1 страница. К язычникам две книги

Тертуллиан

К язычникам две книги

Книга 1

Глава 1

   Свидетельство вашего незнания, которое обвиняет несправедливость в то самое время, когда защищает ее, очевидно; потому что все те, которые прежде вместе с вами ее знали и вместе с вами ненавидели, перестают ненавидеть, потому что перестают не знать, лишь только им удалось узнать. Напротив, и сами делаются тем, что они ненавидели, и начинают ненавидеть то, чем они были. Поэтому вы стонете, что число христиан ежедневно возрастает; поэтому вы вопите, что государство находится в блокаде, что христиане находятся на полях, в крепостях, на островах. Вы скорбите, как бы о военном поражении, что всякий пол, всякий возраст и всякий наконец сан переходит к нам. И однако это самое не заставляет вас предполагать, что здесь скрывается какое-либо благо. Вам нельзя делать справедливых предположений, вам не угодно ближе узнать нас. Здесь только цепенеет человеческая любознательность. Вы любите не знать то, знание чего доставляет другим наслаждение. Вы больше любите не знать, потому что уж ненавидите, как будто наверно знаете, что не будете ненавидеть. Но если не будет никакого основания к ненависти, то откроется, что лучше всего, конечно, оставить прежнюю несправедливость. Если же обвинение подтвердится, то ненависть ничего не потеряет чрез это. Напротив, она еще более возрастет благодаря сознанию справедливости, если только не стыдно будет исправляться, или не досадно будет извиняться. Я хорошо знаю, каким возражением вы обыкновенно встречаете свидетельство нашего обилия. Вы говорите: конечно, не потому что-либо считается благом, что очень многих прельщает и увлекает на свою сторону, Я знаю, что дух уклоняется на сторону зла. Сколько таких, которые покидают хорошую жизнь? Сколько таких, которые переходят на сторону зла? Многие — по доброй воле, большинство же — по затруднительным обстоятельствам. Но здесь сравнения не может быть. Ибо о зле всем известно, что даже сами преступники, которые переходят на сторону зла и, покидая добро, вступают на путь преступлений, не дерзают защищать зло, как добро. Безбожного они боятся; позорного стыдятся; вообще желают скрываться; избегают показываться; будучи пойманы, трепещут; будучи обвиняемы, отрицаются; будучи подвергнуты даже пыткам, они не сознаются легко и всегда; будучи справедливо осуждены, они сетуют; порицают то, что было против них самих; удаление злой воли от невинности приписывают или звездам или судьбе. Они не хотят считать это своим потому, что не могут отрицать в этом зла. Христиане же делают ли что-нибудь такое? Никому из них не стыдно; никто из них ни в чем не раскаивается, разве только в прошлом. Если христианина порицают, то он прославляется. Если его тащат, то он не сопротивляется. Если его обвиняют, то он не защищается. Если его спросят, то он сознается. Если его осудят, то он прославляется. Что это за зло, в котором нет существенных признаков зла?

Глава 2

   Да вы и сами судите христиан вовсе не так, как судите злодеев. Ибо вы преступников, конечно, приведенных на суд, принуждаете к сознанию пытками, если они отрицают свои проступки; а христиан, добровольно сознавшихся, вы подвергаете пыткам для отрицания. Какое великое преступление восставать против признания, изменять долг пыток, принуждать виновного уходить безнаказанным, отрекаться против воли? Вы, защитники открытия истины, от одних только нас требуете лжи, принуждая нас говорить, что мы не то, что мы на самом деле, Вы, я думаю, не хотите, чтобы мы были злодеями, и потому желаете освободить нас от этого имени. Действительно, других вы для этого растягиваете на дыбах и мучите, хотя они отрицают то, в чем их обвиняют. Но им, если они отрекаются, вы не верите; нам же, если мы отрекаемся, вы тотчас же верите. Если вы убеждены, что мы великие преступники, то почему вы поступаете с нами не так, как с прочими преступниками? Я говорю не о том, что вы не даете места ни обвинению, ни защите (вы обыкновенно умышленно осуждаете нас без обвинения и защиты), но говорю о том, например: если судят человекоубийцу, то дело оканчивается или дознание считается достаточным не тотчас после того, как он сознается в человекоубийстве. Не смотря на признание его, вы нелегко верите. Вы стараетесь узнать, кроме того, следующее: сколько совершил он убийств? какими орудиями? в каких местах? ради какой добычи? с какими сообщниками и укрывателями? чтобы ничто из содеянного злым человеком преступления не осталось в тайне, и чтобы ничего не доставало для составления истинного решения. О нас, которых вы обвиняете в величайших и многочисленных преступлениях, вы составляете приговоры самые краткие и самые поверхностные. Вы, я полагаю, не хотите обличать тех, которых считаете преступными во всяком деле, или думаете, что не должно расследовать то, что вам известно. Поэтому, если вы принуждаете тех отрекаться, о которых имеете достовернейшие сведения, то это еще преступнее. Кроме того, как много содействовало бы вашей ненависти усиленное старание, при помощи покинутого вами по собственному произволу закона о судопроизводстве, не об отречении, чтобы не освободить тех, которых вы ненавидите, но о признании в разных преступлениях, чтобы тем более удовлетворилась вражда чрез увеличение наказаний, когда откроется, сколько каждый уж отпраздновал известных пиров, сколько совершил во мраке насильственных прелюбодеяний поэтому должно усилить розыски народа, вполне заслуживающего уничтожения; следствие должно простираться на союзников и сообщников.
   Пусть будут приведены и инфантарии, и повара, и сами собаки-сводники, и тогда дело уяснилось бы, и дан был бы новый, приятнейший предмет для зрелищ. Ибо с каким удовольствием пошли бы в цирк, если бы кто-нибудь имел сразиться с тем, который пожрал сотню детей! Если говорят о нас столь ужасное и столь чудовищное, то, конечно, должно доказать это, чтобы не казалось оно невероятным, и чтобы не охладела общественная ненависть к нам. Ибо многие слабеют в вере в это, уважая природу, которая воспретила людям стремление как к звериной пище, так и к совокуплению со зверьми.

Глава 3

   Поэтому, так как вы, тщательнейшие и неутомимейшие расследователи других весьма малых преступлений, покидаете свою тщательность по отношению к столь ужасным и превосходящим всякое нечестие преступлениям, не принимая сознания, о котором судьи всегда должны заботиться, и не разъясняя следствия, с которым обвинители всегда должны соображаться, то уж очевидно, что против нас направляется обвинение ее в преступлении каком-либо, а в имени. Конечно, если бы были известны действительные преступления, то самые названия их прилагались бы к осужденным. Тогда о нас объявляли бы так: «того человекоубийцу, или прелюбодея, или виновного в чем-либо другом, в чем вас обвиняют, определено отправить в темницу, пригвоздить ко кресту, отдать зверям». Но ваши приговоры ничего не объявляют, кроме того, что христианин сознался. Нет никакого преступления кроме преступления в имени. И действительно, имя есть истинная причина ненависти к нам. Обвиняется имя, на которое нападает некоторая тайная сила благодаря вашему незнанию.
   Поэтому вы не хотите наверно знать то, относительно чего убеждены, что вы не знаете наверно, и вы не верите тому, что не доказано, и чтобы не было доказано легко, вы не хотите расследовать, дабы наказывать враждебное вам имя под предлогом преступлений. Конечно, нас принуждают отрекаться для того, чтобы удалить враждебное имя. потом, когда мы отрекаемся, нас освобождают без всякого наказания за прошлое: мы уже не кровопийцы, не прелюбодеи, потому что мы оставили то имя. Но так как в своем месте рассматривается это основание, на которое вы опираетесь, воюя против имени, то скажите: в чем вина имени, какой его недостаток и вред? Ибо есть возражение против вас: нельзя выставлять таких преступлений, которые ни закон не определяет, ни доказательство не подтверждает, ни решение не перечисляет. Я признаю кого-либо виновным в том, что доносится судье, что исследуется о нем, что сопровождается возражением или отрицанием, что читается вслух на совете. Если за что-либо и можно обвинять имена и слова, то разве за то только, что они звучат барбаризмом, что предвещают несчастие, что оскорбляют чувство стыда или выражают что либо иначе, чем прилично говорящему или угодно слушающему. Это вина слов, или имев, как недостаток предложений и речи составляют барбаризм, солецизм и нескладные обороты. Христианское же имя, как показывает его этимология, происходит от помазания. Но так как вы неправильно называете нас хрестианами (ведь вы точно не знаете даже имени нашего), то оно происходит также от приятности или доброты. Итак, вы осуждаете в людях невинных и невинное имя наше, не тяжелое для языка, не резкое для уха, не зловещее для человека, не враждебное для отечества, но — и греческое, и благозвучное, и приятное по своему значению. А имена должно наказывать, конечно, не мечем, не крестом, не зверями.

Глава 4

   Но, говорите вы, секта наказывается за имя своего Основателя. Однако есть, конечно, хорошее и общераспространенное право называть секту именем ее основателя. Так от имен своих основателей философы называются пифагорейцами и платониками, врачи — еразистратеями, грамматики — аристархиями. Итак, если секта плоха, потому что плох основатель ее, то она наказывается, как отпрыск худого имени. Но безрассудно было бы так предполагать. Следовало бы прежде узнать Основателя, чтобы узнать секту, чем судить об Основателе по секте. Но теперь вы, не зная секты, потому что не знаете Основателя, или не критикуя Основателя, потому что не критикуете секты, по необходимости напираете на одно только имя, как бы имея в нем секту и Основателя, которых вы совершенно не знаете. Однако же философы пользуются свободным переходом от вас в секту и беспрепятственно принимают имена своих учителей, и никто их не ненавидит, хотя они открыто и публично изливают вою желчь красноречия против ваших обычаев, обрядов, культов и одежд, презирая законы, не обращая внимания на лица, так что некоторые безнаказанно пользуются своею свободою даже против императоров. Но, конечно, философы только стремятся к истине, весьма стесненной в этом веке, а христиане владеют ею, и те, которые владеют ею, более не нравятся, потому что те, которые стремятся к ней, шутят над нею, а те, которые владеют ею, защищают ее. Сократ осужден был потому, что приблизился к истине тем, что ниспровергал богов. Хотя на земле тогда еще не было имени христианского, однако истина всегда осуждалась. И вы не будете отрицать в нем мудрости, так как об этом засвидетельствовал даже ваш пифийсвий оракул. «Сократ мудрее всех людей», сказал он. Истина победила Аполлона, почему сам он возвестил против себя; ибо сам он признался, что он не Бог, признав того мудрейшим, который отрицал богов. Но вы не считаете его мудрым, потому что он отрицал богов, между тем как он потому и мудр, что отрицал богов.
   Вы имеете обыкновение говорить нам даже следующее: «Хорош человек Люций Тиций, только что христианин»; или: «Я удивляюсь, что Гай Сей, человек серьезный, сделался христианином». По глупой слепоте хвалят то, что знают, порицают то, чего не знают, и то, что знают, порочат тем, чего не знают. Никому не приходит на мысль, не потому ли кто либо добр пли мудр, что христианин, или потому и христианин, что мудр и добр, хотя разумнее судить о неизвестном по известному, чем об известном по неизвестному. Одни удивляются, что те, которых раньше они знали за людей пустых, низких, бесчестных, вдруг исправились, и однако скорее умеют удивляться, чем подражать. Другие с таким упорством вооружаются против христиан, что жертвуют своими выгодами, которые они могут иметь от обращения с ними. Я знаю, что два мужа, прежде сомневавшиеся в поведении своих жен и не без подозрительного содрогания останавливавшие даже мышей, вползавших в их спальни, узнав причину нового беспокойства и необыкновенного плена, даровали женам полную свободу, отказались от ревности, пожелали быть мужьями скорее блудниц, чем христианок. Себе самим дозволили измениться для зла, а женам не дозволили исправиться. Отец лишил сына наследства, так как перестал жалеть его. Господин заключил в тюрьму раба своего, которого прежде считал необходимым для себя. Лишь только кто узнает христианина, то желает преступника. Ибо и учение наше само по себе проявляется добром, и мы ничем другим обнаруживаемы себя, как добром своим. Такими ли проявляют себя злодеи, благодаря злу своему? Или мы только одни, вопреки законам природы, называемся людьми злейшими за добро свое? Ибо какое знамя мы носим пред собою, кроме высочайшей мудрости, благодаря которой мы не поклоняемся хрупким делам рук человеческих, кроме умеренности, благодаря которой мы воздерживаемся от чужого, кроме скромности, благодаря которой мы не грешим и зрением, кроме сострадательности, благодаря которой мы принимаем участие в бедных, кроме самой истины, из-за которой мы страдаем, кроме самой свободы, за которую мы умеем умирать? Кто хочет знать, что за люди христиане, тому необходимо пользоваться этими показателями.

Глава 5

   Так как вы говорите, что христиане люди самые худые, самые низкие вследствие жадности, роскоши и бесчестности, то мы не будем отрицать, что среди них есть несколько и таких. Для защиты нашей достаточно и то, если не все мы таковы, если не большинство вас таково. Как бы ты ни желал, чтобы тело было беспорочно или чисто, однако на нем непременно пли появляется какое-либо пятно, или вырастает бородавка, или пятнит его веснушка. Никакая самая ясная погода не очищает самого неба так, чтобы на нем не оказалось клочка какого-либо облачка. На лбу, одной из главных частей тела, появилось небольшое пятно, от которого все общество свободно. Примеров добра гораздо больше, чем примеров зла. Однако так как вы утверждаете, что некоторые из нас худы, то этим самым объявляете, что христиане вообще не худы. Произведите тщательное следствие над вашею сектою для определения ее зла. Когда что-либо бывает против нас, то вы в беседе сами говорите: почему он не отдает долга, когда христиане бескорыстны? Почему он жесток, когда христиане мягкосердечны? Конечно, вы этим свидетельствуете, что христиане не таковы, так как вы возражаете, говоря: почему таковы те, которые называются христианами? Велико различие между преступлением и именем, между мнением и истиною. Ибо и имена так составляются, что имеют свои границы между названием и бытием. Так сколько людей носят имя философов, и однако не исполняют закона философии? Все носят имена от своих профессий, однако напрасно носят их те, которые не оправдывают их делом. Не всегда существуют те, которые носят то или другое имя. Так как не существуют, то напрасно носят имя, и обманывают тех, которые приписывают имени самый предмет, хотя имя зависит от предмета. И однако такого рода люди не приходят к нам и не имеют общения с нами, сделавшись снова вашими чрез пороки, так как мы не имеем общения даже с теми, которых ваше насилие или жестокость довела до отречения. Ибо, конечно, к нам скорее допускались бы невольные изменники учения, чем добровольные. Но вы без основания называете христианами тех, от которых отрекаются сами христиане, которые не умеют отрекаться.

Глава 6

   Всякий раз как совесть ваша, тайный свидетель вашего незнания, бывает смущена и угнетена этими нашими доказательствами и возражениями, которые выставляет от себя истина, — вы в волнении прибегаете к некоторому убежищу, то есть, к авторитету законов, потому что вы, конечно, не наказывали бы этой секты, если бы этого не требовали законодатели. Что же воспрепятствовало и исполнителям законов твердо держаться законов при судопроизводстве нашем? Ведь, на все преступления, кроме наших, преследуемые и караемые законами, не прежде налагается наказание, как произведется следствие. За одно имя человекоубийцы, прелюбодея — не признают виновным, хотя всем известен этот род преступлений. Христианина наказывают законы. Если какое-либо преступление совершено христианином, то оно должно быть открыто: никакой закон не воспрещает производить расследование. Расследование действует, без сомнения, в пользу законов. Ибо каким образом ты будешь соблюдать закон, опасаясь того, что запрещается законом, когда ты лишен опасения вследствие незнания того, что ты должен соблюдать? Всякий закон обязан сознанием своей справедливости не себе, а тем, от которых он требует повиновения. Но закон возбуждает подозрение, если он не хочет критики.
   Итак, до тех пор законы против христиан считаются справедливыми, достойными уважения и исполнения, пока не известно то, что они преследуют. Когда же узнано будет это, тогда они окажутся несправедливыми и заслуженно будут отвергнуты с их мечами, дыбами и львами: несправедливому закону нет никакой чести. Я же думаю, что некоторые ваши законы не справедливы, так как вы ежедневно смягчаете их суровость и жестокость новыми определениями и постановлениями.

Глава 7

   Откуда же, вы говорите, могла взяться такая молва о вас, свидетельства которой, вероятно, достаточно законодателям? Кто порука или им тогда или вам теперь относительно достоверности ее? Есть молва. Не эта ли «молва есть зло, быстрее которого нет ничего?» Почему зло, если бы она всегда была истинна? Не лжива ли она? Она не отступает от страсти ко лжи даже и тогда, когда сообщает истину. Хотя она тогда не присоединяет лжи к истине, однако она истину увеличивает, уменьшает, перемешивает. Что? Это необходимо для нее. Она существует до тех пор, пока выдумывает. Она живет, пока не докажет чего-либо. После доказательства она пропадает и, как бы исполнивши долг вестницы, исчезает. Потом предмет разумеется, предмет называется, и никто например не говорит: утверждают, что это случилось в Риме, или: есть молва, что он получил провинцию; но всякий говорит: он получил провинцию, и: это случилось в Риме. Никто не называет по имени молвы, кроме сомневающегося, потому что всякий приобретает веру не молвою, а знанием. Никто не верит молве, кроме глупого, потому что мудрый не верит неверному.
   Молва, как бы широко ни была распространена, без сомнения некогда произошла от одних уст, потом мало помалу распространяется чрез другие языки и. уши, и первоначальный малый источник ее затемняется общим говором, так что никто не поразмыслит о том, не посеяли ли ложь те первые уста. А это часто бывает или по врожденному свойству к зависти, или по произвольной подозрительности, или по желанию измышлять новости. Но хорошо, что время открывает все, как свидетельствуют ваши философские изречения, пословицы и сама природа, которая так устроена, что ничто не скрывается, даже и то, о чем молва не возвестила. Смотрите, какого доносчика вы снискали против нас. Ведь он доселе не мог доказать то, о чем однажды донес и что, благодаря такому продолжительному времени, довел до достоверности. При императоре Августе имя Христа появилось, при Тиверии учение Его засияло, при Нероне появилось гонение на христиан, так что отсюда уже вы можете судить о личности гонителя. Если этот император благочестив, то нечестивы христиане, Если он справедлив, невинен, то несправедливы и виновны христиане. Если он не враг общественный, то мы враги общественные. Каковы мы, это показал сам гонитель наш, который наказывал, конечно, то, что противно ему. И хотя все законы Нерона уничтожены, однако этот только один остался, конечно, справедливый, как непохожий на своего издателя.
   Итак, жизни нашей еще нет 250 лет. В это время было столько злодеев, столько крестов, достигших святости, столько умерщвленных детей, столько окровавленных хлебов, столько ниспровержений светильников, столько прелюбодеяний, и однако доселе судит о христианах одна только молва. Она имеет прочное основание, конечно, в извращенности человеческого ума; она успешнее производит выдумки в людях грубых и жестоких. Ибо чем более они расположены ко злу, тем более способны верить ему. Вообще они легче верят вымышленному злу, чем действительному добру. Если бы однако несправедливость оставила у вас место благоразумию, то, конечно, справедливость при исследовании достоверности о молне потребовала бы обратить внимание на то, от кого она могла бы выйти в народ, а потом и во весь мир. Я не полагаю, чтобы от самих христиан, так как и по существу и по закону всех мистерий обязателен обет молчания. Не тем более ли этот обет молчания требуется от таких мистерий, которые, будучи объявлены, не избежали бы настоящего наказания по человеческому суду?
   Итак, если не сами христиане это объявляют о себе, то значит посторонние люди. Спрашиваю вас: откуда знают это посторонние люди, когда даже законные и дозволенные мистерии опасаются всякого стороннего свидетеля? Быть может, недозволенные мистерии не удаляют таких свидетелей? Но сторонним более приличествует как незнание, так и вымыслы. Или любознательность домашних похитила это чрез щели и скважины? Что? Когда домашние предавали вам виновных? Насколько более никто из них не предавал бы никого из нас, хотя и была такая жестокость, которая уничтожала бы всякое доверие к дружбе позорною справедливостью? Впрочем она и не могла бы удержать того, от чего дух затрепетал, чего глаз содрогнулся.
   И это удивительно, если и тот, который по великому нраву нетерпеливости быстро донес, а не пожелал доказать, и тот, который услышал, не постарался увидеть, так как одинаковая заслуга была бы и доносчика, если бы он доказал то, о чем донес, и слушателя, если бы он увидел то, что услышал. Вы говорите: тогда, в самом начале донесли и доказали, услышали и увидели, а потом вверили молве. Конечно, превосходит всякое вероятие то, будто всегда делается то, что раз замечено, разве только мы не перестали делать это. Но мы и то же носим имя, и в том же обвиняемся, и со дня на день увеличиваемся. Чем больше нас, тем большим мы ненавистны. С возрастанием предмета ненависти все более и более возрастает и ненависть. Отчего с увеличением виновных не увеличиваются доносчики на них? Что я знаю?... Сношение ваше с нами сделалось чаще. Вы знаете и дни наших собраний, поэтому нас и осаждают, и притесняют, и арестуют в самых тайных наших собраниях. Однако наткнулся ли кто-нибудь когда-нибудь на полуобъеденный труп? Заметил ли кто-нибудь в окровавленном хлебе следы зубов? Увидел ли кто-нибудь какие либо нечистые знаки, чтобы ее сказать прелюбодеяние, рассеяв мрак внезапным светом? Если мы деньгами достигаем того, чтобы не тащили нас таких на общественный суд, то почему нас преследуют? Мы и вообще не можем подвергаться суду, ибо кто или защищает или осуждает имя какого-либо преступления без самого преступления? Но зачем мне устранять сторонних разведывателей и доносчиков, когда вы ставите нам в обвинение то, что не нами самими было громогласно объявлено, что или услышано было вами тотчас, если наперед было сообщено, или открыто было потом, если в то время не было сообщено вам? Ибо, без сомнения, есть обычай, в силу которого желающие посвятиться в мистерии сначала приходят к глане или отцу их. Тогда он скажет: тебе необходим младенец, который еще кричал бы ура, для того, чтобы принести его в жертву; нужно несколько хлеба, чтобы омочить его в крови; кроме того, необходимы подсвечники, которые опрокинули бы привязанные к ним собаки, и куски, которые заставили бы тех же собак броситься к себе; но особенно нужны мать или сестра. А что если не будет ни той, ни другой? Тогда ты, я полагаю, не можешь быть законным христианином. Спрашиваю вас: это, будучи сообщено другими, возбудит ли веру в себя? Но не нужно, чтобы они знали это. Сначала совершается обманное дело. Незнающим предлагаются пышные обеды и браки; ибо они раньше ничего никогда не слышали о христианских мистериях. Однако, им, конечно, придется узнать, в чем состоит служение. Но как можно, что непосвященные знают то, чего не знает сам жрец. Поэтому молчат и ничего подобного не открывают и не объявляют народу трагедии Теста и Эдипа. У служителей, учителей и самих посвященных в мистерии не похищают тайны их сильнейшие мучения. Если ничего такого не доказано, то я не знаю, что должно считать великим, вознаграждение чем стоило бы перенесения таких мучений.
   Бедные и достойные сожаления язычники! Вот мы предлагаем вам то, что обещает нам наша религия. Она обещает своим последователям и хранителям вечную жизнь, а непосвященным в нее и врагам ее грозит вечным наказанием вечным огнем. Для того и другого предсказывается воскресение мертвых. О достоверности этого мы узнаем, так как в своем месте это рассматривается. Но теперь верьте, как верим мы. Ибо я хочу знать, решились ли бы вы достигнуть такими преступлениями, как мы? Приди, погрузи нош в младенца, или, если эта обязанность лежит на другом, то ты только смотри на душу, умирающую прежде, чем началась жизнь; непременно лови свежую кровь, чтобы напитать ею хлеб свой; ешь с удовольствием; между тем, садясь за стол, высчитывай места, где возлегла мать или сестра, замечай тщательно, чтобы тебе не впасть в грех, нападая на чужую, когда наступит тьма, возбуждающая, конечно, усердие каждого: ты сделал бы великое преступление, если бы не совершил кровосмешения. Если ты сделаешь это, то будешь жить в век. Желаю, чтобы ты ответил: стал ли бы ты так дорого ценить вечность? Напротив, ты поэтому не поверил бы. А если поверил бы, то я утверждаю, что ты не пожелал бы. А если пожелал бы, то я утверждаю, что ты не мог бы. Если вы этого не можете, то почему же другие могут это? Если другие могут, то почему вы не можете? Сколько, но вашему мнению, стоит ненаказанность и вечность? Или у христиан другое устройство зубов, и другие углубления глоток, и другие нервы для похоти к кровосмешению? Не думаю, ибо достаточно нам отличаться от вас одною только истиною.

Глава 8

   Нас прямо называют третьим родом. Не цинопенны ли мы какие-нибудь или сциаподы или какие-нибудь антиподы из подземного царства? Если есть у вас по крайней мере какое-нибудь основание для этого, то я желал бы, чтобы вы сообщили нам о нервом и втором роде, чтобы известно было таким образом и о третьем роде. Псамметих действительно полагал, что он своим умом открыл первый род людей. Ибо рассказывают, что, он, удалив новорожденных детей от всякого общения с людьми, отдал их на воспитание кормилице, у которой отрезал язык, для того, чтобы они, совершенные изгнанники, образовали язык, не слыша человеческой речи, но, производя его от себя, указали бы тот первый народ, который научила говорить сама природа. Первое слово было произнесено beccos; им называется у фригийцев хлеб; поэтому фригийцы считаются первым родом. Одно это должно тотчас говорить нам о пустоте ваших рассказов, почему мы желаем указать вам, что вы верите более вымыслам, чем действительности. Можно ли вообще поверить, чтобы по отрезании такого члена, и, конечно, с корнем, по приведении в расстройство органа самой души, по выхолощении глотки, которая и снаружи получает опасную рану, но прилитии испорченной крови к сердцу, наконец по прекращении питания на некоторое время, продолжала жить та кормилица? Но допустим, что жизнь ее продолжалась благодаря медикаментам Филомелы, о которой и самой более благоразумные говорят, что она сделалась немою ее потому, что у ней отрезан был язык, но потому, что она была очень стыдлива.
   Итак, если она жила, то могла проболтнуть что-либо глухо, ибо можно из одной только глотки испускать нечленораздельные звуки без плавного движения губ, без открытия рта, при оцепенении языка. Тогда дети, произнося это легче, несколько плавней, так как у них были языки, случайно наткнулись на изобретение каких либо лучших звуков. Пусть теперь фригийцы будут первыми, однако христиане не будут третьими, ибо где же вторые? Но подумайте, не завышают ли первого места те, которых вы называете третьим родом, так как нет ни одного народа не христианского. Поэтому какой бы народ ни был первым, тем не менее он христианский. Вы называете нас новейшими, именуете третьими. Это безумные шутки. Но вы считаете нас третьим родом с точки зрения религии, а не национальности, так что римляне, иудеи, а потом христиане. А где же греки? Или если они в религиозном отношении считаются в числе римлян, так как Рим действительно перетащил к себе и богов Греции, то где, по крайней мере, египтяне и те самые, у которых религия частная и курьезная? Если же так чудовищны те, которые занимают третье место, то каковы те, которые занимают первое и второе место?

Глава 9

   Но что мае удивляться вашей пустоте, когда зло и глупость, соединявшись естественным образом и составив один корпус, находятся под властью одного и того же виновника заблуждения? В самом деле, так как я не удивляюсь, то мне необходимо указать на ваше заблуждение, чтобы вы, размышляя, изумились тому, в какую глупость вы впали, полагая, что мы причина всякого общественного бедствия и несчастия. Если Тибр вышел из берегов, если Нил не разлился, если не было дождя, если произошло землетрясение, если произошло опустошение, если постиг голод, то тотчас все кричат: заслуга христиан. Как будто пользуются спокойствием или боятся чего-либо другого те, которые боятся истинного Бога. Полагаю, что мы, как презрители ваших богов, навлекаем эти бедствия.
   Жизни нашей, как я выше сказал, еще нет трех сот лет, а сколько до этого времени ниспало на вселенную бедствий, коснувшихся отдельных городов и провинций? Сколько было войн внешних и внутренних? Сколько мир перенес эпидемий, голодов, пожаров и землетрясений? Где были тогда христиане, когда Римское государство претерпевало столь многие бедствия? Где были тогда христиане, когда острова Гиера, Анафа, Делос, Родос и Кеа погибли со многими тысячами людей, или когда, как рассказывает Платон, земля, большая Азии и Африки, была погружена Атлантическим океаном? Где были тогда христиане, когда Волсинии попалил огонь с неба, а Помпеи огонь из его горы, когда Коринфское море было образовано землетрясением, когда потоп истребил весь мир? Где тогда были, не говорю, презрители ваших богов, христиане, но сами боги ваши? Что боги ваши появились после потопа, это доказывают те деревни, города, в которых они родились, жиля, погребены, и те, которые они основали. Если бы все это появилось не после этого бедствия (потопа), то оно, конечно, не существовало бы до сего дня. Но вы не стараетесь собрать хронологические даты и поразмыслить о них, возвещающих вам иное, особенно потому, что не хотите объявить своих богов несправедливейшими, так как они наказывают и своих почитателей из-за их презрителей. Если вы признаете таких богов, которые не отличают вас, почитателей, от нас, презрителей, то не доказываете ли вы этим того, что вы ошибаетесь? Если же они гневаются на вас, как говорят некоторые пустые люди, за то, что вы не заботитесь об истреблении нас, то это прямо говорит о их бессилии и слабости. Ибо они не гневались бы на вас за медлительность наказаний, если бы сами имели какую-нибудь силу. Впрочем вы и сами сознаете это в некоторых случаях, когда, по-видимому, мстите за них, наказывая нас. Если одно защищает другое, то сильнейшее защищает слабейшее.
   Итак, стыдно богам пользоваться защитою людей.

Дата добавления: 2015-10-24