отчаянии Калой, подняв вверх руки.

- Нельзя! Нельзя! - закричали горцы. Для большинства из них это было первое слово, произнесенное на русском языке. Их голоса потонули в реве животных.

Люди пятились, размахивая руками, палками, швыряя комья земли в остервеневшее стадо. Но на передние ряды сзади напирала вся масса, и, отворачиваясь от ударов, быки и коровы шли напролом.

Никто не заметил, как на дороге, со стороны гор, показалась вскачь несшаяся арба. У табуна арба остановилась. С нее спрыгнула женщина и кинулась наперерез стаду. Она сорвала с головы платок и, размахивая им, что-то закричала погонщикам.

Но ее никто не услышал. Животные настигали людей, и тем ничего уже не оставалось, как только спасать себя, держаться на ногах, чтобы не быть растоптанными насмерть. С искаженными лицами, как в бурном потоке, стояли они, застигнутые стадом.

В этот миг Калой увидел: взмахнув рукой, упала сбитая с ног женщина...

Он кинулся к ней, расталкивая животных, отводя от себя их рога, нанося им удары. Вот он уже над ней... А стадо ревет, бушует вокруг, слепо тычутся морды... Калой хватает широкие рога, устремленные на него, упирается в них... Ноги уходят в землю. Мышцы его каменеют, вздуваются жилы... Еще миг - и хрустнет спина... И тогда, собрав все свои силы, он рывком сворачивает быку шею, и тот замертво валится на бок... Еще и еще раз хватается он за рога. Животные падают друг на друга, роют копытами землю... В ужасе шарахаются от них другие... А Калой стоит с налитыми кровью глазами, дикий, готовый валить их без конца...

Вот он пришел в себя, поднял женщину. Лицо, руки, тело ее в крови, в земле...

Стадо редело. Наконец последние быки и коровы промчались мимо. Проскакали угрюмые погонщики, с опаской поглядывая на человека, который на их глазах совершил чудо. К Калою с разных сторон бежали горцы. Пот и пыль грязными ручьями текли по их лицам, по изодранным телам.

- У народа, который забудет этот день, пусть не живет потомство!.. - как безумный закричал Калой.

- Амин! - откликнулся старик.

Молодые люди приняли от Калоя женщину, понесли к арбе.

- Да это ж его жена! - воскликнул старик, глядя ей вслед.

- Чья жена?

- Чаборза!

Калой с трудом понял старика. Он нагнулся, поднял платок Зору. В завязанном конце его сквозь шелк блеснули золотые.

- Спасти пришла! - сказал старик. - Нас спасти...

А табун мчался уже далеко, вытаптывая поле. Зеленое, после его копыт оно превратилось в серую грязь с истерзанной листвой. Ни один горец больше не посмотрел в его сторону. Души их были преисполнены чувством гадливости и презрения к грубой силе, бессмысленно подвергшей уничтожению их тяжелый человеческий труд.

Набив арбу свежей травой, горцы уложили на нее Зору, прикрыли пастушеской буркой, которую носил и ее отец, и, окружив тесным кольцом, повезли домой.

Печальная процессия проходила через аулы, что стояли на пути. К ним присоединялись все новые люди. Толпа росла. И когда арба подходила к дому Чаборза, народ, следовавший за ней, заполнил всю ширину улицы...

Все эти дни Чаборз скрывался за селом, на своей мельнице. Он ел жареные лепешки из свежей муки, молодую баранину, пил пиво и спал. Мельник и его жена никому не говорили о нем и только узнавали для него, что происходило на поле.

Чаборз пронюхал, что хозяину земли стало известно, как он плутует. Боясь встречи с ним, да и со своими, он решил пересидеть здесь, пока люди не кончат полоть. А там можно будет что-нибудь придумать! Мельник рассказал ему и об угрозе хозяина уничтожить посев. Но Чаборз только презрительно улыбнулся: «Шутка ли! Уничтожить посев!»

На рассвете четвертого дня он послал мельника посмотреть, что делается на поле. Тот не увидел там ни души.

Успокоенный Чаборз вернулся домой. Он хорошо отдохнул за эти дни, считал, что перехитрил хозяина, и у него было хорошее настроение. Оно немного испортилось оттого, что не было дома Зору. Но дети сказали, что она выехала налегке. Значит, скоро вернется. Он прилег и заснул крепким утренним сном.

Проснулся Чаборз от пения мюридов. «Что это? - подумал он. -Умер кто-нибудь, что ли?» Накинув на себя верхнюю одежду, он вышел во двор. Пение приближалось. Никого не было видно.

Но вот из боковой улицы выбежали дети. Перегоняя друг друга, они кинулись к его двору и стали карабкаться на деревья, которые росли перед забором... Не успел Чаборз крикнуть на них, как показалась лошадь с арбой. Ее под уздцы вел какой-то оборванец. С боков и позади шла толпа.

- Оллохума сали алла-а-а! Мухаммади во ал-ла а! Али сайедин Му-хаммад... * - запевал мюрид высоким голосом, и ему вторили остальные.

«Это моя лошадь... моя арба... Зору везут...», - подумал он.

Первым желанием было кинуться к ней... Но Чаборз удержался. Какой горец не умеет владеть собой, когда приходит к нему беда? Лицо его стало серым. Но он спокойно подошел к воротам из жердей и, широко открыв их, отошел в глубь двора, готовый лицом встретить свою беду. В стороне мелькнули его перепуганные дети. «Сироты...» - пронеслось в его голове. Сердцу уже некуда было падать.

Может быть, только сейчас он понял, чем для него была Зору... Она была добро и правда его дома. Без нее оставалась злоба и ложь...

- Оллохума сали алла-а-а... Мухаммади во алла-а... Али Мухаммада во сали...

Песнопение заполнило весь мир, все уголки его двора, его души и остановилось у ворот.

Во двор вошла арба, окруженная только одними женщинами. Горцы, грязные, босые, в изодранной одежде, многие без шапок, остановились в воротах, а толпа односельчан Чаборза встала за забором.

- Что случилось? — спросил Чаборз того, который ввел арбу.

- Упала под ноги стада, которое топтало наши посевы...

Чаборз хотел спросить, жива ли она, но, когда услышал о стаде, слова замерли на его губах.

В это время женщины понесли Зору. Раздался стон... «Жива! Жива!» - закружилось у него в голове. И от этой своей радости, позабыв обо всем на свете, он широким жестом пригласил людей во двор.

- Заходите! Что ж вы остановились там?! Здесь найдется кому вас принять!

Но никто не шелохнулся. Горцы смотрели на него. Взгляд их был тяжелым.

- Чаборз! - выкликнул старик цоринец. - Вот при этом твоем народе, с которым ты живешь, я скажу тебе несколько слов. Ты не отдал наших денег хозяину, и он лишил нас труда и хлеба. Ты прятался здесь три дня и три ночи и предал нас. У нас нет теперь ничего! Мы должны все свое получить с тебя или взять твою кровь. Нас много. Много фамилий. С одной из нас гойтемировцы могли б тягаться. Но с целым обществом — никто не в силах!

По мере того, как говорил этот маленький, щуплый, беззубый старик с измазанным лицом, в разорванной рубахе, в глазах людей он становился грозным великаном, которому ничто не страшно и все под силу.

Позади старика стоял Калой. Рубаха его тоже лохмотьями висела на поясе. Бока и грудь были в кровоподтеках и ссадинах с запекшейся кровью. Но руки, каких еще не видел никто, в знак глубокого уважения к своему народу были опущены вниз. За ним стояли все остальные.

- Люди! - обернулся старик к жителям аула. - За мною двадцать восемь мужчин из тринадцати тейпов! Скажите: хватит ли у нас силы бороться против одного мужчины, бороться против одного рода или откупиться от него, убив этого человека?

- Конечно, хватит! - ответил за всех старший из местных жителей.

- Ты слышал это, Чаборз? - спросил цоринец старшину. Тот не ответил. Глаза его налились ненавистью и страхом.

- Тогда я скажу тебе еще... — Он достал из кармана платок Зору. — Вот деньги, которые ты украл у нас и у казака-хозяина! — Он высыпал золото на ладонь. И люди увидели блеск его. — За них ты продал нас. Но мы не причиним зла этому дому... Потому что Зору принесла их, пришла спасти нас, чего не сделал ты! И еще, - он помолчал, - потому, что, по горскому обычаю, вражда с женщиной - позор! А в этом дворе она поступила по-мужски. А ты - женщина!

Чаборз рванулся к старику. Но Калой встал с ним рядом.

- Сними цепь старшины! - услышали люди голос Калоя. Чаборз отступил.

- Не ты мне ее дал и не ты возьмешь! - яростно закричал он. Но в его голосе уже слышался надрыв и слабость.

- Не я дал. Не я и возьму, - согласился Калой. - Но вор... вор... -загремел он над головой Чаборза, - не может быть нашим старшиной! Сними цепь, или мы сами снимем ее! Это я говорю.

Взгляд Чаборза заметался. Он искал в толпе односельчан своих дальних родственников, на которых можно было бы опереться. Но те предусмотрительно исчезли. А больше ему не от кого было ждать помощи.

Чаборз в сердцах сорвал с себя цепь и ударил ею о землю.

- Я рад избавиться от вашего ярма!

- Это не наше ярмо, а твоя царская выслуга! Ему и снесешь... - сказал Калой.

- Эй! — позвал он какого-то парнишку и высыпал ему в руки золото.- Отдай хозяйке... А это тебе! - он швырнул Чаборзу в лицо головной платок Зору.

Тот взвыл, как раненый, и прыгнул к Калою. Но горцы схватили его за руки и, передав жителям аула, пошли на дорогу.

- Послушайте! - обратился к ним старик с седою бородой. - Не уходите. Будьте гостями нашего аула! Не отвергайте наш хлеб-соль! Мы не виноваты ни в чем!

- Баркал! - ответил цоринец. - Не обижайтесь! Но до тех пор, пока общество вашего аула будет держать у себя этого нечеловека, до тех пор никто из нас никогда не зайдет под ваш кров и не заключит с вами родства!

- Послушайте! - снова закричал старик. - Хоть за селом подождите. Не позорьте нас! Мы принесем вам одежду на плечи!

- Баркал! - ответил Калой. - Мы обнищали. Но нищими мы не были и не будем никогда!

На глазах у аула они уходили в синие камни своих гор и вскоре скрылись, утонув в густых зарослях кустарника.

- Мужчины! - восторженно сказал тамада аула. - Мужчины они!..

Был поздний вечер, когда горцы пришли на развилку тропы, откуда каждый должен был идти своей дорогой: цоринцы прямо, эгиаульцы вправо.

- Старик! - сказал Калой. - Ночь идет. Сверни к нам. А утром пойдете домой. Не будет гостей почетнее вас.

- Спасибо, мальчик! - ответил цоринец. - Говоря по правде, нет желания сейчас ходить по гостям... Не с таким сердцем мы...

- Что вам сказать? Дело ваше! - Калой пожал плечами. - Только не сильно горюйте! - обратился он к спутникам старика. - Бог взял здесь, Бог даст в другом месте!.. Если б по-моему, я хотел бы, чтоб вечно цвела весна! Люблю пахать! Ну а если не дают! Если нет житья, если издеваются, если жульничают, если травят, врут, что делать? Неужели умирать с голоду, глядя, как они жиреют? Я буду брать свое силой! Мстить, покуда земля не станет моим одеялом, раз мне не суждено быть хозяином ее. Двух смертей не бывает. У кого не заячье сердце, тот будет с нами. А ты, старик, пока я жив, в хлебе не будешь нуждаться, если за деньги его будут продавать!

Обнявшись, они расстались.

- Даже мышь старается укусить, когда ее душат... - сказал цоринец своим, когда эгиаульцы ушли. - А мы - люди... Держитесь этого мужчины. У него хватка волка, сердце льва.

Весть о гибели поля и том, что было у Чаборза, как на крыльях прилетела в Эги-аул.

Калой и его односельчане еще брели по ущелью, когда их жены со слезами на глазах метались от башни к башне и делились навалившимся горем.

Бывала засуха, бывало, когда ливни и ливневые потоки смывали земли, и народ терпел бедствие от природы. Во время войны солдаты полуцаря Эрмало (да сгорит он в огне!) сжигали поля и посевы, вырубали леса. Но то была природа, то была война. А как же можно, чтобы в мирное время из-за корысти двух человек страдало столько народу?

- Что случилось, того уже не вернуть! - сказала Дали собравшимся к ней подругам. - Я думаю, мы должны сделать все, чтобы облегчить нашим мужьям их сердца... Выйдем за село и без стариков и старух встретим их, согреем женским словом.

И они вытерли слезы, надели свои лучшие платья и пошли. И, как прежде, запели песни о юношах, о рыбке-форели, о смелом соколе.

Далеко за аулом, на бугре, откуда была видна тропа, на которой должны были показаться их мужья и братья, они остановились и сели на траву...

Калой и его друзья еще издали увидели смутные очертания аула и свет в окнах. А немного погодя, услышали песни... Пели женщины.

- Не знают, с чем мы идем... - грустно сказал один.

- И где-то у тропы сидят... Пойти в обход, что ли? Как в таком виде показываться?! - предложил другой.

- А мы не сваты! Идем к себе! Кого стесняться? Кого обманывать? Битые мы сегодня! - сурово ответил Калой и пошел первым. И вот уже слышит он и слышат все голос той, которую народ годами привык называть Малхаазой...

Горцы остановились: не спугнуть бы! Дали пела их любимую старинную песню:

Костры мы поставим в пещерах и шашек дамасских концами

Усилим огонь их. И пулями пробитые башлыки

Накинем на сыновей мы, пускай они за отцами

С неправдой схватятся в битве, когда умрут старики.

И нашим любимым мы скажем: мы ждали с набега так долго,

Я ждала - и вот я целую, я ждала, не смела устать,

Я даже тогда целовала б, когда бы уста, как у волка,

От крови врагов багровели, но я б целовала уста!

Я дам ему карак и пива, сушеного турьего мяса,

Я косы отрежу, чтоб косы пошли на его тетиву.

Сама наточу его шашку, когда он уснет, утомяся,

А если он ранен и стонет, и кровью он моет траву,

Спою ему песню, и песней заставлю рану закрыться,

Напомнив о том, что весь род его - вольный и боевой,

О том, что родился он ночью, когда щенилась волчица,

Что имя сыскали утром, под барса рев заревой...*

- Спою ему песню и песней заставлю рану закрыться!.. - повторил Калой. - Волки, молодцы вы мои! Вот они, наши сестры и жены! О! Они знают, что у нас раны! И они вышли, чтобы эти «раны закрылись...» Что не под силу нам, если с нами они?!

И он быстро, почти бегом, стал подниматься по тропе. А им навстречу с горы в свете вчерашней красно-желтой луны спускались женщины. Когда они сошлись, Калой спросил:

- Знаете ли вы, что с нами случилось? Узнаете нас?

- Нам все известно - крикнула в ответ Суврат. А Дали вдохновенно пропела:

Известно и то, что летом линяют все звери лесные!

И то что зимой на медведе будет и сало и шерсть!..

Были бы острые когти, были бы зубы стальные,

Были б сердца мужские и незапятнанна честь!..

Кончилась прополка в горах. Калой и Иналук поехали в Назрань искать человека, чтобы написать жалобу на Чаборза и на хозяина земли за их обман и самоуправство. Просить начальство заступиться за горцев и заставить виновных возместить убытки за погубленный урожай или хотя бы вернуть арендные деньги и посеянное зерно.

Жалобу эту написал им ингуш - учитель единственной двухклассной школы, которая была в крепости. Он даже пошел с ними к писарю начальника участка и вручил ему их бумагу. Но когда они вышли, он безнадежно махнул рукой:

- Я думаю, не найти вам у них ничего! Гиблое это дело, как камень, брошенный в речку, - сказал он, расставаясь с братьями. - Как бы вам еще не нагорело за то, что вы заставили старшину снять цепь. Начальники злы стали. Везде и во всем видят бунт...

Расставшись с учителем, братья пошли на вокзал посмотреть на поезд. Это было особое удовольствие. Доехать до Назрани и отказать себе в этом они не могли.

На радость им поезд скоро пришел.

Хоть братья и видели и знали, что паровоз железный, но им он казался живым чудовищем.

- Ты погляди, как пыхтит, как дышит... Нелегко и ему! - говорил Калой.

А когда паровоз свистнул и пошел, он вздрогнул, как ребенок. Удивительное это было зрелище, когда на колесах один за другим уползали привязанные друг за друга целые дома вместе с людьми!

- Да, - сказал Иналук, вздохнув, - весь ум на земле Аллах отдал христианам!

- Зато на том свете мы вечно будем в раю, а они в аду!.. — ответил Калой.

- Об этом мы ничего не знаем... - в раздумье сказал Иналук.

- Как ты не знаешь? А Коран?

- Очень просто, - ответил Иналук. - Вот эту машину я сейчас видел и трогал. А что на том свете, мы узнаем, когда умрем. Но кажется мне, что тот, кто на земле придумывает такие вещи, как эта арба, на которой за один раз может уехать целый аул с вещами и со скотом, -тот и на том свете придумает себе что-нибудь хорошее!

- При мне, я прошу тебя, так не говори, - сказал Калой серьезно. - Это начало неверия. А все наши беды только из-за него.

Иналук не стал ему возражать.

Они зашли в лавку, чтоб купить кое-что для дома. Женщины просили их достать мыла. Они давно уже перестали мыться и даже стирать глиной и золой. А Дали намекнула мужу, что ей хотелось бы иметь железку, которая делает одежду гладкой.

За прилавком стоял пожилой ингуш в зеленом сатиновом бешмете с серебряной цепочкой поперек груди. На голове у него была красная турецкая феска. При первом взгляде на него братья поняли, что перед ними старший сын Гойтемира, которого они видели когда-то только в детстве. Он был похож на отца, как две капли воды.

Купец, не глядя, поздоровался с ними, продолжая взвешивать соль и ссыпать ее в сумку женщины. Та внимательно следила за его руками и, не выдержав, возмущенно воскликнула:

- Эй, мужчина, что же ты делаешь? Ты же на каждом весе обвешиваешь меня!

- Не говори глупостей! - возразил купец.

- Ты же мусульманин! - не унималась покупательница. - А мусульманину пользоваться чужим добром - грех! В судный день с тебя спросится за это!

Сын Гойтемира посмотрел на нее, словно увидел в первый раз, а потом расхохотался, не стесняясь гнилых зубов.

- Дура! - сказал он наконец. - Так до судного дня надо же мне чем-то прожить?

Ошеломленная откровенным признанием и не найдя что ответить, женщина ушла, бормоча что-то себе под нос.

Калой с интересом наблюдал за развеселившимся богачом. «Вот, оказывается, каково семя Гойтемира... Пауки! И смерти не боятся!»

- Если не столкнешься с глупым, не узнаешь и своего ума — самодовольно гудел хозяин магазина, с трудом переставая смеяться. — Она не знает, что если купец не выгадает, когда покупает товар, то на продаже его он уже никогда не наживется!.. Чем могу быть для вас полезен?

Сделав нужные покупки, братья ушли. Они не заметили, как сын их бывшего старшины исподволь приглядывался к ним. Задав один лишь посторонний вопрос - не горцы ли они - и получив утвердительный ответ, он изменился в лице...

Домой братья возвращались ночью, чтобы меньше было встреч. Потому что каждая из них - с сельской ли милицией или с казачьим разъездом — могла сулить только неприятности. А в горы невозможно было проехать незамеченными ими.

Ехали тихо, думая о своем. Но вот слабый попутный ветер донес голоса, конский топот... Следом ехало несколько всадников.

- В кусты! Пропустим! - приостановил Быстрого Калой.

- Потом все равно обгонять! На развилку! Посмотрим, куда свернут, и - в другую! - ответил Иналук.

Братья на рысях помчались к перекрестку.

Но их уже заметили. Конский топот усилился. Началась погоня.

- Стой!.. Стой! - услышали братья и по-русски и на своем языке. И прежде, чем они решили, что делать, раздались выстрелы.

Над головой просвистело несколько пуль. У Быстрого подломились ноги, и он повалился. Калой упал вместе с ним, но тут же вскочил.

- Вперед! - крикнул он приостановившемуся Иналуку. - Уводи за собой!.. - и скрылся в кустах.

И тотчас проскакало шесть человек сельской милиции.

- Они на одной лошади! Далеко не уйдут! - крикнул их начальник, оставив двоих около убитой лошади. Остальные умчались за Иналуком.

А двое спешились. Подошли к Быстрому.

- Приподними за хвост! - сказал один из них другому. - Я вытащу из-под него хурджин. Надо посмотреть, что в нем, пока наши не вернулись...

Калой стоял рядом. Все видел, все слышал.

Нет, не о себе думал он сейчас, не о спасении своей жизни.

Его Быстрый... Быстрый упал... Упал...

Мысли Калоя метнулись назад, в прошлое.

Вот он жеребенок... Вот бежит на его голос, высоко закидывая тонкие ноги... Вот они вместе мчатся по ночным тропам, по скалам... Утром ржет, здоровается, тычется мордой в руки...

Быстрый - это жизнь... Упал...

Стонет грудь Калоя.

- Нечего смотреть! Бери хурджин и приторачивай к своему седлу! Дома поделимся, - донесся голос второго стражника.

Ухватившись за хвост он крякнул, приподнял круп коня. И в то же мгновение удар в затылок свалил его замертво.

- Руки вверх! - скомандовал Калой другому, направив на него револьвер. Тот обмер. Поднял руки. Калой сорвал с него винтовку. - Ложись! Лицом вниз!

Стражник повалился на землю. Калой подобрал вторую винтовку, забрал свой хурджин, сорвал с обоих стражников патронташ, вскочил на их коня и, взяв второго в поводу, ускакал в обратную сторону.

Через некоторое время он свернул с дороги и по-над опушкой леса поехал назад. Он знал, что Иналук не уйдет далеко и, если избавится от преследователей, будет искать его здесь. Ну, а если они настигнут брата? Калой сумеет посчитаться с ними...

Ветер подгонял вереницы облаков. Они то заволакивали, то открывали луну. Временами все вокруг заливалось ровным светом, но потом снова земля погружалась в глубокую тень.

Калой увидел на дороге четырех всадников. Они возвращались обратно. Значит, Иналук перехитрил их, ушел. Калой остановился, повернул коней головами к дороге, чтоб меньше быть заметным. Вот всадники подъехали к тому месту, где погиб Быстрый, потолкались вокруг лошади и, видно, подобрав своих товарищей, пустились вдогонку за Калоем.

Он знал, что ночью они никак не могут увидеть его след, и осторожно, прикрываясь кустарником, спустился вниз. На случай засады он поставил коней в разных местах и, прихватив с собой только револьвер, с предосторожностями, останавливаясь и прислушиваясь стал пробираться к дороге. Убедившись, что вокруг нет никого, он вышел. Быстрый лежал на том же месте.

Вот он четвероногий брат... помощник... Свидетель любви и горя...

Калой опустился на колени, припал к шее Быстрого. Рука бессознательно обняла голову друга, пальцы запутались в гриве... Как терпеливо заплетал ее Калой в косички! А потом она волнами рассыпалась по могучей шее... Какой он теплый... может, только ранен?

Снова показалась луна. Тень соскользнула, ушла стороной. Строгим, немигающим глазом Быстрый смотрел на Калоя, словно укорял его за слезы, которых при жизни своей он не видел у хозяина никогда.

Калой встал, хотел уйти, оставить Быстрому его последний наряд - уздечку, седло, сбрую, но вспомнил земные дела, вздохнул и снял их, чтобы не оставлять улики. Даже амулет - медвежью лапу — унес. Не помог Быстрому амулет. А может, без него он еще раньше бы умер? Кто знает, кому что помогает.

Тяжело нес на себе Калой седло, на котором Быстрый легко носил его двадцать с лишним лет... Тяжело нес. Но от всех невзгод и ударов судьбы сердце его всегда только крепчало.

Как и ожидал Калой, Иналук не ушел. Он на развилке дорог укрылся в лесу и, дождавшись, когда погоня вернулась назад, стал осторожно пробираться вслед за нею к тому месту, где упал Быстрый.

Увидев Калоя с лошадьми, Иналук был так удивлен, что не сразу поверил своим глазам.

Калой передал ему одну из винтовок и патронташ. Оружию этому не было цены. Это были новые, пятизарядные винтовки, каких в горах еще даже не видели.

Поскакали. Поздно ночью они добрались до своего аула. Лошадей спрятали в конюшню Калоя, винтовки тоже. Решили о случившемся никому не говорить.

Через два дня лошадей сбыли в Осетию. А еще через пару дней односельчане увидели у Калоя нового горбоносого кабардинца темно-гнедой масти. И немногие поверили в то, что Калой продал своего Быстрого, так как тот уже постарел. Но все знали: раз он так говорит, - значит, так надо.

Только дома у Калоя было горе. В особенности у Орци. Однажды, застав его в сарае у места, где всегда стоял Быстрый, Калой сказал:

- Это был не конь. Душа в нем была человеческая! И умер он от пули... как мужчина... Теперь он уже навсегда с тем, кому был посвящен, - с Гараком... Не будем об этом жалеть... Нам только в будущем предстоит это счастье...

Дата добавления: 2015-10-28