Фалько — ясный сокол

Самый большой интерес для искусства (и телевизионных серий) представляют две стратегии человеческих отношений: «полюбите нас чёрненькими» и «принцессы не какают». Дзен состоит в том, чтобы: а) научиться распознавать их у близких; б) воздерживаться от применения самому.

После того как я порезвился и набегался, встречая Новый год с двумя зайцами, наступило странное время. Дело в том, что моя новогодняя история разворачивалась на фоне декораций старой квартиры — вверху и слева на красной ветке гамбургского метро. Мы там долго и довольно счастливо жили с моим мудрым и зрелым мужем Олегом. Разобраться в причинах нашего разрыва ввиду противоречивости показаний сторон практически невозможно, но на всякий случай упомяну три обстоятельства.

Во-первых, недовольство Олега моим кругом чтения. «Библия — отвратительная книга, которой не место дома», — заявлял, например, муж. Сначала он аргументировал это своей естественнонаучной картиной мира, а потом внезапно тем, что стал открывать энергетические каналы, видеть ауру и чакры. Аура у Священного Писания была не очень. Во-вторых, и при всём этом, после одного философского спора о механизмах действия порнографии он заклеймил меня (субъективным) идеалистом-порнографом. И в-третьих, мне после студенческой вечеринки по пьяни подрочил однокурсник Ренато. Если бы я заранее знал о грядущей истерике мужа, — как добропорядочный партнёр я, естественно, во всём немедленно признался и покаялся, — несомненно позволил бы Ренато ещё и взять в рот. А то и выебал бы его. И ведь больше не представилось случая.

Так или иначе, Олег сказал, что теперь у него своя жизнь, а у меня своя. Я довольно быстро нашёл себе маленькую квартиру в Аймсбюттеле с окнами в желтый колодец двора и дровяной печкой на кухне. Но освобождалась она лишь через три месяца. Скромный мальчик с подоконника Якоб и начинающий сибирский мачо Тимыч заполнили первые два. Благо, муж был в долгосрочном отъезде с целью увеличить свой кундалинь и почистить шакти. А в январе вернулся, и нам нужно было провести на общей территории ещё месяц.

Несмотря на опасения, что мы окончательно погрязнем в спорах о смысле жизни, переход в режим общежития совершился гладко. Возможно, из-за кундалиня. Более того, мы стали чудесно готовить, радушно собирать старых друзей и каждый день целомудренно петь перед сном друг другу колыбельную «Schmetterling kommt nach Haus» — про спешащего в постель мотылька. Мы оба открыли анкеты на одном сомнительном сайте и доброжелательно обсуждали поступающие на рассмотрение кандидатуры принцев. А за несколько дней до моего переезда вместе отправились в гей-клуб.

В моём присутствии Олег всегда старался быть настоящим и многоопытным мужчиной. И тут, едва мы вышли из гардероба, сразу прошёл на полупустой танцпол и стал покачиваться и махать руками, как настоящий Джордж Майкл. Мне быстро стало скучно, и я решил что-нибудь выпить. Вливая в себя пиво, я и познакомился с немецким богатырем Фалько — из породы санитаров. Не говорите мне, пожалуйста, что большинство геев работает стюардами или рецепционистами отелей. Среднестатистический немецкий мужеложец выбирает в силу гуманистического инстинкта профессиональный путь санитара. Или хотя бы успевает поработать санитаром в молодости. И разве не мудро устроила природа? Бывшие субтильные мальчики из групп подросткового каминг-аута знакомятся с нелицеприятной изнанкой жизни — и при этом подкачивают мышцы.

Это был экземпляр санитара не только с рельефным торсом, но и с удивительно пушистыми ресницами. И кажется, чуткой душой. Поэтому я поинтересовался у Фалько, где он живёт. «Понимаешь, у своего друга... — замялся он и сделал едва заметный жест в сторону танцпола. — А вообще в Уленхорсте».

Немецкое междометие tja может передавать целый спектр эмоций, родственных сожалению или горестному пониманию. «Тja», — понимающе кивнул я.

Следующие два часа Фалько не отставал от меня, а я, соответственно, от него. Улучив минуту, я перебросился парой слов с Олегом: «Дорогой, ты разрушил мою жизнь, ты выпил все мои соки, ты бросил меня волкам, заведя в тёмный лес. Если ты отдаёшь себе во всём этом отчёт, сделай мне хотя бы единственный раз в жизни маленькое одолжение. Я познакомился с красивым парнем. И нам негде...»

Это был монолог пылкий, хотя без всякой надежды. И каково же было удивление, когда Олег, выдержав небольшую паузу, спокойно ответил: «Ну хорошо, я тоже кое с кем познакомился. Давай созвонимся утром».

По пути из клуба домой — ехали ночным автобусом среди громкоголосых турков, орущих подростков, футбольных болельщиков — самый прекрасный вид городского транспорта в Гамбурге — Фалько писал смс, одно за другим. Я почувствовал укол совести: не разрушаю ли я сейчас самым аморальным образом счастливую семью?

Мы ввались в квартиру и предались утехам. И этой ночью, вернее — в оставшиеся до рассвета часы, я совершил революционное открытие. Что-то до сих пор берегло меня от этого горького плода, от этой пропитанной ядом страницы книги жизни. Наутро я точно знал, что партнёр с великолепным телом может быть никудышным любовником. Мы проснулись под одним одеялом, но мне уже было ясно, что повторения не будет.

Проводив своего героя после чашки кофе на остановку, я особенно остро почувствовал несовершенство мироздания и позвонил Олегу. «Я был с неким Уве, в Уленхорсте. Сейчас еду домой». Упоминание района, в котором муж провёл ночь, заставило меня на мгновение задуматься. Но я стряхнул наваждение.

«Вообще-то я немного рисковал, когда пообещал тебе переночевать в другом месте, — рассказывал за вторым завтраком Олег. — Понимаешь, Уве был не один, а с другом, и они не сразу договорились...» — «А ты случайно не знаешь, как зовут его друга?» — «Какое-то смешное немецкое имя... Фальке, Фалько, кажется... Что с тобой?» Олег пытался постучать меня по спине, думая, что я поперхнулся круассаном. Но это, конечно, были не предсмертные хрипы, а смех.

Потом мы смеялись оба. Потом делились деталями. Потом — физиологическими деталями. Потом сидели в обнимку и просто говорили про хуи. После чего уже совершенно естественно занялись сексом, оба не принимавшие душ, пропахшие табаком и мужчинами. Это был торопливый и жадный секс, но вполне себе на твёрдую четверку. На «отлично» получилось после душа и третьего завтрака.

Так ясный немецкий сокол Фалько вернул или, по крайней мере, поспособствал возвращению супругов в объятия друг друга. Этот подвиг не должен быть забыт, потому что с самим Фалько судьба обошлась неласково. Он уехал к старому терапевту в маленький населенный пункт федеральной земли Гессен; возможно, даже Фульду. У терапевта оказались ярко выраженные SM-наклонности, и Фалько живет в клетке на заднем дворе его пряничного домика. Пищу ему подают из собачьей миски. Друзья неоднократно заявляли в полицию, и дело почти доходило до суда, но юристы из тайного SM-общества каждый раз доказывали, что всё происходит по взаимному согласию.

В феврале, когда я обосновался в аймсбюттельской квартире, наступили совсем замечательные времена. Мы с Олегом ночевали то у меня, то у него. Иногда он ночевал у Уве или у других своих любовников. Наши открытые отношения не были вполне свободны от ревности и споров. Но всё равно кажутся мне теперь куда более гармоничными, чем прежняя модель. Разумеется, сам мой муж не поддержит эту историческую версию. Он же немного принц и утверждает, что ещё два-три года после того, как мы стали жить под разными крышами, совсем не пукал и не какал. Следует заметить, позиция вопиюще антинаучная.

В следующих выпусках моей передачи о сексологии и славистике я расскажу о ещё одном санитаре переходящей сексуальной природы; о том, как в Голландии поселилась (и сгинула оттуда) небезызвестная Катя Гольдина; о том, как Олег разрушил моё счастье с восходящей порнозвездой, а я в свою очередь невольно воспрепятствовал его эмиграции в Бразилию.

Машина каша

В часы скорби бог посылает мне в утешение Машу-Мышу. Она поселилась у меня, например, когда Олег попрощался с Новосибом и уехал в Германию, а я ещё пару месяцев оставался в академгородковском жилище, где мы с ним были так молоды и счастливы в двухтысячном году. Находиться там одному стало просто невыносимо. Всё напоминало о совместном быте и досуге: картинки из гей-журналов на стенах, цветочек на компьютерных обоях, пара маек и кружек, но пуще всего (великая) куча мусора на балконе.

Бытовые отходы в новосибирском Академгородке вывозятся горбатыми мусоровозками в стиле ретро, нередко по расписанию, но всегда в такие часы, когда народ или работает, или спит. Поэтому с наступлением морозов мы с Олегом просто складывали пакеты с мусором на балкон до лучших времён. К первой оттепели там образовалась внушительная и красочная инсталляция, грозившая заблагоухать и ухудшить санитарно-эпидемиологическую обстановку в окрестностях Морского проспекта и улицы Ильича.

Появление Маши (с чемоданом) было как обещание счастья, потому что в первый же день она помогла мне прибраться и наполнила помещение новыми вещами и запахами, которые отвлекли от печали. Кроме того, Маша умела делать массаж головы и рейки на разные релаксации, включая сексуальную.

Правда, за прошедшее со времени нашего знакомства время Маша изменилась. Она была робкой, а стала активно практикующей лесбиянкой. Кровать дома была всего одна, делили её мы честно и беспроблемно. Но когда Маша приводила домой женщин, мне приходилось спать на полу. Пользоваться ими совместно со мной (я же бисексуал) она отказывалась (и Олег бы огорчился). Посуду Маша мыла лишь однажды, причём моей пеной для бритья. Представляя и рекомендуя меня каждой новой знакомой, она замечала: «Не нарадуюсь на него. Всё делает по дому... Кстати, Андрей, не приготовишь нам чего-нибудь?»

— Мне надо поработать за компьютером, — медленно вдохнув и выдохнув, отвертелся я на этот раз.

Машина очередная любовь носила камуфляжные штаны и курила вишневую трубку. Было сразу видно, что на кухне она может почистить трубы или выложить новый кафель, но не сварить кисель. Маша вздохнула и отправилась готовить сама. Она выбрала романтический рецепт — манную кашу с изюмом и сухофруктами.

Девушка в камуфляже уже минут двадцать курила трубку за моей спиной, когда мне показалось, что дело как-то не клеится. Заглянув на кухню, я обнаружил, что Маша совершает над кастрюлей пассы: «Отражаю потоки энергии, слишком медленно закипает».

Кастрюля с манкой стояла на холодном кружке. Раскалён был соседний. Я направил процесс в нужное русло и вышел.

Надо сказать, часть продуктов в нашем с Олегом семейном гнезде происходила из склада моей запасливой бабушки. Во время большой уборки у неё дома на заколоченных антресолях был обнаружен забытый тайник времен перестройки — с мылом, крупами, тушёнкой, сухофруктами и мешком зеленых кофейных бобов. Кофе мы, наполняя квартиру едким дымом, поджаривали на сковородке, мололи и заваривали в турке, тушёнку я съел, а до остального боялся дотрагиваться и хранил лишь на случай голода.

— Сколько крупы на литр молока?

— Примерно в три раза меньше, чем жидкости.

— А если с курагой? — снова показалась в дверном проеме Маша.

Из кухни несло горелой органикой, но я принял приглашение девушек — не хотелось быть букой и трусом. К приглашению прилагалась тарелка чего-то мутного, с серыми и желтыми кусочками, комочками и прожилками.

— Я научилась готовить это блюдо в Больцано, — таинственно и кокетливо прокомментировала Маша. — Очень вкусно и полезно для пищеварения.

Разного заграничного опыта у Маши — после недельного отпуска в Италии и Германии — было вдоволь, она им всегда охотно делилась, чтобы заполнять социальные паузы.

Маша сама подала пример и бодро прожевала первую ложку.

Начали и мы с камуфляжной девушкой. Вопреки опасениям, было съедобно, только что-то скрипело на зубах и крупа казалось какой-то странной.

— Маша, ты что, риса ещё добавила?

— Как ты мог подумать... в сумме с манкой это дало бы слишком много элемента инь. У меня тут лишь хорошо сочетающиеся продукты.

Тогда я стал внимательнее приглядываться к продолговатым белым зернам, составляющим примерно четверть объема каши. У некоторых из них, насколько я мог разглядеть, были головки и маленькие глазки.

Это же открытие, судя по всему, сделала и наша гостья.

— Черви, опарыши! — прошептала она, схватилась за горло и рванула в туалет, откуда тут же раздались звуки толчкообразного выбрасывания желудочного содержимого через рот в унитаз.

Потом она спешно собралась и эвакуировалась.

Маше всегда нравились сильные женщины. Эта девушка, несмотря на вишневую трубку, оказалась недотрогой и сразу её разочаровала. Если бы за приготовление пищи взялся я сам, то сухофрукты наверняка оказались бы отбракованы. Экспресс-теста на мужество и выдержку не произошло бы, разочарование наступило позже — и далось бы болезненнее.

Так что Маша должна меня благодарить за то, что я отказался готовить, а не копить недовольство.

Никогда не готовьте романтические ужины женщинам. Только мужчинам.

Верность этого императива подтвердилась и позже, когда Маша оказалась по немецкой линии в Европе. Первое время Маша жила у друзей, в том числе у меня. Это пришлось как раз на сложную фазу отношений с Олегом. Зная, что в приготовленной Машей пище могут оказаться червяки, а на помытых чашках не исчезает, а даже усиливается чайно-кофейный налёт, я избавил её от кухонных обязанностей.

Из России приехала и новая любовь Маши, женщина-альпинистка. Они решили пожениться — «как наши мальчики».

Я стал готовить на троих, а иногда, когда заходил Олег, и на четверых. Это вовсе не жалоба — я очень люблю готовить. Только посуду мою неохотно.

Маша выправляла бумаги и искала работу. Из-за того, что у альпинистки было много времени, — ведь на кухню я её тоже не пускал, а немецкая среда была ей довольно-таки до лампочки, — она стала вести блог и общаться по переписке с какими-то другими женщинами.

До свадьбы девушек оставалось всего несколько дней, когда альпинистка сказала, что в Германии нет настоящих просторов, гор и духовности, а в России её ждёт более понимающая женщина.

Маша была безутешна. Правда, не очень долго. «Это у вас, геев, неизличимый промискуитет. А нам, девушкам, лишь найти подходящую спутницу — и прожить с ней до глубокой старости».

«Ага, и умереть в один день», — подумалось мне, когда я через неделю увидел новоиспечённую избранницу Маши, представительницу готического молодежного течения, близкую — исключать этого было нельзя — кругам некрофилов.

Но поживём — увидим. Девушки поженились и уже пару лет вместе. Маша нашла в Германии клиентов, которые хорошо платят за диагностику кармы и открытие энергетических каналов. Готовить дома ей теперь не приходится, конфликтный потенциал стабильно низок.

Кстати, обратите внимание, источник всех разладов и недоразумений в семейной жизни — кухня и кухонные яды. Обязательно создавайте рядом с плитой хороший фэншуй, воскуряйте благовония, развешивайте бодрые картинки — лишь тогда в доме будет много-много счастья (и ебли). Андреас Дитцель рекомендует.

Принцессы не какают

Единственный сотрудник нашего маленького и гордого медиаагентства со свободным графиком по четвергам — это я. Дело в том, что четыре года назад в тесном подвальчике воспетой Сартром Альтоны на Барнерштрассе стали по средам устраивать полисексуальные вечеринки. Клуб «Кир» был не только единственной точкой, где что-то достойное происходило среди рабочей недели, но и вообще местом не от мира сего. Там собирались студенты, турки, лесбиянки, рокеры, гламурные кисы, скандинавские атлеты и тайские мальчики.

Отдаленное представление о «Кире» можно составить по берлинскому «Швуцу», но в том слишком просторно и неуютно, громко. И нет той харизмы Альтоны, которая пропитывала голые стены и потёртые диванчики, — это сейчас стены задекорированы, танцпол подсвечивается тысячей прожекторов на оси, а бар сияет свежим алюминием... Хотя нужно сказать, что клуб стал обычнее, но не потерял главного. А именно чёрных близнецов-барменов — самую идеальную пару гомосексуальной истории человечества: говорят, они с рождения хранят верность друг другу, — и сумасшедшую буфетчицу Нину. Я никогда не спрашивал её о возрасте, хотя она вряд ли станет скрывать. Возможно, двадцать, а возможно, и все шестьдесят. Она носит тельняшки поверх вечерних платьев. Она забирается на барную стойку и танцует — и как! Благо, ночью здесь можно изучать историю музыки и танца — от фокстрота до «Нирваны», «Violent Femmes», Бритни Спирс, панка и попсы. В любом другом месте такая эклектика казалась бы вызывающей, но в «Кире» — вполне органична. Конечно, я пристрастен. Потому что это моя первая и пылкая любовь. После каждой встречи с которой весь четверг уходил на то, чтобы отоспаться. С этим смирились коллеги, и даже несговорчивый шеф внёс соответствующий пункт в мой контракт.

Олег не очень-то поддерживал мои ночные начинания и ворчал, что выходит из юного возраста, что он теперь не такой, как я, и не любит дискотеки. Эту мысль, я думаю, он позаимствовал не у певицы Земфиры, а у своего любовника Уве, несколько старше нас, профессионального безработного, который охотно собирал друзей у себя дома на настольные игры. Для моего повествования Уве представляет интерес лишь постольку, поскольку через полтора года, когда Олег переезжал в Берлин, сидел за рулём его фургона с мебелью. Когда мы разгрузили первую партию вещей, я отымел Олега на лестничной площадке. Добрый и спокойный Уве не мешал. Видимо, он уважал узы нашего супружества.

На этом месте нужно представить следующего персонажа. Уже сложно реконструировать, как мы познакомились со Штеффом, но это, несомненно, связано с «Киром». Мы стали узнавать друг друга на вечеринках и однажды разговорились. Получилось очень духовно: секс у нас случился не через пару часов после знакомства, а лишь через пару недель. И я даже хорошо помню наш первый поцелуй. «У тебя такие красивые губы, — сказал Штефф, потупив взгляд. — Как жаль, что я не могу их поцеловать...» — «Да пожалуйста», — отозвался я — дескать, не жалко — и первый потянулся к нему. Мы оказались почти соседями по Аймсбюттелю и установили замечательную традицию общих ужинов, которая долго не прерывалась, несмотря на сложные обстоятельства наших личных жизней. Штефф был санитаром, возлюбил человечество, подался в буддисты и решил стать психологом. Девять из десяти его однокурсников были голубыми (значит, из санитаров), занимались дыхательной йогой и создавали на подоконниках своих комнат садики камней.

Мои силы были брошены на роман со Штеффом и одновременно — поддержание душевного равновесия своего мужа, который не только играл в настольные игры, но и готовился к защите диссертации. Настроение Олега раскачивалось, как мальчик на качелях, окруженный голодными сорокалетними мужиками в тёмной комнате сексклуба. А тут ещё в самые жаркие и страстные дни московские друзья попросили приютить на несколько дней хорошую девушку Аню, которая приехала в Германию учить немецкий язык. Я запросто согласился, и лишь когда девушка Аня позвонила мне с гамбургского вокзала и представилась — «Новоглинская», осознал, с кем мне предстоит иметь дело.

Анна Новоглинская была поэтессой, прославившейся незадолго до этого христианской азбукой в стихах. Особенно ей удались буквы начиная с середины. Поскольку воспитание человека облагороженного православного образа сегодня становится всё более важной задачей русского общества, я, так и быть, сделаю Анне немного пиара:

У — красный Угол сияет в домах:
Смотрит с иконы Спаситель на нас.

Ш — это Шапка. Мальчики, вам
Надо без шапок входить в Божий храм.

Ъ — вот твердый знак, хоть и твёрд, но не строг.
В книгах старинных с ним пишется Богъ.

Э — твой Этаж может храма быть выше.
К Богу не этим становишься ближе.

Ю — это Юбки девчонок и дам.
В них, а не в брюках, ходить надо в храм.

Даже будучи человеком религиозным и сочувствующим православному воспитанию, я в своё время честно указал Анне на недостатки этих стихов. Из-за чего мы пересрались на весь русскоязычный Интернет с переходом на личности.

Но Новоглинскую это больше не смущало. При встрече она сказала, что обиды в прошлом и она хочет сходить на улицу красных фонарей Репербан. Туда мы и направились в первый же вечер, прихватив Штеффа. Общество двух голубых невероятно развлекало Анну. «Ну поцелуйтесь для меня, пожалуйста, ещё раз!» — просила она. Мы со Штеффом останавливались посреди улицы и начинали страстно, высовывая языки и капая слюной, целоваться. Анна хлопала в ладоши, хохотала и от радости прыгала вокруг.

Я всегда был за то, чтобы такое показывать на экране и печатать в газетах. И остаюсь сторонником гей-парадов. Потому что обращённая во внешнее пространство мужская ласка способна обратить к добру даже православную писательницу и мать двоих детей.

Наши отношения с Новоглинской остались бы безоблачны, но вакуум, образовавшийся у нее в душе после разочарования в православии, через пару лет заполнила новая страсть. Анна стала собирать автографы деятелей Третьего рейха. И заснуть она больше не могла без чтения «Железного сердца» Пауля Йозефа Геббельса. Но для истории с Олегом и Штеффом эти сведения не самые релевантные.

С приездом Анны я стал ночевать у Штеффа. Почему-то до этого мы гораздо чаще встречались (и ночевали, если на место не претендовал Олег) в моей квартире. Сам воздух дома у Штеффа настолько пропах восточными благовониями и эзотерикой, что я чувствовал себя там немного не в своей тарелке. И спал он на кровати, закреплённой у него над компьютерным столом так, что между матрацем и потолком оставался зазор меньше метра. Ребенком я был бы в восторге от такой планировки. Но, попытавшись в первый же вечер заняться на этом сооружении сексом, больно ударил голову. А Штеффу было очень удобно. Видимо, он часто такое практиковал. Штефф лежал на спине, задрав ноги вверх и упираясь пятками в потолок.

К нашим прогулкам с Анной и Штеффом нередко присоединялся Олег. Штефф разделял его увлечения чакрами, и мы с Анной нередко становились свидетелями интереснейших дискуссий.

Через несколько дней, к моей превеликой радости — пятки Штеффа на потолке уже начали меня утомлять, — меня возжелал Олег. «В этот вечер вы были особенно нежною», — тянул Вертинский, горели свечи, дышало в бутылке хорошее вино. Я провёл рукой по волосам Олега — но он вдруг вздрогнул и отстранился. «Что с тобой, мой хороший?» — «Эммм... ничего, я на работе ударился головой о полку».

Я внимательно посмотрел ему в глаза. На следующий день я так же смотрел в честные глаза Штеффа. Лишь через пару месяцев оба завалились ко мне, обнимаясь и мурлыкая. Это была официальная помолвка, после которой Олег сказал мне извиняющимся тоном, что больше не может со мной спать, потому что у него теперь есть его котик Штефф. Мне стало смешно и чуть-чуть неловко.

Союз двух могучих духов Гималаев продержался две недели.

Я с самого начала не сомневался, что и Штефф из породы некакающих принцев — как мой муж. Недавно я получил ещё одно подтверждение своей теории, обнаружив в Сети достаточно однозначное объявление о поиске половых приключений, к которому прилагались две фотографии ануса, одна — хуя, стянутого у основания металлическим кольцом, и ещё одна — торса на фоне постера «Властелина колец». Опознание удалось по сочетанию артефактов. К этому времени Штефф уже два года как был вовлечён, по его словам, в классические моногамные отношения. «Понимаешь, у нас не принято об этом говорить», — извиняюшимся тоном рассказал он при встрече.

В конце лета мы с Олегом отправились путешествовать и пережили наш четвертый или пятый по счету медовый месяц. Вообще-то скромная заслуга Штеффа в продлении наших отношений наверняка есть. И есть ещё кое-что, за что я ему благодарен и думаю, что психолог из него будет не совсем хреновый. В разгар моей разгульной жизни в Аймсбюттеле, когда я почти бросил университет и начал испытывать определенные сложности на работе, он попросил меня каждый день отмечать в блокноте, что и в каком количестве я выпиваю. Имелись в виду, конечно, алкогольные напитки. Через неделю учёта мне самому стало жутко. Судя по статистике потребления, я находился на полпути к хроническому алкоголизму. Это отрезвило. Буквально и надолго.

Следующая серия моей передачи задумана о медовом месяце, но, возможно, стоит не гнать галопом и подробнее развить какие-то смежные темы?

Дата добавления: 2015-10-28