Я больше никогда не раскрою никому своей сути. Такой боли я не испытывала прежде. Быть отверженной. 2 страница

– Все думают, что я убила его.

– Я так не думаю.

По какой-то причине из-за его признания у меня снова наворачиваются слезы. Я сильно зажмуриваюсь, пытаясь их остановить, заставить исчезнуть.

– Почему?

– Потому что я видел, как ты смотрела на него. Ты бы сделала все, чтобы спасти его.

На секунду я позволяю слезам стекать по щекам, не вытирая их. Закрыв глаза, я делаю глубокие, неравномерные вдохи, концентрируясь на ощущении его руки на моем плече.

Рядом со спокойным и терпеливым Коулом кажется, что мы молчим целую вечность. Никто из них не знает, как сильно они ранят меня, но теперь он знает. Я отворачиваюсь от него, пытаясь совладать с собой. Из-за запотевших окон создается ощущение, будто мы вдвоем остались на этой земле.

– Итак... это просто один из тех дней, верно? Ты не похожа на человека, который вот так срывается.

Я сглатываю и оборачиваюсь к нему. Прямо сейчас у меня нет сил контролировать свои эмоции. Я просто смотрю в его глаза цвета лесного ореха, в которых больше оттенков зеленого, чем карего, и пытаюсь сделать так, чтобы мои губы снова не задрожали.

– Я... я просто... – я проглатываю слова, которые хочу сказать, слова, которые бы полились потоком, стоило мне выпустить их. – Я не могу починить ее, а у бабушки нет машины, поэтому мне нужно подвозить ее и... – я позволяю голосу смолкнуть, поскольку в нем звучит такая горечь, что трудно поверить, что это действительно из-за машины.

Он долго и внимательно смотрит на меня. Он не верит мне, и я знаю, что он хочет это сказать.

– Может, я смогу починить ее, – говорит он мягким голосом. – Я не механик, каким был Стивен, но я часто помогал ему, поэтому кое-что умею.

Я быстро моргаю, сдерживая слезы, готовые снова поглотить меня.

– Спасибо.

Коул кивает. В воздухе повисает тишина.

– Хорошо. Я открою гаражную дверь, и мы сможем втолкнуть ее внутрь.

Я киваю и снова смотрю на него, благодарная за то, что он не требует ничего, что я не могу дать.

– Спасибо.

Он кивает, все еще глядя мне в глаза. Затем он отворачивается и выбирается из машины, исчезая из вида, когда закрывает за собой дверь.

Я останавливаю себя от того, чтобы окликнуть его. Два года я ни с кем не разговаривала и сейчас, при первой возможности, слова рвутся наружу. Но я не могу сказать ему правды. Я не могу быть откровенной. Не могу открыть ему душу.

Я вытираю запотевшее окно и наблюдаю, как Коул набирает ряд чисел на клавиатуре. Дверь скользит вверх, и он возвращается обратно, показывая мне, чтобы я опустила окно.

– Поставь ее на нейтралку, и я буду толкать тебя вон туда.

Я киваю и делаю, как он говорит. Мгновение спустя, моя машина оказывается в гараже. Все еще шмыгающая носом я должна была выглядеть ужасно при ярком освещении с красными и опухшими глазами. Но это не так. Я знаю наверняка, что выгляжу сейчас такой же привлекательно, как и всегда. Прόклятая сущность сирены означает, что я всегда буду красивой. Даже когда не буду чувствовать себя таковой.

Коул кричит мне поднять капот, и я наклоняюсь вниз и давлю на рычаг. Ему требуется меньше секунды, чтобы отцепить защелку и открыть его.

– Теперь поверни ключ, – говорит он.

Я поворачиваю ключ в замке зажигания, но, как и прежде, не слышу ничего, кроме щелчков.

Я не вижу Коула, но он осматривает двигатель со всех сторон.

– Ладно, хорошо.

Я оставляю ключи в покое, и снова воцаряется тишина.

Он подходит к моей стороне машины, вытирая руки бумажным полотенцем. Я опускаю окно, но не выхожу из машины. Каким-то образом, дверь между нами, дает мне чувство безопасности. Он смотрит на меня вкрадчивым, полным участия взглядом, словно я могу разбиться.

– Думаю, дело в аккумуляторе. Ты оставляла фары включенными?

Я отрицательно качаю головой.

– Почему бы тебе не оставить ее здесь, и я подброшу тебя до дома? Я могу постараться выяснить, что с ней такое.

Внезапная паника нарастает внутри меня, будто в моих легких пытаются надуть десяток воздушных шаров.

– Нет, я не могу. Мне нужна моя машина. Ты не понимаешь...

– Эй. Успокойся, ладно? – Его голос, такой успокаивающий, заставляет меня с трудом подавить истерику. Он кладет одну руку на окно, а другой вытаскивает связку ключей из кармана своих джинсов. – Давай ты возьмешь мою машину, а я посмотрю, смогу ли отремонтировать твою? А завтра мы можем обратно обменяться ими.

Я уставилась на висящие передо мной ключи.

– Я не могу взять твою машину. Это даже хуже чем...

– Бери, – говорит он, снова позвякивая ими.

Мне следует отказаться. Мне следует сказать ему, что я останусь, чтобы помочь починить мою машину. Но если я останусь, мы будем разговаривать, а разговоры могут привести к тому, что я расскажу ему правду. Что бы ни случилось, важно не соблазниться близостью океана.

Если я возьму его машину, то хотя бы смогу поплавать этой ночью, что выиграет мне еще один день без агонии.

Я протягиваю руку и беру ключи, продевая палец в колечко ключа.

– Ты уверен?

Он кивает.

– Без проблем.

Я долго и пристально смотрю на ключ.

– Почему ты так добр ко мне?

Я поднимаю глаза, и создается впечатление, словно флуорисцентное освещение гаража образует нимб вокруг его головы.

– Потому что я знаю, что ты не... – он сглатывает. – Я знаю, что ты не убивала его.

Мое сердце бешено колотится в груди и наполняется пустотой. Меня переполняет желание сказать ему, что он ошибается. Я действительно убила Стивена.

Я выхожу из машины и следую за ним в другой конец гаража, пока мы не останавливаемся перед его блестящим внедорожником.

– Просто будь с ней поласковее, ладно?

А потом, прежде чем я могу его остановить, он обвивает меня руками, и мы обнимаемся. На мгновение я напрягаюсь, но затем поддаюсь искушению и опираюсь щекой на его плечо, позволяя ему держать меня, пока я вдыхаю его теплый, мужской запах. Он пахнет древесиной, как один из тех больших кедров или Рождественская ель.

– Тебе нужно отдохнуть, – шепчет он.

Я забираюсь в машину и сдаю назад, выезжая в темноту. Он нажимает кнопку, чтобы опустить дверь гаража. Какое-то время я не двигаюсь, глядя на него. Перед тем, как исчезнуть, он машет мне рукой. К тому времени, как я, наконец, машу ему в ответ, дверь уже закрыта.

Я переключаю скорости и оставляю его позади, равномерно скатываясь вниз. Когда я доезжаю до конца его улицы, то сворачиваю в направлении гор.

Глава 9

К тому времени, когда следующим утром я стою на парковке, мне кажется, что меня вывернули наизнанку. Мои пальцы занемели от ледяной воды, которой я обмыла из шланга Рэндж Ровер Коула, а мой желудок переворачивается без остановки, не смотря на то, что я проплавала всю ночь.

Мне бы чувствовать себя бодрой и отдохнувшей. Но я чувствую себя ужасно, будто не плавала уже неделю. Я убеждаю себя, что причина моего беспокойства в том, вдруг Коулу не удалось отремонтировать мою машину, но я знаю, что дело не в этом.

Я не могу перестать думать о нём. О том, как он смотрел на меня, когда увидел плачущей. О том, что он верит в мою невиновность. Даже несмотря на то, что я этого не заслуживаю, в этом есть что-то утешительное.

Так приятно, хотя бы раз, позволить кому-то рядом быть сильнее тебя.

Что бы он сделал, узнай правду? Мне нужно что-нибудь придумать. Какой-то способ оттолкнуть его, чтобы он никогда не узнал о случившемся на самом деле, чтобы ему не было больно.

Я смотрю на все еще мокрый внедорожник, когда знакомый звук достигает моих ушей: грохочущая из-за сломанной выхлопной трубы машина. Я оборачиваюсь и вижу Коула, едущего вниз по улице. Мотор моей Тойоты звучит, как новый. Ну, или так, как никогда раньше.

Он паркуется и глушит двигатель, затем открывает дверь. Она распахивается с привычным скрипом. Моя решимость сказать что-то враждебное испаряется, как только он оказывался в поле зрения. Раньше я думала, что он высокомерный, но теперь, глядя на него, я вижу только уверенность в себе.

– Ты ее починил, – говорю я.

Я получила назад свою машину. Теперь моя жизнь, и жизнь кого-нибудь, оказавшегося рядом с океаном, вне опасности. Тяжело не вздохнуть от облегчения.

Он улыбается, вновь демонстрируя ямочки на щеках. Они всё еще сбивают меня с толку – такие беззаботные на его сосредоточенном лице.

– Клеммы аккумулятора сильно окислились. Я всё прочистил. Металлическая щетка с пищевой содой творят чудеса.

Я протягиваю свою руку ладонью вверх, чтобы вернуть ему ключи. Когда он подбирает их, его пальцы касаются моей кожи.

Он поворачивается и смотрит на свой внедорожник.

– Ты помыла мою машину?

Ой, я думала, она высохнет, пока я сюда доберусь.

– Эмм, нет, просто утром у соседей во дворе работали разбрызгиватели.

Он хмыкает.

– Какая расточительность.

– Да уж, они автоматические или что-то вроде того.

Он пожимает плечами и бросает мне ключи от моей машины. Сегодня он выглядит... легче, словно кто-то снял груз с его плеч. Не знаю, что это значит.

– Проводить тебя до класса?

Нет.

– Вообще-то мне нужно забрать кое-что из машины, – говорю я, поворачиваясь к ней. – Спасибо, что помог мне. Увидимся на шестом уроке.

Но он игнорирует мое несогласие.

– Без проблем, я подожду.

Плохо. Потому что мне ничего не нужно в машине. Я открываю дверь со стороны водителя и оглядываюсь в поисках чего-нибудь, что можно взять, лишь бы он ни о чем не догадался. Я нахожу ручку и бросаю в рюкзак, затем отворачиваюсь от машины и иду за ним по дорожке.

Какое-то время мы молча идем рядом, и я держусь за лямки рюкзака, как за спасательный круг.

– Ты... в порядке? – спрашивает он.

Он смотрит на меня, но я не встречаюсь с ним глазами, а просто смотрю вперед. Двери школы менее чем в сотне метров от нас. Каких-то сто метров, и я отделаюсь от него и придумаю нормальный план, как снова вернуть все под свой контроль.

Я сжимаю губы и киваю.

– Точно? Потому что прошлым вечером...

– Все нормально, – отвечаю я отрывисто. Я знала, что он будет задавать вопросы. Мне нужно как-то остановить его, вернуться назад и поставить стену между нами.

Мы подходим к зданию, и Коул придерживает для меня дверь. Я прохожу мимо него, будто бы этот жест не имеет значения. Но на самом деле, это не так. Большинство людей хлопают дверью передо мной.

Что-то поднимается во мне. Смесь надежды, вины, отчаяния. Впервые за долгое время я боюсь оттолкнуть кого-то, и все еще не сделала этого.

– Спасибо за помощь, – говорю я, отступая в толпу прежде, чем Коул успевает что-то сказать. Я убегаю, оглядываясь лишь однажды проверить, смотрит ли он мне в след.

Как только я снова поворачиваюсь вперед, то сталкиваюсь с чем-то твердым, и мой рюкзак летит на пол.

– О Боже, прости, я не видела...

Я поднимаю глаза и понимаю, что это Эрик, новенький, с которым мы вместе ходим на английский. Он поднимает мой рюкзак и протягивает мне, встречаясь со мной взглядом.

И вдруг у меня перехватывает дыхание. Его глаза такого оттенка синего, который я видела только в зеркале – в моем зеркале. Они приглушенно-синие, цвета Карибского моря.

– Я... – медлю я. – Ты... э, спасибо тебе.

Да что со мной такое в последнее время? Я совсем расклеилась.

Он улыбается, и у меня перехватывает дух.

– Пожалуйста. Увидимся на английском.

Я закусываю губу и киваю. У него глубокий, соблазнительный голос. Я беру свой рюкзак у него из рук, моргая несколько раз, в надежде, что его глаза изменят свой цвет, но этого, конечно же, не происходит.

Как его глаза могут быть так похожи на мои?

На английском подошла очередь наших дебатов. Сиенна распечатала все свои заметки, сделанные прошлым вечером, и теперь ведет нас в начало класса к подготовленным столу и трем стульям.

Я просто рада, что сегодня это все закончится. Мы проведем дебаты и двинемся дальше. Я вернусь в свою прежнюю жизнь. Может, даже смогу уговорить миссис Дженсен передвинуть мою парту. Но что-то должно измениться. Я не могу провести весь год рядом с Сиенной и Коулом. Несколько недель, и Коул уже стал мне ближе. Я не могу позволить ему этого.

Сиенна занимает место посередине, а мы с Коулом садимся на противоположных концах, глядя прямо друг на друга. Он улыбается мне, и я отворачиваюсь. Жест позволяет мне взглянуть на одноклассников и их враждебные лица, что не многим лучше.

Поэтому я смотрю на Сиенну, которая, на данный момент, сама деловитость, вплоть до того, как прямо она сидит. Она расправила плечи и приподняла подбородок, как будто она первая леди или нечто в этом роде. Она даже сменила свой обычный кардиган с глубоким вырезом на темно-бордовый пиджак и кружевную блузу. Она могла бы сойти за ведущую новостей, с ее платиновыми волосами, высушенными феном и уложенными в совершенные волны, ниспадающие с плеч. Ее глянцево-розовые губы раскрылись, и она начинает свой монолог о «Манхэттеновской подготовке», а ирония в том, что ее блестящих волос и совершенного маникюра почти достаточно, чтобы заставить меня улыбнуться. Я настолько отвлеклась, что пропустила свою реплику.

Сиенна начинает кашлять, и я понимаю, что натворила.

– О! Э, «Манхэттанская Подготовка» была создана Нью-Йоркером о нью-йоркцах... – Я целую вечность монотонно читаю розовые карточки, листая их одну за другой. Наконец, я добираюсь до пятой карточки. – Вот почему мы должны заглянуть глубже и понять мотивы автора, чтобы правильно прочитать его послание.

Сиенна лучезарно улыбается, когда я подхожу к концу. Я сделала все, что от меня ожидалось, как хорошая маленькая марионетка.

– Отлично. Контраргументы?

Коул кивает.

– Иногда в литературе, на телевидении или в реальной жизни, то, что лежит на поверхности, следует понимать буквально.

Подождите, что?!? Сиенна этого не писала. Не двигаясь, я смотрю на нее и вижу, как она борется с желанием поерзать на месте. Сиенна не любит сюрпризов.

– Иногда достаточно того, что вы видите. Если персонажи изображаются как элитарные снобы, нацеленные только на популярность, то невозможно узнать, что они собой представляют на самом деле, и пытаться читать между строк – пустая трата времени.

Какого черта? Я стараюсь подражать идеальной позе и застывшему выражению лица Сиенны, чтобы не выдать того, что такой монолог Коула не запланирован.

Он замолкает, сжимает губы, и смотрит прямо на меня, как будто мы только вдвоем в комнате. Он говорит обо мне? Что это? Я прекращаю копировать Сиенну и ерзаю на своем стуле, мой взгляд перемещается к ней. Она все еще застывшая картина совершенства.

– Иногда люди просто хотят во что-то верить, поскольку им так проще. Но их вера не делает это «что-то» правдой.

Я жую губу, опустив взгляд на свою следующую карточку. Должна ли я продолжить здесь? Я отворачиваюсь и смотрю на зрительный зал, мой взгляд блуждает по лицам одноклассников. Я немного расслабляюсь, когда понимаю, что никто не кажется смущенным. Они понятия не имеют, что он отклоняется от драгоценного сценария Сиенны.

Я задерживаю взгляд на Эрике, который внимательно меня разглядывает. На мгновение наши глаза встречаются, и, прежде чем отвернуться, я замечаю тот самый искрящийся оттенок голубого.

Коул прочищает горло и, наконец, возвращается к теме, опуская глаза, чтобы прочитать записи на карточках. Я отключаюсь, когда слышу уже знакомый текст.

Зачем он это сделал?

Глава 10

К тому времени, когда я прихожу на Приморское кладбище в пятницу, я запуталась больше, чем когда-либо.

Я думала, что в этом году у меня все под контролем. Весь мой план основывался только на одном – на изоляции. Если у меня не будет близких людей, тогда никто не пострадает, даже я сама. Если я не буду вовлечена в жизни других людей, то все будут в безопасности.

Ну, и, возможно, это частично мое наказание. Я убила парня, который этого не заслуживал, и я буду за это расплачиваться. Вечно. Нужно только закончить школу. Потом я смогу переехать в колледж, покинуть этот город и уехать куда-нибудь, где меня никто не знает и не смотрит на меня обвиняюще. Я не буду ни с кем дружить. Я всегда буду одна, поскольку заслуживаю этого.

Я вздыхаю, когда реальность обрушивается на меня. В моем плане столько дыр, как если бы я написала его на швейцарском сыре. Я не могу бросить бабушку с ее проблемами со здоровьем. Не могу себе позволить оплачивать занятия. Не могу уехать от своего тайного озера. Не могу, не могу, не могу. Но этот далекий мираж – идея о мире, где исчезнут все мои проблемы, – это то, за что я сейчас хватаюсь, потому что выносить реальность становится все сложнее и сложнее.

По знакомой тропинке я иду к могиле Стивена. Я придерживаюсь дорожки, потому что если буду притаптывать траву, на ней останутся следы. Цемент же не выдаст того, что я сотни раз навещала Стивена.

Я сую руки в карманы, когда поднимается ветер. Соленый воздух напоминает мне об океане, который в свою очередь, напоминает о том, что я должна быть в воде меньше, чем через час. Я опускаюсь коленями на траву. Его надгробие окружено цветами, оставленными на годовщину его смерти. Их очень много. Это как наглядное представление о том, скольким людям я сделала больно.

– Привет, Стивен.

Я приседаю на корточки. Следующие десять минут или около того я проведу с ним, моим единственным товарищем.

Игрушечная машинка Шевель из Hot Wheels исчезла. Интересно, кто мог ее взять? Наверное, уборщики. Тут много строгих правил относительно того, что можно оставлять на могилах, чтобы их проще было сохранять от разрушения. Но это не важно. Моя машинка все еще у меня, на подоконнике в моей комнате. Иногда я смотрю на нее, когда сижу за столом, пытаясь делать домашние задания.

Я делаю медленный вдох и закрываю глаза. Не знаю, с чего начать.

– Я недавно разговаривала с Сиенной. Не много... но больше, чем раньше. Я не заслуживаю ее дружбы, но, знаешь, я все еще скучаю по ней. Раньше мы были так близки. Наверное, я даже рада, что она меня так ненавидит. Если бы не это, соблазн попытаться все вернуть назад был бы слишком велик.

Я опускаюсь вниз и срываю травинку, крутя ее в пальцах.

– Иногда бывает очень трудно находиться рядом с ней. Я даже не могу смотреть на нее, не думая о тебе.

– Знаешь, она по тебе скучает. Она никогда в этом не признается, потому что не любит показывать свои слабости, но я слишком хорошо ее знаю, чтобы это понять.

Я делаю долгий вдох. Я не хочу сейчас говорить о Сиенне.

– Единственный, кто не испытывает ко мне ненависти, – это Коул.

Я чувствую укол совести, называя Стивену его имя.

Я гляжу на небо. Темные облака сгущаются, нависают все ближе и ближе к земле.

– Он стал другим, не таким как раньше, когда ты был рядом. Я даже не заметила сначала. Он старался больше подражать тебе, знаешь? Смеялся, шутил и гонялся за девочками. Сейчас он спокойнее, в некотором смысле основательнее.

– Он пытается заставить меня поговорить с ним, и мне слишком тяжело этому сопротивляться. В смысле, когда он смотрит на меня, я чувствую, что могу рассказать ему обо всем. Обо всем, Стивен. Что мне с этим делать?

Я снова смотрю вниз на траву, траву, которая создает впечатление, словно его там нет. Она стирает его следы, превращает в очередной кусок земли.

Должно быть, сегодня работали уборщики, потому что я чувствую запах травы всякий раз, когда поднимается ветер.

– Наверное, я не должна тебе этого говорить, да? Это действительно не честно. Ты рассказывал мне все свои секреты, а у меня не было возможности рассказать тебе мои. А теперь я хочу поделиться ими с ним, хотя это должен быть ты. Всегда был ты.

Песочные волосы Стивена и лучистые живые глаза вспыхивают в моей памяти, они никогда не оставляют меня. Он был таким жизнерадостным, как праздник, который не хочется заканчивать. Без него все утратило яркость.

Мои глаза теряют фокус, и я позволяю травинкам размыться в одно зеленое пятно.

– Что мне делать? Должна ли я доверять Коулу? Или я просто должна... Не знаю, сделать так, чтобы он возненавидел меня так же, как и все остальные? Кроме того, сближаться с ним – нечестно по отношению к тебе. – Я смотрю вверх и касаюсь гранита. – Если бы ты мог сказать мне, что двигаться дальше – это нормально.

Внезапно я слышу глухой стук позади себя и так резко оборачиваюсь, что в конечном итоге приземляюсь на свою задницу, едва не ударяясь головой о гранит.

Позади меня стоит Сиенна в темно-голубых джинсах и черном коротком пальто на пуговицах. В глаза бросается контраст между ее темной одеждой и бледной кожей. Она смотрит на меня немигающим взглядом, ее глаза расширены, рот приоткрыт. Ее платиновые волосы развиваются на ветру.

Тот стук, должно быть, был вызван ее упавшим букетом кроваво-красных роз, потому что он лежит у ее ног. Почему она не пришла на годовщину его смерти, как все остальные?

Она прижимает руки по бокам.

– Ты... ты...

Мы обе не можем произнести ни слова, и я так сбита с толку, что не могу заставить себя сдвинуться с места. Мы просто стоим там неподвижно, и этот момент длится целую вечность. Наконец, я моргаю и поднимаюсь на ноги.

– Извини, я пойду. – Я спешу пройти мимо нее, когда она вдруг обретает голос.

– Подожди.

Просьба в ее голосе заставляет меня остановиться, но я не оборачиваюсь. Я просто уставилась на иву около тропинки и смотрю, как бриз поднимает в воздух ее листья. Они улетают от нас, тихо опускаясь на гранитные надгробия.

– Как давно ты... – ее голос ломается. Он звучит совсем не так, как обычно. – Как часто ты приходишь сюда?

Я сглатываю. Не нужно было останавливаться.

– Посмотри на меня, – говорит она.

Я закрываю глаза на несколько секунд. Я не могу решить, как ответить, поэтому делаю то, что она сказала, – разворачиваюсь. Я вижу сотни эмоций в ее глазах, но меня больше всего пугает то, что одна из них отсутствует. Враждебность.

– Скажи мне.

Я сжимаю губы и сглатываю. Я могла бы солгать. Мне следовало бы солгать. Но слова сами вылетают, такие тихие, что я не совсем уверена, что она их расслышит.

– Каждый день.

Она отводит от меня взгляд и смотрит вниз на свои черные балетки. Ее грудь тяжело поднимается и опускается, словно она пробежала три километра, чтобы добраться сюда. Она сжимает руки в кулаки, поднимая взгляд к затянутому темными тучами небу, и испускает животный крик. Я в буквальном смысле отшатываюсь назад, шокированная тем, что она может потерять драгоценный самоконтроль.

Впервые я вижу на ее лице боль. Боль, которую она так хорошо скрывала целых два года. И я знаю, что ее причинила я.

Когда она, наконец, смотрит на меня снова, в ее глазах блестят слезы, а возведенные вокруг нее стены исчезают. Внезапно, она становится той самой девочкой, которую я знала, девочкой, которую оставила позади в тот день, выскочив через заднюю дверь во время своей вечеринки. С единственной разницей, что теперь она немного сломлена.

Мои легкие подскакивают к горлу, а сердце уходит в пятки.

Ее нижняя губа начинает дрожать, а по щеке скатывается первая слеза.

– Все это время я думала, что ты холодная, равнодушная сука. Я думала, тебя вообще не волнует, что его больше нет. Я винила тебя, потому что ты была там, когда он умер, и казалось, что тебе плевать на все. Но ты просто... – Ее голос обрывается, и она оборачивается к его могиле. – Ты любила его?

Я даже не осознаю, что плачу, пока первая слезинка не капает мне на руку.

Я киваю.

– Черт возьми, Лекси! Почему ты мне не сказала? – кричит она. Ее показной контроль над собой полностью исчезает.

– Извини, ладно? Я думала, будет легче, если ты меня просто возненавидишь! – Я поднимаю руки, делая над собой усилие, чтобы не выкрикивать слова, как это делает она.

Она подступает ближе ко мне, качая головой. Несколько раз она открывает рот, чтобы заговорить, но затем закрывает его. В конечном итоге, она подбирает слова.

– Я поняла бы.

Меня трясет.

Молчание между нами длится так долго, что успевают рассеяться облака. Наконец, она заговаривает, но так тихо, что я едва смогла расслышать ее сквозь частое постукивание дождя.

– Мы можем поговорить об этом? Давай уйдем отсюда и выпьем кофе?

В ее голосе столько надежды, что мне хочется согласиться. Девочка, стоящая сейчас передо мной, – та самая, которая была моим лучшим другом, та самая, кто знал все мои тайны, за исключением одной.

Но этой одной тайны достаточно, чтобы держать нас на расстояние вечность.

Я качаю головой.

– Мне нужно идти. Извини. За все, я имею в виду.

Я разворачиваюсь и быстро спускаюсь по дорожке, напрягая свой слух, чтобы проверить, не следует ли она за мной.

Но я слышу лишь ветер и стук своего сердца.

Глава 11

Несколько следующих вечеров я провожу у океана, гуляя вдоль берега, впервые за несколько месяцев. Мои ноги омывает соленый прибой, в то время как я иду вдоль берега в ожидании чего-то. Сама не знаю, чего. Океан забрал у меня все. Неужели так глупо надеяться, что он может дать мне что-то взамен? Хотя бы намек на ответ.

Солнце близится к закату, и я знаю, что у меня осталось лишь два часа, а я еще ничего не выяснила. Я ложусь на песок и смотрю на облака. Они большие, белые и кучевые, но от этого мое настроение не улучшается. Сейчас время отлива, и океан спокойно, тихо откатывает от песчаного пляжа. Чайки ковыляют по песку, клюя водоросли и ракушки, которые обнажил отлив.

Если бы я могла спать, уверена, что вздремнула бы прямо здесь, на песке. Готова поспорить, что это принесло бы мне умиротворение. Возможно, сняло мое напряжение. Тяжело припомнить, каково это было – спать, когда мне еще не было шестнадцати. Не удивительно, что я такая развалина. Я знаю, что ничего не произойдет, но все равно закрываю глаза и слушаю мерный плеск волн, перебиваемый только редкими криками птиц. Я могла бы пролежать так целую вечность, пока не начнется прибой и не унесет меня в море.

Но затем на меня падает тень – я могу сказать это даже с закрытыми глазами. Я открываю их.

– Здесь так спокойно, да? – тихо говорит Коул.

Он не смотрит на меня, он смотрит на океан.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, будто океан принадлежит мне.

В некотором смысле так оно и есть. В большинстве мифов сирены – хозяйки океана. Они убивают тех, кто осмеливается потревожить их уголок вселенной. Первые сирены, согласно греческой мифологии, были полулюдьми, полуптицами, наделенными крыльями, чтобы найти среди морей похищенную Персефону. Скорее всего, они сдались, оставив поиски, и поселились на острове, напевая песни и заманивая корабли, чтобы те разбивались о скалы.

Я знаю, что не связана с теми сиренами. Они вовсе не похожи на меня. И их песня, предположительно, взывает к Персефоне. Я не знаю, о чем на самом деле пою, но не похоже, чтобы я взывала к некой давно потерянной греческой богине или кому-либо еще.

Существует множество мифов и сказок. Все они выдуманы, но в каждой истории есть кусочек правды. В «Русалочке» Ганс Христиан Андерсон описывает русалку, которая испытывала боль от каждого шага по суше, как будто она ступает по битому стеклу. То же самое чувствую и я, если ночью не поплаваю. В сказке также говорится, что у русалки нет души, но я надеюсь, что это не правда.

Мой ноутбук забит исследованиями, но я никогда не находила упоминаний о чем-то, хотя бы отдаленно похожем на меня. Ничего, что описывало бы то, как я пою. Моя песня похожа на... безграничное одиночество, которое невозможно сдерживать в себе. Когда я пою, то словно отпускаю маленькую частичку того одиночества, давая ей возможность уплыть. В некоторой степени это успокаивает меня, чего при дневном свете никогда не происходит. Но когда это заканчивается, реальность со скрипом возвращается, и я ненавижу себя за то, что нуждаюсь в таком освобождении.

– Я живу здесь, – говорит Коул, указывая мне за спину.

Его слова возвращают меня к реальности.

Я сажусь и поворачиваюсь назад, с упавшим сердцем понимая, что он прав. Я лежала прямо перед его домом. Я так глубоко задумалась, что даже не заметила, как далеко ушла от места, где оставила машину, и что именно здесь дом Коула, по другую сторону дюн и тростника. Должно быть, я шла около часа.

– О. Действительно.

Я начинаю подниматься, но Коул кладет руку мне на плечо, и следующее, что я осознаю, как он садится рядом со мной, отбросив шлепки и закапывая пальцы ног в песок.

Я подавляю вздох и просто смотрю на океан. Мы почти соприкасаемся друг с другом, и, если замереть, то я смогу увидеть, как поднимаются и опускаются его плечи. Мною овладевает странное умиротворение. Есть что-то успокаивающее в том, чтобы находиться с ним рядом, знать, что он не винит меня в том, что случилось со Стивеном, хотя я и помню, что ему следовало бы.

Как минимум десяток волн разбивается о песок, прежде чем он начинает говорить.

– Я люблю океан, – говорит он.

Я киваю, не уверенная относительно себя. Мое тело любит океан, но, по правде говоря, чаще всего я ненавижу океан, воду, все. Мы снова сидим в тишине.

Коул закатывает рукава своей рубашки, оголяя предплечья. Затем наклоняется и поднимает горсть песка, позволяя ему просачиваться сквозь пальцы. Он не одет для пляжа. Меня удивило, что он вообще сел на песок.

Дата добавления: 2015-10-24