Александр II, Александр III 3 страница

Наибольшее внимание в области внешней политики Александр II уделял Балканам. Два года с разных сторон разжигали балканский костер, чтобы «сварить» на нем «общеславянскую кашу». Толкаясь и огрызаясь на соседей, императоры, канцлеры и министры взвешивали шансы, выясняли, какое место займут у котла, кому достанутся «пенки», а кому только «поскребыши». Закипело с краю: в Сербии загремели пушки.

Все началось с восстания, вспыхнувшего против владычества Порты в славянских областях Боснии и Герцеговине. Их поддержали болгары, восставшие в районе Филипполя. Восстания были потоплены в крови, и тогда в ответ на это Сербия и Черногория, заключив между собой союз с целью оказания помощи повстанцам, в июне 1867 года объявили Турции войну.

Широкие общественные круги России выражали горячее сочувствие борьбе славян за свою независимость. Через «Славянские комитеты», действовавшие по всей стране, происходил сбор пожертвований, более пяти тысяч русских добровольцев уехало в Сербию. Их встречали восторженно: сербы, пришедшие встречать корабли с русскими, увидев их, бежали по берегу и кричали: «…Ура, живио Россия, живио русский народ, да здравствует Россия! К нам, к нам, наши спасители!» [182, с. 26].

Тем временем на Балканах произошли новые события. Турки подавили восстание в Болгарии. Усмирения сопровождались дикими зверствами. В Филиппольском санджаке в несколько дней черкесами и башибузуками (иррегулярной кавалерией Турции) было вырезано около 15 тысяч человек; убийства сопровождались пытками и всякого рода надругательствами.

Дизраэли старался как-нибудь затушевать турецкие зверства. Чтобы ещё больше подстрекнуть Порту к неуступчивости, он послал к проливам английский флот.

Было ясно, что, имея поддержку Англии, Порта отклонит Берлинский меморандум. Невзирая на это, Горчаков всё-таки хотел вручить его Порте. Однако Андраши и Бисмарк уговорили его отказаться от этой мысли.

Между тем Сербия и Черногория уже готовились к вооружённому вмешательству в пользу славянских повстанцев. Представители России и Австрии в Белграде и Цетинье офи­циально предостерегали против этого. Но там не придавали этим дипломатическим представлениям особого значения. Сербы были слишком уверены, что в случае, если Сербия и Черногория начнут войну, Россия, невзирая на официальные предостережения, не допустит их разгрома турками.

30 июня 1876 г. князь Милан объявил войну Турции. В Сербии находилось около 4 тысяч русских добровольцев, в том числе много офицеров, во главе с генералом Черняевым, который был назначен главнокомандующим сербской армией. Кроме того, из России притекала и денежная помощь. Русский царизм затевал опасную игру. Тайно поощряя и повстанцев, и сербское правительство, он рисковал конфликтом с великими державами, к которому Россия не была подготовлена ни в военном, ни в финансовом отношении. Само царское правительство крайне опасалось такого конфликта и, тем не менее, вело политику, которая грозила втянуть его в серьёзные осложнения [182, с. 27–28].

Объяснялась такая противоречивая политика шаткостью внутреннего положения правительства Александра II в годы аграрного кризиса, всё большего обнищания крестьянства и так называемого «дворянского оскудения». На этой основе рос дворянско-буржуазный либерализм, и всё громче раздавались требования конституции. Усиливалось в стране и народническое движение. В таких условиях царское правительство надеялось внешними успехами укрепить своё положение внутри страны; с другой стороны, именно из-за шаткости своего положения оно боялось обнаружить слабость, отступив перед упорством турок. В конечном счёте, мотивы внутренней политики взяли верх [182, с. 26–29].

Сообщения о турецких зверствах с возмущением были восприняты и английским народом. Тем не менее, английский посол в Константинополе Эллиот в официальном донесении, не стесняясь, писал, что английская политика не должна меняться от того, будет ли убито 10 или 20 тыс. болгар. Британский флот появился у входа в Дарданеллы и стал на якорь в Безикской бухте, чтобы оказать Турции помощь, если ее попытаются принудить принять Берлинский меморандум.

Восстания в Герцеговине, Боснии и «болгарские ужасы» вызвали в России широкое общественное движение в защиту славян. На Балканы стали отправляться тысячи русских добровольцев. По всей стране собирались пожертвования, закупалось оружие, одежда, лекарства и продовольствие, снаряжались госпитали для повстанцев. «Две трети пожертвований внес бедный, обремененный нуждою, простой народ», – писал И.С. Аксаков. По Ярославской губернии, например, сумма пожертвований выражалась в следующей пропорции: 80% пожертвовано крестьянами, 15% – «служащим сословием» и 5% – дворянством и купечеством.

Национально-освободительная борьба южных славян нашла горячий отклик в русском революционном движении. Революционные народники были первыми добровольцами, отправившимися из России в Герцеговину. Туда прибыли и многие русские эмигранты. По словам А.И. Желябова, народники хотели «на деле возрождения славян помочь политическому воспитанию самого русского общества». Добровольцами отправились на Балканы известные художники В.Д. Поленов, написавший несколько этюдов на сербские темы, и К.Е. Маковский, запечатлевший в картине «Болгарские мученицы» кровавые события в Болгарии.

В роли военного корреспондента побывал в Сербии писатель-демократ Г.И. Успенский. Его «Письма из Сербии», проникнутые горячей симпатией к борющимся славянам, печатались в «Отечественных записках». Выдающийся русский хирург Н.В. Склифосовский возглавил русские санитарные отряды в Черногории, а известный врач-терапевт С.П. Боткин – в Сербии. Горячее участие в сборе средств на нужды славян принял критик-искусствовед В.В. Стасов. Скульптор М.М. Антокольский пожертвовал на нужды повстанцев бюст Петра I своей работы [182, с. 27–28].

Далеко не столь бескорыстной, но шумной и крикливой была в России агитация панславистов. Они выражали интересы тех кругов русских помещиков и буржуазии, которые считали, что для России настало время «разрешить восточный вопрос», т. е. изгнать Турцию из Европы, создать на Балканах славянскую федерацию под эгидой русского царя с центром в Константинополе и, таким образом, овладеть «ключами от своего дома» – черноморскими проливами. Призыв к «защите братьев-славян» был для них, прежде всего, средством осуществления этих планов.

«Гражданин», «Русский вестник», «Новое время» призывали к войне с Турцией. Русские реакционные круги надеялись, что общественное возбуждение в пользу славян «откроет спаситель­ный клапан» и разрядит революционные настроения в русском обществе. Будущий обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев призывал правительство взять движение в защиту балканских славян «в свои руки».

31 августа 1876 г. на турецкий престол вступил султан Абдул-Гамид II, будущий «кровавый султан», прославившийся армянской резнёй. Это был человек жестокий и трусливый. В то же время он отличался чрезвычайной хитростью: никто лучше него не умел играть на соперничестве великих держав. Не сумев договориться об условиях мира на Балканах, державы по инициативе России снова потребовали у Порты, чтобы она немедленно, не дожидаясь, пока они столкуются друг с другом, заключила перемирие с Сербией. На это выступление «европейского концерта» турецкая дипломатия ответила своеобразным маневром. 10 октября Порта не только согласилась предоставить Сербии перемирие, но и выразила готовность обеспечить его сразу на срок в 5–6 месяцев [182].

Это выглядело крайне миролюбиво, на деле же означало длительную оккупацию сербской территории и затяжку переговоров о мире в расчёте, что обстановка может измениться в благоприятном для Порты смысле. Россия посоветовала Сербии отказаться от столь длительного перемирия. Тогда турки, поощряемые Англией, возобновили наступление. Сербы потерпели новые поражения; положение Сербии стало критическим.

Ввиду этого 31 октября русское правительство вручило Порте ультиматум с требованием немедленно заключить перемирие сроком на 4 или 6 недель. Для ответа давался 48-часовой срок. При этом указывалось, что в случае отклонения русских требований последует разрыв дипломатических отношений России с Турцией. Одновременно Россия провела частичную мобилизацию – всего до 20 дивизий. Напуганная Порта поспешила принять предъявленные требования [182].

На отклонение Турцией Лондонского протокола Россия на другой же день (13 апреля 1877 г.) ответила мобилизацией ещё 7 дивизий. Царь выехал в Кишинёв, где находилась ставка верховного главнокомандующего. Там 24 апреля 1877 г. им был подписан манифест об объявлении войны Турции. Активные военные действия на балканском театре начались, однако, только в конце июня.

Пока шли все эти переговоры, военные действия развивались своим чередом. 19 июля 1877 г. отряд генерала Гурко овладел Шипкинским перевалом. Казалось, после этого должно начаться русское наступление за Балканы, уже непосредственно угрожающее турецкой столице. 27 июля в Лондон пришло паническое донесение от посла в Константинополе Лайарда. Посол сообщал, будто русские стоят под Адрианополем. Под влиянием этого сообщения Биконсфильд решил предложить султану «пригласить» в проливы британскую эскадру; она стояла наготове в Безикской бухте [182].

Но паника оказалась напрасной. Лайард даже не успел выполнить данное ему Биконсфильдом поручение. В тот самый день, как отряд Гурко взял Шипку, армия Османа-паши вошла в Плевну, что создавало серьёзную угрозу правому флангу и коммуникациям русской армии. Весть об этом дошла до Лондона с опозданием, но по её получении там успокоились. Война явно затягивалась: это и требовалось, с точки зрения английских интересов.

Плечом к плечу с русской армией дрались болгарские ополченцы. Генерал И.В. Гурко, герой Шипки, отмечал: «Вся русская армия может гордиться вами». Дружба, насчитывавшая века, напоенная теперь общей кровью, расцветала все ярче. Художник В. Верещагин, доброволец на этой войне, вспоминал, что когда в ходе наступления он поселился в доме одного крестьянина, то хозяева при первом же затишье «зазвали меня к себе и, пригласивши также одного русского священника, просили нас побольше поговорить между собой по-русски, для того, чтобы они могли насладиться звуками родственного им наречия!» [183].

За несколько месяцев до унижающего интересы Российской империи Берлинского конгресса Россия после своей победы заключила с турками предварительный Сан-Стефанский мир. Находя его слишком для себя тяжелым, турецкое правительство обратилось с тайной просьбой о защите к державам, которые были крайне недовольны русской победой, – к Англии и Австро-Венгрии. Они потребовали и добились пересмотра условий Сан-Стефанского договора на международном конгрессе. Самый созыв его был всеми признан блестящей дипломатической победой английского, австрийского и турецкого правительств [183, с. 135–142].

Дизраэли совершенно искренне считал Россию историческим врагом Англии, и больше всего на свете боялся русского похода на Индию. К Германии и Биконсфильд относился благожелательно и даже любовно, считая немцев «людьми чистого созерцания, живущими мысленно в голубом небе». Его мысли разделял и маркиз Солсбери, который известие о союзе между Германией и Австро-Венгрией, направленный против России, назвал «великой радостью». Биконсфильд и Солсбери собирались добиться присоединения Англии к австро-германскому союзу, и незадолго до своего ухода в отставку вели об этом переговоры с Бисмарком.

Бисмарк же после нападения на Францию в 1857 году убедился в том, что война с одной великой европейской державой неизбежно повлечет за собой для Германии войну и с другой. Европа ему не верила и ломала голову лишь над тем, кого он намеревается обмануть на этот раз ­[183, с. 129–151].

13 июня 1878 года в берлинском дворце Радзивиллов, незадолго до того купленном германским правительством для канцлера, началось одно из главных исторических представлений XIX века.

Оно шло хорошо и гладко. Только что закончившаяся русско-турецкая война происходила далеко, в местах с названиями, которых никто в Западной Европе не мог ни произнести, ни заучить, ни запомнить. Погибло не более полумиллиона людей, включая зарезанных, повешенных и посаженных на кол турками. В отличие от других конгрессов, на Берлинском было решительно некого ненавидеть: на Венском конгрессе была ненависть к Наполеону, на Версальской конференции – к немцам; но нельзя было серьезно ненавидеть диких башибузуков или курдов, если они и сажали на кол людей. Это было тем более неудобно, что большинство делегатов защищали Турцию от «чрезмерных» требований России. Участники конгресса недоверчиво, со вздохами порицая зверства, говорили, что, в сущности, балканским христианам жилось не так уж плохо [183].

13 июля был подписан Берлинский трактат. Он резко изменил Сан-Стефанский мирный договор в ущерб России и славянским народам. К северу от Балкан было создано Болгарское княжество, самоуправляющееся, но платящее дань султану. Срок оккупации его русскими войсками уменьшался до девяти месяцев. Южная часть Болгарии (Восточная Румелия) была оставлена под властью Турции и получила только административную автономию. Македония и Фракия остались под властью Турции. Подтверждалась полная независимость Сербии и Черногории, но территориальные приращения, полученные ими по Сан-Стефанскому миру, были существенно урезаны. России возвращалась Южная Бессарабия. В Закавказье она удерживала за собой Карс, Ардаган и Батум.

Огромные выгоды получили западные державы. Австро-Венгрия за свой «бесславный нейтралитет», как остроумно заметил один из участников конгресса, получила право оккупировать Боснию и Герцеговину. Конгресс санкционировал также оккупацию о. Кипра Англией. По существу Берлинский трактат свелся к частичному разделу Турции [182].

На Берлинском конгрессе Россия потерпела дипломатическое поражение. Она лишилась значительной части плодов своей победы. Не удивительно, что в записке, представленной царю, Горчаков писал: «Берлинский конгресс есть самая черная страница в моей служебной карьере». Царь пометил: «И в моей также». Вынужденное отступление царизма на конгрессе было предрешено предварительными соглашениями России с Австро-Венгрией и Англией. Эти соглашения были тайными. Не зная о них, русская и западноевропейская печать преувеличивала дипломатическое поражение царского правительства. Оно было серьезным, но не таким, как это казалось тем, кто не знал о существовании Рейхштадского соглашения и Будапештской конвенции.

В результате Берлинского конгресса Россия получила от Турции все, что должно было к ней отойти по Сан-Стефанскому миру, кроме города Баязета и Алашкертской долины; по сравнению с отошедшими к России Карсом, Ардаганом, Батумом это была ничтожная уступка. Но зато неожиданно державы-заступницы, никакого участия в войне не принимавшие, получили от Турции: Англия – остров Кипр, Австро-Венгрия – Боснию и Герцеговину. По значению и размерам эти земли были неизмеримо важнее Баязета и Алашкертской долины [182].

Австро-Венгрия после Берлинского конгресса заняла (а через 30 лет и формально к себе присоединила) Боснию и Герцеговину, в которых не было ни австрийцев, ни венгров. В боснийской столице был в 1914 году убит эрцгерцог Франц-Фердинанд. Началась мировая война.

Одной из основных причин ее, по несколько запоздавшему мнению отставных австрийских государственных людей, было присоединение Боснии и Герцеговины. Эта война положила конец существованию австро-венгерской монархии, которая так и не смогла «переварить добычу», полученную на Берлинском конгрессе (как в ХХ столетии российская империя, «не переварив» Прибалтику и Западную Украину, распалась!).

Главной же победительницей конгресса общественное мнение всех стран признало Англию. Она одержала целых три блестящие победы. Первой было бескровное приобретение Кипра, уступленного султаном «добровольно», в обмен на обещание впредь защищать Турцию от нападений России. После этой «добровольной» уступки турки затаили глухую ненависть к англичанам, и, по словам турецких государственных людей, выступление Турции на стороне Германии в 1914 году было, помимо прочего, «отплатой за Кипр».

Из-за «бескровной победы» Биконсфильда англичане впоследствии погибали на берегах Мраморного моря, в Месопотамии, в Палестине. Если бы Биконсфильду предложили в 1878 году приобрести, разумеется, «навсегда» (на конгрессе все было «навсегда») Кипр с потерей в десять раз меньшего числа людей, он, без сомнения, отклонил бы это предложение или был бы свергнут парламентом: оппозиция и тогда считала сделку с Турцией совершенно ненужной и крайне опасной [183].

Второй, наиболее важной победой англичан на Берлинском конгрессе был раздел Болгарии. По русскому плану вся Болгария должна была составить единое самостоятельное государство. Лорд Биконсфильд добился того, что она была разделена, и часть ее оставлена на особых условиях в составе турецкой империи. Настаивая на этом, грозя войной, мобилизуя вооруженные силы Англии, Биконсфильд исходил из положения, казавшегося ему совершенно бесспорным: Болгария, освобожденная Россией, станет ее верным союзником и вассалом; следовательно, ослабляя Болгарию, он ослаблял и Россию.

Но по непредвиденной случайности из этого ровно ничего не вышло: через восемь лет после конгресса, несмотря на его твердые постановления, разделенные земли Болгарии объединились, только еще немало пролилось крови. По другой случайности оказалось, что благодарность у государств необязательна: в обеих мировых войнах Болгария выступала на стороне Германии [183].

Третьей победой Биконсфильда было то, что Россия не получила долины, которая была в то время очередным пунктом умопомешательства великих государственных людей. По случайности самое название ее было забыто через год после конгресса (теперь его нет во многих больших энциклопедических словарях). Быть может, долина и имела огромное стратегическое значение, еще не выясненное историей, но благодаря «блестящей» победе Биконсфильда, Солсбери и британских военных экспертов долина и речка оказались в следующую войну в руках враждебной англичанам коалиции.

За эти свои три дипломатические победы Дизраэли и Солсбери получили от королевы Виктории высшую награду – орден Подвязки [183].

«История учит, что она ничему не учит» – глубокомысленно вещали мудрецы древности. Победы Российской империи в кровопролитной русско-турецкой войне привели к …усилению геополитического положения Австро-Венгрии, Англии, Германии, к дипломатической изоляции (считай, поражению!) России в Европе, к умалению авторитета Александра II как в России, так и в Европе.

О прямом влиянии русско-турецкой войны на возникновение и обострение политического кризиса говорят многочисленные данные, но наиболее показательны в этом отношении свидетельства деятелей правящего класса.

В докладной записке киевского губернатора на имя императора имеются такие слова: «Россия живет лихорадочной, ненормальной жизнью уже несколько лет. Страсти политического характера стали возбуждаться в народе с началом Герцеговинского восстания. Затем пришла война со всеми своими превратностями, затем Сан-Стефанский мир, возбудивший непомерные надежды, и Берлинский трактат, показавшийся оскорбительным национальному достоинству. Результаты тягостной войны были так неблагоприятны, что казалось, будто Россия вышла не победительницей, а побежденной в борьбе с Турцией. За рядом щекотливых дипломатических неудач последовало падение нашего рубля свыше чем на 40%. Всем этим почва подготавливалась для неудовольствий, которые и стали появляться в стране вскоре после Берлинского трактата» [184, c. 5].

Ту же мысль высказал и князь Мещерский: «Не будь этого печального исхода войны, анархическое движение осталось бы у нас по-прежнему хроническим недугом в умственной жизни России и не нашло бы почвы для себя, чтобы перейти в состояние острое и затем к дерзкому походу против государственного порядка» [185, c. 398].

К бедствиям военных лет прибавлялись недород и голод 1879 г. Это было крупное народное бедствие, усугублявшееся непосильным налоговым гнетом, малоземельем и т. д. Именно в это время получила довольно широкое распространение пословица: «Неурожай – от бога, а голод – от царя». Деревня являлась очагом всеобщего ропота и глухого недовольства. Крестьяне, одетые в солдатские шинели, погибали на далеких Балканах, хозяйства, лишенные мужской рабочей силы, разорялись, голод опустошал села, уезды, губернии.

Несмотря на то, что крестьянство оказалось индифферентным в отношении форм государственного устройства, тем не менее именно крестьянский вопрос с особой силой выдвигал проблему изменения политического устройства России, поскольку становилось совершенно очевидным, что вся сумма вопросов крестьянской жизни не может быть решена вне политической борьбы.

Но непосредственные лидеры и участники политической борьбы имели в виду и другое. Им казалось, что актами политической борьбы можно пробудить революционный дух народа. Они должны были сыграть роль толчка, возбудителя революционного движения масс, прежде всего крестьянства. А. Михайлов писал впоследствии: «Недовольство в народе самое сильное. Недостает толчка, ощутимого для всей России» [186, с. 127–128].

Среди панславистов Берлинский трактат был встречен бурей негодования. Они во всем обвиняли русскую дипломатию. В речи на заседании Московского славянского комитета И.С. Аксаков с горечью спрашивал: «Ты ли это, Русь-победительница... на скамье подсудимых, как преступница, каешься в святых, подъятых тобой трудах, молишь простить тебе твои победы?» За свою речь Аксаков был выслан из Москвы.

Война еще больше обнажила отсталость и разложение царского режима. Казнокрадство чиновников, бездарность высшего командования особенно ярко выступили на фоне героизма и самопожертвования русских солдат и офицеров. Тяготы мобилизации и огромные потери русской армии усиливали недовольство народа. Надежды царского правительства на то, что война отвлечет внимание русского общества от острых вопросов внутренней жизни, не оправдались. После войны в России возникла революционная ситуация! Россия была унижена в своем величии и самопожертвовании ради блага славянства. Великие жертвы не соответствовали достигнутым стратегическим результатам, авторитет Александра II пошатнулся. Его непоследовательно-импульсивная как внутренняя, так и внешняя его политика (шаг вперед – два назад – шаг вспять!) поляризовала общество, обостряла противостояние классов и сословий. Все это сфокусировалось на личности императора. Запад внес свой вклад в гибель российского самодержца!

Смертный приговор Александру II был вынесен Исполнительным комитетом 26 августа 1879 г. Осенью был разработан обширный план покушения на царя при его возвращении в столицу. Желябов, Перовская, Ширяев, всего около 50 человек, занятых организацией цареубийства, казалось, предусмотрели все возможное и гарантировали успех. 19 ноября под Москвой народовольцы взорвали царский поезд, но Александра II в нем не оказалось [189].

Неудача не охладила заговорщиков. Степан Халтурин, примкнувший к народовольцам, предложил взорвать Зимний дворец. Великолепный краснодеревщик, Халтурин без особого труда устроился на работу в Зимний. Он установил, что как раз над подвалом, где были размещены столяры, хотя и через этаж, находилась царская столовая. 5 февраля 1880 г. грянул взрыв, и Зимний погрузился во мрак. Но царь, случайно опоздавший к обеду, и на этот раз остался жив [189].

Современники этого события свидетельствовали: «В 7-м часу в подвальном этаже дворца, под тем помещением, где находится караул, произведен взрыв, лопнула газовая труба, но вряд ли лопнула без посторонней помощи. Удар был так силен, что свод взорван, перебиты стекла, и, как оказывается, еще убито в карауле, где находился Финляндский полк, 5 человек солдат, 12 тяжело ранено и около 25 человек получили ожоги. В ту минуту, когда происходил взрыв, государь вышел в тронный зал из своего кабинета встречать принца Александра Гессенского, приехавшего во дворец обедать. Огонь показался из душников в комнате, где находился государь, запах пороха был весьма силен, и мгновенно освещение в комнате потухло. Взрыв был так силен, что было слышно на площади. В Главном штабе не могли понять, отчего пушки стали стрелять.

Принц Гессенский приехал же из-за границы в 6 часов вечера, и по этому случаю обед был отложен до 6 часов 30 минут. «Злоумышленники» не рассчитали, не знали, что обед отложен на полчаса. Когда в столовой произошел взрыв, там никого не было. Последствия взрыва ужасны. Вся столовая, а по рассказам других – часть столовой, пострадала.Они размерили время, чтобы взорвать тогда, когда все будут сидеть за столом, но не рассчитали, что поезд Гессенского может опоздать, и что обед могут отложить, что и случилось. Взрыв был сделан под тем помещением, где находится караул. Внизу помещались столяры, и к ним-то и был внесен ящик с динамитом. Тотлебену было поручено разрывать убитых и раненых. Теперь уже оказывается, что 10 убитых и 48 раненых, всех же солдат бывает иногда в караульной до 200 человек, так как туда приходят отдыхать, которые сменяются со своих постов внутри дворца» [187, с. 35–36].

В январе 1879 г. в Петербург с Поволжья приехал известный революционер А. Соловьев. Он с глубокой убежденностью доказывал товарищам из «Земли и воли», что при современных политических условиях деятельность в народе не только бесполезна, но и вредна, так как уносит понапрасну много жертв. Необходимо, прежде всего, изменить эти условия, что, по мнению Соловьева, могло быть достигнуто убийством императора. Ради этого он решил пожертвовать своей жизнью.

2 апреля 1879 г. состоялось покушение Соловьева на ­Александра II, однако оно оказалось неудачным. Четыре выстрела Соловьева не достигли цели: царь упал не от ранений, а от испуга. Схваченный Соловьев не успел принять яд, а потому предстал перед следствием и судом. При допросах он проявил огромную выдержку. Ничто не поколебало его упорства. Он никого не выдал, взяв всю вину на себя и категорически отвергнув какое-либо соучастие других.

Очевидцы покушения свидетельствовали: «2 апреля утром, в 9 часов, злодей стрелял в государя, но бог спас царя. Собранные и рассказанные разными лицами подробности таковы: Маков, видевший государя через полчаса после покушения, рассказывал, что государь сам ему говорил, что, пройдя Певческий мост, с ним встретился человек в штатском пальто, в фуражке с кокардой, который, поравнявшись с государем, остановился и отдал ему честь. Лицо этого человека обратило на себя внимание царя. Он невольно обернулся и в ту же минуту увидел пистолет, направленный на него. Оборотившись, государь миновал опасности. Пуля пробила стену дворца, где и засела. Злодей прицелился во второй раз – царь уклонился влево, преступник прицелился в третий раз – царь опять уклонился. В это время подоспел жандармский офицер Кох, который свалил преступника, который успел дать еще два выстрела. Одним из них ранен переодетый стражник Милошевич. В это время выскочил из своей квартиры Павел Андреевич Шувалов. Государь сел в его коляску и подъехал ко дворцу. Маков видел его уже совершенно спокойным» [187, с. 28].

Уже в день покушения Александр II созывает совещание высших сановников, на котором обсуждаются меры по предотвращению развития «крамолы». Правительственная мысль не шла в данном случае дальше предложений об усилении репрессий. По предложению графа Валуева в Европейской России объявлялось чрезвычайное положение. 5 апреля 1879 г. был дан указ сенату об образовании новых генерал-губернаторств (С.-Петербургского, Харьковского и Одесского). Генерал-губернаторами назначались соответственно военные лица – генерал-адъютанты Гурко, Лорис-Меликов и Тотлебен. Они получили диктаторские полномочия. Подобные неограниченные права распространялись также и на московского, киевского и варшавского генерал-губернаторов. Новый институт генерал-губераторов должен был проводить политику военного времени в условиях мира [188, с. 10].

А. Соловьев был казнен. За что же с такой неистовостью, одержимостью революционеры охотились за «царем-освободителем»? Ни одна реформа, политическая или экономическая, в принципе не может отвечать «интересам большинства народа» на текущий момент, ибо нарушает стереотипы жизни, лишает достигнутой устойчивости, определенности, идеологической «крыши». А любой организм стремится к сохранению внешних и внутренних, пусть даже болезненных констант. Вспомним, какими общественными взрывами сопровождались бесспорно прогрессивные технические революции, будь то внедрение машин или конвейеризация. Да и «компьютерная революция» в нынешний просвещенный век вызывает неоднозначное отношение.

Великий реформатор Петр Первый при жизни заслужил лишь страх и ненависть большинства народа, отмена крепостного права лет двадцать сопровождалась всеобщей растерянностью крестьян и бунтами. Таким образом, реальные интересы народа в любой реформе могут участвовать лишь в качестве дальней перспективы. Именно в этом свете можно расценить петровские преобразования или раскрепощение как безусловно позитивные акции. Реформатора по достоинству могут оценить лишь потомки, от современников же – ненависть, презрение, злоба [188].

В начале 1878 г. вокруг Осинского складывается Исполнительный комитет. В его состав входили помимо Осинского Г. Попко, Д. Лизогуб, братья Ивичевичи, И. Водошенко, А. Медведев (Фомин), В. Свириденко (Антонов) и др. Исполнительный комитет на последних своих заседаниях, обсуждая вопрос о цареубийстве, исходил из трех возможностей. На первом месте была Малая Садовая: она считалась главным и самым надежным пунктом для покушения.

Второй вариант состоял в нападении на императора особого отряда, вооруженного метательными снарядами. И, наконец, в случае провала первых двух вариантов, Желябов, сообразуясь с условиями, должен был пойти на поединок с императором. Таковы последние планы. Но после того, как они были приняты, в ночь на 28 февраля Желябова и Тригони арестовали и, следовательно, сразу отпала одна из возможностей [189].

Дата добавления: 2015-10-28