Александр II, Александр III 5 страница

Лидер реакции обескуражен масштабом и неожиданностью событий, но даже и при этих условиях он не допускает мысли об уступках, твердо заявляет о «железе и крови». Но правительство и сам император еще не имели ясного плана и такой решимости. Об этом говорят Д. Милютин, ­П. Валуев, А. Половцев и многие другие представители власти.

Убийство Александра II глубоко всколыхнуло общество и народ. За убитым числились слишком выдающиеся заслуги, чтобы его страшная смерть прошла без отклика со стороны подданных. Откликом же общества было «страстное желание реакции». Положение чиновничества облегчалось тем, что лучшая часть русской интеллигенции, прикосновенная к великим реформам 60-х годов, была настроена негативно к акту террористов, который должен был замедлить осуществление ее идеалов.

3 апреля 1881 года в девять с половиной часов были казнены участники покушения на Александра II. Первым был повешен Кибальчич. Его «удачно» повесили: он скоро умер. Потом Михайлов, который был четыре раза (если можно так выразиться) повешен: первый раз он оборвался и упал на ноги; второй раз веревка отвязалась, и он упал во весь рост; в третий раз растянулась веревка; в четвертый раз его пришлось приподнять, чтобы скорее последовала смерть, так как слабо была завязана веревка. Доктора его в таком положении держали 10 минут. Перовская была «удачно» повешена, и смерть наступила быстро, но Желябову и Рысакову пришлось довольно долго промучиться, так как палач Фролов (один-единственный во всей России палач) так был потрясен неудачей с Михайловым, что этим обоим дурно надел петлю, слишком высоко, близко к подбородку, что и замедлило наступление агонии. Пришлось их вторично спустить и повернуть узлы прямо к спинной кости и, завязав крепче, снова их предоставить ужасной участи.

Виселица была устроена одна и на ней 6 колец, в 5-ти – веревки. Привезли преступников на «позорных колесницах»: Желябов и Рысаков – в одной, Михайлов, Перовская посредине и Кибальчич – во второй. У всех были на груди доски с надписью: «Цареубийца».

Казнь была на Семеновском плацу. Народу было очень много, много помято людей в толпе; одна женщина за приветствование Перовской была схвачена.Она влетела от толпы в дом по Николаевской; швейцар запер за ней дверь, чтобы спасти ее, но толпа, выломав дверь, избила швейцара, а также эту даму. У нее нашли револьвер [187, с. 66–67].

Народ жаждал крови – крови своих вчерашних кумиров-революционеров. Власть, как и ее ниспровергатели-революционеры, в своем противостоянии шла до конца (не смертного ли?) – «око за око, зуб за зуб».

Самодержавие, наряду с усилением традиционного репрессивного аппарата (полиции, армии и пр.) как средства уничтожения революционного движения, пыталось бороться с радикальными элементами общества… радикальными методами. По инициативе С.Ю. Витте были организованы «Священные дружины». Таким образом, родилась идея о том, что правительство и его официальные органы охраны не могут обезопасить престол от нападений «крамолы». Нужно что-то большее, чем жандармерия и все виды полиции.

Вот как об обстановке того времени рассказывал С.Ю. Витте, в то время еще совсем молодой человек, служивший начальником железнодорожной станции под Киевом: «I марта 1881 г., после тяжелого рабочего дня, пошел я в театр. Тщетно ждали начала представления. Наконец на сцене появился управляющий театром и прочитал телеграмму потрясающего содержания: «Император Александр II убит нигилистом, бросившим в него бомбу, оторвавшую ему обе ноги».

Невозможно передать то волнение и боль, которые вызвало у присутствующих это страшное известие... Я вернулся домой, дрожа, словно в лихорадке, и сел писать длинное письмо моему дяде, генералу Фадееву – интимному другу графа Воронцова-Дашкова.

Я описал ему мое душевное состояние и выразил то мнение, что все мои единомышленники должны были бы тесно окружить трон, составить дружный союз, чтобы бороться с нигилистами их же оружием: револьверами, бомбами и ядом; что надо подобно им создать свою организацию, в которой, как у них, каждый член был бы обязан привлечь трех новых и каждый из новых, в свою очередь, тоже трех и т. д. Тридцать членов составляют отделение, с вожаком. На следующий день это письмо было мною отправлено. Прошли месяцы. Вдруг я получаю от моего дяди Фадеева телеграмму: «Приезжай немедленно. Приказ о твоем отпуске прислан твоему начальству». Я не верил своим глазам [198, с. 87].

Оказалось, письмо Витте Фадеев передал Воронцову-Дашкову, а он познакомил с ним Александра III, «которому тоже понравилась счастливая мысль образовать тайное общество охраны престола. Он отправил мое письмо своему брату, великому князю Владимиру, начальнику петербургского военного округа, с предписанием испытать и разработать мой проект».

Так Витте был введен в придворный круг, так началось осуществление мысли о создании тайной организации для охраны трона. «Меня, – продолжает Витте, – приняли очень сердечно, чествовали меня за мою гениальную идею и сообщили мне, что мой проект разработан и составлен уже отдел, что члены будут вербоваться как в России, так и за границей и таким путем образуется мощная организация. Мне показали тайный знак этого союза и привели меня к присяге» [199, с. 202–203].

Помимо прямого своего назначения, «Дружина» намеревалась выработать «положительную» программу консервативного движения, свободного от инонациональных примесей. В этом указании есть намек на то, что впоследствии обнаружилось в виде движения черносотенцев.

Главная функция «Дружины» состояла в разведыва­тельной работе, во всестороннем изучении всего того, что делается в подпольной народовольческой среде. Предполагалось, что эта работа должна идти по двум линиям. Одна из них заключалась в организации покушений на «главарей» движения. Витте, например, получил 20 тыс. руб. для совершения такого рода акта против Гартмана в Париже. Намечались покушения на Лаврова, Кропоткина, Кравчинского и др.

Однако все это можно твердо назвать беспочвенными прожектами. Без самоотверженной настойчивости и риска нельзя рассчитывать на успех таких замыслов, а дружинники не имели подобных качеств. Они располагали крупными суммами денег, но в таком деле деньги далеко не всесильны. Кстати, революционеры знали об этих затеях и, понятно, принимали свои меры, способные обезопасить их жизни, но больше они иронизировали над новорожденными сыщиками, чем ограждались от них.

Дружинники, несмотря на весь пафос заявлений и клятв, не сумели организовать ни одного террористического акта и не проявили себя в этом отношении ничем. Зато агентам жандармерии и полиции они мешали и, естественно, составили им конкуренцию. На этой основе возникали крупные разногласия между министерством внутренних дел и сановными деятелями «Дружины».

Для того, чтобы ослабить и парализовать террористическое движение, «Дружина» затеяла переговоры с Исполнительным комитетом через нейтральных лиц. Они велись довольно долго и настойчиво. Предполагалось, что «Дружина» через министра двора добьется от императора некоторых уступок, а народовольцы должны будут прекратить террор [189, с. 300–307].

Исполнительный комитет «Народной воли» понес невосполнимые потери, однако на смену им пришли еще более радикальные революционеры. Александр III оказался в положении «венсенского узника» своей же империи.

Известный российский литератор В. Пикуль много страниц своих документальных произведений посвятил болевым переломным этапам развития России. Он отмечает: «Петербуржцы называли Александра III «Гатчинским затворником», а европейская пресса – «пленником революции». Всю жизнь государя глодала забота обставить свой быт как можно скромнее. Обожал крохотные комнатенки и низкие потолки. Став императором, он из Аничкова дворца перебрался в Гатчинский замок, где безжалостно распихал семью по клетушкам лакейских антресолей.

Грубый и нетерпимый, этот самодержец иногда умел и ошарашить Европу! В острый момент политического кризиса, когда многие страны искали поддержки у России, он провозглашал тост: «Пью за здоровье моего единственного друга, князя Черногорского, а иных друзей у России нет». Закидывая удочку в мутные гатчинские пруды, говорил: «А пока русский император изволит ловить рыбку, Европа может и потерпеть. Ничего с ней не случится!» [200].

Военный авторитет России был очень высок, Европа смиренно выжидала, что скажут на берегах Невы...

Личность самодержца «неотделима» от истории империи.

Ему повезло – он любил жену (редчайший случай в династии Романовых!). Говорили, что царь вообще однолюб. В дневнике он заполнил страницу непорочным описанием своей первой брачной ночи. И – никаких оргий! Страшный пьяница, он не устраивал многолюдных попоек, а напивался втихомолку. Начальникего охраны, генерал Петр Черевин, по совместительству исполнял должность и царского собутыльника [200].

Супруга самодержца – фактор мировой истории – императрица Мария Федоровна, женщина с большой волей и выдержкой, сумела подобрать отмычку к сердцу грубияна-мужа. Вполне счастливая в браке, она произвела на свет троих сыновей – Николая, Георгия и Михаила (Ники, Жоржа и Мишку). Старшего царь порол как сидорову козу, среднего поднималза уши, показывая ему «Кронштадт на седьмом небе», а младшего... младшего он и пальцем не тронул, хотя частенько грозился: «Мишка, ты не шали, иначе я дам тебе деру!» [200].

Мария Федоровна приехала в Россию, имея в своем багаже запасы лютейшей ненависти к бисмарковской Германии, и этих запасов хватило на всю ее долгую жизнь. Она страдала за свою маленькую отчизну, на которую в 1864 году напали немцы, отнявшие Шлезвиг-Голштинию, и датская принцесса, став русской императрицей, уже никогда этого не прощала. Под сильным влиянием жены Александр III мстительно затирал людей с немецкими фамилиями, двигая по табели о рангах Ивановых, Петровых и Николаевых.

Настала пора бурной русификации. Исчезли усы и бакенбарды. Подражая неприхотливому властелину, генералы и министры России буйно зарастали бородищами. На русский же лад заново переобмундировали и армию. Солдат при Александре III получил удобную и легкую гимнастерку. Офицерский корпус принарядили в шаровары и сапоги бутылками, появились высокие мерлушковые папахи генералов и шинели упрощенного образца с двумя рядами пуговиц. Перед нами исторический парадокс: сын и внук германофилов стал отчаянным русофилом!» [200].

«Ищите женщину!» – гласит французская поговорка. Жена не уставала нашептывать ему слова ненависти к жаждущей добычи Германии. Тактично оставаясь в тени престола, она настойчиво подталкивала мужа в объятия поверженной Франции, которая была готова на все – лишь бы иметь Россию в друзьях. И вот русские броненосцы ошвартовались в Тулоне; матросы вернулись в Кронштадт, имея на запястьях массивные браслеты из чистого золота, – так пылкие француженки передали оригинальный привет русскому флоту. Усиленно ковалась новая ось Париж – Петербург. При этом девиз Александра III во внутренней политике – «Никаких послаблений!» [200].

Александр II, один на один ходивший с рогатиной на медведя, передал геркулесову силищу и сыну: Александр III шутя разрывал колоду игральных карт, в его кулаке бронзовые пепельницы сминались в комок.

Дамоклов меч покушения ежесекундной гибели, висевший над венценосным гигантом, определял его жизнь, быт его семьи. После убийства Александра II охрана царственных особ в России принимает планомерный и весьма решительный характер. В 1884 году реорганизовывается Главная императорская квартира – личная охрана государя императора. К ней принадлежали командующий ею (с 1881 года это был генерал-майор Петр Черевин), его помощник,их огромная свита, комендант, штаб-офицер для особых поручений, лейб-врачи, придворные духовники и огромная канцелярия. На финансирование этой квартиры ежегодно тратились миллионы государственных денег. Главными ее функциями являлись охрана императорской семьи, сопровождение ее во время переездов и путешествий и принятие всех прошений и ходатайств, поступавших на имя царя [201, с. 3–7].

Таким образом, в отличие от Александра II, Александр III был окружен настоящей стеной охраны. Боясь Петербурга, он постоянно жил в Гатчине, рядом с ним не было ни одной живой души, не считая приближенных к императору лиц. Гатчина была настоящей крепостью, на несколько верст вокруг день и ночь дежурили солдаты, сквозь цепь которых без разрешения дворцового управления не мог пройти ни в ту, ни в обратную сторону ни один человек.

Даже кабинет императора сторожили дюжие солдаты. Проверялась и пища, которую употреблял государь. За продуктами посылали каждый раз в другое место и к другому лицу, причем поставщики продуктов никогда не знали, что у них забирают продукты для государева стола. Кроме этого, по личному распоряжению Александра III очередной повар и его помощники назначались ежедневно в самый последний момент, внезапно и неожиданно для них. В дополнение ко всему кто-то из родственников царя постоянно дежурил на кухне [200].

Точно такими же мерами предосторожности обставлялась и каждая поездка государя из Гатчины. В день выезда изменялись маршруты пути, с вокзала отправлялось сразу несколько поездов, и никто не знал, в каком из них находится государь.

Но даже, несмотря на столь внушительные мероприятия по охране царя, покушение на него все же состоялось. Случилось это возле станции Борки, когда царский поезд шел с юга на север и в результате взрыва бомбы сошел с рельсов [201, c. 3–7].

Александр III в этот трагический момент воспользовался своей поистине геракловой силой для спасения жены, детей: он некоторое время продержал руками крышу рухнувшего под откос вагона царского состава – этого было достаточно, чтобы из-под обломков вагона выбрались императрица, дети. От чрезмерного напряжения у Александра III ртом и носом пошла кровь. После этого трагического происшествия у императора стал стремительно развиваться нефрит.

Александр III скончался на пятидесятом году жизни. Телеграфы уже отстукивали по редакциям мира сногсшибательное сообщение: «Это был первый русский император, который умер естественной смертью – от алкоголизма». Мария Федоровна с трудом высвободила свою ладонь из влажной руки мертвеца. Она опустилась на пороге спальни.

– Какая пустота вокруг, – простонала царица [200].

После смерти Александра III осталась могучая империя, великая территорией, c народами и кричащими проблемами, решение которых было жизненно необходимо для её сохранения. Это понимали многие представители правящей элиты России. Министр Александра III граф ­Д.А. Толстой с цинизмом, столь характерным для абсолютизма, замечал: «Знаю. Будет революция. Да лишь бы не при нас. Да лишь бы на наш век хватило!» Действительно, хватило привычной жизни – без проблем и нововведений, новомодной западной демократии, республики и прочей «плебейской придумки».

Кровавый вал, всё более нарастая, покатил по России, втягивая в свой водоворот всё новые и новые миллионы подданных империй.

«Комплекс Ирода» – стремление к всепоглощающей, всесокрушающей, абсолютной, ни перед чем не останавливающейся властью над миллионами людей с целью их… «осчастливливания» – был «путеводной звездой» как правительственно-самодержавного лагеря, так и революционно-оппозиционного. Никто не хотел уступать, отступать от этого всепоглощающего «Иродового комплекса», идти на взаимоприемлемый компромисс, диктуемый христианской ментальностью. Над Россией восходила заря кровавого Апокалипсиса, в просветах кровавых туч грядущих потрясений с горестным укором проступали лики Христа и Богоматери – покровительницы славянского мира.

В страшном, 1918 году, королева Александра пошлёт английский крейсер к берегам Крыма. И все, кто останется в живых из большой семьи Александра III – дочери Ксения и Ольга, старая императрица Мария Федоровна, – взойдут на борт английского корабля, чтобы никогда не увидеть более родной земли [200].

Да неуж-то ты себя такого, как есть, людям взамен Христа предложить жела­ешь?

Ф.М. Достоевский. «Бесы»

Если желаете построить социализм, то выберите страну, которую не жалко.

О. Бисмарк

Русский социализм – незаконное детище Карла Маркса с Екатериной Великой.

Английский политик Клемент Эттли

Свобода – это гарантированное нера­венство.

Н. Бердяев

Ибо многие придут под именем Моим и будут говорить: «Я Христос», и мно­гих прельстят.

Евангелие от Матф., 24:5

ОТ ЛЕНИНА – К ГОРБАЧЕВУ,

ИЛИ КАК БОЛЬШЕВИКИ НЕНАРОКОМ «МОДЕРНИЗИРОВАЛИ» И СПАСЛИ КАПИТАЛИЗМ

(«Лекарство» более опасное, чем «болезнь»)

Прошлое давит только до тех пор, пока оно укрыто тьмою незнания. Осмыслив и расставив все на свои места, осознав свое прошлое, мы превращаем его из непосильной ноши в живой опыт, в опору и надежду завтрашнего дня.

История славянства за уходящее тысячелетие – великая в своей трагичности и трагичная в своем величии – со всей остротой ставит вопрос: «Что век грядущий нам готовит?» Потрясения, испытания, которые с постоянством константы сопровождали славянские народы в преходящем тысячелетии? В чем причины этого лабиринта лишений, крови, противостояния самим себе, иному окружающему миру?

Макроисторический анализ истории славянства свидетельствует, что «глубинные» причины бед и потрясений в значительной мере детерминированы бинарной (взрывчатой) системой развития государственности славянских этносов. При этом «бинарно-взрывчатая» система с элементами «догоняющего» развития государственности утвердилась в истории Руси после «киевского периода» и доминировала в «московский», «петербургский» и «советский» периоды развития славянской государственности. Причины бинарности заключаются в комбинаторике объективных и субъективных, внутренних и внешних факторов развития, предопределивших ментальность славянства, систему развития государственности.

В чем же суть бинарной схемы общественного развития? Основополагающие изменения социального, экономического и политического плана приобретали (и приобретают) характер взрыва, ниспровержения всего существовавшего до этого, обвала, инициируемого, как правило, пришедшей к власти новой правящей элитой. При этом весь предшествовавший этап общественного развития с непреложной закономерностью трактуется как некое «царство абсолютного зла и несправедливости», которое необходимо бескомпромиссно разрушить «до основанья, а затем...»

Каждый новый правитель с мессианских позиций предвещал, декларировал как несомненный итог своего правления «мгновенный» переход от «царства зла» к тысячелетнему царству Божьему, достигаемому как следствие перестраивающего все сферы бытия (а возможно, и весь мир!) «спасительного» взрыва [203].

Всматриваясь внимательно в свое прошлое и настоящее, постараемся выявить закономерности развития общества, нормы их проявления.

В российской и советской истории мы встречаемся с существенными переменами, крутыми поворотами, выявляющимися через 20–30 лет: 1801, 1825, 1856–1866, 1881, 1905–1907. В советское время – 1917, 1937, 1956, 1985. Тут не простой случай – смена правителей. Дистанция в одно поколение – от рождения родителей до рождения детей. Новые поколения, не сразу «отменяя» старые, – выходят на сцену, давят, все сильнее выдвигают свои принципы и идеи [46].

Конечно, при эволюционном (тернарном) развитии подобные ритмы не столь заметны (хотя, наверное, тоже существуют), но в России движение вперед всегда более взрывное, а вехи, вспышки – заметнее.

Почему развитие славянства является столь «пульсирующе-взрывчатым», лишено той плавной зволюционности (тернарности), какова присуща развитию западноевропейских стран и народов? Формирование двух принципиально отличных схем развития – «бинарно-взрывчатой» и «тернарно-эволюцонной» происходило на протяжении столетий под воздействием ряда как внешних, так и внутренних факторов, их причудливой комбинации, неповторимого сочетания.

В чем же коренное отличие бинарной схемы развития от тернарной? Бинарная схема развития непреложно порождает особый тип власти, который принципиально отличается от западноевропейского, та власть проистекает из конфликта, она моносубъектна, признает только себя за вершину, а все другие субъекты подавляет и уничтожает.

Данный тип власти на протяжении многих столетий развития славянства характеризуется монологичностью, тем, что она никого не видит в качестве собеседника, а воспринимает только силу, давление, выливающееся порой в прямое насилие, коим и она, как единственным аргументом, воздействует на оппонентов [202].

Рассмотрим проявление данных исторических закономерностей бинарно-импульсивного развития на конкретно-исторических примерах. Каждое новое правительство после Петра I и до наших дней не продолжало начинания предшествующих, а отвергало их. Елизавета обосновала свое право на престол ссылкою на Петра I, пропуская имена последующих правителей. Екатерина II начала с того, что торжественно вычеркнула царствование своего мужа из русской истории. То же самое по отношению к ней сделал Павел. Александр I торжественно обещал «править по сердцу и законам бабки нашей Екатерины II» – царствование Павла I было объявлено как бы несуществующим. Но и Николай I, считавший, что декабристским восстанием и трагическим началом своего царствования он обязан старшему брату, принципиально разрывал преемственность между этими престолами, то же повторялось и в царствование Александра II, Александра III, Николая II.

Когда Горький патетически восклицал: «Безумству храбрых поем мы песню! Безумство храбрых – вот мудрость жизни!», – патетика эта была уже не внове российскому обществу. Общество было давно готово к принятию революционного насилия в качестве «передового», «прогрессивного» явления.

Романтические черты декабристского бунта раз и навсегда запечатлели в сознании русского общества чарующую молодые души картину восстания против властей предержащих. Молодые офицеры, действительно героически пошедшие на столкновение с махиной самодержавия, передали будущим поколениям обаяние своей героической непрактичной романтической юности. В общественном сознании сложился определенный образ передового человека. Им был бунтарь. Архетип «декабризма» вошел в русскую культуру как луч света в пошлой и отвратительной действительности. Будущие поколения «русских мальчиков» со слезами на глазах, взявшись за руки (Герцен и Огарев), клялись нести дальше факел свободы, зажженный декабристами: «...и братья меч вам отдадут».

Юноши – если они не могли идти в декабристы – шли в печорины. Страсти бесплодия казались им милее кропотливого унизительного труда [202].

Чем дальше уходило русское общество от 1825 года, тем ярче казалось ему пламя восстания, тем притягательнее звучало: революция!

Тем с большим презрением оно относилось к эволюции и ее носителям. Юноши шли уже не в декабристы, они шли в бомбисты. Первоначальный тип благородного бунтаря (декабристы могли арестовать императора Николая, но не сделали этого!) выродился в тип террориста. «Охота на человека» стала главным занятием нового поколения революционеров. Они не были удовлетворены тем, как изменялось общество.Они хотели осуществления своих целей немедленно, сейчас или никогда.

Сменившее их новое поколение частично осудило террор, но приняло революцию. Соглашательство с властями было им противно, реформаторство стало ругательным словом. Впрочем, террор вовсе не ушел со сцены. Социал-революционеры, бывшие одним из авангардных отрядов революционного движения, самозабвенно отдавались ­терактам. Большевики сочли возможным идти на ограбление банков, называя ограбление (со стрельбой в конвойных, между прочим) «эксами». Слово «экс» смывало, казалось, грех терроризма. «Эксы» кормили партию.

О том, что стало с террором после 1917 года, сегодня можно уже не рассказывать. Посмотрим, соответственно, на нравственную дилемму: революция или эволюция. В самом деле, для человека, осознающего невыносимость существующих порядков, уничтожение их вместе с их хранителями – первое естественное решение. Если мир безобразен и жесток, если власть использует средства неправедные, подчас кровавые – отчего не противопоставить ей себя, не ответить ударом на удар, жестокостью на жестокость, почему не опрокинуть власть? Слезы и кровь угнетенных взывают к отмщению. Надо выпрямиться в полный рост и ударить. Никакие средства не могут быть здесь плохи и негодны. К тому же человек, встающий во весь рост, знает, что общество привыкло видеть героев именно в бунтаре. Пускай бунтарь отчасти демон – он порожден злым миром и несет в него меч [202].

А к тому же – что есть герой? Герой изначально есть посредник между богами и людьми. Именно такая концепция героизма и возобладала в России. Бунтарь отчасти обрел божественную природу. Пускай он был сто раз атеист – но он был послан свыше, а следовательно, был выше заповедей, данных простым людям («не убий», «не укради»). Он был неподсуден. Он был божественный мститель, архангел, держащий огненный меч. Катарсис мыслился передовому обществу как апокалипсис, и бунтарь ехал на коне бледном, и имя ему было – смерть. Бунтарь был сверхчеловек, он сам воспринимал себя таковым, и таковым его видели многие.

Совсем другое – его антипод. Бунтарь полагал, что его антипод – это Акакий Акакиевич, жалкий конформист, винтик государственной машины, ничтожество, некто в сером. Цели реформаторов и революционеров были близки – свобода и процветание. Но пропасть лежала между их идеалами. Насилие и кровь были абсолютно неприемлемы для первых. Насилие было повивальной бабкой Истории для вторых [202].

Итак, кто был реформатор?

Это был человек, который посвятил свою жизнь тому, чтобы усовершенствовать общество, в котором он жил, усовершенствовать смиренно – не преступая через человеческие заповеди. Он был только человеком, ему было чуждо все демоническое. Бунтарю легче было сохранить целостность своей личности: быть всегда бескомпромиссным, не поддаваться соблазнам власти, с тем чтобы уберечь свою политическую и нравственную «девственность». Хотя и бунтарь мог выродиться (и вырождался подчас) в крикуна, фразера, политического Герострата, диктатора, деспота еще более жестокого, чем сокрушенный им же.

– «Дракон умер! Да здравствует дракон!» – вот формула этой драмы, которую подтвердила история. Деятели февральской буржуазной революции 1917 года постарались не оставить камня на камне от наследия Российской империи. В октябре 1917 года большевики воздали им той же монетой, «дооснованья» разрушив все, что было создано революционным энтузиазмом февральских разрушителей. Столь же «последовательным» в деле ниспровержения всех достижений своих предшественников были и большевистские цари-генсеки. Сталин ниспроверг ленинский НЭП – достигнутый большой кровью наиболее оптимальный выход из октябрьского апокалипсиса, и воскресил в новой ипостаси – колхозно-казарменный военный коммунизм.

Хрущев ниспроверг сталинскую модель развития отечества, что, в свою очередь, аукнулось брежневской реставрацией сталинизма. Горбачев и Ельцин довели ниспровергательство достижений предшествующих поколений до поистине апокалипсических масштабов, приведя к логическому завершению тенденцию, действовавшую в России многие столетия.

При этом Горбачев был фигурой исторической в привычном для России смысле, вольно или невольно, это был очередной «кремлевский мечтатель», прожектер на троне, какие уже бывали, и не раз. Если считать моделью российской истории «Мертвые души», то Горбачев – какая-то смесь Манилова и Чичикова. Но после его «отъезда» из перебаламученного города Н. началось нечто, аналогов в русской истории, пожалуй, не имеющее [203].

Таким образом, анализ данных конкретно-исторических фактов позволяет выявить ряд существенных признаков бинарной схемы развития, присущей славянству на протяжении столетий. Каковы же эти закономерности, в чем их отличительные особенности? Бинарная система не признает даже относительного равенства сталкивающихся сторон, которое позволяло бы предположить за противоположной стороной право, если не на истину, то хотя бы на существование, где бы ни возникал конфликт: в политике, религии, науке или искусстве.

Сама идея терпимости чужда психологии бинаризма. Для нее находятся другие определения: враждебность, беспринципность, оппортунизм, неверие. Поэтому психология бинарности признает только бескомпромиссную победу. Характерной чертой «бинаризма» является максимализм. Конфликт, где бы он ни развертывался, приобретает характер столкновения Добра и Зла...

Идея утверждения рая на земле – одна из наиболее характерных для бинарных структур. Отсюда типичное обожествление земной власти как силы, которая осуществит это чудесное преображение, в данном случае не столь важно, предоставляется ли эта власть в облике религиозного проповедника, монарха или террориста. Если, исходя из бинарной схемы развития, для Руси был характерен принцип «вручения себя» правителю, то в западной культуре доминировал договор – начало юридическое, базирующееся на основах римской юриспруденции.

В отличие от России, славянского мира, развитие западноевропейских стран происходит в едином направлении, с единым вектором развития на протяжении столетий вне зависимости от политических форм правления в те или иные исторические периоды развития с доминированием преемственности. Наиболее характерный пример – история Германии за последнее столетие (более длительный период требует специального исследования). Политическая линия Вильгельма II – Гитлера – Аденауэра – Эрхарда – Колля, охватывающая практически весь ХХ век и ознаменованная двумя мировыми войнами, при всем различии политических форм правления характеризуется последовательностью, преемственностью в достижении стратегических задач.

Дата добавления: 2015-10-28