Опасные разговоры 3 страница

Юрко ничего не сказал ей, не пожелал счастливого пути, он только взглянул на нее, когда груженная домашним скарбом подвода выезжала из ворот на улицу. И Стефа посмотрела ему в глаза тоскливо, понимающе. “Ты придешь?” – спросил он беззвучно, одними губами. Девушка вспыхнула, ответила легким торопливым кивком и, закусив губу, наклонила голову.

Через три дня Стефа пришла к тетке в Подгайчики. Тут ничего не было удивительного. Как-никак, тетка Марта была родной сестрой ее отца. Но Юрко знал – Стефа пришла, чтобы увидеть его. Он ушел в поле, залег в ячмене и ждал до тех пор, пока она не появилась на тропинке, ведущей в Бялополье.

Так началась их ранняя, чистая, тревожная любовь. Только бы увидеть, постоять минуту рядом, улыбнуться друг другу, спросить: “Ты придешь? Когда? Я буду ждать, я встречу…” И посмотреть вслед, проводить взглядом, помахать рукой.

Зима оборвала встречи. Только однажды пришла Стефа к тетке, принесла печальную весть – умерла мама. Юрко узнал об этом, когда девушка, так и не повидав его, уже ушла из села. Он догнал ее у креста. Стояли на заметаемой снегом дороге. Стефа плакала, он утешал ее, как мог, грел в своих ладонях ее застывшие пальцы. К весне умер дед. Осталась Стефа с бабкой и братиком.

Теперь у Стефы всей родни – Славка. Она поклялась умирающей матери, что не оставит его, вырастит, выведет в люди…

…Юрко осторожно постучал в темное окно.

– Кто там? – почти тотчас же послышался испуганный враждебный голос за стеклами.

– Откройте, вуйко…

Хозяин приоткрыл дверь, загораживая собой проход. Пригляделся, молча пропустил.

Вошли в темную хату. Тетка Марта узнала Стефу, мальчика, бросилась к ним от кровати, заголосила.

– Ой, лышенько мое, сиротки, бедные ваши головушки…

– Тихо мне! – вполголоса, злобно цыкнул на нее муж. – Хочешь, чтобы все село слышало?

У Юрка от этого недоброго голоса защемило сердце. Он знал, что Василь Гнатышин человек суровый, твердый и не любит их, братьев Карабашей. С Петром у него давняя скрытая вражда. Но ведь он не за себя просить пришел.

– Вуйко, я привел… – Он опустил на пол узел. – Хоть на время возьмите…

Недоброе молчание в ответ. Марта притихла, ожидая, что скажет муж. Его слово для нее закон. Так у них заведено.

– Неужели вы откажете? Ведь вы знаете, что случилось. Им некуда деться.

– А ты подумал, хлопче, что у меня у самого дети?

– Никто, ни одна живая душа знать не будет. Ведь они вам не чужие.

– Теперь такое время, что нет чужих и своих. Есть украинцы и поляки.

– Есть люди, вуйко, совесть человеческая.

– Совесть! – зло огрызнулся Гнатышин. – Какая теперь совесть? Ты пану бухгалтеру скажи… Он чью дочку убил? Свою или чужую? И то человек не такой простой хлоп, как я, а ученый в гимназиях, на курсах, обчитанный.

– Йой, что ты говоришь, Василь, – заголосила тетка Марта.

– Тихо! – повернулся к ней муж. – А то заткну глотку, умолкнешь навеки, дурная баба, безголовая. А ты, Юрко, не туда пришел. Я с поляками дружбы не имел, не имею и никакой политикой не занимаюсь. Как все, так и я.

– При чем тут политика… – укоризненно сказал Юрко.

– Тебе лучше знать при чем. Ты в школах учился, тебя в Киев Советы посылали.

– На одну ночь возьмите. Они ж родня вам.

– У меня родни среди поляков нет! – отрезал Гнатышин.

– Йой, сиротки мои бедные, – заплакала Марта, ломая руки.

– Замолчи, дура!

– Сердца у вас нет, вуйко… – сказал Юрко, ожесточаясь.

– Слушай ты… Юрко, – дрожа от злости, сказал Гнатышин. – Не у меня сердце ищи… Забирай их и иди из моей хаты. А не то… Молчать не буду.

Юрко стоял, сцепив зубы. Зачем он пришел в эту хату? Гнатышин подлый, трусливый человек. Он может предать. Из-за своей злобы, трусости.

– Вы будете молчать, вуйко, – сказал он с угрозой. – Так вам будет лучше…

– Ты меня пугаешь? – вскипел Гнатышин. – Щенок! Да я первому Петру вашему скажу, какого он братца имеет.

Юрко был готов сорвать с плеча ружье и выпустить оба заряда в этого ненавистного ему человека.

– Вуйко, вы еще не знаете меня, – хлопец задыхался от гнева. – Мы уйдем… Слышите? Только святым богом присягаю, вы будете молчать, как тот камень, что стоит у вас на воротах. Если языком болтнете, – сожгу хату и весь двор сожгу. Поверьте мне… Из могилы встану, а отблагодарю, как следует, полной мерой. Так, чтобы вы знали и даже во сне помнили… Прощайте на этом.

– Иди по доброму, – глухо отозвался Гнатышин.

– Хоть Славку оставь, Василь, – взмолилась Марта. – Ведь он украинец, ни в чем не виноват…

Она потянула мальчика к себе, но мальчик испугался, заплакал громко, обхватив руками шею сестры.

– Тетечка, не отдам я Славку, – заплакала и Стефа. – Никому я братика не отдам…

– Ну, пошли… – сурово произнес Юрко.

Хлопец поправил ремень ружья, вскинул на плечо узел. Не прощаясь, вышел из хаты. Стефа тронулась за ним, как подвязанная.

Гнатышин долго возился в сенях, закрывая дверь. Видно, ему было не по себе, и он старался оттянуть начало неминуемого тяжелого объяснения с женой. Когда вернулся в хату, Марта лежала на постели, уткнувшись головой в подушку, плакала. Муж сел рядом.

– Ты не человек, ты зверь лютый. Хуже зверя… – сказала сквозь слезы Марта.

Гнатышин молчал.

– У тебя ни бога в душе, ни сердца в груди.

– Слушай, Марта, – не выдержал муж. – У тебя сердце есть, а голова? Тебе жизнь надоела? Страшной смерти себе и мне хочешь? Разве ты не знаешь, что эти варьяты по селам вытворяют, сколько крови льют, не задумываясь? Им, видишь, самостийной захотелось… Ему что, этому цыганенку? Его братья спасут, а нам за его вину те же Карабаши головы снимут. Петро, думаешь, забыл мне Сельроб? Помнит. Так пусть я один погибну, а не ты и не дети наши.

– Хотя б один день у нас побыли, хотя б я накормила их, слезы им вытерла.

Гнатышин вскочил на ноги, сказал с болью:

– Ты мне петлю на шею надеваешь? Так? Затягивай! Думаешь, я камень? Если бы Стефа одна с хлопчиком пришла, разве бы я слово сказал? Жаль дивчину, пропадет вместе с малышом. Этот дуросвет, видать, ей голову хорошо закрутил. Хату сожгу… Какой быстрый на чужие хаты! Подождите, Карабаши, с вас еще спросят и за хаты, и за кровь пролитую…

Он умолк, походил по хате, начал шарить руками по скамье, разыскивая свою одежду.

– Ты куда? – забеспокоилась Марта, прервав всхлипывания. – Василь, что ты надумал, голубчик?

– Отстань! – досадливо отозвался Гнатышин, понявший, что заподозрила жена. – Не бойся, руки на себя не наложу. Не могу я в хате… Посижу на пороге, дыхну хоть воздухом.

Он вышел на двор, сел на корыто у колодца, уронил на грудь тяжелую, пышущую жаром голову.

Проклятая страшная ночь… Сколько будет жить Василь Гнатышин – никогда не сможет забыть того, что произошло в его хате, вечно будет терзаться, казнить себя. Он выгнал несчастных детей Семена, детей своего друга, брата жены! Должен был выгнать… Все сложилось одно к одному, нелепо и ужасно.

Гнатышин не обманул жену, сказал, что если бы Стефа явилась только с малышом, без Юрка Карабаша, он бы не отказал ей в приюте. Все дело было в Юрке. Братьев Карабашей Гнатышин ненавидел и боялся. Это был страх не только за себя и за судьбу своей семьи. Не все доверял своей жене Василь. Все-таки баба, пойдут слезы… Да и зачем ей лишняя тревога на сердце? Многого не знала Марта о своем хмуром, неразговорчивом муже. Не знала она, чем был обеспокоен муж еще до того, как поднялось зарево над Бялопольем.

Василь Гнатышин ждал гостей этой ночью. Они должны были принести давно обещанный “подарок”, который следовало спрятать так надежно, чтобы даже Марта не смогла догадаться о его существовании. Вот почему Василя так перепугало появление одного из Карабашей. Он понимал, что малейшая оплошность может погубить не только его, но и его товарищей. Он умел хранить тайну.

Где-то невдалеке щебетнула проснувшаяся птичка. Гнатышин поднял голову, прислушался, тихо кашлянул. В ответ снова послышалось щебетанье. Сердце радостно екнуло: они, наконец-то… Василь бесшумно перелез через изгородь в садок. Под грушей темнели две фигуры с рюкзаками за плечами.

– Слава Ису… – послышался тихий веселый голос.

– Слава во веки, – так же насмешливо отозвался Василь. – Думал, не придете…

– Тяжело с грузом. Где горит?

– Бялополье.

– Немцы?

– Точно не скажу. Скорей бандеровцы.

– Одной сатаны дети… Ну, забирай. Прячь хорошенько. И осторожней – взрывчатка, гранаты.

– Сделаю, как надо. Когда ждать?

– На следующей неделе, в среду или четверг. Нужно хорошо подготовиться, разведать железную дорогу.

– Жду.

– Бывай…

– Счастливо!

Обменялись крепкими рукопожатиями, и двое ушли, легко, неслышно шагая в темноте. Гнатышин выждал несколько минут, поднял тяжелые мешки. Он отнес их в сарай и долго возился там, шурша сеном, отодвигая и ставя на место колоды.

Когда вернулся в хату, жена обеспокоенно спросила:

– Ты ходил куда?

– Спи, Марта! – ответил Василь сурово. – Хозяйство осмотрел. Теперь надо почаще выходить ночью. От этого проклятого цыганенка всего можно ожидать…

Таблица полковника Горяева

– История этой вещицы такова… – повторил Горяев, осторожно вкладывая марку в маленький конвертик. – После отступления гитлеровцев с Северного Кавказа в Минеральных Водах был задержан цивильный немец-коммерсант, не успевший бежать со своими войсками. В его чемодане нашли батареи к рации. Допросили. Коммерсант сознался, что рацию он выбросил, но заявил, что никакого отношения к гитлеровской разведке не имеет. По его словам, он согласился за обещанную ему большую сумму выполнить поручение агента крупной заграничной фирмы. Вся его задача состояла в том, чтобы найти находящегося на Северном Кавказе советника Томаса Хауссера, 1909 года рождения, совладельца филателистического магазина в Берлине, вручить ему, как пароль, ценную марку, а затем принять и передать по рации несколько шифровок, не имеющих касательства к военной тайне. Наши, конечно, не поверили, сочли рассказ немца легендой. Задержанный погиб вместе с часовым во время бомбежки. Марка и легенда остались…

Горяев сделал маленькую паузу, как будто для того, чтобы перевести дыхание, и произнес медленно, подчеркивая каждое слово:

– Так вот, точно такую же марку, в таком вот водонепроницаемом конвертике нашли у Гелены… Случайность?

Оксана подняла голову и, весело блестя глазами, взглянула на своего начальника. Задав вопрос, полковник Горяев как бы приглашал разведчицу принять участие в его догадках и рассуждениях. Однако тот мостик, какой он мысленно перебросил от одной марки к другой, был хрупок, ему не хватало еще одной надежной опоры.

– Случайность почти исключается, – с улыбкой сказала девушка, рассматривая марку.

– Почему почти?

– Важно знать, был ли Хауссер в это время на Северном Кавказе?

– Точных сведений у меня нет. Но меня это не волнует. По идее Хауссер мог и даже должен был там находиться. На Северный Кавказ были брошены несколько отрядов известной вам дивизии “Бранденбург”.

Два месяца, проведенных Оксаной “дома”, у своих, не прошли для нее попусту. Это были месяцы напряженной учебы по программе, составленной Горяевым. В перерывах между занятиями она прочла множество захваченных у гитлеровцев документов и помогла систематизировать этот материал. Все, что касалось зловещей гитлеровской дивизии “Бранденбург-800”, состоявшей из диверсантов, лазутчиков, провокаторов, одевавших для маскировки советскую военную форму, Оксана знала назубок. В прошлом году бранденбуржцы совершили на Северном Кавказе несколько дерзких диверсий в тылу советских войск. Они захватывали заминированные мосты и удерживали их до подхода передовых частей, создавали пробки на важнейших дорогах, сеяли панику среди отступающих. Несколько групп пробились далеко в горы и подкупами, угрозами пытались подбить жителей аулов на вооруженные выступления против Советской власти. Но почему Горяев связывает советника Хауссера с этой дивизией?

– Вы помните таблицу Менделеева? – спросил вдруг Горяев. – Когда ученый составлял ее, многие клетки остались незаполненными. Некоторые элементы не открыты и по сей день, но нам известно, что они существуют, и даже известен их адрес – место в таблице. Я решил проделать нечто подобное. Мне удалось расшифровать всего лишь несколько моментов из биографии Хауссера, остальное – белые пятна. Но вот какая занятная табличка получилась.

Полковник вынул из папки нужный листок, пожевал губами. Он явно волновался. Очевидно, несмотря на уверенный тон, каким он излагал свою версию, сомнения все еще не покидали его.

– Начнем с того, что в 1933 году из Советского Союза был выдворен немецкий специалист, занимавшийся совсем не тем, чем ему следовало. В свое время я прочел сообщение об этом инциденте в парижской газете “Монд”, но, к сожалению, забыл, было указано или нет имя специалиста, фамилию помню – Хауссер. В 1934 году в Германии вышла брошюра “Славяне – низшая раса”. Автор – Т.Хауссер… Затем появился более солидный труд доктора Т.Хауссера “Люди степей, лесов и болот” с подзаголовком “Исследования о влиянии природных условий на психику русских”. Предисловие Альфреда Розенберга. И, наконец, в 1937 году была издана третья книга доктора Т.Хауссера – “Политика Германии на юге России в годы мировой войны”. Эту книгу я читал. Подлая, но не глупая книжечка с разбором ошибок, допущенных немецким военным командованием при оккупации Украины в 1918 году. В ней, между прочим, приводится предельно хвастливое высказывание одного тупого немецкого генерала: “Украины не было, я выдумал и создал ее”.

Оксане показалось, что перечисленные Горяевым факты плохо увязываются друг с другом. Мало ли Хауссеров в Германии!

– Простите, Владимир Георгиевич, но как мы можем утверждать, что выдворенный из Советского Союза немецкий специалист Хауссер, автор книг доктор Т. Хауссер и советник Томас Хауссер одно и то же лицо?

– Не спешите поперед батька… – засмеялся полковник, – таблица еще не закончена. Сейчас вы поймете… Пока что держите в памяти – судя по названию книг, доктор Хауссер считает себя специалистом по России или, как говорят гитлеровцы, – по восточному вопросу. Это очень важно! Идем дальше – 1940 год. Гитлеровцы создают на территории оккупированной Польши из украинских националистов два батальона “Нахтигаль” и “Роланд”, вошедших в дивизию “Бранденбург”. В августе был проведен инспекционный смотр батальонов. Среди прибывших офицеров вермахта находились два штатских лица. Один из них – советник Хауссер.

– О-о! – воскликнула оживившаяся Оксана.

– 1941 год. Война. В первых числах июля в занятом гитлеровцами Львове состоялся водевиль, посвященный созданию соборной, самостийной Украины с паном Стецько в роли премьера. Вы знакомы с этим событием?

– Да. Правительство Стецько просуществовало несколько часов и было распущено гитлеровцами.

– Совершенно верно! Только не распущено, а скорее – разогнано. Так вот, советник Хауссер присутствовал на этом спектакле в качестве неофициального лица. Через два дня там же, во Львове, этот специалист по восточному вопросу нанес визит униатскому епископу Шептицкому. Беседовали… Тот же 1941 год. Гитлеровцы заняли Киев. Среди украинских националистов снова идут разговоры о создании правительства. Хауссер в это время находится в Киеве. Коммерсант с этой вот марочкой искал Хауссера на Северном Кавказе. Если мы вспомним события, происходившие там, то вполне допустимо, что Хауссер мог быть участником или свидетелем этих событий. И вот теперь он сидит в Ровно, почитывает литературу на славянских языках, а возле Ровно союзники сбрасывают парашютистку с уже знакомой нам редкостной марочкой, точно такой же, какая, по словам погибшего коммерсанта, должна была служить ему паролем…

Горяев хитренько прищурился и спросил:

– Ну, как работает моя табличка? Заинтриговал я вас этим Хауссером? Есть желание с ним познакомиться и узнать, почему наши союзники так настойчиво стараются установить связь с каким-то незаметным гитлеровским советником?

Оксана молчала. Она еще не успела сделать выводы из фактов, торопливо перечисленных полковником. Хауссер продолжал оставаться для нее загадочной, бесплотной, безликой фигурой, словно человек-невидимка. Что-то самое главное в нем было неясным, ускальзывало от понимания. К тому же мысль девушки раздваивалась. Она была поражена объемом работы, которую ее начальник проделал за такой короткий срок, – ведь Гелена прыгнула с самолета вчерашней ночью. Конечно, началось все с марки, со второй марки, той, которую нашли у Гелены. Эта марка напомнила Горяеву “легенду” погибшего немца-коммерсанта. Тотчас же был сделан запрос в партизанский отряд: имеется ли в Ровно советник Томас Хауссер? Ответ – есть такой! Фамилия советника казалась знакомой. Горяев начал копаться в своей памяти: Хауссер, Томас Хауссер?.. Ага, Франция, заметка в газете “Монд”. Так начали заполняться клеточки таблицы, в которой смелых, неожиданных предположений было больше, нежели фактов. Но предположения еще не доказательства…

– Я хочу поделиться с вами некоторыми… – начал было Горяев, но телефонный звонок отвлек его.

Полковник выслушал краткое сообщение и тихо произнес в трубку:

– Прочтите еще раз. Не спешите.

Наблюдая за выражением лица начальника, Оксана поняла, что сообщение было очень важным для него.

– Ясно! – Горяев осторожно, точно боясь что-то спугнуть, опустил трубку на рычаги, пристально посмотрел на разведчицу. – Только что получена шифровка из отряда. Установлено, что какой-то пьяный гестаповец назвал Хауссера экспертом по восточным вопросам. Он сказал: “Этот кастрат Хауссер важничает, сует свой нос в чужие дела только потому, что он, видите ли, эксперт по восточным вопросам”.

Теперь, когда заполнилась еще одна клеточка в “табличке” полковника Горяева, все стало ясным. Круг как бы замкнулся.

– Это – он! – сказала Оксана.

Она знала, что немцы любят называть страшные вещи туманно и безобидно. Отряды, созданные для уничтожения мирных жителей, именовались местными командами, массовые аресты – мерами, направленными на оздоровление населения или более коротко – санитарными мероприятиями, расстрелы – специальными акциями. Все благопристойно и невинно. Земли, населенные украинцами, белорусами, русскими, были для них всего лишь жизненным пространством, восточными провинциями. И вот – эксперт по восточным вопросам… На общепринятом языке это, видимо, обозначало – высококвалифицированный консультант палачей, решивших уничтожить славянские народы.

– Да, это он… – подтвердил Горяев тоном шахматиста, выигравшего очень трудную партию: “Да, это мат…” – ловко мы с вами вывели его на чистую воду! – Он засмеялся, радостно потер руки. – Итак, заочное знакомство с господином экспертом состоялось. Не будем терять драгоценного времени, определим вашу задачу. Требуется получить ответ хотя бы на два вопроса. На два – обязательно. Какие это вопросы?

Легкая морщинка возникла на лбу девушки и разгладилась.

– Во-первых, что нужно разведке союзников от эксперта?

– Второй?

– Очевидно, важно узнать, чем занимается сейчас Хауссер?

– Вот, вот! – подхватил Горяев. – Какую очередную гадость готовит нам этот дружок Розенберга. А он готовит, не сомневаюсь! По-моему, мы недооцениваем один вид оружия, каким охотно и, я бы сказал, мастерски пользуются гитлеровцы. Это оружие разит незаметно, невидимо, но иной раз причиняет больше вреда, чем танки и самолеты. Я имею в виду различного рода провокации. Эксперт по восточным вопросам доктор Хауссер – один из изобретателей такого оружия.

– Нужно, чтобы это оружие оказалось испорченным, негодным, – сказала Оксана.

– Кто это сумеет сделать?

Девушка сдержанно улыбнулась.

– Первой должна попытаться Гелена…

– Желаю ей удачи, – смеясь, пожал руку своей разведчице Горяев. – От всего сердца. А теперь отдыхать. Вот ключ от соседней комнаты, там есть постель. В восемь ноль-ноль разбужу. Поработаете с Ярославом. Вылет завтра вечером, как только стемнеет.

Разведчица ушла. Горяев уложил бумаги в папку, спрятал ее в ящике стола. В углу лежал свернутый матрац. Полковник соорудил на полу постель, но прежде, чем начать раздеваться, включил небольшой трофейный радиоприемник, настроил на берлинскую радиостанцию. Шла передача на польском языке. Уже первые слова насторожили Горяева.

– …вскрыто только три могилы, в которых обнаружено более двухсот трупов. На трупах сохранилась польская офицерская униформа, в карманах найдены мелкие вещи, документы и письма на польском языке. Есть основание считать, что число пленных польских офицеров, уничтоженных большевиками в Кабаньем лесу, достигает двух тысяч. По приглашению германских властей, на месте захоронения жертв большевистского террора побывали представители швейцарского Красного Креста, польской общественности и многие журналисты Европы. Их сопровождали сотрудники министерства пропаганды Зульцман, Фриге, врачи-эксперты Эрнтц, Больдт, Нейман и советник доктор Хауссер…

Горяев едва не вскрикнул. Снова Хауссер! Он хотел было постучать в стенку комнаты, в которой находилась Оксана, но удержался: пусть отдыхает, для нее дорога каждая минута сна.

Он дослушал передачу до конца. Новая подлая, хорошо продуманная провокация… За годы войны гитлеровцы уничтожили несколько миллионов поляков. Их истребляли самым зверским образом: расстреливали, вешали, выжигали целыми селами, морили голодом в лагерях, душили газом в специальных машинах. Велось планомерное истребление народа. Немецкие газеты, радио не скорбели по этому поводу, не оплакивали погибших. И вот вдруг Геббельс начал подозрительно громко рыдать над могилами польских офицеров, будто бы уничтоженных русскими, завопил на весь мир о большевистском терроре! Цель этой пропагандистской кампании? Конечно, стремление вызвать у поляков ненависть к русским, к Советской Армии. И Хауссер тут как тут…

Не ваша ли это работа, господин эксперт по восточным вопросам?

Горяев завел будильник и улегся на матраце. Через несколько мгновений он уже спал. Он приучил себя засыпать, как только закрывал глаза.

Той же ночью, в разных местах, с разными людьми

Штрафной лагерь для советских военнопленных в Квитчанах считался образцовым. Все его постройки были спланированы таким образом, чтобы часовые могли следить за каждым заключенным, вышедшим из бараков. Любая стена просматривалась с той или иной вышки. Ни одного укрытия, все, как на ладони. Голая утоптанная земля без единой травинки, просторный аппель-плац в центре, дорожки, посыпанные битым кирпичом. По земле на расстоянии трех метров от высоких, загнутых вовнутрь наподобие буквы “Г” железобетонных столбов с колючей проволокой на изоляторах – белая полоса. По человеку в полосатой лагерной робе, переступившему эту черту, часовые на вышках открывают огонь из пулеметов без предупреждения.

Ночью лагерь был залит светом прожекторов, и белая полоса выделялась на земле особенно четко и зловеще. Она пугала своей белизной больше, чем грозная надпись, окрик. Она безмолвно говорила о смерти.

Считалось, что совершить побег из лагеря в Квитчанах невозможно. Так во всяком случае полагал комендант гауптштурмфюрер Эрих Шнейдер, прозванный заключенными Белокурой Бестией. Он имел основание придерживаться такого мнения: все попытки пленников вырваться на свободу заканчивались неудачей. Были случаи, когда кто-либо из заключенных находил лазейку и исчезал, но не проходило и суток, как беглецов, мертвых или живых, возвращали в лагерь. Мертвых – чтобы выставить трупы для обозрения, живых – чтобы казнить на глазах их товарищей. Похоже было, что Белокурая Бестия радовался каждому такому случаю, дававшему ему возможность устраивать эффектное, устрашающее зрелище. Похоже было даже, что несколько побегов гауптштурмфюрер спровоцировал умышленно, чтобы закрепить в сознании заключенных мысль о полной безнадежности таких попыток. С этой же целью он при каждом удобном случае повторял свое любимое изречение: “Из моего лагеря можно убежать только на тот свет”.

Военнопленный лейтенант Колесник думал иначе. Он считал, что в принципе бежать можно из любого лагеря, но из лагеря в Квитчанах труднее, нежели из какого-либо другого. Нет, он не исключал такую возможность полностью.

Поэтому неожиданный ночной разговор хотя и изумил, потряс его, но все же не показался лишенным всякого здравого смысла.

Павел Колесник вышел из вонявшей хлоркой уборной, жадно вдохнул свежий ночной воздух. Глянул на небо – те же звезды, что и над родной Полтавщиной. Хоть это не отняли… Навстречу ему от ближайшего барака, припадая на правую ногу, шел заключенный с большой, непокрытой лысой головой. Колесник узнал его. В лагере многие заключенные имели прозвища. Этого наградили двумя – Башка, Сократ…

Башка остановился перед Колесником и, глядя ему в глаза, обычным глуховатым, ровным голосом сказал, точно речь шла о пуговице или кусочке бумаги для цигарки.

– Есть предложение, Павел. Допустим, побег… Возьмешься?

Колесник ответил таким испуганным, пронзительным взглядом, что Башка слегка смутился.

– Нет, я с ума не сошел, – торопливо и как-то досадливо произнес он. – Предложение совершенно серьезное. Имеются гарантии. Ну?

Башка ждал ответа. У него было очень худое лицо. Тонкая кожа так туго обтягивала череп, что даже морщинки на высоком выпуклом лбу разгладились. Если бы не глаза, эта голова могла бы напоминать голову хорошо сохранившейся мумии. Но светло-карие глаза жили на мертвом лице, в них чувствовалась душевная зоркость, они как бы излучали тепло напряженной работы мысли.

Колесник давно приглядывался к этому человеку, сумевшему сохранить какое-то сдерживаемое внутреннее достоинство, и не раз ловил на себе его пристальные пытливые взгляды. Однако до беседы у них не доходило. Сегодня Башка впервые столь откровенно заговорил с ним.

– С кондачка такие вещи не решаются. – Колесник невольно покосился на ближнюю вышку. – Я должен знать…

– Все, что нужно, узнаешь. В свое время. Дело, считай, верняк. Организация, помощь – обеспечены. В любую минуту можешь отказаться. Это на твоей совести. Сейчас в принципе: да или нет!

Не так-то просто было произнести это короткое слово. Внезапное предложение Башки ошеломило Колесника. Он понял только одно – Башка обращается к нему не от себя лично, а и от своих товарищей. Так следовало предположить.

– Не решишь? Тяжело? Сутки на размышления. Если согласишься, назови желательного партнера. Бежать будут двое. Пока дело имею с одним тобой. Без моего одобрения ни с кем не советуйся. Договорились?

Последние слова Башка произнес уже на ходу.

Что за человек? Фамилия – Бахмутов. Артиллерист, очевидно, офицер, в прошлом преподаватель математики, отлично играет в шахматы – вот все, что знал о нем Колесник.

Павел зашел в барак, взобрался на свое место, под потолком на третьем ярусе. Слабый желтоватый свет, вонь грязной, пропотевшей одежды, храп, ругательства и стоны сквозь сон. Колесник лежал на спине с полуоткрытыми глазами. Он смотрел на потрескавшиеся доски потолка, но не видел их. Перед ним вьется родной Псел – удивительная река, которая неизменно появляется перед его мысленным взором каждый раз, когда он думает о побеге. И песня, которую пела вся Украина в предвоенные годы.

Їдьмо, Галю, з нами,
З нами, козаками.
Краще тобі буде,
Як в рідної мами.
Ой ти, Галю, Галю молодая…

Башка не один. Существует организация. Ясно… Они подготавливают побег. Имеются какие-то шансы на успех. Почему выбор пал на него? Он – молод и еще крепок. Нужно соглашаться. Напарник? Конечно, Ахмет. Колесник увидел перед собой дружка Ахмета, маленького, тощего, жилистого татарина, тело которого было точно вырезано из мореного дуба, и улыбнулся. Перед войной они служили в одном танковом полку. Старший сержант Ахмет Хабатулин, чемпион военного округа среди боксеров веса “мухи”, не слишком уж изменился в лагере. Этот потянет. А Башка-то каков! Недаром – Сократ.

И снова серебристая река детства в зеленых курчавых берегах…

Он забылся в тревожно-счастливом сне.

Какое счастье! Наконец-то Тарас у своих, в партизанском отряде “Учитель”. И сразу же задание – на “железку”, взорвать огромный, растянувшийся до самого горизонта состав с цистернами, платформами с танками, пушками. Поезд мчится, стучат колеса, но почему-то он никак не приблизится к тому месту, где залег среди кустов Тарас. Тарас ждал, ждал, да и заснул. Никогда с ним раньше такого не случалось. А поезд идет мимо, гитлеровская солдатня глядит в окна вагонов, смеется над незадачливым партизаном-подрывником. Тарас дергает шнур – взрыва нет. Товарищи смотрят на него с ужасом. Командир тут как тут, трясет его за плечо…

– Документы. Эй, ты!

Тарас открыл глаза. В вагоне, освещенном висевшим в углу фонарем, слышался сдержанно тревожный говор. Перед ним стоял невысокий человек в мундире с множеством светлых металлических пуговиц, с карабином за плечом. Полицай… За ним – немец.

– Слышишь? Документы.

Попался. Все… Главное – немец. Надо бы на товарняке. А то и пешодрала, от села к селу. Не сообразил, обрадовался ночному поезду. Может быть, не прицепятся все-таки?

Хлопец отстегнул булавку от внутреннего кармана своего жалкого, засаленного пиджака, вытащил две сложенные вчетверо бумажки, подал полицаю. Осмотрелся. В проходе среди других пассажиров стоят три девушки, с испуганными, скорбными лицами, и коренастый крепыш лет двадцати пяти в добротном синем френче. Судя по виду, это был сельский парень. Он держал руку на плече одной из девушек и сердито исподлобья поглядывал вокруг. Задержанные. У немца на погонах лычка – ефрейтор.

---

Дата добавления: 2015-10-28