|
Читайте также: |
Для меня деревья дороже леса.
У меня нет общего интереса.
Но скорость внутреннего прогресса
Больше, чем скорость мира.
И. Бродский
Два года назад в “Знамени” (1996, № 10) были опубликованы фрагменты литературных дневников Юрия Олеши, оставшиеся за рамками книги “Ни дня без строчки”, которая вошла в культурное сознание читателя более тридцати лет назад. Благодаря тому, что публикацией заинтересовался главный редактор “Вагриуса” Алексей Костанян, скоро в этом издательстве выйдет в свет новая книга, включающая в себя несколько печатных листов не известных ранее дневниковых записей Олеши.
Отечественные архивы столь же неисчерпаемы, как электрон из знаменитой формулы вождя.
Когда в начале шестидесятых Виктор Шкловский готовил вместе с вдовой писателя О. Г. Суок-Олешей ту, первую книгу, отбор его был целенаправлен и детерминирован обстоятельствами.
Наивным было бы полагать, что все дневники могли тогда увидеть свет. А те, что были допущены до читателя, были отредактированы до гладкости. Приемлемым оказался “красивый” и абсолютно аполитичный Олеша, мастер литературных эссе, изысканных зарисовок да еще художественных портретов. Тоже далеко не всех.
Печатается запись о заметке в “Известиях”, в которой речь идет об уникальном мастере, расписывающем арфы золотой краской, и электронной “запоминающей” трубке. “Подумать только, в каком мире мы живем!” — восклицает Олеша — и фраза эта в печатном контексте звучит восторженно. Между тем восклицание это относится к строчкам, изъятым при публикации, — Олеша потрясен введением смертной казни в стране.
Кроме цензуры государственной действовала и высоконравственная цензура редактора, имевшая в СССР огромное влияние и по сю пору малоизученные последствия. Все то, что шокировало редактора, “не нравилось” ему, в чем редактор “был не согласен” с автором, — убиралось с той же непререкаемостью.
На полях архивных листков изредка встречаются надписи вроде: “Сложная и странная запись, ничего не дающая читателю”. Оба эпитета характерны: ждали простого и привычного. Безошибочно выделялось самое благодарное, самое важное — не скажу: “нашему читателю” — но мне, работающему в архиве Ю. Олеши исследователю. Но ведь я тоже читатель!
Олеша, наблюдающий социальную жизнь страны, Олеша-свидетель, жестко оценивающий события и их героев, Олеша, съедающий самого себя — за растрату сил, распыление жизненной, творческой энергии, — Олеша трагический, жесткий, проницательный, порой беспощадный, оставался в папках архива.
Желчной книги А. Белинкова1, на самом-то деле нежно любящего Олешу-писателя (о чем необходим отдельный и неспешный разговор), не появилось бы вовсе, если бы критик мог прочесть то, что накапливалось в столе писателя. И реальнее оценивал опасность ареста и гибели, годы грозящей Олеше. Скорее всего, он написал бы другую книгу. Впрочем, не менее очевидно, что и другая книга его не стала бы более приемлемой.
Но именно книга А. Белинкова (замечу в скобках, читанная в семидесятых немногими — тираж единственного ее мадридского издания составил 500 экземпляров, хотя, конечно, сразу же появились перепечатки “избранных мест”, ксерокопии и т. п.), определила на долгие годы репутацию писателя.
Вениамин Каверин вспоминал: “Еще лет за шесть до съезда, когда мы впервые встретились у Мейерхольда, я спросил его, что он станет писать после “Зависти”, которая была, с моей точки зрения, счастливым началом. Он выразительно присвистнул и махнул своей короткой рукой.
Дата добавления: 2015-10-28; просмотров: 44 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Литературные дневники 4 страница | | | Так вы думали, что “Зависть” — это начало? Это — конец”, — сказал он. |