ДОБРОДЕЕВ Б. Всеволод Пудовкин. Вечный лицедей // ИК. 2001. № 10.

В своем творчестве Всеволод Илларионович стремился непременно убедить всех в том, в чем он сам был глубоко убежден.

"Не надо забывать о том, — говорил Пудовкин, — чтобы за поиском новой формы выразительности, присущей искусству кинематографа, не "ускользнул" духовный мир человека". "Без мысли искусства — нет", — постоянно повторял Пудовкин.

Пудовкина тянуло к науке, а мечты привели к искусству.

Удивить. Сотрясать. Поражать. Как ударом — утвердить мысль, влекущую его.

Смелость, творческая неуспокоенность, бурный темперамент — все это сочеталось в художнике-новаторе.

Творческие поиски Всеволода Илларионовича шли в непрерывном развитии. Это особенно проявлялось в эволюции его творческого контакта с актерами. Первоначально в фильмах он использовал типаж, не стремился снимать профессиональных актеров, не прибегал даже к помощи грима. В работе с актером шел от механического физического действия, вызывающего необходимую эмоцию.

В фильме "Дезертир" он использовал рефлективные приемы. Испуг вызывался у актера внезапным выстрелом из пистолета, смех — щекоткой. Актрису Рагулину морил голодом и не давал ей спать двое суток, чтобы она имела изнуренный вид, в результате чего актриса опухла.

Во всех последующих фильмах Пудовкин вскоре отказался от таких приемов и стал добиваться психологически осознанного состояния актера, являющегося результатом движения мысли. Он стал снимать профессиональных актеров, проводить предварительные репетиции и тщательно пользоваться гримом при поиске внешней характеристики образа.

В его методе работы с актером первичным остался жест, идущий от психологического настроя актера. [...]

Он был не только талантливый режиссер, но и актер, создавший калейдоскоп ярких, остро решенных образов, обладающий даром перевоплощения. Исполняя роль Феди в "Живом трупе", Пудовкин к цельному монтажному образу не стремился. Играл самого себя. "В каждом отдельном моменте игры, — говорил он, — я целым рядом индивидуальных, только мне присущих приемов, доводил себя до состояния, которое позволяло бы мне, в порядке моей личной искренности и цельности моего характера, сделать ряд движений, совершить заданный режиссером поступок".

Великолепно были созданы образы Юродивого в фильме "Борис Годунов", Меньшикова в фильме "Адмирал Нахимов", фашиста-генерала в фильме "Во имя Родины", жандарма в фильме "Мать" и многих других.

Как режиссер, сопоставляя различные точки съемок, он пытался раскрыть свою точку зрения на явление. Монтажным строем объединял объективное бытие явления с субъективным, своим видением произведения.

Всеволод Илларионович начинал работу над образом с поисков внешней характеристики, с физического действия.

Создавая фильм, он сам проигрывал все роли сценария, — это часто приводило к спорам режиссера с актером. И не могло не сказаться на работе с актерами. Не всегда Всеволод Илларионович находил с ними полный творческий контакт.

Убедительно, эмоционально, темпераментно объясняя свой замысел, впадая в повышенную возбудимость, Всеволод Илларионович начинал сам проигрывать роль актера. И либо он подавлял волю актера, либо вызывал активное его сопротивление. Когда актер не мог настроиться на его "волну", возникали "вспышки". [...]

Пудовкин был разносторонне образованным человеком. Профессиональные познания в математике сказались в конструктивном построении фильмов. Математическая точность жеста, слова — в ритме монтажных фраз.

Всеволод Илларионович знал иностранные языки. Обладал вкусом. Любил классическую музыку. В живописи — Микеланджело.

Все крупно. Облака, рвущие небо.

Ярко выраженные характеры — сильные люди.

Достоверность и лаконизм. Брать все крупно, выразительно.

Строгие, скупые классические линии в интерьере.

Никаких украшательств в кадре не терпел. Не выносил проявления мещанства — ни в искусстве, ни в быту. Любил заниматься спортом.

У Всеволода Илларионовича было много друзей. Жил интересно. Любил общаться с молодежью.

Был веселым и неожиданным собеседником. Танцевал.

Его эксцентризм поведения сменялся (по обстоятельствам) вежливостью дипломата, прекрасными манерами поведения интеллигентного человека — большого общественного деятеля. [...]

Мечущийся, увлекаемый фантазией — задумать, отдать, скорей нестись куда-то дальше, будто не успевая за стремительно бегущей жизнью. Только не остановиться...

Экспрессивная возбудимость и детская непосредственность, живость и озорство — все переплеталось в этом своеобразном характере.

Талант актера проявлялся во всем — в режиссуре как единое органическое начало, и в выступлениях на дискуссиях, совещаниях, где логика мысли порой не прочитывалась из-за характера подачи материала.

Много жестов, интонационных всплесков уводили от восприятия мысли оратора. Чем больше народу окружало Всеволода Илларионовича, тем он становился менее естественным в своем поведении, будто играл на публику. И в то же время мог сосредоточиться и энергично работать, быть простым и обаятельным человеком в общении. [...]

Может быть, я и ошибаюсь, но внешняя манера поведения Всеволода Илларионовича и его внутренняя сущность не были в гармоничном единстве.

Он мог взбегать по лестнице через две ступеньки, съезжать вниз по перилам и делать сальто в вестибюле, прыгнуть через барьер раздевалки, если кто-либо смотрел на него, и тут же продолжать серьезный разговор. Он выражал свои мысли и чувства движением тела, рук, резкой сменой интонаций, будто находясь в непрерывном действии влекущего его воображения.

Возможно, он "проигрывал" отдельные элементы будущих образов создаваемого им фильма и проверял их "действие" на окружающих, как бы вызывал их к реальной жизни.

Это сложно объяснить, но часто создавалось впечатление, что он смотрит и оценивает себя со стороны, то есть перевоплощаясь в своем воображении в тот или иной образ, ищет для него необходимую пластическую выразительность, эквивалент.

Кажущаяся детская непосредственность Всеволода Илларионовича, порой жестокая, нередко проявлялась в случайно нанесенной им обиде подвернувшемуся под руку администратору, либо в резком слове, оброненном мимоходом спокойному, уравновешенному М. И. Доллеру, привыкшему к перепадам настроения Пудовкина.

Он был не всегда дисциплинирован, мог не явиться на съемку пробы актеров (но не в съемочный период), и тогда М. И. Доллер и оператор проводили пробы сами (такой случай я помню). В оправдание Всеволод Илларионович говорил, что данный актер уже его не интересует. Эта небрежность, видимо, была так же не осознана им. Его нервная система на людях, вероятно, была постоянно в напряжении.

Но он был не всегда таким. Моменты расслабления я случайно заметила во время работы у него дома. В минуты отдыха он показался мне другим — тихим, сникшим, даже боязливым. Его поведение напоминало поведение ребенка, у которого строгие родители. [...]

Приезжая на студию, Пудовкин моментально начинал действовать — тормоза его буйного темперамента были спущены.

После бурного разговора с дирекцией или горячего спора на Художественном совете (точно не помню) Пудовкин однажды вбежал в комнату группы, когда там никого не было, лег на диван и при моем появлении в кабинете швырнул телефон на пол и начал кричать, что его никто не понимает. Я тут же побежала к врачу, принесла валерианку и успокоительное лекарство, так как решила, что у него нервный припадок.

Когда я подала ему лекарство, осторожно, как больному, Всеволод Илларионович сразу вскочил, засмеялся: "Что значит дочь невропатолога-психиатра. — Все прошло, давайте работать. Много, много надо успеть..."

Игра кончилась. Начиналась деловая беседа. [...]

Пудовкин не отрицал театра — отрицал театральность в приемах игры актеров. Он не писал сценария с расчетом на определенных актеров и потому поиск исполнителей ролей был долгим и болезненным.

На репетиции с актерами Пудовкин, раскрывая содержание сцены, находил для каждого актера задачу, побуждающую к физическому действию. Для него это означало найти источник реалистической игры, помогающий актеру жить содержанием произносимого текста.

"Физическое действие конкретно и понятно", — говорил он.

Дата добавления: 2015-10-28