Опасные разговоры 6 страница

Воняющая хлоркой уборная – единственное место, где можно, не привлекая к себе внимания, поговорить с глазу на глаз.

– Надумал? – упросил Башка, переступая порог.

– Готов, – ответил Колесник.

– Напарник?

– Ахмет.

Бахмутов удовлетворенно кивнул головой.

– Так и предполагал. А согласится?

– Не сомневаюсь. Кореш мой проверенный.

Башка вытащил из-за пазухи кисет, подал его Колеснику:

– На вот для начала… Поделите.

Колесник осторожно сжал пальцами кисет. Табак? Нет, кусочки, крошки. Хлеб! Рот сразу же наполнился слюной, едкой, щиплющей. Колесник проглотил слюну и жалобно, недоумевающе поглядел на человека-мумию.

– Ну, чего ты… – буркнул тот недовольно и отвернулся. – Сказал ведь – поделите на двоих.

– Не возьму! – затряс головой Колесник, стараясь засунуть кисет за пазуху Бахмутову.

– Выламываешься, лейтенант? – зло зашипел Башка, отталкивая его. – Не играй на нервах!

– Я не могу… Я еще здоровый, а вы…

– Дурень. Тут не только мое, – сухая грудь человека-мумии порывисто вздымалась, удивительные глаза его стали влажными, блестящими. – Это – взносы… Думаешь, легко будет? Еще поголодаете…

Он перевел дыхание и сказал спокойнее:

– Ахмет знает только тебя, ты – только меня. Ясно? А теперь давай в барак. Выходи первым.

Вечером в той же уборной Колесник поделил хлеб с Ахметом, без колебаний согласившимся на побег. В кисете было двенадцать кусочков, величиной в половину спичечного коробка. Двенадцать узников старательно и точно до миллиметра отрезали их от своих ничтожных паек, внесли свой взнос. Колесник знал, на какую жертву пошли голодные, изможденные люди для того, чтобы двое из них посрамили Белокурую Бестию и вырвались из заколдованного лагеря на свободу.

Он принял эту бесценную жертву товарищей, но никогда еще лагерный хлеб не казался ему столь горьким.

Опасные разговоры

В ночь, оказавшуюся последней ночью для незадачливого гитлеровского ефрейтора, Тарас мог еще раз подивиться силе и бесстрашию человека, с которым его так неожиданно связала судьба и который с гордостью назвал себя сотенным УПА Богданом. Молодой сотник тащил девушку на спине почти полкилометра, шагая так быстро, что отощавший Тарас едва поспевал за ним. Он остановился, когда позади раздался паровозный гудок тронувшегося поезда. Опустил тихо стонавшую девушку на землю, отдышался и, взяв у Тараса винтовку, пульнул вдруг из нее в небо. Тотчас же на выстрел в разных местах отозвались притихшие было собаки. Богдан прислушался и сказал:

– Сидеть тихо. Отзываться только на мой голос. Не бойся, Оля, я – скоро…

Вернулся он через полчаса, привел крестьянина с лошадью, принес торбу с хлебом. Девушку усадили на лошадь, и их маленький отряд с молчаливым проводником впереди тронулся в путь. Богдан на ходу сунул в руку Тараса большой, отломанный от буханки кусок хлеба.

– Держи! А то не дотянешь. Идти далеко.

Шли молча, быстро. Возле какого-то хутора сотник снова отлучился ненадолго и привел нового проводника с лошадью, а старого отпустил восвояси, что-то шепнув ему на прощанье. Тарас не расслышал слов, но тон голоса был грозный, повелительный.

Новый проводник – по его сердитым окрикам на лошадь можно было догадаться, что он с большой неохотой отправился в ату ночную прогулку, – вскоре свернул в лес, и им пришлось километров пять пробираться по мокрой болотистой тропе, то и дело натыкаясь на ветви кустарника.

Под утро вышли из леса к селу или хутору. На околице Богдан сам повел лошадь, приказав проводнику и Тарасу ожидать его. Вернулся сотник без девушки, очевидно, оставил ее в какой-то хате, у своих знакомых.

– Вуйко, – сказал он, передавая лошадь хозяину. – Рыба умеет говорить?

– Не-е, – с короткой заминкой ответил дядько.

– Так помните, что вы – рыба.

Дядько, как оказалось, не был лишен чувства юмора.

– Карась, допустим, может быть? – осведомился он с нарочито подчеркнутой серьезностью.

– А это уж ваше дело, вуйко, какой вы себя рыбой будете считать, – с угрозой произнес Богдан. – Мне – чтобы рыба.

– Тогда – карась… – покорно, с той же нарочитой серьезностью определил крестьянин. – Скажем, щука, так хлопское звание не позволяет…

Тарас не выдержал, хохотнул. Рассмеялся вслед за ним и сотник.

На этом и расстались с проводником. Тарас шагал за Богданом, улыбаясь, думал о глубоком смысле печальной шутки крестьянина. Мужик, как и карась, все вытерпит, должен вытерпеть – неприхотлив и живуч! Достается ему от зубастой щуки, пиявки кровь с него сосут, а все-таки не переводится карась. Когда другая рыба, в том числе и щука, дохнет в высохшем озере, он зароется в ил и ждет лучших времен. Хитер дядько! Лихой сотник, может быть, даже и не понял, как он его поддел своим “карасем”.

Видимо, Богдан хорошо знал эти места, шел уверенно по какой-то тропинке. Небо на востоке светлело. Начали спускаться по травянистому склону и сразу попали в туман.

– Плавать умеешь? – спросил сотник, не оборачиваясь.

Черт дернул Тараса за язык.

– Как же! Я ведь тоже карась…

– Что-о? – сердито оглянулся на него Богдан, но тут же понял и рассмеялся самым добродушнейшим образом. – Вот тебе и псевдо. Будешь у меня в сотне Карасем. Откуда родом? Только не бреши! Восточник?

Тарас знал, что ответов на такие вопросы ему не избежать, и давно решил рассказать Богдану правду, утаив только партизанскую линию своей биографии.

– Полтавской области.

– Украинец?

– А то кто же?

– Настоящий?

– Разве бывают не настоящие?

– Бывают… – неохотно и загадочно произнес Богдан.

Разговор оборвался. Они подошли к реке. Тут туман был гуще, Тарас едва различал фигуру своего спутника. Почти у самых ног слышался тихий плеск и журчание воды.

– Тут метров тридцать… Не утонешь?

– А что, жалко будет? – Тарас начал раздеваться.

– Немножко… Помог все-таки мне. Кто его знает, как бы оно повернуло…

Сотник замолчал, стянул с ноги сапог и вдруг сказал как-то по-мальчишески весело, самодовольно:

– А здорово мы с тобой этого германа обделали! А? В один момент! Здоровый герман был… Ефрейтор!

– Не любишь немцев? – чуточку насмешливо спросил хлопец.

– Ненавижу! – с внезапной, поразившей Тараса, горячностью воскликнул Богдан. – За что мне их любить? Они моего отца и брата убили. Ни за что! Им так захотелось, шляк бы их трафил! Это кабаны дикие. Они нас, украинцев, за людей не считают.

“Ты смотри, до чего додумался бандеровский сотник, какие америки открывает…” – с усмешкой отметил про себя Тарас. Он понял вдруг, что Богдан в общем-то довольно простодушный деревенский хлопец и, надо полагать, не совсем хорошо разбирается в том, что происходит вокруг него. Но гитлеровцев сотник, видимо, ненавидит искренне. Это было на руку Тарасу.

Связали в узлы одежду, поплыли. Вода показалась Тарасу теплой, но все же плыть в тумане было страшновато. Богдан где-то рядом, невидимый, с силой загребал свободной рукой, шумно бил по воде ногами, фыркал, стонал, сплевывал. Один раз крикнул испуганно:

– Эй, ты! Живой?

– Куда я денусь… – лениво ответил Тарас. Он плыл легко, без всплеска, наслаждаясь неожиданным купанием.

На том берегу туман стлался низко, по колено. Большая, широкая долина была как бы покрыта легчайшим пушистым снегом. На порозовевшем небе мягкой волнистой чертой вырисовывался далекий лес.

– Файно! – прыгая на одной ноге и стараясь попасть другой в штанину, как-то по-ребячьи радостно сказал Богдан. – Правда? Люблю такую жизнь… – И неожиданно спросил, косясь на Тараса: – Слушай, – только не бреши! Ты в самом деле злодий?

– Ага! – с невинным видом подтвердил Тарас. – Я лошадей краду и продаю цыганам. Бывает, и банк ограблю. Но это когда меня приглашают в Америку. Там банки богатые.

Богдан раскрыл было рот от удивления, но, услышав о банках и Америке, сообразил, что хлопец в открытую смеется над ним. Это ему не понравилось. Нахмурился, спросил строго:

– А почему в тюрьме сидел?

– Э-э… – пренебрежительно махнул рукой хлопец. – Мелочь! Корзинка яблок всего.

– Потянул все-таки! – неприязненно фыркнул сотник.

– Тянул другой, я – сидел.

– Такое бывает! – повеселел Богдан. – Редко, но случается. Значит, так… Рассказывай о себе все. Только не крути! Как у попа на исповеди. Меня не бойся. Я тебе плохого не сделаю, а помочь всегда смогу.

Они уже шагали по тропинке вдоль берега реки. Шагали ходко, стараясь согреться – белье намокло, пристало к телу. У Тараса стучали зубы. “Терпи, карась…” – мысленно произнес он, и посиневшие губы дрогнули в горькой улыбке.

– Ну? – нетерпеливо бросил через плечо Богдан, – Давай!

И Тарас начал свой рассказ.

***

После того, как Тарасу при помощи Оксаны удалось улизнуть в Полянске от преследовавшего его полицая и он затесался в колонну людей, отправляемых на работу в Германию, удача словно отвернулась от этого тертого, смекалистого хлопца. Дальнейшие события его жизни были цепью сплошных злоключений. Не успевал он вырваться из одной беды, как тут же попадал в другую. Уже в первые дни пути невольники догадались, что их ожидает в Германии. Их везли в закрытых вагонах. Ведро воды и две буханки хлеба в сутки на сорок человек. Тараса пугал не голод. Он не мог смириться с мыслью, что в то время, как его дружки будут сражаться, пускать гитлеровские эшелоны под откос, ему придется ишачить на заводе или ферме в Германии. Такого позора Тарас не смог бы пережить. Однако дело принимало скверный оборот. Две попытки бежать по дороге закончились тем, что Тараса и двух его новых приятелей отлупили и перевели в карцер – вагон с обитым листовым железом полом и заделанными решетками на окнах. Вагон этот сразу же получил горько-ироническое название: “Привет на родину!”

В городе Бреслау, куда прибыл эшелон, невольников поместили в огромнейшие бараки распределительного пункта восточной рабочей силы. Так именовалась эта чертова контора, но именно здесь в голове Тараса возникла оригинальная идея благополучного возвращения на родину. Он пронюхал, что несколько их хлопцев и девчат после того, как они прошли все комиссии распределительного пункта, отправляют домой. В чем дело? Откуда привалило такое счастье? Тарас сверил несколько обходных листов с листами счастливчиков и понял, что дело в четвертой графе, заполняемой медицинской комиссией. У тех, кого отправляли домой, запись в этой графе была сделана красными чернилами. Возникший план был прост и вполне осуществим. Эшелоны с “восточной рабочей силой” прибывали каждый день, в бараках новоприбывшие смешивались с теми, кто сидел тут уже несколько дней. В этой неразберихе легко было примкнуть к новичкам, получить чистый бланк и снова обойти все комиссии, кроме медицинской, а четвертую графу заполнить самому.

Выполнение этого блестящего плана сорвалось из-за досадной, чисто технической мелочи – ни у кого в бараке не было красных чернил… Тарас сдался не сразу. Чем можно заменить чернила? Его осенило – кровь! Он разрезал осколком стекла палец и попробовал. Но кровь, высыхая на бумаге, приобретала какой-то неопределенный, буровато-рыжий цвет. А чернила в ручке доктора были ярко-красными, с каким-то ядовитым оттенком. Тарас готов был локти кусать от досады, но так ничего и не придумал. Пришлось признать свое поражение.

Через день их выстроили на плацу, отобрали самых молодых, низкорослых, слабосильных и предоставили бауэрам, приехавшим выбирать батраков. Тарас с еще одним хлопцем попал к грузному немцу в зеленой шляпе с маленьким голубым перышком сбоку у шнурка, ходившему вразвалочку, со скрипом. Как оказалось, ногу он потерял под Верденом еще в первую мировую войну и уже четверть века ее заменял протез. На хозяина особенно обижаться нельзя было. Он не издевался над молоденькими батраками, не избивал их, как некоторые его соседи. За шесть месяцев верной службы Тарас схлопотал у него всего три оплеухи. При этом совершенно заслуженно. Кормил, правда, бауэр препаскудно – пареная брюква, капуста, две-три картофелины, кусочек хлеба и желудевый кофе, чуть забеленный молоком и подслащенный сахарином, – таков суточный рацион. Но картошку батраки ели от пуза: крали из ведер с варевом, приготовленным для свиней. Картошки для свиней бауэр не жалел. Конечно, получалось некрасиво, а для бывшего партизана совсем было обидно жрать то, что предназначалось хрюшкам, но голод – не тетка, заставил. Хозяин пытался накрыть их на этом деле (догадался, видать, отчего его батраки пошли на поправку), но не смог – скрип его протеза предупреждал об опасности. В общем вполне сносный был хозяин. Однако Тарас не всегда был доволен им, а под конец даже начал его ненавидеть за его незлой, покладистый нрав.

Тарас не терял надежды на то, что ему удастся выполнить план, сорвавшийся только потому, что у него не оказалось под рукой нескольких капель красных чернил. Но для этого нужно было снова попасть на распределительный пункт. Башка Тараса сработала. Сразу же, как бауэр привез их к себе, хлопец начал играть роль старательного и пугливого растяпы. На это таланта у него хватило. Все происходило столь естественно, что подозрения не могло возникнуть. Явная готовность молодого батрака выполнить любой хозяйский приказ подкупала и обезоруживала. Тарас старался угодить бауэру изо всех сил. Казалось, он схватывал желания хозяина на лету и из кожи лез, чтобы исполнить их как можно скорее. Тут-то и начиналась потеха. Нечаянно задетое и опрокинутое ведро с водой или кормом для свиней не в счет. Это каждый дурак сумеет сделать. А вот заставить смирную лошадь отчаянно брыкаться, когда ее запрягают в тележку, суметь самому запутаться ногами в вожжах и кувыркнуться с повозки под колеса или слететь с верхней перекладины приставной лестницы вместе с этой лестницей и кулем мела на плечах и тут же выйти из поднявшегося белого облака к успевшему отскочить в сторону хозяину целым и невредимым, но похожим на белую гипсовую статую, – это уже требовало мастерства. Каждый день происшествия. Бауэр за голову хватался, честил незадачливого батрака всякими словами, из которых “болван” было самым нежным, но иногда и до смеха у него доходило. А Тарас после каждой хорошо выполненной затеи ходил, как в воду опущенный, подавленный беспрерывными неудачами.

Почти семь месяцев пришлось Тарасу испытывать терпение хозяина. Беда – к его аттракционам начали привыкать и даже как бы ожидали, чем он еще позабавит публику. Тогда отчаявшийся Тарас решил отмочить что-то из ряда вон выходящее. Два дня возил он в поле на специальной тележке с бочкой навозную жижу. Работал на совесть – комар носа не подточит. Но когда работа эта была закончена, оказалось, что он полил драгоценным удобрением не хозяйское поле, а чужой участок. Ошибся… Это был его коронный номер. Тут терпение бауэра иссякло. Сгоряча он влепил батраку пощечину и на следующий же день отвез в город, чтобы обменять на другого, более расторопного.

Тарас появился в знакомом бараке во всеоружии: у него имелись не только красные чернила, но и зеленые, синие, черные – он приготовился к любому чернильному варианту; Дальше все пошло, как по маслу, и он стал обладателем отпускного билета. Все было бы “гут” и “ауфвидерзейн”, но подвели Тараса его доброта и начавшееся головокружение от достигнутых успехов. Приглянулся ему в бараке один хлопчина, и он решил прихватить его с собой. У хлопца нашлась девушка. Тарас “оформил” и ее обходной лист. Девушка попросила за подружку. Сделал и этой. Тут к нему сразу две, просят, умоляют. Тарас понял, что надвигается беда, надо срочно ликвидировать “канцелярию”. Отказал наотрез, пошел выбрасывать в уборную пузырьки с чернилами, но его перехватил по дороге здоровенный парень мрачного вида, сунул под нос кулачище с татуировкой – сердце, пронзенное кинжалом, и надпись: “Нет счастья на земле”, – и сказал вполголоса: “Только о себе думаешь, шкура? Давай красные чернила, а то сейчас же продам немцам”. Пришлось отдать. К счастью, уже набралась большая группа с отпускными билетами, и их отправили. “Ауфвидерзейн, Дойчлянд, чтоб тебя век не видеть…” Но на душе у Тараса было неспокойно – гуляет пузырек по бараку, а в нем красных чернил много… Обязательно попадутся дураки. Отпускные билеты, точно деньги бумажные, – номерные. Немцы проверят бумаги и дадут вслед беглецам телеграмму: “Имеющих отпускные билеты с такого-то номера по такой-то задержать и под конвоем отправить назад”. И – привет на родину! Ему, как главному закоперщику, концлагеря не избежать. Решил сразу же за Шепетовкой сойти с поезда. Там – леса, а раз леса – найдутся и партизаны.

До узловой станции Здолбуново доехали без происшествий. В дороге у них несколько раз проверяли документы, но пронесло, никаких придирок. В Здолбуново поезд загнали на запасный путь. Стоянка предполагалась долгая, и Тарас отправился на находившийся невдалеке от станции базарчик. Он знал, что поезда идут медленно и дорога будет долгой, голодной, поэтому заблаговременно подготовился к ней. Еще работая у бау-эра и получая от него полмарки в месяц, он немедленно обращал эту ничтожную сумму в более ценную валюту – покупал в деревенской лавчонке камешки для зажигалок. В Германии этого добра навалом, а на Украине за такой камешек, величиной чуть-чуть больше макового зернышка, крестьянки давали картофельную оладью или кусок жмыха, не торгуясь. Вот каким нехитрым образом можно решить продовольственный вопрос, если у тебя голова, а не кочан капусты на плечах.

Хлопец возвращался с оладьями за пазухой и только вынырнул из-за угла вокзального здания, как увидел, что всю их компанию ведут по перрону гитлеровские жандармы. Тарас немедленно развернулся на сто восемьдесят градусов и дал деру. И тут-то, пробегая мимо базарчика, он влип в глупейшую историю – его спутали с каким-то хлопцем, стянувшим у тетки корзинку с яблоками. Кончилось тем, что Тараса присудили к шести месяцам заключения и посадили в ровенскую тюрьму. Снова из огня да в полымя. Но все-таки тюрьму – криминал, как ее тут называли – не сравнить с концлагерем. На работу гоняли редко, заключенные были с этих краев и получали передачи из дому. Кое-что перепадало и Тарасу – в камере любили слушать его байки. Он не досидел своего срока потому, что в тюрьме началась чистка, и молодых арестантов, осужденных за мелкие провинности, отправляли на работу в Германию. Тут снова всплыл на свет божий сохранившийся в деле отпускной билет Тараса. Врачиха на бирже труда взглянула на запись в четвертой графе и возмутилась: “Куда вы суете этого? Заразит всех остальных. У него же туберкулез в открытой форме”. Тарас оказался на свободе.

Все дальнейшее происходило на глазах у Богдана.

***

Рассказ Тараса произвел на сотника огромное впечатление, однако он с самого начала усомнился в его правдивости. Сперва Богдан недоверчиво оглядывался на хлопца, говорил строго: “Брешешь!”, “Не верю!”, – а когда его разобрало и он начал давиться смехом, то уже не возражал, а только повторял восхищенно: “Вот брехун, так брехун, таких я еще не видывал”, “А чтоб ты пропал, холера, а не хлопец!”

Тараса начинали раздражать и недоверчивость сотника, и его глуповатый смех. Смеяться можно сколько угодно, но и посочувствовать не мешало бы. Как-никак он рассказал ему о самом несчастливом и тяжелом годе своей жизни.

– Ну, хорошо, – сказал он досадливо. – Ты мне не веришь, думаешь, что я байки рассказываю. Так? Теперь представь, что вместо тебя в вагоне был кто-то другой, но все произошло точно так же, и вот я встретил тебя и рассказываю, что со мной случилось. Поверишь?

Сотник резко повернулся, растерянно, с веселым изумлением взглянул на хлопца, затряс головой:

– Нет! Не поверил бы! Как сон…

– Ага! – торжествующе воскликнул Тарас. – В том-то и дело. Сказал бы – байка! Ты потребовал, чтобы я говорил правду, я рассказал правду. Ну а ты хочешь верь, хочешь не верь.

Минуты две шли молча. Вдруг сотник снова остановился, со смущенной и лукавой улыбкой посмотрел на спутника.

– Все-таки ты трошки прибрехнул, друже Карась… Признайся!

– Ни капельки. Как на исповеди.

– Тогда скажи, как ты мог разобрать то, что написал доктор красными чернилами?

– А я и не разбирал, – удивился Тарас такому вопросу.

– О-о! – Богдан радостно ткнул пальцем в грудь хлопца. – Не разобрал, а написал… Молодец, что признался! А я себе думаю: ну, может быть, по-немецки он немножко понимает, так ведь доктора пишут на этой… на латыни. Я знаю…

Тарас понял, в чем дело, протяжно свистнул, развел руками и от души рассмеялся:

– Ну, сотник, ты меня удивил. Латинский алфавит знает каждый ученик пятого класса. С этого начинается изучение иностранных языков. Дай мне бумагу, карандаш, и я тебе любое слово напишу латинскими буквами.

– Это ты правду говоришь, – уныло согласился Богдан. – У поляков тоже латинский алфавит. – И тут же спохватился, хитренько блеснул глазами. – А все-таки скажи, как ты разобрал, какую болезнь написал доктор? Ведь они наши болезни по-своему называют.

– Снова за рыбу гроши… – рассердился Тарас и закричал, как будто перед ним был не сотник УПА, от которого во многом зависела его дальнейшая судьба, а тупоголовый ученик: – Не разбирал я, говорю тебе! Не знаю я латыни, не изучал. И какая болезнь, не понял. Я скопировал запись, ну, вроде как бы срисовал ее. Сперва на бумаге попробовал, а потом уже на бланке. Понял?

Помрачневший Богдан кивнул головой.

– Ну, слава богу, – насмешливо заключил Тарас. – Дошло, наконец, и до тебя…

Тронулись. Сотник молчал, думал о чем-то. Судя по всему, он не обиделся и, возможно, даже не заметил того, что Тарас кричал на него, как на мальчишку. Что касается Тараса, то он опомнился и был недоволен собой, справедливо рассудив, что с Богданом ему не следует разговаривать, как равный с равным. Тарас даже не мог понять, как это у него получилось. Очевидно, чувство невольного превосходства над смелым, но малограмотным деревенским парнем возникло у него постепенно, незаметно, и лишь сейчас неожиданно обнаружило себя. Нет, с сотником УПА нужно вести себя осторожненько.

– Ты сколько учился в гимназии? – спросил Богдан недовольно.

– У нас гимназий нет, средние школы считаются, – кротко пояснил Тарас. – Восьмой класс закончил… – И мягко, незаметно перешел на уважительное “вы”. – А вы сколько?

– Я? Четыре зимы в польскую школу ходил, – с внезапным ожесточением ответил сотник. – Вот и все! Думаешь, при Польше нам, украинцам, легко было учиться? Как бы не так! Чтобы меня выучить, отец должен был бы все поле продать, да и то бы не хватило. А нас у отца было четверо…

– Ну, конечно, я вас понимаю… – продолжал пружинить Тарас. – Условия не позволяли.

– Это не то. что у вас! – не мог успокоиться Богдан. – У вас детей в школу за уши тянут. И – бесплатно!

“Вот оно, в чем дело… – пронеслось в голове Тараса. – Богдан самолюбив до крайности. Слушая мой рассказ, он как бы примеривал мои поступки к себе: смог бы он все так придумать и сделать, или нет? Смог бы… Кроме одного – заполнить четвертую графу, подделав почерк под почерк врача. Потому что для него даже сама мысль о возможности такой подделки исключалась. А для какого-то сопляка – “совета” эта операция оказалась проще пареной репы. Вот тут-то и заело сотника. Грамота, видать, у него самое больное место. И Тарас решил использовать это обстоятельство в целях политико-воспитательной работы.

– Да, да, – охотно согласился он. – У нас, в Советском Союзе, даже дураков учиться заставляют. Хочешь не хочешь, а учись! Ничего не поделаешь. Такой закон для всех – всеобщее, обязательное, бесплатное семилетнее образование. – Хлопец насмешливо хмыкнул, вроде даже удивляясь такой нелепой системе, и подлил масла в огонь: – Если бы не война, так это мне в институт пришлось бы поступать.

Богдан сердито, недоверчиво, завистливо зыркнул на него.

– В институт?.. Ишь, какой прыткий!

– Так заставили бы, – простодушно заявил Тарас. – Думаете, по своей охоте… Я ведь не очень-то брался за учение. Ленивый.

Это, кажется, доконало Богдана. Помолчав, он спросил с угрюмой подозрительностью:

– Комсомолец?

– Как? – вроде не понял хлопец.

– В комсомоле состоял?

– Н-не… Я политики не люблю, не касаюсь.

– Вот это и хорошо! – сурово одобрил Богдан. – Чтобы у меня в сотне никакой политики и агитации, Слышишь?

– Не сомневайтесь, – успокоил его Тарас. – Держать язык за зубами я умею.

– А то я вас, восточников, знаю… – продолжал сотник. – Вы все там национально несознательные. Забыли, какого вы корня, рода. Есть у меня один такой… Как напьется, так и начинает: “Дружба народов, все нации равны…” Может, и ты так считаешь?

– Пьяный чего не скажет…

– Эге! Что у трезвого на уме…

– Насчет этого будьте покойны, пан сотник, – торопливо сказал Тарас. – Я капли в рот не беру. Как баптистский проповедник…

– Не крути! Я тебя про нации спрашиваю.

Тарас понял, что его загоняют в угол. Нужно было отвечать. Он озадаченно, глуповато хлопая ресницами, поглядел на Богдана.

– Насчет нации? Да?

– Ага. Как, по-твоему, все нации равны?

– Н-не! – отрицательно замотал головой Тарас, тяжело вздохнул и продолжал: – Какое может быть равенство? Я в Германии был, там мне все хорошо растолковали насчет наций: немец – человек, а украинец, поляк или, скажем, русский – это тупая скотина. Ведь недаром они за одного убитого немца расстреливают десять, а то и двадцать наших… Вот какой немец дорогой! Как можно равнять?

Сотник остановился, внимательно, оценивающе оглядел своими яростными серыми глазами неказистую фигуру спутника, видимо, стараясь составить о нем новое, более верное представление.

– Снова крутишь? Дурачком прикидываешься? Я тебе не бауэр, меня не обманешь.

Тарас растерянно и виновато пожал плечами.

– Скажите, если что не так, пан сотник. Может, я что ляпнул языком, не подумав. Каждый человек может ошибаться…

Неожиданно плотно сжатые губы Богдана задрожали в улыбке, глаза подобрели, но он тут же справился с собой, сказал жестко:

– Ты хороший штукарь. Я тебя насквозь вижу. Понял? Так вот, слушай. Забудь про свой комсомол, дружбу народов и все, что тебе Советы в голову напихали. Ты – сознательный украинец, борец за самостийну Украину, стрелец УПА. Родом ты будешь не из Полтавской области, а откуда-нибудь с Волыни. Ну хотя бы с самого Ровно. И чтобы никакая собака не знала, что ты восточник, совет. Так тебе лучше будет… Понял?

– Как прикажете, пан сотник…

– Не пан сотник, а – друже сотенный, друже Богдан. Так меня надо называть, друже Карась. Молитвы знаешь?

– Отче наш… Хватит?

– Научу еще… – смягчился Богдан. – Меня ты не бойся. Говори все, что думаешь. Но только с глазу на глаз. Меня ваша большевистская агитация не берет… С остальными – ни слова.

– Ясно, друже Богдан. Можно вопрос задать?

– Говори.

– С кем будем воевать?

– С немцами и поляками.

– А поляки что? – удивился Тарас. – Они за немцев разве?

Лицо Богдана порозовело от прилива крови, на лбу вздулась вена. Он снова почувствовал в словах хлопца подвох, насмешку,

– Запомни, друже Карась, у украинцев три врага – немцы, поляки, москали-большевики.

– Ого! До черта врагов! А друзья?

– Америка, – не сразу и как-то неуверенно ответил сотник. – Америка богатая, сильная держава, она нам поможет.

Тарас кивнул головой, задумался на секунду и снова спросил:

– Друже Богдан, вот я тут немного не понял вас. Скажем так, среди украинцев ведь тоже есть коммунисты. Много! Так они кто нам будут – враги, друзья?

– Враги! – почти крикнул Богдан. – Но украинцев мы перевоспитаем, сделаем сознательными.

– Это можно! – бодро согласился Тарас. – Это в два счета!

– А кто не захочет принять национальную идею, с теми у нас разговор короткий. Для таких у нас эсбе есть.

– Это что, вроде гестапо?

– Еще лучше.

Тарас засмеялся:

– Ну, тогда дело пойдет! Вешать их будем или расстреливать?

– Как придется…

– Я понимаю, друже Богдан, что под рукой окажется – веревка пли винтовка. Вот потеха будет. У немцев от смеха животы полопаются.

– Почему?

– Ну как же! Немцы хотели наш народ уничтожить. Скажем правду – побили многих, но все-таки всех отправить на тот свет не сумели. Времени им не хватило. А теперь мы сами своих будем вешать и расстреливать. Комедия!

Тарас ожидал всего. Сотник мог разозлиться, заехать ему кулаком по физиономии, ткнуть прикладом в грудь или даже пустить в него пулю. Но Богдан только строго и грустно посмотрел на него.

– Друже Карась, если ты ляпнешь такое кому-нибудь из наших, то я уже не смогу спасти тебя от смерти. А я тебе смерти не желаю. Ты мне нравишься. Я люблю веселых людей.

Это было сказано с искренней тревогой за судьбу Тараса.

Однако Тарас догадался, что еще одно чувство тревожит душу отважного, но малограмотного крестьянского хлопца. Сотенный УПА не был полностью уверен, что выбрал для себя единственно правильный и возможный путь в жизни. Почти подсознательно он искал других, более верных путей, и боялся, страшился таких поисков.

Гелена

Командир партизанского отряда, известный Оксане под кличкой Пошукайло, оказался совсем не таким, каким она его представляла. Это был худощавый, болезненного вида человек, одетый в приличный серый спортивный костюм, белую сорочку с заправленным на ворот пиджака отложным воротником. Если бы не ремень, на котором спереди, на немецкий манер, висела кобура с пистолетом, его можно было бы принять за сельского учителя или представителя какой-либо иной самой обыкновенной мирной профессии. Он и держался так, точно сидел не в землянке, а принимал у себя в скромном кабинете нового, молодого, только что прибывшего к нему на работу специалиста.

Дата добавления: 2015-10-28