Повесть о спартанцах

A (...)

Меня хотели назвать Андреем, как прадедушку Андрея Кондратьевича Дитцеля, добрейшего и очень красивого человека. Он был призван на фронт ещё до августовской депортации немцев из Повольжья. Точно не знаем, где он погиб — либо на войне, либо в трудармии, куда вскоре отозвали всех военнослужащих подозрительных национальностей.

И первые несколько дней жизни меня называли Андреем. Но отец неожиданно настоял на другом имени, в честь лучшего друга. Я рос, ходил в школу, поступал в институт. Но мне всегда хотелось быть Андреем. Постепенно это приняли друзья. И родители перестали удивляться, когда к телефону просили пригласить Андрея. В восемнадцать лет, отдавая в печать первую большую подборку стихов, я задумался, как их лучше подписать. До этого несколько текстов выходили за подписью Андрей Веселов или Андрей Невесёлов — по настроению. Подписался Дитцелем. Бабушка плакала. Прабабушка была ещё жива, но мало понимала родных. Когда я её навещал, она рассказывала, мешая русские и немецкие слова, что есть только одна сильная молитва — «Кристи Плют». Я был уверен, что она сама придумала этот страшный и путаный текст и к тому же меняет его каждый раз, рассказывая по памяти. Позже я узнал, что это стихотворение 1739 года, его написал граф фон Цинцендорф.

Имена сильнее нас. Моё со временем обзавелось всеми мелочами, которые требуются для решения иных формальностей с почтой, налогами, билетами и т. д. Перебирая бумаги, я на днях сложил отдельной папкой авторские договоры, выписки из типографии, заявки на сценарную работу, письма, переводы. Сейчас я могу подписывать любым из имён официальные документы, это невероятно здорово.

Школа

Бывшая учительница собирает книгу о городе и школе, просит что-нибудь написать. Ну хорошо, попробую, хотя не уверен, что ей пригодится.

Что меня больше всего удивило и что больше всего понравилось в первом классе? Совершенно не раздумывая отвечу: фонтанчики с питьевой водой. Любимой игрой, конечно, было зажать струю и неожиданно забрызгать проходящего школьника. Только пить из фонтанчиков нужно было осторожно. В любой момент кто-то мог толкнуть. У одного одноклассника навсегда осталась рассечённой губа. Столько крови я тогда видел впервые. И он, и я, и ещё несколько детей знали, кто толкнул, но не хотели быть стукачами.

Да, это одно из первых выученных в школе слов. А одна из наших веселых игр называлась в парашу или парафин. «Парашей» становился тот, кому подбрасывали половую тряпку или что-нибудь куда более грязное. Тот, кто его трогал, сам становился парашей или «парафинился». Но на деле это была бесконечная эстафета — вся школьная параллель носилась на переменах с тряпкой, пока её не отнимали учителя или дежурные по школе — парашей успевал побывать каждый, это не было большой трагедией. По крайней мере в младших классах.

Окончание младшей школы совпало с тем, что все фонтанчики опечатали. Вода теперь была только в туалетах или в умывальниках перед столовой — там никогда не мыли руки, но всегда стояла очередь пить. Школьный водопой. Сначала фонтанчики можно было тайком открывать ключом, но потом они насмерть заржавели. Ещё около года они стояли как мусорки и плевательницы, пока их одним прекрасным днем не выкорчевали и не сдали в металлолом.

Меня не переубедить, что пересохшие фонтанчики и конец детства как-то связаны с разрухой, новыми талонами — на туалетное мыло, макаронные изделия, чай, сахар... Наша безумная классная Надежда Ивановна ещё проверяла качество узлов и чистоту пионерских галстуков, между делом отмечая, что поляки предают коммунизм, — в третьем классе нам, кстати, разрешались только белые рубашки, — а на улице уже творилось что-то невообразимое. На фоне первых кооперативов и перестройки, но в особенности накануне перемен, невообразимо расцвел блат. По знакомству доставалось практически всё — дутые сапоги, бытовая техника, справки, путевки. По знакомству же можно было избавиться от унизительной физкультуры или бессмысленной школьной практики. Но мои родители, к счастью или несчастью, ничего подобного для меня не делали.

Мне было лет девять, когда я догадался, что система даёт сбои. Конечно, тогда бы я назвал это иначе. Чтобы как-то занять детей на летней практике (по каким-то причинам нас не могли вывезти, как всегда, в совхоз «Заводской») в школе объявили сбор лекарственных растений. Тут же во дворе. Выдали мешки и проинструктировали, как рвать подорожник и мать-и-мачеху. В одном из самых грязных и индустриальных районов полуторамиллионного города! Школьники старались побыстрее выполнить норму и освободиться. На полу в рекреации расстелили брезент и раскидывали травы для просушки. Каких сорняков там только не было! И это сено начинало медленно подгнивать. В последние дни «практики» я видел, как старшеклассники устроили на брезенте возню. Даже если «сырьё» и попало в аптеки, в чем я сильно сомневаюсь, то могло стать для больных источником разве только свинца.

За полчаса до звонка на первый урок класс, назначенный дежурным, выстраивался в живую цепь и блокировал школьный вестибюль. Чтобы ученики не могли без разрешения продвинуться в раздевалку и на второй этаж. Бывало, кому-то удавалось порвать цепь дежурных с разбегу, как в игре «цепи кованые». Но за четверть часа до звонка перед живой плотиной всё равно собиралась внушительная толпа. После открытия шлюзов в раздевалке и на лестницах, естественно, творилось смертоубийство. Кто и зачем придумал этот ежедневный спорт — было и остается для меня загадкой.

Школа — со спивающимися «трудовиками», отравлениями в столовой, тычками в спину — оставалась тем не менее одним из убежищ от ещё более абсурдного и жестокого окружающего мира. Все свое школьное средневековье я провел между домом и школой, по возможности не задерживаясь на улице. Библиотека №59, ещё один опорный пункт, находилась в другом микраже, и добираться до неё было уже подвигом. Да, деньги трясли, но это было не так страшно. За яркий портфель или новую куртку могли и замочить, порезать. Как и за чуть более длинные волосы, за что угодно, выделяющее тебя из толпы.

При том, что я был заучкой («ботаник» в Сибири не говорили), ко мне довольно хорошо относились. Парни из местной банды подростков, в которой заправлял некто Бадырин, на два года старше, олицетворение животной жестокости, даже заступались за меня, «гения». Если кто-то из них дожил до двадцати, то наверняка не на свободе. Я откупался от них чертежами космических кораблей. Не знаю, кому из них и почему это пришло в голову. И что они с ними делали. Я рисовал очередные межгалактические крейсеры на фотонных отражателях, у меня просто забирали рисунки.

Сам Бадырин однажды исчез. Классная, с трудом подбирая слова, объявила на собрании, что он заставлял других мальчиков «лизать его переднее место». Могла бы и не стесняться. Мы все уже — по крайней мере теоретически — знали, что это называется «давать в рот». Как и много другого о половой жизни. Что, например, тёлка, которая у кого-то «взяла», потом становится «маститой», блядью, и с ней это могут делать все остальные.

Однако от самых глубоких знаний что-то меня берегло. Или я сам занял глухую оборону. В конце концов, я не был таким уж слабым. Я занимался беговыми лыжами, а потом конным спортом — в этом было, по меркам моих одноклассников, что-то почти небесное. Но не знаю, сколько я мог бы выдержать оборону в одиночку и вообще развиваться без каких-либо ориентиров, кроме журналов и детской библиотеки, в которой всё перечитал.

Если бы не пара учителей — на фоне невыносимой серости и тоски, — я бы, возможно, никогда не узнал, что есть другие люди и какая-то другая жизнь. Новая математичка, сразу прозванная Любашей, Любовь Владимировна, поставила класс — а не наоборот — с ног на голову. На её уроках парты сдвигали в круг, а выбор места (и само посещение занятий) были добровольным. Настоящая революция на тот момент — мы лишь незадолго до этого сняли пионерские галстуки. Успеваемость не пострадала. Любовь Владимировна приносила на уроки и зачитывала Карнеги — сейчас смешно, а кто его тогда знал в СССР, — Библию и, кажется, даже Борхеса с Кортасаром.

Потом мне повезло с учительницей немецкого — Софья Андреевна была на нашей промышленной Затулинке едва ли не единственной, повидавшей мир, четыре континента, соц- и каплагерь. То, что сложная судьба забросила её сюда, было для меня и моих друзей невероятным везением. Когда я спустя много лет стоял на стене крепости Кобленца, захотелось набрать её телефон: «Всё точно так, как вы рассказывали в шестом классе, вода на слиянии рек разного цвета, Мозель желто-зеленый, Рейн сине-чёрный...»

Что, пожалуй, даже важнее огромной эрудиции, Софья Андреевна — первый человек мира, которого я встретил. И первый человек без дома. Хотя дом, конечно, был — мы с парой одноклассников быстро стали там завсегдатаями. Я впервые пробовал там водку. Да. Я впервые выбрался с Софьей Андреевной на органный концерт. В клуб интеллектуальных игр. И многое ещё.

«Мы — дети того и другого века, поколение рубежа», — пишет мелом учительница литературы. Рядом с доской плакат: храм Христа Спасителя накануне взрыва и текст: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Это конец школьного средневековья, выпускные классы, такие же дикие, как и годы, на которые они пришлись. В наши головы хлынул неочищенный поток информации и политинформации, Агни-йога пополам с Зигмундом Фрейдом и Григорием Явлинским. Елена Львовна — одно из олицетворений противоречивого 91-го, чуть менее экстравертированный клон Валерии Ильиничны Новодворской.

Нина Николаевна вела экономическую географию (блестяще и светски) и добровольно-принудительные курсы русской религиозной философии (бестолково, с растущим православным фанатизмом). С ней я как самый умный десятиклассник области ездил на последнюю школьную олимпиаду СССР (вообще-то страны уже несколько месяцев не было даже на бумаге). Что-то случилось с нашими билетами, мы возвращались в Новосиб с приключениями, на переполненном поезде Москва — Пекин», заплатив проводникам.

За один вечер мы с парой одноклассников расписали стену класса листьями и цветами — страшной мазнёй, по большому счету, — но нас только похвалили за инициативу и креативность.

Мы созывали школьный парламент и издавали эротическую газету. Мы, выпускные классы, практически самостоятельно выстраивали программу и выбирали учителей. (Кажется, теперь такое в средней школе снова невозможно?) И в результате получили аттестаты очень самонадеянными, очень начитанными, но не вполне готовыми к тому, что начнется после. Возможно, наше поколение сформировалось на волне потрясений таким деидеологизированным и лишённым каких-либо авторитетов, что просто навсегда остаётся в состоянии беспорядочного поиска.

Школа позволила физически выжить. В ней я встретил несколько людей, без которых не стал бы самим собой. А вот знаний и опыта она не дала. Скорее обеспечила множеством заблуждений. Так и вышло: половина страниц в книге детства чёрные или вовсе вырванные... Хотя самые важные части сохранились — оглавление, комментарии, списки замеченных опечаток. Хочется так думать.

Про Гамбург

В Германии провели опрос «Счастливы ли вы и довольны ли своей жизнью?». Самая высокая доля счастливых оказалась в Гамбурге — 77%. Бавария отстаёт на целых 17%. Хуже всего в Бранденбурге, там лишь каждый третий счастлив.

Какие теории могли бы объяснить подобное распределение? Только давайте не будем спорить об уровне безработицы — это было бы слишком просто. Вот ещё одна замечательная статистика. На среднестатистического немца в жизни приходится 6,3 сексуальных партнера. Гамбург лидирует не только по счастью, но и по числу партнеров — 10,4.

Weil kein Ich werden kann, wo kein Du bist

Вчера я наконец сформулировал этот вопрос. Нетерпение было таким сильным, что я сразу задал его близким людям. Всё равно нужно было спасать велосипед (самое спортивное занятие — останавливаться каждые десять минут и подкачивать колесо). Я бросил рюкзак на скамейку у канала Кайзера Фридриха и принялся рассылать sms:

Интересно: если сам не можешь быть счастлив, но можешь хоть кого-то сделать счастливым — чего ждёт от нас Бог?

Ничего удивительного, что ответы на такие вопросы не заставляют себя долго ждать. Тут же раздался звонок с острова в Северном море и пришло два текстовых сообщения. Единодушия между моими собеседниками не наблюдалось, хотя каждый по отдельности и был прав. Поэтому я умолчу об этом. Верно заметила фрау Керхер, ответившая, правда, не на этот вопрос, а на следующий, который ещё не был задан. В вольном переводе с немецкого: «Если твой конь подох — пора слезть с него».

Тадзио

Балет Ноймайера по «Смерти в Венеции» — рыхлый, распадающийся на хореографические номера. Как в фотографии рискованно смешивать солнечный и искусственный свет, так и в музыке — Баха и Вагнера. Но что меня потрясло, помимо предельной дозы гомоэротики, — передача переживания неуверенности и неловкости при встрече с красотой (и молодостью, но об этом лет через двадцать). Растерянность, страх жеста или слова перед лицом естественного, когда сам ты, — на девяносто процентов тела состоят из воды, — лишь социальная память, бесполезная и фальшивая. И если в чем-то остаётся смысл, то в том, чтобы продлить момент наблюдения, любования. Не обязательно самой любви, если ей некуда пустить корни.

Пляж

Пляж в Боберге — любимое место размышлений о тщете человеческого существования. Каждый раз меня поражает обилие старичков, кое-как ковыляющих по дюнам — в чем мать родила, следует понимать. Смотришь на такого и беспокоишься, что вот-вот испустит дух, — кардиостимулятор откажет на жаре или почечная колика случится... Но нет, этот Мафусаил подмигнёт тебе хитро, начнёт тереть свою пипиську — а та растёт, как у тинейджера. Одна старая сморщенная обезьянка бегала по соседству часа три подряд, то и дело почесывая свой стояк. Я не выдержал и указал: «Поделитесь секретом, как вам это удается, — виагра?» Кто-то услышал меня и заржал. Однако старичок не смутился, а с гордостью заметил: «Это у меня от природы!»

Встречи. Спустя два года увидел вернувшегося из Индии F. Амзеля. Мы поздоровались, он был в каких-то старомоднейших (либо суперстильных) купальных трусах в серую полосочку и в соломенной шляпе. С красивым и манерным мужчиной — а я думал, что он вернулся к женщинам или воздержанию. Бывает, что мы недоблагодарим. Реже бывает, что благодарность неуместна — зачем благодарить воду за то, что она мокрая, или ветер за то, что он свежий? Я мог бы рассказать F., что переломилось во мне к лучшему за пару недель знакомства с ним, но вряд ли его это хоть сколечко интересует. Он такой — прекрасный и неодушевленный.

Я разговаривал с видеооператором, который снимал и запомнил меня на европрайде в 2004-м.

И странное. Валяясь на своем пледе, я в какой-то момент зафиксировал, что меня внимательно рассматривают. Рядом на корточках сидел парень в безупречно белых брюках и строгой чёрной рубашке. Он не стал отводить взгляд. Я спросил: «И не жарко в строгом?» Парень на минуту задумался: «Да, жарко. Но ничего не могу поделать». Возникла пауза, мне нужно было обдумать message этого сообщения. И тогда он ещё внимательнее посмотрел на меня и сказал: «Если бы я выбирал тебе имя, то назвал бы тебя Тадзио».

Я озадачился: «Кажется, имя не подходит мне по возрасту...» — «А сколько тебе?» — «Мне тридцать». — «Вот не подумал бы». — «А тебе?» — по лицу я предположил бы, что ему не больше двадцати пяти: нежная кожа, в уголках глаз ни единой морщинки, чуть вьющиеся волосы, прикрывающие виски и лоб. «О, я гораздо старше тебя, — совершенно серьёзно ответил он. — Дело в том, что я и есть Густав, Густав Ашенбах». Я встретил его взгляд — серьёзный и спокойный.

«Знаешь, здесь необыкновенная природа. Когда я вижу всех этих людей и то, чем они занимаются, нисколько не удивляюсь...»

На это я, стараясь улыбаться, показал ему своё ободранное запястье: «Да, я тоже чувствую что-то в самом воздухе. Вот, мне захотелось залезть на дерево — такие хтонические силы здесь». — «Хтонические? — переспросил Густав. — Ты говоришь по-гречески?» — «Вообще-то я просто перелез по той большой ветке на другую сторону канала и спрыгнул; но это почему-то собрало зрителей, и я, болтаясь в воздухе перед прыжком в крапиву, представлял себя привязанным к жертвеннику, под которым вот-вот зажгут огонь». Теперь говорил я, а он молчал.

«Посмотри», — захотелось мне показать Густаву ещё что-то. Рядом со мной цвёл боярышник — в Боберге его много, и в эти дни всё пропахло его лёгким запахом. Я тронул ветку, на меня посыпались кремовые лепестки... «Как жаль, как жаль, что мне уже пора», — сказал Густав, протянул руку и провел мне по волосам, собирая опавший цвет. «Но подожди... Хочешь, я тебе ещё что-нибудь расскажу или подарю?» — я сделал, возможно, и немного дешёвый, но однозначно понятный жест: рука, записывающая на листке номер. «Нет, мне действительно пора. Но мы ещё увидимся, обещаю». Я больше ничего не успел сказать — он встал и, честное слово, исзчез. Может быть, я смотрел против солнца и упустил момент, когда он слился с каким-то лучом или самим солнечным диском.

Он не приснился. Знакомая парочка, отдыхавшая неподалеку, завистливо отметила, что я, видимо, лично знаком с самыми красивыми мужчинами пляжа. Я не стал опровергать.

Друзья спорта

Сейчас мы живём в разных городах, вертимся на разных орбитах и общаемся лишь эпизодически, но раньше Оливер был одним из тех друзей, с которыми я ходил в воду и огонь, выбирался на крыши в Шанценфиртеле, крутил джойнты и всерьёз дискутировал о смысле жизни. Сексуально он меня не интересовал — наверное, потому, что из-под воротничка рубашки у него выглядывала рыжая шерсть.

В то же время знакомые жестами, полунамёками и намёками убедили меня подать заявку на вступление в сообщество «Друзья спорта». В нём состояло около тридцати мужчин в прекрасной физической форме. Для чего они самоорганизовались, постороннему наблюдателю не было понятно. Страница сообщества в Интернете выглядела довольно нейтрально. Но когда меня приняли, всё стало на свои места. Раз в две недели участники встречались в чьей-нибудь просторной квартире и трахались. В этом и состояла их главная миссия. Эти встречи были настоящими праздниками юности и здоровой плоти. К моему удивлению, чаще всего народ собирался прямо через перекресток от моего дома в Аймсбюттеле, у авиаинженера Алекса, стажировавшегося в конструкторском бюро Туполева и поэтому говорившего по-русски. С Алексом я уже успел переспать, но он ни о чём не рассказывал. Конспирация у друзей спорта была на высоте.

Каждый участник мог в течение двух суток наложить вето на приём новичка. Поэтому сообщество к моменту моего вступления уже почти не прирастало участниками: такой массе людей сложно сойтись во вкусах. Тем не менее заявки поступали. Пару раз я одобрял или не одобрял попадавшие мне в руки, вернее — просмотренные в разделе для мемберов, анкеты кандидатов. Но однажды на приложенной к формуляру фотографии оказался Оливер. Я задумался. Раздеваться в его присутствии мне не хотелось. И вносить в нашу дружбу некий порнографический элемент тоже, — она мне была дорога другим. Но мои представления о взаимопомощи, доверительности и прочих высоких материях давали трещину.

Так я, вполне в своём амплуа, — подобные ситуации случались и до и после, — принял самое честное и глупое из возможных решений. Я воспользовался правом вето и гарантированно провалил вступление Оливера в «Друзья спорта» (хотя вряд ли мой голос против был единственным). Вместе с тем я пригласил Оливера на чай и признался ему, что не могу принять решение, то есть что уже пару месяцев состою в том самом сообществе, куда ему так хочется попасть, но не хочу разрушить наши высокие отношения и поэтому поступаю так... Оливер даже не дослушал выкладку до конца. По его мнению, я предал эту дружбу. Не говоря о том, что вообще, как человек чуткий, мог бы давно обратить внимание на его интерес и трахнуть без всяких друзей... спорта. А теперь всё кончено.

Мы долго не общались, потом кое-как восстановили диалог и вот сейчас созваниваемся пару раз в год.

Только чтобы вы не подумали, что я циничная и бессовестная скотина, надо добавить, что на встречи «Друзей спорта» я после этой истории ходить перестал, и вскоре автоматически вылетел за неучастие. Но Оливеру об этом не рассказал. Может быть, для того, чтобы втайне чувствовать себя хоть чуть-чуть рыцарем, этаким благородным и сильным.

Повторяется

Пару ночей подряд снится, что все люди на самом деле заключены в полупрозрачные сферы, наподобие огромных мыльных пузырей. Все движутся по канавкам и бороздкам упрощённого земного ландшафта. Молотить руками или семенить ногами бесполезно — воздействие на траекторию минимальное. Когда я присмотрелся, все оказались одеты — в то, что называется комфорт-одеждой. Я был босиком, в джинсах и майке. И у каждого с собой оказался минимальный набор предметов. Я видел Олега — в его небольшом шарике парило множество безделушек, диски, какие-то карандаши. На внешнюю поверхность — в радужных разводах, действительно как у мыльного пузыря, — налипли кусочки от всех зон и участков, где он передвигался. Листья и хвоинки, обрывок афиши с текстом, кажется, на испанском.

В моём собственном шаре было очень много пустоты (на дне лежали пачка бумаг и фотоальбом). Понимая, что управлять этой махиной, двигающейся по сложной траектории, нельзя, я всё же пытался предотвратить столкновение. Напрягся, ожидая хлопка, но шары плавно самортизировали и оттолкнулись друг от друга. Вмятины на пленках начали выправляться.

Многие сферы, разных размеров и оттенков цветов, двигались парами или группами. Не очень понятно, чем обусловлено это движение — каким-то ветром или геологическим характером местности. Но что я понял — некоторым удаётся как-то раскачаться или подпрыгнуть. И ещё я откуда-то узнал, что произойдёт, если оболочка порвётся. Дело в том, что внутри шаров совершенно нормальная сила тяжести. А вот снаружи — отрицательная, и все, выпавшие туда, падают вверх.

Пробуждение

Когда интенсивность ночной жизни снижается, в злачных местах так и кажется, что все рассматривают тебя, — а может быть, виною была неформатная белая рубашка или то, как я бодро влил в себя предложенную Юргеном водку. На танцфлехе к двум ночи можно было лишь осциллировать. Я отошёл выпить текилы, потому что это самый доступный крепкий напиток, а денег с собой почти не было. Ко мне подкрался смутно знакомый лицом (клуб, Интернет?) мужчина и сказал: «У тебя в глазах такая печаль... как у... — я наклонился к нему, чтобы расслышать, — как у щенка», — повторил он, отвернулся и оставил меня стоять у стойки бара с этим знанием.

На Репербане среди гламура и пьяни меня удивила женщина, живущая, по-видимому, где-то в квартире с окнами на улицу. Запахивая домашний халатик, она спустилась по лестнице покурить и поболтать к продавцам магазинчика с телефонными картами и пивом, простоволосая и уверенная в себе. Постоял и послушал, речь шла о каких-то бытовых пустяках, вроде вывоза мусора и уборки на лестнице.

Женщины в этих краях хватают тебя за рукава, просят ответить на какой-нибудь пустячный вопрос или просто, неотрывно глядя в глаза, шепчут: «Тебе я отсосу всего за двадцать евро». Но вчера ко мне впервые в жизни прицепился транс — в чёрной куртке из кожзаменителя и длинном чёрном парике. Может быть, я, не зная того, стоял на каком-то определённом месте или подал какой-то определённый знак. Или просто разглядывал людей. Ощущение абсурда этой ночи стало таким сильным, что меня пробрал ужас, и я, сдерживая и успокаивая себя, чтобы не сорваться на бег, побрёл ходульными шагами домой.

Кровь

Кофе, приготовленный фрау Бурмайстер, нужно разводить 1/3 молока. А фрау Байерли — 1/2. Как говорил Воланд, вот что значит благородная кровь. В семействе Байерли, которому принадлежит наша фирма, все доживают до девяноста, хотя пьют кружками эспрессо и постоянно курят невыносимо крепкие сигары. Меня полюбили, потому что я кофеиноустойчив.

Собачки

В Ротербауме, где я работаю, среди маленьких вилл и аллей гуляют почтенные дамы с болонками и другими ценными собачьими породами. Одну такую даму я уже пару лет узнаю, потому что вижу, как минимум, по два раза в день. Мы здороваемся, я при этом каждый раз немного морщусь, вспоминая, как наступил в оставленный её собачкой подарок. Дама пудрится и носит драгоценности. До недавних пор она казалась мне скучающей аристократической старухой. Но на днях я заметил, что она выгуливает не двух болонок, а какого-то терьера. А вчера она, опираясь на палочку, гуляла с пуделем. При этом к ней подошла другая дама — энергичная и одетая совсем уж с иголочки. Было похоже, что дама-в-пудре получает разнос и за что-то оправдывается. И (только) тогда я понял, что «моя» старушка — вовсе не аутентичная и аутичная аристократка. Она лишь выгуливает собачек настоящим аристократам. Возможно, по графику. Наверняка — днями напролёт. А то выражение, что мне всегда казалось презрительной скукой, скорее всего отпечаток хронической усталости и безнадёги.

Подарки

Неделю назад, за распитием Альстера/Радлера после второго похода на «Shortbus» в обществе индийского Феликса и ещё двух симпатичных молодых людей, на которых он предполагал моё влияние, — один из них счастливо сосуществует в союзе с бразильским программистом, а второй переезжает в Гамбург с юго-запада и снял у меня на неделю комнату, — я получил в подарок желание. «Всё, абсолютно всё, что взбредет тебе в голову. Только один раз у тебя есть такой шанс», — прошептал Феликс, когда наши спутники отвлеклись. Я ответил, что такие подарки получают не каждый день, и мне нужно подумать над его предложением.

И вот мой юго-западный гость уехал, впечатления от фильма улеглись, каждый из нас, кроме, наверное, спутника бразильского программиста, отсмотрел по несколько порнофильмов, а я в спешке уезжал на выходные из Гамбурга, оставив в квартире невероятный бардак, кучу посуды, пыль и прочие прелести. Тогда я позвонил Феликсу, у которого имеется запасной ключ, и сказал, что теперь я знаю, чего хочу. В результат не верилось — голос Феликса звучал разочарованно, но, очутившись сегодня ночью дома, я обнаружил, что пыль аккуратно протёрта, завалы мусора: стеклотары, упаковок и пр. — ликвидированы, посуда перемыта и аккуратно расставлена по шкафчикам.

Это, конечно, бытовуха, да ещё и по заказу. Но такое ощущение, как будто мне подарили неделю отпуска на Эгейском море, честное слово. Задумался, а умею ли я сам радовать и подзаряжать. Не знаю. Моими благими намерениями вымощены мирные и шумные разфрендживания. Однажды накануне ДР интересного, но практически незнакомого человека, находящегося от меня в двух часах лёта через одну госграницу, мы так проникновенно поговорили в icq, что я просто подарил ему визу и билеты на самолет. Именно этот подарок стал причиной сожалений и упреков, о которых я непременно расскажу как-нибудь позже. Один раз — уникальность ситуации в том, что у (немецкой) жертвы не было сетевого дневника — я исполнял серенаду, под балкончиком и падающим снежком. Кажется, с поправкой на разницу менталитетов, это была плохая идея. Жертва меня терпеть не может.

Предание ещё свежо, а коммуникация пунктирна, и я пока не знаю, во что вылилась моя последняя акция, собственно, заготовка, — запомнится ли она как глупость или станет началом нового союза. Дано: скверная погода и человек, плохо ориентирующийся в Гамбурге. Самое сложное — дипломатия первого жеста. Условиться о встрече в городе, усадить на скамейку недалеко от стоянки такси и завязать шарфом глаза. Дальше — дело техники и чаевых. Быстро договориться с таксистом (чёрный плохо понимает немецкий, но обещает помочь). Осторожно занять места, контролируя, чтобы ничего не было видно.

По дороге к Эльбе мы попали в пробку, — тем лучше, дезориентация на местности. Путешествие на Ландунгсбрюкен заняло не пять, а пятнадцать минут. Глядя на нас, таксист посмеивается и чешет репу. Мы спускаемся на лифте в туннель под Эльбой — и полтора километра я по-рериховски веду моего испуганного спутника пешеходной полосой через прохладную и гулкую трубу. Лифт вверх и асфальтовая дорожка влево-вправо-вниз-вверх. По-настоящему он запаниковал, когда мы попытались подняться на парапет над водой — и совершенно зря, потому что в этот момент можно было бы полететь на камни мола. Я снял ему шарф — мы стояли на другой стороне реки, перед нами был вечерний город. В такие моменты нужно целоваться — даже с малознакомыми людьми независимо от их возраста, пола и сексуальной ориентации, — пока они не пришли в себя, разумеется. Чтобы отогреться на речном ветру, рекомендуется традиционный бальзам «Егермайстер». Из горлышка.

Он так ничего и не сказал «по содержанию». Только о том, что не понимал, где мы. Ему казалось, что мы забираемся на какую-то башню за городом, — но, спрашивается, почему мы тогда спускались под землю? В последний момент ему пришло в голову, что я его сейчас столкну — куда угодно, с крыши или в канализационный коллектор, а следы уже безнадежно удалось замести, — и он проверил, в кармане ли его бумажник, чтобы при нем, по крайней мере, остались его аусвайс и кредитная карточка.

На самом деле, нет ничего проще, чем подарить кому-то весь мир, звезду (помните мультфильм?), радугу или даже вечную верность. Но попробуйте подарить что-нибудь действительно полезное — и вы в тупике. Мне кажется, я постоянно завожу и себя и других в такие переулки, где нет автобусных остановок и даже такси, до утра пугаю кошек, а потом засыпаю в вагоне метро или S-Bahn`a и, вдобавок ко всему, проезжаю свою станцию.

Почёрпнуто из сна

Когда умираешь, не сразу замечаешь это. Догадываешься, что что-то не так, обобщив следующие факты: 1) тебя не замечают люди (правда, примитивная коммуникация возможна, если строить рожи, пинаться, орать, — тогда они с недоумением оглядываются и морщат лоб); 2) не нужно в туалет (и, к слову, ни при каких обстоятельствах не наступает эрекция); 3) вдруг обнаруживаешь, что ты можешь летать.

Разобраться в самой технике полёта очень легко. Конечно, хочется посмотреть на город сверху, одно, другое, третье; но потом охватывает желание проверить, как высоко ты можешь подняться; нужен ли тебе, например, теперь для дыхания кислород и холодно ли там, на высоте пары километров. При этом ты встречаешь НЛО наподобие вагины (как мне потом показалось, форма закономерна). Видимо, это и есть узкие врата (они же игольное ушко); через дырку (или, скажем, шлюз) можно перебраться на другую сторону. Рассмотреть её можно было довольно хорошо: большой зал, свечи, рояль. Но моя голова никак не входила в эту дырку, и я прекратил попытки.

В чистилища можно беспрепятственно спускаться (как бы на экскурсию) в любое время. «Спускаться» — поскольку ниже уровня земли летать не получается. А ведёт туда множество лестниц, лифтов и просто провалов, которые (кто бы мог подумать) есть на углу каждого дома. Больше всего чистилища напоминают тесные и прокуренные ночные клубы. И большинство тех, кто там находится, не хочет покидать их исключительно по своей воле. Ах да, что меня больше всего удивило: там до сих пор в ходу немецкие марки, а не евро!

Цветаевы (это как о знакомых говорят, Зерновы или Рицы, но никогда обе фамилии), Марина и Сергей, живут в обветшалом доме, все оплетено плющами. Летание им кажется слишком простым и непоэтическим способом передвижения, suspekt. Если мы вообще говорили (они молчаливые), то на немецком. Отсюда и слово bodenständig, оставшееся как впечатление.

Проснулся с невероятно распухшей, больной головой и решил сразу записать всё, что задержалось в памяти. К счастью, оказалось — немного. Теперь можно варить кофе.

Языкознание

Also, два хуя... Der Singular ist хуй, Plural хуя. — Nein, eine falsche Schlussfolgerung, die Pluralform wäre dann хуи!!! Метро. На лице русской женщины, через два ряда сидений от нас, написан ужас.

Мультикульти

Пойти на невероятно модную вечеринку меня не в последнюю очередь вдохновила покупка красной майки, облегающей, короткой и невероятно приятной на ощупь. Как водится в провинциальных городках вроде нашего Хаммербурга, я встретил знакомых. И прежде всего моего любимого полицейского Свеннибоя. Угораздило же меня пожаловаться на этикетку, оставшуюся после покупки... Потому что скотина Свенни (он же живое воплощение маскулинных фантазий Тома Финланда), заверив меня, что он-то сделает это аккуратно, рванул так, что на спине образовались две дыры. Прощай, недолго, но верно прослуживший предмет гардероба!..

Впрочем, гости, замечавшие порчу, когда я поворачивался спиной, пользовались этим открытием, чтобы заговорить со мной. Знакомство недели: кубинский негр по имени Игорь Морозов. Отец был советским специалистом на Острове свободы. Говорит, что таких там много.

Конец семестра

Недавно узнал, что у Макса Фасмера всё: готовые к изданию рукописи, рабочие материалы, библиотека — погибло в конце войны при бомбежке, и он восстанавливал свой знаменитый словарь (напечатанный в 1951 году в Швеции) по памяти.

Старенький профессор Гутшмидт очень тепло рассказывает о Фасмере. После прихода к власти фашистов тот появлялся на улице не иначе как с двумя тяжёлыми портфелями. И тем самым — поскольку руки заняты — приветствовал встречных знакомых и коллег, избегая предписанного зигхайля, неизменно лишь кивком головы и угрюмым «Tach...».

Снег

Когда от него отвыкаешь, потом радуешься ему как ребенок. Поехал на работу на велосипеде — невероятно бодрое ощущение. Двадцать сантиметров на нерасчищенных участках можно кое-как преодолеть. Кажется, что ты на лыжах, а не крутишь педали. А вчера бегали по заснеженному берегу до музейной гавани с любимым полицейским. В новогоднюю ночь у него дежурство на Репербане — кто представляет, что это такое, пусть помолится за Свена, — он нуждался в утешении и напутствии.

Час под снегопадом на улице в очереди перед клубом, а после ещё полчаса в гардероб (два года назад «Кир» был почти неизвестен, а сейчас превратился в культовое место). Я бы не стал мёрзнуть, чего там не видел, но это (Ул)лис, скептически настроенный накануне к самому походу, проявил выдержку: пришли — значит, выстоим и пройдём. Какая-то карма: ко мне тянутся люди с чем-то острым, шероховатым или выпуклым в душе. Когда у Лиса умерла мать, он сбежал из своего маленького бразильского городка в Рио и год жил на улице. Мыл машины, брался за любую работу. В тринадцать стал работать в передвижной книжной лавке — фургон колесил по такой глубинке, где целые деревни не умеют читать. Пересёк несколько раз амазонскую сельву. И перечитал во время переездов все книги. Многие люди покупали их, не понимая, о чем они, — впрок. Но он рассказывал содержание и назначение — вымышленная история, учебник, географические карты, — ему верили, и товар раскупался.

Мне-то казалось, что досадные предрассудки в международных компаниях касаются прежде всего наших соплеменников: «Ты же русский! Почему не пьёшь?» Оказывается, есть не менее обидные: «Ты же из Бразилии! И совсем не танцуешь?!»

О пользе открытости с коллегами

Вечером органист и кантор Саша опоздал на свой поезд и остался до утра в Гамбурге, потому что мы засиделись в заведении «Knuth» за составлением психологических профилей и беседой о современной конфликтологии. Добрый Саша уверяет, что все проблемы этой планеты давно бы решились, если бы я, Андреас Д., мог дарить своё тело и свою любовь каждому, каждому человеку. Но он, конечно, отдаёт себе отчет, что такое мессианство возможно лишь в теории. Потом мы смотрели «Полтора кота» про Бродского, и я вспомнил о недавнем столкновении с подрабатывающей у нас в фирме девушкой хорватского происхождения. Собственно, это бойкая и пышнотелая женщина, даже немного постарше меня. Но поскольку абсолютная блондинка образца «кто украл с рабочего стола мою программу», к тому же обесцвеченная, то пусть будет девушкой. Однажды мы с коллегами дискутировали о роли женщины — обычный формат офисного разговора, согласитесь. Хорватская девушка категорически заявила, что единственное предназначение и единственная данная Богом и природой роль женщины — быть матерью и хранительницей семейного очага. Я тогда ещё невзначай поинтересовался, почему она в свои-то тридцать два года всё ещё не спешит рожать карапузов и вышивать на пяльцах...

Но из-за чего произошло конкретное обострение, мне всё-таки неведомо. Две недели назад девушка устроила скандал, получив «неудобный» стул и «дерьмовое» задание. Возможно, у меня при этом вышло как-то неправильно ухмыльнуться, но я всё же предложил ей своё собственное офисное кресло и другое нехитрое занятие на оставшиеся пару часов. Это предложение было довольно яростно отвергнуто. Тогда на правах старшего товарища я попросил её окончить рабочий день и покинуть помещение. Последовал новый отказ. Девушка прижала к груди клавиатуру: «Мне нужно написать мейл, а дома Интернета нет». И ушла домой лишь через час, накатав за это время, судя по всему, не меньше дюжины жалоб на притеснения и нездоровую обстановку в отделе. Ну не полицию же было вызывать. Сама обстановка казалась настолько карикатурной, что я не думал о каких-то серьёзных последствиях. А они бы могли наступить. Потому что хорватской блондинке каким-то образом удалось поставить на уши самого президента и учредителей фирмы. Просчиталась (и переиграла) она только в одном. Когда мы встретились для разбора полётов в кругу коллег, в ход было пущено самое грозное оружие. Оказывается, я приставал к девушке. Трогал её.

На этом месте всем стало смешно. Так я, пожалуй, впервые в жизни получил профессиональную выгоду от своей сексуальной ориентации.

Не выспался,

готовил доклад по «Марии Магдалине» Геббеля. Выступление через три часа. Несмотря на обилие выписок и слайды, понятия не имею, о чём буду говорить (нужно заполнить целый час!).

Поздний завтрак в «Гнозе» с франко-венгерским Крисом. Такой большой, а время от времени впадает в смущение, пытается чем-то заполнить неловкие (как ему кажется) паузы: «Какие у тебя ещё есть хобби?» — «Артикуляционная фонетика», — отвечаю с самым серьёзным видом. Рассеянно кивает: «Ах, да...» Через пять минут возвращается на землю и смеётся. Как театрального студента его мучают упражнениями на дикцию, произношение и т. п. Упросил меня: громко и выразительно читал ему вслух с подчеркнутым русским акцентом. Как вы думаете, что? Конечно же Евангелие от Луки, заготовленное на семинар. То-то на нас странно поглядывали прочие М/М и в особенности Ж/Ж парочки.

Вместо того чтобы заглянуть в библиотеку, пошёл гулять по берегу Альстера, через маленькие причалы и мосты. Давно не гулял один. Погода весенняя, природа одухотворенная, люди красивые — как в тот день, когда я впервые приехал в в Гамбург. Впервые вернулось это ощущение. А почему — не знаю.

Кухонный яд

Более всего в своей частной жизни я нетерпим к ретроградам, консерваторам и гетеросексуальным шовинистам, но иногда задумываюсь о том, что традиционное общество пустило свои корни и во мне. Моя замечательная чувашская бабушка учила: бери жену, которая любит мыть посуду! В те семейные эпохи и фазы, которые у меня были, я, разумеется, не брезговал никакими домашними обязанностями. Хотя, как у каждого, у меня есть определенная структура предпочтений. Я охотно стираю и готовлю — и не столь охотно мою полы и посуду. Так вот, единственное, чего я совершенно не могу принять, так это полного отказа (как вариант — трусливого увиливания) человека, с которым делю постель, от кухни и грязных тарелок. Есть яды, которые медленно накапливаются в крови и начинают внезапно действовать, лишь достигнув определённой концентрации. Один из самых сильных — кухонный. Во всяком случае, я к нему не резистентен. Моя чувашская кровь просто протестует, моя немецкая кровь взывает к порядку и справедливости.

Знаю твои дела

После работы отправились с коллегами пить глинтвейн на рождественский рынок. После четвертой кружки (с коньяком) я, неправильный русский, взвыл, что больше не могу. К тому же над ухом играл какой-то тирольский оркестр. Продолжили за коктейлями в небольшом баре, обсуждая животрепещущие вопросы. «Разумеется, попперс гораздо вреднее кокса».

Ощутил острую потребность в порнотексте для личной анкеты на сайте знакомств и разместил в соответствующем разделе «знаю твои дела, если бы ты был холоден или горяч» и т. д. О чем это я?.. 90 процентов моих собеседников из чата интересуются, что я курю или на чём сижу. Культура Библии в этой стране, должен сказать, в полной жопе. И если бы в писательской. Привет поэту Кабанову.

После Рождества

В магазине у кассы написанное от руки объявление: ВСЕ ТОВАРЫ С АНГЕЛАМИ УЦЕНЕНЫ НА 50%.

Стилистика

Докатился. Назначаю встречи с восемнадцатилетними... Поскольку юноша очень своеобразный, стилизующий себя под апокалиптическое чудовище с обильным пирсингом, я очень переживал, что буду выглядеть на прогулке старомодно. После мучительного мозгового штурма ограничился чёрными джинсами, чёрной рубашкой (под неё — защитного цвета кофту) и кожаным браслетом. Постарался сделать нечто креативное с прической.

Но юношу, оказывается, тоже терзали стилистические сомнения. И в обществе такого цивилизованного человека, как я, хотелось прилично выглядеть. И вот встречаемся мы, два дурака, на вокзале: я в садомазо-милитари-панковском прикиде и он — в светлых штанишках и пиджачке... и даже при галстуке.

Несомненное право

Я христианин и верю, что самоубийство — тягчайший грех. С другой стороны, в силу моего понимания вещей и людей мне свойственно каяться и наказывать себя. И я могу представить себе убийство себя в качестве самого жестокого наказания себя самого — да не будет спасения. Правда, при этом я вынужден думать и о том, что: «Каким-то уголком души каждый знает, что самоубийство хоть и выход, но всё-таки немного жалкий и незаконный запасной выход, что, в сущности, красивей и благородней быть сражённым самой жизнью, чем своей же рукой».

Легенда об антихристе

Почему-то проверено: если кто-то с вызовом рассказывает, что воздушные замки ждут прямо за поворотом, он скорее всего имеет в виду лишь бабло, дорогую жрачку и дорогих мальчиков/девочек. Мимо меня пронеслось несколько таких людей. Не теряя их какое-то время из виду, можно убедиться, что счастливее и гармоничнее за этим поворотом они не становятся. А наоборот. Накануне я подбирал на работе для одной редакции фотографии местной звезды, женщины из мира искусства, — что само по себе кажется неподготовленному человеку печатью избранности, — да ещё и употребляющей в выступлениях слова вроде «духовность», «путь познания» и пр. На тумбочке в её спальне оказалась очень изящная статуэтка Будды. И всё было бы просто замечательно и изящно, если бы основатель учения об уважении ко всем формам жизни не был водружён на самую натуральную леопардовую шкуру.

Леопардовые шкуры на тумбочках — это те же скелеты, которые, правда, за их как бы невидимостью не обязательно прятать в шкаф. Я никогда не поддержу проповедь суровой аскезы. Но я за простоту. В конце концов, лисицы имеют норы и птицы небесные — гнёзда. А в экономике есть теория полезности. Профессор Алфёров рассказывал о ней на примере своей дочери Маши, получившей в подарок неограниченное количество пирожных. Удовольствие от второго было максимальным, четвёртое казалось на вкус пресным, а шестое просилось обратно. Мне немного неловко говорить об этом в силу причин географических, но как складывание основных цветов спектра даёт нам белый, так и сумма всех ароматов прованса, заморских дорог и тумана малярийных болот оказывается берёзовым соком. По большому счету, нет разницы, где мы и что происходит с нами. Важно, как мы перерабатываем информацию и какие уроки извлекаем. В Переславле-Залесском Марианны Гейде можно, например, подобно греку, зрить народы и страны, изведать грязь и амбру.

В машинки по переработке информации, правда, иногда зашиты невероятно индивидуальные алгоритмы распознавания символов, синтеза белков и расщепления прописных истин. Представим, что явился он — тёмен, зол и свиреп, как предсказывалось. И инок у входа в обитель ослеп, и железный посох выкован в самом Мордоре. Но возникает неустранимый запах изо рта. И вот уже никаких народных стад. (Или, по крайней мере, часть популяции оказывается резистентна к внушению.)

Мефистофиля тоже можно петь козлиным тенором, но нужно считаться с тем, что мурашки у зрителей будут жиденькими.

***

Мистер воплощение хорошего образования и манер произносит перед тем, как отвалиться к стенке и захрапеть:

— Не зря, ох не зря говорят в народе: маленький хуёк — в жопе королек!..

Со мной редко происходит что-то подобное, но в этот момент меня накрывает истерика. Сон снимает как рукой.

Татьянин день

Один из недавних моментов постижения психопатологии обыденного. Татьянин день, встреча выпускников нашей кафедры. Татьяна Ивановна Р-ва, которая вела у меня разные теоретические курсы по журналистике, в прошлом — Мисс «Советская культура», затем коммунистка зюгановского разлива, затем заметный провинциальный политтехнолог и, наконец, гуру по воспитательной работе нашей академии, даёт интервью местной звезде тележурналистики, Леночке, из моего же выпуска.

К моему невероятному удивлению, — помню, как подобные программы делались раньше, — ностальгические воспоминания о прошлых Татьяниных днях теперь перемежаются цитатами из заветов Путина. Интервью уже подходит к концу, когда Татьяна Ивановна вспоминает, что чуть не упустила самое важное. Её интонации приобретают упругость и стальные нотки. Татьяна Ивановна выходит на финишную прямую:

— Президент сказал: женщины должны рожать. Вот и мы ввели в строй новое студенческое общежитие. Пускай студентки рожают!

Но я не успеваю офигеть, потому что Леночка делает знак оператору, и он уже переводит камеру на меня. «А сейчас наш выпускник, продолживший обучение в Германии, расскажет, как празднуется Татьянин день у немецких студентов», — произносит Леночка и протягивает мне микрофон.

Спиритуалы

Уже несколько раз доводилось слышать расширенное определение «кириллического». Мой католический друг, индийский Феликс, прозываемый Филей, заметил, например, за рассказом о воскресной экуменической латино-немецко-церковнославянской службе: «А кириллическое пение мне очень даже понравилось...» Может быть, это пробел в знаниях, но я поправил, что кириллица — лишь письмо. Феликс пообещал подарить компакт-диск, который так и называется «Kyrillischer Gesang» или что-то в этом роде. Подозреваю, что такая же клюква, как и гималайская музыка для тантрических медитаций, которую мне однажды в интимной обстановке поставил господин замредактора немецкого еженедельника «BamS». Прислушавшись, я различил тогда на фоне ситара, колокольчиков и прочих бубенцов самую что ни на есть оригинальную «Беловежскую пущу» в исполнении незабвенных «Песняров».

Интеллигенция

Двое суток экзистенциальной терапии. Спал около часа; мужчин девять. В том числе: три раза я, два раза меня, один сам с собой и пару раз как-то так...

Из заслуживающего внимания: полбутылки виски в пять утра с последующим «избей меня». И о спектре занятий людей, с которыми я знакомлюсь. Бритоголовый качок с кожаных качелей в сексзаведении — я хотел избежать посткоитальной беседы, но он не отвязывался: «У меня... творческая профессия, я — флейтист». Занавес.

Реплики

1. От девушки с давнишнего концерта БГ: «Я поэтесса. Стихи пишу. Никому не показываю, правда. Они слишком сложные для большинства».

2. От девушки, близкой дюссельдорфской фракции: «Я чувствую в себе писательский талант. Я хотела бы написать какой-нибудь роман, но у меня нет русской клавиатуры».

Почта (независимое расследование)

Десять дней назад установил личный рекорд — подписал в течение дня 44 открытки друзьям в восьми странах мира. Пока мне точно известно, что до получателей дошла четверть. Невероятно сработала британская почта: уже на следующий (!) день первая отправленная из Гамбурга открытка была в Лондоне. На второй день почта была в Израиле и, наконец, у друзей в Берлине и Франкфурте. На третий — во Франции. На четвертый — в Казахстане (!), Эстонии и на Украине.

А что же российская почта? Как и ожидалось, только на девятый-десятый день, причём пока открытки дошли только в Москву, Омск и Новосибирск. И есть серьёзные подозрения, что часть потеряется в пути.

Пару лет назад я писал для одного человека в Новосибе (сад Кирова — для местных) роман в открытках — сбрасывал каждую неделю в почтовый ящик по десять штук, естественно, на один и тот же адрес, с одними и теми же марками, без неприличных картинок, призывов к терроризму и т. д. Так вот, стабильно доходило меньше половины. Ума не приложу, как это возможно и куда девались остальные. Хотя тексту пошло на пользу. Краткость — сестра больших форм, а мета-роману и вообще пристала недосказанность.

Познавательно

Решил на ночь глядя почитать какое-нибудь порно.

Утром Толик и Вадим проснулись с большим трудом, но мегафон, оравший на улице, их всё же разбудил. Когда оргазм тряхнул тело Вадима, он снял голову Скворца со своего члена.

(На этом месте стало очень страшно.)

Вадим, не вынимая руки из его попки, поднялся и поцеловал Скворца в губы. Он, оторвавшись от губ любовника, нагнул его. Тем временем Вадим шуровал своим агрегатом в попке своего любовника. Сегодня он не остановился на обычных возвратно-поступательных движениях. Он стал разнообразить трах, отклоняясь в стороны и вверх-вниз, потом начал помешивающие движения.

Интересно, занимался ли кто-нибудь разбором современного (весьма обильного и часто анонимно-народного) порносочинительства с точки зрения, например, «Морфологии сказки» Владимира Яковлевича Проппа? Действующие лица, функции, атрибуты?.. Какой простор для исследователя! Например: § 6. Вредитель пытается обмануть свою жертву, чтобы овладеть ею или её имуществом; 6.1. вредитель действует путем уговоров; 6.2. подробное описание репродуктивных органов вредителя; 6.3. применение волшебных средств (выпивка); 6.4. обман и насилие (пенетрация). § 7. Жертва поддается обману и помогает врагу.

Ну... вы поняли, что я хотел сказать, господа филологи?!

Я пьян

Вопрос к девушкам. Я думаю, что у меня хорошие гены, я мог бы быть хорошим отцом. Дистанция, конечно, подразумевается: я бисексуален, но не до такой степени, чтобы была совместная жизнь. Согласились бы вы родить от меня ребенка? А я бы его признал. И заботился бы.

Очередные вопросы

C удивлением узнал, что опрошенные журналом «Neon» (в возрасте от 18 до 35 лет) занимаются сексом в среднем лишь 9 раз в месяц. Газета «Welt» не ставила возрастной планки и выявила 8 раз в месяц. «Menshealth» пишет о 3,6 раза в неделю по Германии. Это самая высокая оценка, но и она повергает меня в шок. До сих пор я был уверен, что всем здоровым людям в день требуется, как минимум, два литра воды и два оргазма.

Технология

По тротуару разгуливает с бумажным стаканчиком для монеток типичный немецкий бомж — в камуфляжных штанах, с собакой — и окучивает прохожих. «Не поможете ли мне? — обращается к проходящему мимо серьёзному господину, но тот отрицательно мотает головой. — Ну, немного мелочи?!» Господин бормочет что-то вроде «нет, нет» и лишь ускоряет шаг. Бомж разочарованно произносит вслед: «А я и кредитки принимаю...»

Дата добавления: 2015-10-28