Никто из мастеров о современности не пишет.

Современность — это политика, игра, и источником вдохновения быть не может.

Я запил именно оттого, что, сделав, на мой взгляд, очень хорошее произведение искусства, я даже не получил на него ответа...”

Сегодня кажется, что “исповедальная проза” нового поколения писателей, наделавшая много шума в конце пятидесятых, числит в своих прямых литературных предшественниках книги Олеши. Что именно они стали катализатором и романов старого, еще одесских времен, друга Олеши Валентина Катаева — “Травы забвения” и “Святого колодца”, с их так и не привившимся “мовизмом”.

Теперь ясно и другое: знаменитые устные рассказы Олеши были не попыткой “сбежать от работы”, как не без снисходительной интонации констатировали позже мемуаристы, полагавшие, что работа писателя — это сидение за письменным столом, — а были самой работой. Проверкой на слушателях кусков своей новаторской, сверхнасыщенной прозы. Это подтверждается и тем, что темы, метафоры, сюжеты повторялись, и всякий раз, когда слушатель узнавал о том, что это не было импровизацией, он огорчался. А это было — работой. Как и чтение вслух своих вещей современниками Олеши Бабелем, Зощенко, Булгаковым, а сегодня — Михаилом Жванецким.

С ощущением романности, т. е. “художественности”, записей связано, по-видимому, и отношение автора к способу их датировок.

Октября. Либо 15”. Так отмечает дату Олеша в дневнике. Либо даже так: “14 июля. Августа”. Как говорится, ну какая, собственно, разница. “Вчера из пустыни” — может означать и вчера, и позавчера, и на днях, а может — и сегодня. Даже в автобиографии, писавшейся для справочного издания, почти “официального документа”, Олеша одну из важных дат своей жизни, дату премьеры спектакля “Список благодеяний” в театре Мейерхольда, указывает, ошибаясь на год.

Чаще же всего есть число — но неизвестен год, когда делается запись.

Ну, ставит Олеша число перед тем, как начать писать. Но пишет-то не о сегодняшнем своем дне, а о чем-то остро важном, но бывшем когда-то, — хотя и ИЗ сегодняшнего дня. То есть чаще всего эти, помеченные числами заметки, с внешними признаками настоящего дневника, — конечно, не дневники в обычном смысле этого слова, а воспоминания, мемуары, ностальгическое воскрешение молодости. “И я бы хотел вслед за Прустом...” Слабеющая актуальность вдруг волшебным усилием приближается и встает перед глазами. А июль ли за окном или август — разве это сколько-нибудь важно?

Остается в памяти парадоксальный перевертыш причины и следствия: “чтобы родиться в Одессе, нужно быть литератором”. Либо необычное обозначение биографической вехи: “с трех лет и до первых стихов”.

Вся литературная жизнь Олеши уместилась в том промежутке отечественной истории, когда о свободном писательстве не могло быть и речи. Тем не менее осторожный и испуганный писатель Олеша всю жизнь делал именно то, что было под строжайшим запретом: описывал страшные сны, предавался непозволительным воспоминаниям, обнажал душу в исповеди... В беспорядочных листках и старых тетрадках таилась крамола, за которую грозила расплата.

Дата добавления: 2015-10-28