Кто главный враг

– Я тебе, друже Карась, так скажу, как оно дальше будет – неизвестно, а пока, благодаренье богу, жить тут можно, – Корень крякнул, улегся поудобнее, раскинул руки.

– Конечно! – охотно согласился Тарас, подлаживаясь под тон своего нового знакомого. – Вот только старшина сильно гоняет…

– Ну, то трудно… То есть войско, а войску без этого нельзя.

Они только что вымыли и вычистили песком свои миски, и теперь лежали на бережке, подставив животы солнцу. Благодать… На обед была “кулеша” – жидкая каша с салом и забеленный молоком ячменный кофе. Сладкий, между прочим, кофе, хоть и горчит немного – как узнал Тарас, напиток этот готовился не на сахарине, а на отваре сахарной свеклы. Вполне сносные харчи.

Корень, не поднимая головы и даже не открывая глаз, нащупал пальцами пряжку брючного ремня, отпустил на две дырочки.

– Ты еще молодой, друже Карась, тебе в диковинку, а я третий раз в войско попадаю. Я уже знаю дисциплину военную. Всякую! У поляков было хуже всего, хоть и воевать не пришлось. Уж очень быстро герман Польшу разбил. Мундиров нам так и не дали, в чем из дому в войско пошли, в том и вернулись. Я, правда, палатку сумел прихватить… Хорошая такая палатка, новая, на десять человек. Только сам понимаешь, в хозяйстве она ни к чему. А у Советов мне пощастило. Я при обозе ездовым состоял. Ну, начал герман бомбить, лейтенанта нашего убило. Я вроде в панику ударился – на подводу да в лес. Дело к ночи было, местность мне знакомая… Веришь, приехал домой ночью на подводе, пара добрых лошадей и на возу кое-что было… Спрятался в клуне, дрожу. За дезертирство, знаешь… Утром жена говорит: “Советов уже нет, немцы вступили”. Вроде кругом удача. И что ты думаешь? Какой-то подлец, наш, деревенский, шляк бы его трафил, донес. Забрали немцы и лошадей, и воз, а мне еще палок всыпали. Плакал я тогда…

– Так побили?

– Э-э, побили… То пустяки! Коней было жалко. Ох, и кони! Долго они мне снились… Попало счастье дураку в руки, а удержать не сумел.

Корень протяжно зевнул, обнажая два ряда на диво крепких зубов, и добавил тоном бывалого человека, которого невозможно чем-либо удивить:

– Так что я уже кое-что видел, друже Карась. Всякую дисциплину. Мне не привыкать…

Тарас хотел было расспросить Корня о доме, его семье, но вояка пробормотал что-то неразборчивое и начал похрапывать.

Послеобеденный мертвый час. Вояки заслужили отдых. Третий день Тарас в сотне, и каждый день с утра до вечера дурацкая изнуряющая муштра. Четовой Довбня оказался мальчишкой по сравнению с “военспецем” Сидоренко. Старшина гонял сотню беспощадно.

Тарас с трудом узнал Сидоренко, когда тот, подтянутый, в немецком мундире, венгерской пилотке, начищенных сапогах, с хлыстом в руке появился на плацу. Это был другой человек. Только опухоль, блестящая, отливающая синевой у глаза, напоминала о вчерашнем чепе. Глазами мученика “военспец” оглядел выстроившуюся сотню и вдруг, плаксиво сморщив лицо, заорал:

– К-как стоите?! Р-разгильдяи! Где заправочка? Вольно! Полминуты на заправку. Р-р-разойдитесь! Бегом!!

Не прошло и десяти секунд, как раздалась новая команда:

– Становись! Равняйсь! Смирно!

Двое или трое вояк замешкались, ряды получились неровные.

– Не вижу порядка. Стадо баранов! Р-р-разойдись!!

И началось цирковое представление. Раз десять старшина строил сотню и, придравшись к чему-либо, кричал: “Разойдись!” Вояки, пригибаясь, мелко семеня ногами, оглядывались на старшину, разбегались в стороны и тут же бросались назад, стараясь поскорее попасть на свои места. Толчея, смешки, сопение, злые взгляды, ругань вполголоса. Тарасу доставалось не меньше других, но уже тогда поведение старшины начало забавлять его. Хлопцу показалось, что “военспец” сознательно играет роль фельдфебеля-самодура, тратит время попусту.

Все дальнейшее подтвердило эту догадку.

Сидоренко чудил, как мог. Все его занятия сводились к отработке простейших ружейных приемов, шагистике. Команды, окрики, идиотские шуточки, брань сыпались из него, как из мешка. Сотня маршировала по плацу, задыхаясь от пыли, а он стоял на месте в картинной позе – правая нога отставлена, левая рука с хлыстом уперлась в бок – и орал.

В общем Тарас раскусил “военспеца” сразу же. Однако первое время для него оставалось загадкой, как Богдан терпел такое. Неужели сотенный не видел, что благодаря стараниям Сидоренко время, отведенное на военную подготовку, тратится на бессмысленную муштру?

Ключ к разгадке оказался простым. Перед завтраком на плацу появился Богдан. Сидоренко, видимо, давно ждал этого момента. Он немедленно повернул сотню в сторону командира.

– Правое плечо вперед! Пр-рямо! Строевым шагом… Марш! Ать-два-три… Ногу! Дай ногу! К бою готовьсь! Ать-два-три… Р-равнение на командира!

Тарас повернул голову и увидел Богдана. Сотенный стоял вытянувшись, поднеся руку к виску, лицо его сияло восторгом. Сотня, изготовив винтовки, карабины, деревяшки “к бою”, печатала шаг, как на параде. Ничего не скажешь, умел старшина подать товар лицом.

Вечером Тарас снова был обласкан сотенным и обогатился новыми наблюдениями. Богдан приказал ему явиться на ужин. В хате за столом, кроме сотенного, сидели Довбня и старшина.

– Ну, как, друже Карась? – спросил Богдан, с иронической улыбкой оглядывая хлопца с ног до головы.

– Вроде все, как полагается… – уклончиво ответил Тарас, еще не понимая, что именно интересует его покровителя.

– А как сотня?

Хлопец сориентировался:

– О! Так это ж настоящее войско! Как маршируют! Не хуже немцев.

Сидоренко, сидевший с опущенной головой и не обращавший до этого внимания на Тараса, вдруг мрачно и настороженно зыркнул на него.

– Честное слово! – точно ободренный этим взглядом, горячо продолжал хлопец. – Если одеть в мундиры, да всем оружие – хоть сейчас на парад.

Довбня, заметив, что ответ нового вояки понравился сотенному, подобострастно засмеялся.

– Подожди, друже Карась, будет у нас оружие, – сказал Богдан. – Вот как дадим тебе завтра ручной пулемет, потаскаешь… Хочешь быть пулеметчиком?

– А сколько в нем весу, в пулемете? – вроде принимая шутку всерьез, поинтересовался Тарас.

Богдан и Довбня засмеялись, даже Сидоренко осклабился.

Ужинали без самогона. Богдан, став серьезным и озабоченным, разговаривал со старшиной. Он требовал, чтобы Сидоренко начал занятия по огневой и тактической подготовке.

– Хватит строевой… Ты мне стрельбу и тактику давай.

– Пожалуйста, – соглашался равнодушный ко всему Сидоренко. – Я давно говорил… патроны. На каждого бойца… Дистанция сто метров – три выстрела, двести метров – три выстрела, четыреста метров – по движущейся мишени в полный рост – четыре выстрела. Тысяча штук патронов. Ну, и для пулеметчиков еще сотню. Это худо-бедно. Теперь еще одно – оружие не пристреляно. Надо проверить, пристрелять. Еще два-три выстрела.

Видимо, это был старый, испытанный козырь старшины: кто ему даст столько боеприпасов для учебных стрельб!

Довбня хмыкал, качал головой – полторы тысячи штук патронов. Шутка сказать!

– По одному выстрелу на каждую мишень, – сердито буркнул Богдан.

– Пожалуйста, – согласился старшина. – Четыреста штук патронов.

– На четыреста метров стрелять не надо, – высказал свое мнение Довбня. – Хватит на сто и двести.

– Пожалуйста. Триста штук патронов. Пулеметчикам тоже стрелять не надо? Двести пятьдесят патронов. Хоть завтра.

– Вот завтра и начинай, получишь двести штук, – сказал сотенный.

– Двести так двести. Только учтите, с одного раза легко ногой в сапог попасть. А из непристрелянного оружия… Я лишнего не требую. В любом уставе написано.

Вспомнив об этом разговоре сотенного и старшины, Тарас усмехнулся. Он представил себе, как “военспец” будет проводить занятия по огневой подготовке. Вояки изведут не одну сотню патронов и без толку. Пойдут пули за молоком… А что возьмешь со старшины – оружие не пристреляно. Да и пристрелять можно всяко… Пожалуй, стоит завести тихое знакомство с Сидоренко. Вдвоем легче что-нибудь придумать.

Тарас покосился на соседа. Корень храпел, распустив губы. Здоровый дядька, хоть и невелик ростом, тело как налитое. Получил пять палок за то, что слушал “политинформацию” старшины, и не обижается: без этого нельзя, дисциплина. Рассуждает все-таки: “Немцев, если не трогать, так и они не тронут. С советскими партизанами тоже лучше не связываться. Советы сильно вооружены – им оружие по воздуху доставляют, – бьются, холера, здорово и до последнего. Так зачем их трогать? Ну их к бесу! У них свое дело, они на немецкие поезда охотятся. Так пусть сами немцы с ними рассчитываются. Нас это не касается. А там какая команда будет. Начальству виднее… Наше дело исполнять”. Вот и вся мудрость бандеровского вояки.

Тарас закрыл глаза. Было очень тихо, и он слышал, как внизу плещется река. Хлопец задремал под этот убаюкивающий плеск, но тут же проснулся. Тело его внезапно напряглось и дыхание приостановилось. Ему показалось, что сквозь сон он услышал звуки далеких-далеких выстрелов. Впрочем, могло и присниться. Тарас полежал, прислушиваясь, и успокоился. День, судя по всему, должен окончиться обычно: еще часа четыре погоняет “военспец”, ужин – и на боковую.

Однако все обернулось по-иному.

Когда отдохнувшие вояки собрались на плацу, готовясь к построению, Тарас увидел две подводы, выезжавшие из леса. Маленький этот обоз сопровождала вооруженная охрана, впереди шагал Богдан и какой-то высокий тонкий человек в светлом дождевике. Тарас вспомнил, что он не видел сотенного со вчерашнего вечера. Значит, отлучался куда-то.

Лошади шли тяжело, хотя на возах сидели только ездовые. Когда подводы начали приближаться, Богдан приотстал от спутника, сунул руку в сено на возу и вытащил ручной пулемет. Он потряс им над головой, закричал, ликуя:

– Видели, какой я гостинец везу!

На первой подводе в сене лежали завернутые в рядно винтовки. Новенькие, еще лоснящиеся заводской смазкой, с массивными прикладами. Немецкие! Два ручных пулемета. Тоже немецкие, тоже новенькие, еще не побывавшие в употреблении. На второй подводе привезли патроны.

Тарас недоумевал: откуда все это? Ведь не с неба свалилось. Богдан выглядел именинником. Тарас взглянул на Сидоренко. Старшина осматривал ручной пулемет. Радости на лице “военспеца” не было заметно…

Оружие и боеприпасы отвезли на склад. Раздавать винтовки решили вечером, а сотня по приказу Богдана расположилась на травке. Беседа. Ее будет проводить референт пропаганды.

– Шапки снять! Не курить! Тишина. Внимание. Прошу, друже Могила.

Прибывший с Богданом тощий человек в светлом дождевике снял кепку, пригладил увядшие, тронутые сединой волосы, нервным движением поправил очки на носу и достал из кармана блокнот.

У референта пропаганды было длинное унылое лицо с недоразвитым рыхлым подбородком. Подбородок этот вел себя странно, он то и дело менял форму, то покрываясь мелкими ямками, слегка западал, то съезжал набок, точно нижняя челюсть была плохо укреплена или вообще отсутствовала. Впрочем, иной раз казалось, что референт пытается проглотить что-то находящееся во рту и ему это не удается.

Часто хлопая ресницами, Могила оглядел вояк, облизал губы.

– Дорогие друзья! – воскликнул он с наигранной задушевностью. – Я хочу, чтобы наша встреча, беседа надолго остались в вашей памяти, и поэтому беседа не будет носить чисто академический характер, а будет живой, увлекательной, доходчивой до каждого.

“Давай, – подумал Тарас, – увидим, на что ты горазд”.

Могила заглянул в блокнот. Тут опять что-то случилось с его подбородком, но он быстро овладел им, поставил на место. Тарас понял, что это у Могилы на нервной почве.

– Тема беседы очень, очень важная и волнующая: кто наш главный враг? – оторвался от блокнота референт и повторил, почти по слогам произнося каждое слово: – Кто наш главный враг? Это кардинальный вопрос, и он не такой уж простой, как может показаться на первый взгляд. Я подробно остановлюсь на нем, но сперва мне хотелось бы узнать – тем более, что это будет живая, непринужденная беседа, – мне хотелось бы узнать, что думает каждый из вас по этому поводу.

Референт пропаганды, слащаво улыбаясь, снова окинул близорукими глазами сидевших перед ним.

– Повторяю вопрос – кто наш главный враг? Прошу, друзья. Кто желает ответить? Не стесняйтесь, говорите, что думаете, как вы понимаете, у нас дружеская, задушевная беседа.

Несмотря на такое вступление, желающих отвечать на вопрос референта не находилось. Вояки сидели с замершими, напряженными лицами. Никто не хотел выскакивать первым. Не напрасно придумана пословица – не скачи поперед батька в пекло.

Это не обескуражило Могилу.

– Может быть, вопрос не понятен? Тогда сформулируем его чуточку иначе: кто главный враг Украины? Даже еще проще – кто враг Украины?

Снова молчание. Вояки зыркали друг на друга.

– Хорошо. Я понимаю… У вас такие беседы редки, вы не привыкли. Тогда я буду обращаться конкретно. Вот вы.

Референт пропаганды показал пальцем на длинноногого вояку в мазепенке. Тот немедленно вскочил и отрапортовал:

– Шеренговый Журавель.

– Друже Журавель, я обращаюсь к вам лично: кто враг Украины?

– Поляки, – после короткой заминки ответил Журавель.

– Хорошо, – кивнул Могила. – Садитесь. Теперь вот вы.

Вояка, на которого был направлен палец пропагандиста, поднялся.

– Шеренговый Смола… – доложил он и замер, пуча глаза на референта.

Богдан не вытерпел.

– Что, нужно тянуть из каждого? – грозно спросил он. – Встал, назвал псевдо и отвечай на вопрос. Смола, отвечай!

– Я знаю, как отвечать?.. – дернул плечом вояка и оглянулся на товарищей.

– Так, как думаешь, – почти ласково подсказал Могила.

– На мое рассуждение, – вздохнул Смола, – так больше всего сала за шкуру украинцам залили немцы. С быдлом так не обходятся, как они с людьми.

Вояки зашевелились, одобрительно загудели.

– Так, – торопливо кивнул головой улыбающийся референт. – Хорошо. Садитесь. Следующий… Ну, вот вы.

После Смолы на вопрос о врагах Украины ответило еще трое. Все они высказались в том же духе: немцы только себя за людей считают, украинцев убивают безжалостно, молодых угоняют в Германию, забирают хлеб, скот.

Могила терпеливо кивал им головой, но уже не улыбался, а только двигал своим непослушным подбородком, стараясь закрепить его в правильном положении. Но вот его взгляд остановился на Тарасе. Очевидно, ему понравилось осмысленное выражение лица хлопца, внимательные глаза, в которых угадывалась работа мысли. Референт ткнул пальцем в сторону молодого вояки.

– Теперь вы ответьте.

Тарас быстро поднялся, но сказать ничего не успел, так как сотенный поспешно обратился к референту:

– Друже Могила, этого не надо. Молодой… Он у нас недавно.

– Не страшно, не страшно, – успокоил его референт. – Ведь мы беседуем по душам. Пусть скажет свое мнение.

Напрасно тревожился Богдан, Тарас помнил разговор с ним, его наставления и четко отрапортовал:

– Шеренговый Карась. Отвечаю на вопрос. У Украины три врага – немцы, поляки, москали.

– Ну так это же прекрасно, – обрадованно развел руками Могила. – Друг Карась, хотя и молодой, но вполне разбирается… Может быть, ты скажешь, кто главный наш враг? Главный из этих троих?

Вояки, задвигавшиеся было, сразу же затихли, Богдан, приоткрыв рот, во все глаза смотрел на Тараса, боялся, что его подопечный в самый последний момент может отмочить какую-нибудь штуку. Тарас молчал. Он догадался, куда гнет Могила, какого ответа ожидает от него эта сухая тарань в очках. Требовалось произнести всего два слова – москали, коммунисты. Но это было бы слишком, даже ради маскировки Тарас не хотел пойти на это. Эх, была б его воля, рассказал бы он вуйкам, кто их главный враг… Не дадут, заткнут рот и пропадешь, как булька на воде. Богдан предупреждал… Все же Тарас не удержался.

– Кто твой самый главный, страшный враг? – озадаченно, как бы впервые решая для себя этот вопрос, сказал он. – Ну, тот, кто тебя тянет в могилу, кто украинский народ с корнем хочет вырвать из земли, чтобы ни духу, ни памяти не осталось.

Богдан опустил голову. Пронесло, понял только он. Нет, еще не понял, переваривает… Референт пропаганды учуял что-то. Что-то неясное, беспокоящее его. Не такого туманного и вместе с тем логичного ответа он ожидал. Но первый ответ молодого вояки был совершенно определенным.

– Может быть, я что-то не понял, не так сказал? – вроде смутился Тарас – он уловил какие-то сомнения референта. – Так вы нам объясните. А я что? Спрашивают – должен отвечать.

Сотенный так и не поднял головы, но, кажется, усмехнулся. Он-то знал, каким простаком может прикинуться ушлый хлопец. Могила принял растерянность молодого вояки за чистую монету.

– Правильно, правильно, друже Карась, вы не ошиблись, – ободрил он хлопца. – Нашим главным врагом является тот, кто хочет уничтожить Украину, навсегда лишить самостоятельности украинский народ, вырвать из нашей памяти нашу славную историю, отнять у нас все: нашу землю, наше небо, наш хлеб, наши чудесные украинские песни. Это хотят сделать большевики, Советы.

Тарас чуть было не свистнул от изумления: “Вот какое двойное сальто крутанула тарань. Свалил с больной головы на здоровую. Только ведь и вуйки не дураки, не забыли, как после освобождения западных областей Украины Советская власть раздавала крестьянам помещичью землю, создавала украинские школы. А что делают гитлеровцы, это у них на глазах… Бреши, бреши, да не забрехивайся, друже Могила!”

Но Могила недаром ходил в референтах пропаганды. У него имелся готовый набор демагогических приемов. Да, сказал он, немцы ведут себя возмутительно, и от них ничего хорошего украинцам ожидать нельзя. Однако нужно учесть их положение, суровые порядки и законы военного времени. Немцам сейчас не сладко. Они сражаются с Советами, сдерживают натиск озверелых орд нового Чингисхана. Конечно, украинцам не жалко немецких вояк, которые льют свою кровь на Восточном фронте, но все же надо помнить, что эта кровь льется не только за интересы немцев. Надо быть политиками, смотреть вперед. Украинцам выгодно, чтобы немцы и Советы уничтожали друг друга и обессилели в этой борьбе. Однако страшны не немцы, они отступают; страшны движущиеся сюда орды большевиков. Это уже не те Советы, что приходили сюда в тридцать девятом году, тех немцы уже выбили. Сейчас идут кровожадные сибирские монголы и дикие дивизии черкесов, всяких там чеченцев, которые будут уничтожать украинцев всех подряд.

Дальше в таком же духе. Особенно напирал Могила на кровожадных сибирских монголов и диких черкесов. Стращал немилосердно, мол, сырую конину жрут, и уже известны отдельные случаи, когда кожу с людей снимают и вырабатывают себе на портянки.

Странная вещь, многие вояки слушали эти страшные сказки, как дети. Сидевший рядом с Тарасом Корень даже рот раскрыл. Неужели верит? Богдан, вначале внимательно следивший за ходом мыслей референта и в знак согласия кивавший ему головой, заскучал и, кусая губы, смотрел в одну точку перед собой. Этого черкесами не запугаешь и в портянки из человеческой кожи он не поверит. Задумался… Думай, думай, Богдан! Может быть, надумаешь, кто тебе главный враг, а кто друг.

Вдруг сотенный вздрогнул, посмотрел в сторону реки, и на его напряженном лице отразилось беспокойство. Это не ускользнуло от внимания вояк. То один, то другой поворачивал голову, наиболее любопытные поднялись на колени.

– Сидеть! – сердито крикнул Богдан. – Друже Могила, продолжайте, я сейчас…

– Прошу внимания, друзья, – сказал референт, недовольно косясь на удаляющегося сотенного. – Я должен коснуться еще одной стороны вопроса – дьявольской идеологии большевистских варваров, заменяющей им религию, божьи заповеди…

Крик Богдана заглушил голос Могилы.

– Что?! Что там случилось?! Откуда хлопец?

Снова несколько вояк вскочило на ноги, стараясь увидеть тех, кому кричал сотенный.

– Прошу внимания, – поморщился Могила. – Прошу внимания! Садитесь. Продолжаю… Как я уже сказал, большевики не верят в бога, но у них есть свой пророк…

Могила умолк, заметив, что его уже никто не слушает. Вояки поднялись, смотрели на часового, бежавшего рядом с каким-то хлопчиной навстречу сотенному.

– Заречное? – послышался голос Богдана. Он наклонился к мальчику и, тряся его за плечи, начал о чем-то расспрашивать. Часовой стоял возле них, растерянно поглядывая то на мальчика, то на сотенного.

– Где Заречное? – Тарас толкнул локтем соседа. – Далеко?

– А будет хороший кусок… Вон в ту сторону.

“Это то село, в котором Богдан оставил сестру…” – догадался Тарас и вспомнил, что часа два назад слышал сквозь сон далекие выстрелы.

– Сотня, ко мне! Бегом!! – закричал Богдан не своим голосом, но тут же безнадежно махнул рукой и изо всех сил бросился бежать к реке в ту сторону, где находилось Заречное.

Никто ничего не понял. Несколько вооруженных настоящими винтовками вояк устремились за сотенным, а остальные во главе с референтом пропаганды подбежали к мальчику. Испуганный мальчишка вытирал слезы и ничего толком объяснить не мог, но приведший его часовой сказал, что в Заречном немцы ранили какую-то девушку, и люди несут ее сюда, только, кажется, она уже умерла.

Тарас помчался вслед за Богданом и вскоре настиг вояк, побежавших раньше. Они вытянулись на тропинке цепочкой. Тарас обошел одного, другого и вскоре оказался впереди цепочки. Богдан был далеко, и расстояние, разделявшее его и Тараса, все время увеличивалось. Сестра… Но вот впереди Богдана на тропинке показались вышедшие из кустов люди. Они двигались медленно, несли что-то большое, белое. Богдан добежал, упал на колени. Люди обступили его. Низенькая женщина в сбившемся платке заголосила, ломая руки.

Наконец добежал и Тарас. Да, это Оля… Тело девушки лежало на смятом, окровавленном белом рядне. Крестьянка в сбившемся на затылок платке поправляла подол платья на голых ногах мертвой, плакала беззвучно. Богдан стоял на коленях, низко склонив голову, прижимая к лицу руки сестры. Слезы потекли из глаз Тараса, смешиваясь с каплями пота. Он торопливо вытер кепкой лицо и чем-то сильно оцарапал щеку. Чем-то острым. Но хлопец даже не взглянул на зажатую в руке кепку, он не мог оторвать глаз от убитой.

Начали подбегать запыхавшиеся вояки. Верхом на лошадях прискакали Довбня, старшина и референт пропаганды. Кинулись с расспросами. Те, кто нес Олю в хутор, рассказали, как все произошло. Немцы и полицаи появились в Заречном в полдень. Это было неожиданно, так как обычно облавы устраивались на рассвете. Село окружили и начали хватать хлопцев-подростков, девчат. Тех, кто пытался спрятаться, били. Одного хлопца, который оттолкнул немецкого солдата, застрелили на улице. Оля побежала с девчатами к реке, но у нее болела нога, и она отстала. Все же девушка переплыла на другой берег. Тут-то ее и настигла пуля. Умирая, Оля просила отвезти ее к брату. Она говорила, что он, только он может спасти ее.

– Мы не знали, что и делать… – объяснил пожилой крестьянин, виновато поглядывая на окружавших его вояк. – Хотели переправить назад, в село, поехать в Братын за фельдшером, а тут, глядим, она… Ну и понесли сюда, как просила.

Богдан сидел на земле с закрытыми глазами, гладил ладонью безжизненную руку сестры. Кажется, сотенный ничего не слышал и не замечал, что происходит вокруг. Он то крепко закусывал нижнюю губу, напрягался всем телом, затаивая дыхание, то шумно вдыхал широко раскрытым ртом воздух.

Могила протер платком запотевшие очки, нацепил их на нос, приблизился к сотенному. Подбородок референта судорожно дергался.

– Друже Богдан, друже Богдан, – сказал он, осторожно касаясь плеча сотенного. – Мы все и я лично выражаем искреннее сочувствие вашему горю.

Богдан резко поднял голову, дико, непонимающе взглянул на референта, отшатнулся от него…

– Друже Богдан, не отчаивайтесь…

– Прочь! – хрипло крикнул сотенный. – Уйди! Уйдите все отсюда!! Все!

– Р-разойдись! – немедленно заорал Довбня. – Ну, чего столпились? Не видели… Отойти в сторону. Дальше, дальше. Вон туда, к кустам. Вольно! Можно курить.

Тарас вместе с другими поплелся к кустам. Щеку пекло, кровь капала с подбородка. Чем же, все-таки, царапнул он? Взглянул на кепку – трезуб проклятый, забыл об украшении. Еще знак на щеке останется… Э, если б только эта беда. Оли вот нет уже… Убили сестру Богдана. Сколько ей? Годиков семнадцать-восемнадцать было. Ровесница.

Хлопец и не заметил, как нарвал букет полевых цветов и снова очутился возле Богдана, по-прежнему стоявшего на коленях у изголовья сестры.

– Кто? – не поднимая головы, спросил сотенный.

– Извини, Богдан. Я только цветы…

Тарас положил букетик на ноги убитой. Сотенный повернул к нему мокрое от слез лицо.

– Карась… – дрожащим голосом сказал он. – Оля… Ты видишь, что они с ней сделали? Я ее хотел от неволи спасти. Ты видел сам, на твоих глазах все было… И вот как получилось, Карась. Как будто я сам смерть ей накликал. За что они ее убили? За что?

Богдан вскочил на ноги, затряс сжатыми кулаками.

– Я им покажу, кур… их мать! Я им всыплю. Кровью заплатят за сестричку, за всех моих! Будут помнить Богдана!

Сотенный умолк, как бы прислушиваясь к чему-то внутри себя, что мог услышать только он, и сказал, широко раскрыв глаза:

– Нападу на Братын… Расчехвостю весь гарнизон. Этой же ночью…

– А что скажет Могила? – В этот момент Тарас был далек от мысли подзадорить Богдана, просто он подумал вслух.

– А что мне твой Могила? – яростно накинулся на него Богдан. – Плевал я на него. Понял? И не крути! Ты… умник нашелся, я тебя знаю… Вопросики задаешь. Расстреляю вас вместе со старшиной, тогда узнаете!

Глаза Богдана сверкали, он был невменяем от горя, не понимал, что говорит. Тарас выдержал его взгляд, отвернулся, посмотрел на убитую. Прощай, Оля…

– Ладно… Иди, Карась, – раздался за спиной хлопца глухой голос Богдана. – Иди, я сам… Скажешь там… пусть гроб. Старшине скажешь – готовить сотню к походу. Мой приказ. Иди, друже.

Олю похоронили вечером. Могилу выкопали в саду возле высокой груши. Богдан не принимал участия в подготовке к похоронам, все поручил Довбне, а сам вместе со старшиной занялся разработкой предстоящей боевой операции. Кажется, у него произошло столкновение с референтом пропаганды. Тарас слышал отрывок их разговора, когда протирал дуло только что полученной винтовки.

– Друже Богдан, я прошу, не принимайте необдуманных решений. Так нельзя. Свяжитесь с куренным.

– Это мое дело…

– Я вас понимаю, у вас горе… Но я знаю: есть такая политическая линия – без приказа немцев не трогать.

– Вы хотите, чтобы я подарил им? – вскрикнул Богдан. – Нет, друже Могила, этого я им не подарю.

Прошли мимо.

Богдан спешил. Он, кажется, боялся, что ему могут помешать сделать то, что он надумал. Сидоренко энергично помогал сотенному. “Военспец” преобразился – вместо окриков и брани – деловитость, спокойные, четкие приказы. Каждый вояка получил винтовку или карабин, по тридцать патронов, сухой паек – полбуханки хлеба и кусок сала. Сидоренко в присутствии сотенного и нескольких вояк опробовал пулеметы. Пулеметов в сотне оказалось четыре: кроме привезенных, имелся старенький ручной пулемет Дехтярева с самодельным прикладом и станковый неизвестной Тарасу системы. Сидоренко стрелял отлично – все пули легли в начерченный на доске круг.

Когда все было готово, сотню выстроили в саду у могилы. Богдан подошел к убранному цветами гробу. Сжав губы, долго смотрел на сестру сухими, широко раскрытыми яростными глазами, затем тихо прочитал какую-то молитву, преклонил колено и поцеловал покойницу в лоб.

– Крышку…

Когда гроб опустили в могилу, Богдан бросил в яму ком земли, пальнул из пистолета в небо и, не ожидая, пока яму зароют, поставят крест, пошел прочь. Все… Он уходил от своего горя. Горе уже уступило в сердце сотенного место жажде мести. Ничто не могло остановить Богдана.

Сотня выступила из хутора с наступлением темноты. В хуторе осталось несколько часовых и референт пропаганды. Могила, дергая подбородком, огорченно смотрел вслед удаляющейся колонне.

"Наша власть будет страшной"

Оксана стояла у порога и ждала, что скажет советник. Прошло минуты две, как она вручила Хауссеру свое “рекомендательное письмо”, и за эти минуты эксперт по восточным вопросам не сказал ни слова. Наклонив голову, он смотрел себе под ноги. Красные пятна сошли с лица советника, и он казался совершенно спокойным.

Мысль о марке, которую англичанин оставил у себя, пообещав вернуть ее в подходящий для него момент, долго не давала покоя Хауссеру, но в последние месяцы он начал как-то забывать о ней. Во время войны судьба Англии не раз висела на волоске. Собственно, если бы фюрер не затеял трагического похода на Восток, владычицы морей уже давно бы не существовало. Англию спасли русские. Почему же Пристли не попытался вернуть марку раньше, в те трудные для его страны дни, а сделал это сейчас, когда смертельная угроза для Англии исчезла? И в ушах советника снова зазвучали сказанные ему на прощание слова “компаньона”: “Мы очень ценим людей, знаем их возможности и не желаем подвергать их неоправданному риску. На этом этапе вы почти не нужны нам, но, может быть, положение изменится. Вы будете свидетелем – Германия проиграет войну…” И то, что было сказано в самом конце: “Не беспокойтесь, мы не будем тревожить вас по пустякам… Возможно даже, возвращенная марка окажется для вас спасительной”. Что ж, Пристли оказался прав в одном – Германия проиграла войну. Возможно, он прав и в другом, посылая “спасительную” марку. Пора, уже пора советнику Хауссеру подумать о том, как следует ему действовать, чтобы вовремя, целым и невредимым, выскочить из-под обломков рушащегося здания Третьего рейха. Но эта девица… Он предпочел бы, чтобы на ее месте был мужчина.

Хауссер казался спокойным, однако Оксана не очень-то верила в это спокойствие. По затянувшемуся молчанию она поняла, что визит Гелены был полной неожиданностью для эксперта по восточному вопросу и поставил его в тупик. Следовательно, Хауссер впервые получает пакетик со знакомой маркой. И ему прежде всего необходимо решить для себя вопрос в принципе – “да” или “нет”. Это было худшим из того, что предполагала Оксана, направляясь сюда. Если Хауссер труслив или марка не смогла произвести на него магического действия (напугать-то она напугала), то он постарается поскорее отделаться от подателя “рекомендательного письма”. Способы для достижения такой цели могут быть самыми разными. Допустим, несчастный случай при неосторожном обращении с оружием… Даже такое загадочное происшествие не могло бы навлечь серьезного подозрения на столь солидного доверенного человека.

– Вы мне позволите закурить?

Ага, вздрогнул советник… Похоже, он так глубоко задумался, что забыл о ее существовании.

– Пожалуйста.

– И присесть?

Хауссер торопливо подал стул девушке, но сделал это, видимо, машинально, не отрываясь от своих мыслей. Но, возможно, он играл, желая усыпить бдительность опасной гостьи. Оксана села, вынула сигарету, щелкнула зажигалкой. Сухой металлический звук был похож на щелчок бойка, спущенного в незаряженном пистолете.

– Господин советник, мне не хотелось бы подымать этот вопрос, но во избежание возможных неприятностей нам следовало бы сразу же договориться об одной детали наших взаимоотношений. Вы должны понять, что независимо от того, какое решение вы примете, моя безопасность гарантируется вашей безопасностью.

– Каким образом? – рассеянно спросил Хауссер.

– Если со мной что-нибудь произойдет, я уже не говорю об аресте, но ведь бывают различные несчастные случаи со смертельным исходом… Предупреждаю, с вами тоже произойдет нечто подобное. Нет, вас не будут шантажировать, вас просто уничтожат.

– Разве вы не одна? – вырвалось у Хауссера.

Оксана поняла, что с этого момента эксперт по восточным вопросам навсегда отбросил мысль о возможности каких-либо коварных действий, направленных против нее.

– Сожалею, господин советник, но в некоторых случаях я должна буду воздержаться от желания удовлетворить ваше вполне законное любопытство.

– Но зачем я потребовался Пристли, это вы можете мне сказать? – едва сдерживая раздражение, спросил Хауссер.

“Пристли… Это фамилия или кличка, – отметила про себя девушка. – Ну, слава богу, советник уже наполовину согласен вступить в контакт с теми, кто послал Гелену”.

– От вас требуется, чтобы вы прочли шифровку и ответили на нее.

Несколько мгновений Хауссер смотрел на Оксану, и лицо его снова начало покрываться красными пятнами.

– Ну, хорошо. Дайте ее…

– Шифровку я получу через несколько дней. Сейчас мне нужно ваше согласие.

– Считайте, что вы его получили. Мне только не нравится, что в это дело замешано много людей.

– Не волнуйтесь. Тайна будет соблюдена. Нам невыгодно подвергать вас риску.

Оксана не знала, что она почти дословно повторила то, что сказал англичанин Хауссеру при прощании. Хауссер эти слова помнил хорошо. Он заметно успокоился. Тем не менее советник не лишал себя надежды разгадать, есть ли у девушки сообщники в этом городе, или она действует в одиночку. И он сделал еще одну попытку.

– Я говорю это только потому, что каждый новый человек в городе может вызвать подозрение. Если требуется какая-либо моя помощь…

– Все в порядке, господин советник. Вам придется позаботиться только обо мне. И сейчас же. Я должна где-то переночевать. А завтра вы примите меня на работу. Ведь вам не помешает толковый помощник, не правда ли?

– У вас есть документы?

– Да.

– Фальшивые?

– Мне нравится ваша проницательность, господин советник, – засмеялась Оксана. – Кажется, мы будем понимать друг друга с полуслова.

– Ну что ж, пойдемте, – сказал Хауссер после короткого раздумья.

– Один момент! Куда вы собираетесь повести меня?

– Но ведь я не могу оставить вас здесь на ночь? – удивился Хауссер.

– Поверьте, я на это не рассчитывала. Но я хочу знать, что за люди, к которым вы меня поведете.

– Это журналистка, поэтесса, сотрудница местной украинской газеты. Она живет в этом доме, одна. Вас устраивает?

– Если нет ничего другого...

– Есть еще одно место. Молодая девушка, фольксдейч, но к ней часто является жених, немецкий офицер.

– Пожалуй, лучше к журналистке. И еще один вопрос, господин советник: кто этот офицер, которого я у вас застала, где он служит?

– Военный корреспондент.

– Фамилия?

– Оберлендер.

“Оберлендер? Доктор Теодор Оберлендер, бывший политический руководитель батальона “Нахтигаль”, затем находился на Северном Кавказе в качестве политического советника командира диверсионного полка “Бергман”, – вспомнила Оксана. – Да, пожалуй, это он. Они с Хауссером одного поля ягоды. Состоялась встреча друзей…”

– Вам что-то говорит фамилия моего друга? – спросил Хауссер, настораживаясь.

– Нет, он был свидетелем моего прихода к вам.

– Он здесь проездом.

– Тогда все в порядке. У вас, конечно, найдется комплект чистого постельного белья? Отлично! Заворачивать не надо. Я положу в портфель. Большое спасибо. Вы понимаете, я отправилась сюда налегке…

Хауссер повел Оксану по длинному темному коридору к лестнице. Спустились на первый этаж. И снова пошли по коридору. Советник остановился у какой-то двери. Оксана прислушалась. За дверью журчал тихий голос, как будто кто-то читал там молитву. Иногда голос повышался, но тут же падал и слов разобрать нельзя было. Хауссер постучал.

– Кто там? – спросили за дверью по-немецки.

– Мария, откройте, пожалуйста. Хауссер…

Как поняла Оксана, в комнате произошло какое-то замешательство; прошло секунд пять-шесть, прежде чем им открыли. У порога стояла молодая смуглая женщина с оживленными, немного испуганными черными блестящими глазами.

– О, господин советник! Прошу.

У стола сидел какой-то мужчина с черным курчавым чубом. Он поднялся и, внимательно глядя на Хауссера, вежливо поклонился.

– Это мой брат, господин советник, – нервно улыбаясь, объяснила Мария. – Он зашел в гости… Я читаю ему свои новые стихи.

Хауссер понимающе закивал головой.

– Брат будет ночевать у вас?

– Нет, что вы! – смутилась Мария. – Он пойдет к товарищу.

– Прекрасно. Я хотел бы, чтоб вы приютили у себя мою… нашу новую сотрудницу. Всего на день-два. Надеюсь…

– О чем может быть разговор, господин советник, – поспешно произнесла Мария, оглядывая Оксану. – Я буду очень рада…

– В таком случае мне остается пожелать вам доброй ночи, – Хауссер взглянул на Оксану. – В девять утра попрошу вас… Без опозданий.

– Доброй ночи, господин советник, – кивнула головой Оксана.

Когда дверь за советником закрылась, Мария бесцеремонно обратилась к Оксане:

– Я попрошу госпожу присесть. Вот на тот стул… Я только закончу разговор с братом и займусь вами. Можете взять книгу или журнал. Вот эти на немецком языке.

Мария говорила по-немецки довольно бойко, но с ужасным акцентом.

– Спасибо, – сказала Оксана, взяла из стопки книг иллюстрированный журнал и начала рассматривать фотографии.

Мария собрала со стола какие-то исписанные листки, уселась на кровать напротив брата.

– Черт его принес со своей немкеней, – тихо и досадливо сказала она по-украински, торопливо закуривая сигарету. – На чем я остановилась, Петрусь?

– Народ и вождь.

– Да, да, вот это место… – Мария глубоко затянулась, начала читать негромко, но с чувством, артистически: – Что такое народ? Песок, глина, бесформенная масса… Как работает скульптор? Он лепит фигуру из комьев глины или отсекает у камня лишнее. У глины не спрашивают, кем она хочет быть, любой камень уступит резцу… Нам нужно лепить из глины, высекать из камня прекрасную фигуру нации. Кто это сделает? Сильная личность, вождь. Тот вождь, который рожден бурными событиями, который закален в горниле борьбы и не знает сомнений. Такие люди у нас есть. Мы не будем такими сентиментальными, как немцы, и не повторим их ошибок. Мы ни перед чем не остановимся. Наша власть будет страшной! Горе тем, кто дал одурманить себя большевистской пропагандой, кто утратил национальное чувство и верит в большевистскую дружбу народов. Мы никого не будем щадить. По колено в крови, по трупам своих неразумных братьев мы пойдем к цели. Нация родится в стоне, крови и огне. Но какая это будет нация!

Мария взглянула на брата, чтобы проверить, какое впечатление произвели на него эти слова, и продолжала:

– Если нужно будет, мы не остановимся ни перед чем. Словом, ножом, пулей мы будем будить в душах ленивых и покорных земляков наших национальную сознательность. Мы не будем считаться с жертвами. Пусть упадут тысячи, сто тысяч, миллион. Тем лучше! Нация крепкая и монолитная, закаленная, как сталь, поднимется из крови и очистится кровью. Интересы нации прежде всего! Без колебаний и сомнений мы пойдем за своим жестоким и прекрасным вождем!

Кончив читать, Мария отбросила листики, зажгла потухшую сигарету, спросила:

– Ну, как, Петрусь?

– Ярко и сильно. Поздравляю. Перепиши и дай мне экземпляр. Мы отпечатаем листовки.

– Но это не для всех… – встревожилась Мария.

– Конечно! Только для нашей элиты, для командиров.

– Для тех, кто поймет…

– Вот именно. Поздравляю. Очень сильно написано. Ты не представляешь, какие новые силы влила мне в душу. Это так нужно всем нам – непреклонность, жестокость. Ничего и никого не щадить и, если нужно, идти к великой цели по колено в крови.

Польщенная Мария улыбнулась.

– Как ты видишь, твоя Мария не теряла времени даром… Но это не все. Я подготовила к печати статью доктора Ивана Гладиловича, в которой он утверждает, что расовые различия между украинцами и русскими являются значительно более существенными, нежели, например, между украинцами и немцами. Таким образом, о нашей расовой родственности с москалями не может идти и речи.

– А не слишком ли? Научные таланты этого Гладиловича… В статье есть какие-нибудь аргументы, доказательства?

– Какое это имеет значение! Научные доказательства меня меньше всего тревожат. Важна сама мысль, которую мы должны внушить читателю: москали – не наши славянские братья, а совершенно чуждые нам в расовом отношении люди. По крови они ближе татарам, монголам.

– Да, в этом есть смысл.

– Еще бы! – воскликнула Мария, обхватывая руками колени. – Ну, хватит о делах. Я так по тебе соскучилась, милый, так рада тебя видеть.

– Я тоже…

– И так неудачно. Тебе придется уйти, я должна буду любезничать с немецкой дурой. Уже за одно это я ее ненавижу.

– Мы встретимся завтра. Утром, когда она уйдет. Ты можешь явиться в редакцию с опозданием?

– Конечно. Но я не хочу расставаться с тобой так быстро. Знаешь, мы выйдем во двор, там есть скамейка. Ты только предупреди Романа, что будешь ночевать у него.

Мария поднялась и обратилась к Оксане по-немецки:

– Я сейчас приду. Провожу брата…

Они ушли. Оксана отложила журнал, задумалась. То, что она услышала в этой комнате, не было для нее неожиданностью, открытием. В партизанском отряде ей показали пухлую, отпечатанную на стеклографе брошюру “Идея и действие”. В этом евангелии националистов, напоминающем вольный пересказ бредовых идей Муссолини и Гитлера, приводилось несколько изречений Степана Бандеры. Оксана запомнила одно – “Наша власть будет страшной”. Мария только художественно “оформила” мысли своего “жестокого и прекрасного вождя”, которые тот позаимствовал у Гитлера. Народ для них глина… Ради достижения власти они готовы на все. Нужно будет уничтожить сотни тысяч украинцев – не задумываясь уничтожат, лишь бы властвовать над остальными. Обман, террор – вот их оружие. Нужно додуматься до такого: по своим расовым признакам украинцы ближе к немцам, чем к русским… Какая-то чертовщина, бесовское наваждение. Но ведь эти двое – реальные люди и, кажется, неглупые. И они любят друг друга. Украинцы… Враги!

На стене висела большая фотография. Человек во френче с растрепанной челкой на лбу строго глядел на Оксану пустыми глазами маньяка. Нет, это не Гитлер. Петлюра… Чуть дальше репродукция со старинной картины – в овале злой старикашка в плаще поверх рыцарских доспехов держит булаву в правой руке. Гетман Мазепа. Вот боги, которым молится Мария. Какая кровожадность у этой маленькой хрупкой женщины – “по колено в крови, по трупам…” А у самой глаза блестят, ноздри раздуваются.

Прошло несколько минут, хозяйка не возвращалась. Возле стола в углу лежал аккуратно подшитый комплект газеты “Волынь”. Оксана подняла подшивку, начала просматривать. В передовой редактор газеты Улас Самчук превозносит до небес Гитлера. А вот статья, написанная Марией Чайкой: “Дьявольская большевистская пропаганда”. Оказывается, Мария еще осенью 1941 года побывала в оккупированных гитлеровцами Житомирской и Киевской областях и пришла к печальному заключению: нужно смотреть правде в глаза – национальная идея не находит никакого отклика у подавляющего большинства украинцев, больше того, они враждебно относятся к националистам, считая их лакеями гитлеровцев. И, конечно же, во всем повинна дьявольская большевистская пропаганда… Какой ужас – советские люди не хотят враждовать между собой, они за дружбу народов! Мария убедилась в этом и вынуждена сделать горькое признание: “В краю, где уже привилось советское братство народов, – национальное мировоззрение будет казаться диким сумасшествием, а те, что несут это мировоззрение, будут полностью чужими для людей на восточных землях”. Очень, очень приятно было Оксане читать эти строки в газетке, издающейся на деньги гитлеровцев. Мария не ошиблась. Что правда, то правда, только слепые безумцы могут рассчитывать на то, что им удастся разделить народы Советского Союза непроницаемыми перегородками, посеять среди них национальную вражду. Оксана хотела положить подшивку на место, но тут послышались шаги и в комнату вошла оживленная, счастливая Мария.

– Я к вашим услугам, дорогая госпожа, – весело сказала журналистка, но, увидев подшивку в руках немкени, изменилась в лице. – Вы… вы можете читать…

– Почему вас это удивляет, Мария? – обратилась к ней Оксана по-украински. – Ведь вы же читаете и говорите по-немецки.

– Но вы должны были сказать… – вспыхнула журналистка. – Это все равно, что подслушивать чужой разговор. Я была уверена, что вы не понимаете, о чем я говорю с братом.

– Да, получилось нехорошо, – согласилась Оксана. – Все же виноваты мы обе: вы не спросили, а я не сказала. Я просто не успела. Однако стоит ли так расстраиваться? Разве произошло что-то трагическое? Забавный случай, только и всего.

Мария не спускала с Оксаны глаз.

– Вы слышали то, что я читала?

– Да, – как бы несколько растерявшись, призналась Оксана. – По-моему, вы читали какой-то отрывок из книги фюрера, переведенный на украинский язык. Разве не так?

Оксана била не в бровь, а в глаз. Мария смутилась, ее авторское самолюбие было задето. Однако в глубине души она должна была признать, что немкеня кое в чем права. Все же она сказала:

– Вы ошибаетесь…

– Возможно. Но очень похоже… Фюрер любит такие сильные выражения: “Мы ни перед чем не остановимся… По колено в крови, по трупам…” Разве вы не читали книгу фюрера, не слышали его речей?

Этот вопрос добил журналистку. Она читала, она восхищалась… Она видела Гитлера в хроникальных фильмах, наслаждалась его беснованием на трибунах, его жестикуляцией, мимикой, воплями. Фюрер долгое время был ее идолом. До тех пор, пока не стало ясно, что он даже слышать не желает о самостийной Украине.

– Что ж… – задумчиво пожала плечами Мария, – некоторые совпадения возможны и даже закономерны. Национальная идея остается одной и той же для каждого народа. Важно то, кто сможет воплотить ее в жизнь.

– Это дано только народу высшей расы и ее вождю, – отрезала Оксана. – Народы низшей расы не должны даже мечтать об этом.

Слова Оксаны прозвучали как пощечина. Они затронули самое больное место в душе журналистки. Мария обозлилась, ей захотелось не остаться в долгу.

– История покажет, кому дано, кому не дано, – сказала она с вызовом.

– Несомненно, история покажет, – подхватила Оксана. – История уже не раз говорила свое слово. – И, чтоб все стало ясным, кивнула головой на стену. – Кстати, чьи это портреты висят у вас?

– Имена этих людей ничего вам не скажут…

– А истории, народу? – тихо, словно не придавая этим словам особого значения, спросила Оксана и испытала тайную радость, увидев замешательство Марии.

– Вы спрашиваете так, будто знаете, кто это, – журналистка впилась глазами в Оксану.

Продолжать разговор в таком духе было бы неосторожно. Нельзя преступать запретную черту. К тому же отношения с Марией должны носить дружественный характер.

– Простите, если мой вопрос был бестактным. – Оксана вздохнула. – Я не настаиваю. Может быть, это ваши родственники… И вообще, Мария, я чувствую себя очень неловко. Совершенно того не желая, я, кажется, испортила вам вечер и настроение.

– Откуда вы взяли? – притворно удивилась Мария. – Не выдумывайте, пожалуйста. Мне интересно с вами беседовать, и я охотно…

– Не надо, Мария, я ведь поняла…

– Что вы поняли?

– То, что это не брат вам и я нарушила ваше свидание. Только, ради бога, не думайте, что я вижу в этом что-то плохое, безнравственное. Я не какая-нибудь узколобая мещанка и придерживаюсь широких взглядов. Вы уж извините меня, что так случилось.

Мария недоумевала: “Странная, загадочная немкеня. Не разберешь, умна или наивна. Говорит туманно, недомолвками, понимай как хочешь. Только что старалась унизить меня, намекнув на мою принадлежность к низшей славянской расе, а теперь вот расчувствовалась, просит извинения за то, что помешала поговорить с Петром. Догадалась…”

– Как вас зовут? – спросила Мария.

– Ева.

– Это все пустяки, Ева. Вы тоже меня извините, в разговоре с братом… с Петром я допустила нелестные выражения в ваш адрес. И вы угадали – Петр мой жених.

– Может быть, вы устроите меня на эту ночь в другом месте?

– Что вы, что вы!

– Но почему же? Если есть возможность… Мы, женщины, должны помогать друг другу, особенно в таких случаях. Я скажу советнику, что ночевала у вас.

“Нет, она добрая, сердечная девушка. И совсем не такая гордячка, как мне показалось”, – подумала Мария

– Ну что ж, дорогая Ева, я буду благодарна вам. Вы переночуете у моих подруг. Они тоже живут в этом доме. Утром, как только проснетесь, пожалуйста, приходите ко мне.

Подруги Марии жили на втором этаже. Они предоставили Оксане кровать с периной, и она, не заводя разговоров с хозяйками, быстро уснула. Кажется, уже утром, перед самым пробуждением, ей приснился Гитлер с булавой в руке, превратившийся затем в злого старика в плаще поверх рыцарских доспехов. Но тут же оказалось, что это не фюрер, и не гетман, а Мария. Грозя булавой, она сказала: “Наша власть будет страшной!” На этот раз Оксана не стала таиться, ответила гневно: “Не надейтесь! Народ не глина, он не допустит предателей к власти. Вы сгинете вместе с Гитлером!”

Утром Оксане пришлось быть свидетельницей загадочного происшествия, которому она в тот день не придала особого значения.

Когда она вышла к лестнице, чтобы спуститься на первый этаж, то увидела внизу высокого офицера, листавшего записную книжку в голубоватой обложке. Как только офицер заметил девушку, он сунул книжечку в карман. Оксана полагала, что он спросит о каком-нибудь жильце этого дома, но офицер только внимательно окинул ее взглядом и неторопливо вышел на улицу. У него было продолговатое, белобрысое лицо со слегка запавшими щеками. На мундире – ленточка железного креста, погоны гауптмана.

Как только Оксана свернула с лестничной площадки в длинный коридор первого этажа, она увидела выбежавшую из комнаты Марию. Журналистка беспокойно забегала по коридору, разыскивая что-то на полу.

– Доброе утро, Ева, вы не видели, здесь никто не проходил?

– Нет. Что-то случилось?

– Понимаете, я выходила в коридор почистить пиджак брата и, кажется, обронила одну вещь…

Оказалось, пропала записная книжка Петра. “Брат” Марии стоял посреди комнаты, выбритый, пахнущий одеколоном, совал руки в карманы и повторял, досадливо хмурясь:

– Такая маленькая, в голубой обложке…

Начали искать в комнате, перерыли все, но так и не нашли. Из тех фраз, какими перебросились Петр и Мария, Оксана узнала, что в книжечке, кроме адресов и инициалов ее хозяина, ничего не было записано. Все же Петр, нежно попрощавшись со своей невестой, ушел опечаленный, да и Мария, принявшаяся угощать Оксану кофе, казалась расстроенной.

“Записная книжка в голубой обложке… – думала Оксана, отхлебывая кофе из чашки. – Не ее ли видела я в руках гауптмана? Но зачем понадобилась немецкому офицеру чужая записная книжка? Просто совпадение. Мне, во всяком случае, ввязываться в эту историю незачем”. Оксана не подозревала даже, что вскоре история с потерянной записной книжкой в голубой обложке снова напомнит о себе.

Дата добавления: 2015-10-28