Для прόклятых.

Аннотация

На Лекси наложено страшное проклятие. Каждый день она, как обычная девчонка, ходит в школу, а каждую ночь ей приходится плавать, иначе ее мучает нестерпимая боль. Она – сирена, смертоносная русалка, которой суждено заманивать мужчин в предательские воды океана.

После страшной трагедии Лекси отгородилась от людей, поклявшись защитить тех, кто ей дорог. Но вскоре она понимает, что вновь начинающиеся отношения с лучшим другом ее погибшего парня способны растопить лед в ее сердце, в то время как новенький парень в школе утверждает, что может снять с нее проклятие, если она откажется от зарождающихся у нее чувств и влюбится в него самого. Перед Лекси встает труднейший выбор: жизнь, которой она всегда жаждала, или любовь, без которой она не может жить?

Посвящается Рейчел, лучшей подруге во всех значениях этого слова

Глава 1

Первым парнем, которого я полюбила, был Стивен Гуд, и он был просто помешан на машинах. На свое шестнадцатилетие он получил разваливающийся Шевель ‘72 года и провел шесть месяцев, восстанавливая его. Все в школе знали об этом, потому, что Стивен работал над ним во время уроков труда, и ему помогала половина парней школы Сидер Коув, закручивая гайки, шлифуя и полируя до тех пор, пока каждая деталь не выглядела как новенькая.

После того, как машина была закончена, Стивен проехал туда-сюда по улице, рядом с тротуаром, свесив руку из окна, в то время как восхитительная кривая усмешка не оставляла его лица.

Потом я убила его. Я утопила его в океане, всего в нескольких сотнях метров от места, где проходила моя собственная вечеринка по случаю шестнадцатилетия.

Я перестала плавать в океане. После случая со Стивеном я стала ездить в горы. Я нашла маленькое, изолированное озеро, скрытое ото всех большим, густым лесом. Оно подпитывается ледниками, и вода там ледяная, но я все равно плаваю в нем каждую ночь, выходя с синими губами и одеревеневшими суставами.

Вот кем я являюсь на самом деле. После того дня рождения... все изменилось. Я больше не сплю, я просто плаваю, каждую ночь. Здесь никто не умирает. Я не убивала уже два года.

Но сегодня, я стою за деревом, в тени, наблюдая, как Коул Хитчингс кидает камни по поверхности озера. Моего озера.

Полагаю, есть некая справедливость в том, что лучший друг Стивена отберет у меня то единственное, в чем я нуждаюсь больше всего, и я не в восторге от этой мысли. Мне потребовались недели, чтобы найти это место, идеальный, уединенный рай, а Коул стоит там, как будто оно принадлежит ему.

Мои ногти впиваются в кору большого кедра. Я уставилась на Коула, мои глаза сузились в гневе. Разочарование кипит в моих венах, нарастает во мне с такой силой, что я хочу накричать на него. Он не должен быть здесь. Он не знает, как сильно я нуждаюсь в воде, насколько это опасно, стоять между мной и озером. Не обращая ни на что внимание, он просто бросает камни, наблюдая, как они скачут один, два, три раза по зеркальной поверхности. Лес погружен в тишину, вокруг лишь безмолвные тени, и только слышен звук камней, прыгающих по воде. Луна освещает озеро, мерцает желтым.

Километры зубчатых холмов и вечнозеленого леса отделяют нас двоих от остального мира.

У Коула густые, непослушные темные волосы и темные глаза, практически не различимые в лунном свете. Он одет в какие-то штаны и светлую рубашку бледно-желтого цвета, насколько я могу судить в темноте. Он всегда разодевался в школу. Как будто это Лига Плюща, а не государственная средняя школа в крошечном прибрежном городке.

Он бросает камни, как опытный профессионал, хотя я знаю, что он не спортсмен, по крайней мере, в привычном понимании этого слова. Он никогда не был достаточно организованным для командной игры. Если не считать спортом беготню за юбками, в этом виде он был бы Олимпийским чемпионом.

Его мускулы натягивают рубашку, в то время как он с легкостью бросает в воду один камень за другим. Когда они у него заканчиваются, он наклоняется и зачерпывает еще горсть камней, бросая их по одному за раз. Он движется с уверенной, изящной легкостью, как это делаю я под водой. Такое ощущение, словно ему комфортно в своей собственной коже.

Я усиливаю хватку на дереве, впиваясь в кору ногтями так, что ее кусочки застревают под ними. Я резко вдыхаю, чувствуя привкус боли, но не могу оторвать глаз от Коула. Мой гнев закипает в считанные секунды. Если я не поплаваю сегодня вечером, мне придется заплатить за это завтра днем. Желудок будет крутить и выворачивать, пока я не почувствую, словно он завязан в тысячу узлов, и тогда я буду не в состоянии даже поесть. Ноги будут сводить судороги, и мне будет тяжело передвигаться. Мой лоб будет горячим на ощупь.

Но если я зайду в озеро... если я потеряю контроль... Коул присоединится к его некогда лучшему другу на глубину двух метров под землю на Прибережном Кладбище.

Почему он здесь? Это озеро находится в центре Тилламукского леса, который насчитывает более ста тысяч гектаров. Несомненно, он мог бы пойти в другую часть этого леса.

Я опираюсь о дерево, прислоняясь лбом к грубой коре, закрывая глаза и вдыхая аромат кедра. Как мне хочется, чтобы он ушел. Несмотря на прохладную сентябрьскую ночь, я чувствую жар в теле. Простое пребывание рядом с водой сводит меня с ума, заставляет мою кожу покалывать от желания оказаться в воде по грудь, позволяя ей окутать мою кожу подобно атласной ленте, заставляя все заботы, боль, напряжение отступить. Иногда я задаюсь вопросом, похоже ли это на чувства выздоравливающего алкоголика, если кто-то даст ему в руки пиво? Будет ли его тело вести войну с его желаниями, как это происходит сейчас у меня?

С каждой проходящей секундой я близка к потери контроля, и ненавижу себя за это. Он стоит всего лишь в двадцати метрах от меня, достаточно близко, чтобы я оказалась перед ним, прежде чем он успеет отреагировать. Если я подойду к нему, накричу на него, скажу, что озеро принадлежит мне. Уйдет ли он? Или все станет еще хуже? Возможно, это только позабавит его, и он будет возвращаться сюда каждую ночь, чтобы позлить меня.

Я сильнее закрываю глаза, мои густые ресницы щекочут щеки. Я точно знаю, как далеко стою от воды, и сколько шагов мне потребуется, чтобы окунуть ноги в ее прохладу.

Единственное, что стоит между мной и желанным облегчением, – это Коул.

Я стискиваю зубы и отворачиваюсь от озера. Я могу сделать это один раз. Но если он окажется здесь завтра, я не уверена, что буду в состоянии сопротивляться.

Не уверена, останется ли он в живых.

Глава 2

Как будто недостаточно того, что сегодня первый день занятий в выпускном классе, так еще меня мучает физическая боль от того, что я не плавала вчера, и она гораздо сильнее, чем я помнила. Каждый шаг сопровождается невыносимой болью, как будто тысячи осколков стекла вонзаются в мою кожу. Трудно сохранять маску хладнокровия на лице, когда все, чего я хочу, так это морщиться, задыхаясь от боли, и свернуться в клубок.

Кто-то толкает меня в правое плечо, и я врезаюсь в белую стену, отскакивая рикошетом, да, так сильно, что воздух покидает мои легкие. Им необходим кислород, и я близка к тому, чтобы согнуться пополам, задыхаясь, но вместо этого, стараясь не обращать внимание на темные пятна в глазах, я смотрю на своего мучителя.

Это Никки. Девушка из моей старой компании. Холодный и сердитый взгляд ее темно-зеленых глаз так отличается от того, каким она смотрела на меня в первый год старших классов, когда мы были партнерами на биологии. Когда мы шутили и работали прямо во время ланча, получая отличные оценки по каждому лабораторному исследованию. Так же, как другие, она не понимает, почему я отгородилась от нее. Она никогда не поймет, потому что я никогда не скажу ей правду.

Она выглядит красивой в кремовом свитере с ниткой розового жемчуга. Я чувствую внезапную острую боль в груди. Раньше мы вместе ходили по магазинам.

«Бесчувственная».

Слово прошептали намеренно громко и достаточно близко, чтобы я услышала. Я разворачиваюсь, но не вижу, кто его сказал. Крепче сжимаю ремень рюкзака, делая глубокий вдох, чтобы успокоить жжение в легких. Я пытаюсь представить, как вечером зайду в озеро, и напряжение в спине сменяется спокойствием. Мне приходится мысленно возвращаться к озеру по тридцать-сорок раз за день, но что-то мне подсказывает, что сегодня нужно будет это делать гораздо чаще.

Я сжимаю губы, стараясь забыть Никки и шепот, и снова иду по коридору, мимо регистрационной доски для набора в школьный клуб, мимо афиши кастинга в театральный кружок, мимо стенда с наградами. В прошлом эти вещи что-то для меня значили, но теперь я торопливо прохожу мимо, словно не замечая их, и притворяюсь, что они мне безразличны, заставляя себя забыть о них.

Я чувствую на себе взгляды, когда прохожу мимо группы парней из старших классов, сидящих у окон. То, как долго они смотрят на меня, напрягает так же, как презрение, которое исходит от моих бывших друзей. У одного из них определенно есть подружка, так как она шлепает его, а затем поворачивается и пристально смотрит на меня.

«Я не виновата, что они смотрят» – пытаюсь сказать ей взглядом. На мне самая неприметная одежда из моего гардероба: джинсы и черная футболка с длинными рукавами и V-образным вырезом, на ногах потертая пара балеток. Мои волосы, длинные и прямые, собраны в низкий конский хвост. Я не крашусь, так как знаю, что это не имеет значения, – моя кожа безупречная, а ресницы темные и густые даже без туши.

Я иду так быстро, как это возможно, пока не прохожу три двери, чтобы занять свое место в классе английского. Как только мои ноги расслабляются, я сжимаю зубы, чтобы не издать громкого вздоха. Мне еще никогда не было так больно. Не знаю, что это значит. Прошли месяцы с тех пор, как я в последний раз пропускала плавание. Это произошло, когда на мое предыдущее озеро приехали туристы, и мне пришлось оставить его.

Новое озеро подходило мне идеально, пока не появился Коул. Как он его нашел? Почему он был там?

Я не знаю, есть ли у меня еще энергия... сила воли, чтобы опять начать поиски нового озера. Надеюсь, что Коул больше туда не вернется.

Я ложу голову на парту, мои глаза закрыты, когда слышу скрип рядом стоящего стула под весом другого ученика. Наверное, это последнее свободное место, ведь никто больше не садится рядом со мной.

– Лекси, ты не очень хорошо выглядишь, – говорит он.

Во рту становится сухо. Пожалуйста, пусть это будет не Коул.

Я поворачиваюсь к нему, хмурясь, но когда наши взгляды встречаются, все, что я могу делать, это смотреть. У меня перехватывает дыхание. Его глаза поразительно яркого оттенка лесного ореха. Как я раньше не замечала этого? Как я могла всегда думать, что они были простого скучного цвета коричневого?

Вчера вечером они казались темными, но сегодня в них полно света, оттенки коричневого и зеленого перемешались вместе, словно художник окунал кисть одновременно в оба цвета и вращал ею по кругу на холсте. Они напоминают мне деревья, как я их вижу, находясь под водой: их коричневые и зеленые контуры отражаются на поверхности лишь мерцающей массой. Его темно-каштановые волосы не такие растрепанные, как были прошлой ночью, – он всегда пользуется гелем для волос в школу.

Мне больше нравилось, когда они были естественными.

– Ну, спасибо, – бормочу я, отводя взгляд от его глаз. На нем рубашка на пуговицах и вязаный жилет. Он что ли думает, это подготовительная школа? Я отворачиваю от него лицо и еще раз прислоняюсь щекой к прохладной поверхности парты, надеясь, что он оставит меня в покое.

– Тебе что-нибудь нужно? Стакан воды или аспирин, или что-то еще?

Я сажусь и пристально смотрю на него. Два года назад я ушла из его компании, и с тех пор мы почти не разговаривали. Нет, не так. Все они много говорят, постоянно бросая оскорбления в мою сторону.

И теперь я должна быть вежливой?

– Обойдусь. – Обезболивающие больше не помогают. Ничто не поможет избавиться от боли. Единственное, от чего я испытаю облегчение, это если окажусь сегодня в воде. – У тебя, что нет девчонки, к которой можно поприставать, или как ты там еще это называешь?

Он закатывает глаза.

– Итак, в этом году ты все еще придерживаешься образа Снежной королевы, да?

Я несколько раз моргаю, борясь с желанием защититься. Когда Стивен был жив, мы с Коулом никогда не ладили. У него есть такая способность выводить людей из себя, думая, что он все знает. Полагаю, за два года он так и не изменился.

Я заставляю себя смотреть на доску, где учительница толстым красным маркером выводит большие неразборчивые буквы: «Миссис Дженсен».

– Хорошо провела лето?

– Серьёзно? Ты хочешь поговорить со мной про лето? – я морщусь, так как боль в висках начинает вибрировать сильнее. – Давай сразу перейдем к сути: держи свои шуточки при себе и отвяжись.

Кто-то позади нас фыркает, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть Сиенну, Маленькую Мисс Идеал, сидящую позади меня. Почему она там сидит? Она даже хуже, чем Никки. Я обвожу взглядом класс. Она заняла последнее свободное место. Возможно, кто-нибудь поменяется со мной? Или, может быть, это учитель сама рассаживает всех по классу.

– Ой, да ладно, ты же знаешь, что она не общается с людьми, – она смотрит прямо на меня. – Даже с бывшими лучшими друзьями.

Коул поднимает бровь.

– Забавно, несколько минут назад она разговаривала со мной.

Он защищает меня? Зачем ему это делать?

Я поднимаю на него взгляд, и он отвечает мне легкой улыбкой, показывая свои ямочки. Пронзающая боль в животе напоминает мне, почему я должна сейчас злиться на него.

– Думаю, чудеса случаются.

Сиенна пожимает миниатюрными плечами, от чего ее светлые мелированные волосы спадают на спину, и начинает копаться в одной из своих многочисленных косметичек от Coach. Сегодня она зеленая, чтобы соответствовать блузке, надетой на ней под белой кофтой. В этом вся Сиенна – всегда продумывает детали, чтобы они сочетались. Картину завершает идеальный макияж. Полагаю, когда-то я была такой же.

– У тебя, что, болит желудок? Ты кривишь свое лицо. Это совсем не привлекательно, – говорит Сиенна.

Она склоняет голову на бок, и ее густые светлые волосы переливаются, как у моделей на коробках краски для волос.

– Я... – начинаю говорить, затем останавливаюсь, закрывая рот.

Ничего хорошего не выйдет из разговора с моей «бывшей лучшей подружкой». К тому же, мне нашлась замена: Никки, Кристи и Патрик, парень Сиенны.

Миссис Дженсен прочищает горло, и я переключаю свое внимание на переднюю часть класса, игнорируя вопрос Сиенны.

– Знаю, ребята, что вы уже пять уроков подряд выслушивали все эти правила и школьные программы, так что ничего из этого не будет для вас в новинку, но мне все равно придется разъяснить их вам еще раз.

Я стискиваю зубы. Я могла бы остаться дома.

Миссис Дженсен раздает учебные программы, и я беру последнюю копию, передавая ее через плечо Сиенне, при этом, не оборачиваясь к ней. Когда она реагирует не сразу, я надоедливо размахиваю листом, пытаясь привлечь ее внимание. Она выдергивает его из моей руки, ворча что-то под нос.

Миссис Дженсен переходит к главному:

– В этом году мы пройдем как минимум три книги из программы и три книги на ваш выбор...

Я едва заметно вздыхаю. Позади меня Сиенна подается вперед, чтобы приблизиться к Коулу, но ее слова все равно долетают до моих ушей.

– Итак, ты придешь ко мне на вечеринку?

Я оглядываюсь вокруг. В поисках, куда бы пересесть. Кто бы поменялся со мной местами. Неужели мне действительно нужно слушать все это? Все, что мне придется пропустить? Два года назад она бы спросила и меня, приду ли я. А еще я бы обязательно знала, что мы будем в одном классе, потому что в семь часов утра мы бы обязательно сверили свои расписания и визжали от радости, обнаружив, что они совпадают.

Я обвожу глазами класс, встречая все те же лица, и задерживаю свой взгляд на парте в дальнем углу. За ней сидит новенький парень – высокий блондин крупного телосложения. Интересно, он уже слышал слухи обо мне. Даю ему время до полудня прежде, чем кто-то предупредит его держаться от меня подальше.

Должно быть, он чувствует мой взгляд, потому что оборачивается и ловит меня за разглядыванием. Я отвожу взгляд в сторону, чувствуя, как знакомое тепло поднимается по моим щекам.

Я достаю синюю ручку из своего блокнота и делаю вид, что конспектирую основные тезисы из большой лекции миссис Дженсен. Она вышагивает из стороны в сторону, мелкие капельки пота блестят у нее на лбу. Я никогда не слышала о ней раньше. Она, должно быть, новенькая. Наверное, только получила диплом. Видно, что она сильно волнуется, находясь сейчас перед всеми нами.

Я рисую маленькие волнистые линии по всему оранжевому листу бумаги. Они похожи на волны. В океане. А с оранжевым фоном они напоминают океан на закате – смесь глубокого синего и багрово оранжевого цветов.

По крайней мере, насколько я могу помнить. Я больше не видела его на закате с той самой ночи, когда умер Стивен.

– Ага, обязательно, – говорил Коул.

Я немного отодвигаю свой стул, чтобы не слушать их разговор. Но пары сантиметров не достаточно, а это все, что я могу сделать, не привлекая к себе внимания. Меньше всего мне хочется, чтобы новая учительница запомнила меня, как нарушительницу.

Мне хочется оглянуться на Сиенну, поэтому я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на бумаге. Волны растут и заполняют пустое пространство в верхней части страницы, пока там не становится больше чернил, чем свободного места.

– Все соберутся там, – говорит Сиенна.

То самое чувство колет меня в грудь. Потому что я для нее – не все. Никто. Она сказала это нарочно, чтобы задеть меня.

Смотрю на часы. Восемь минут. Столько времени прошло, как я села за парту.

– Замечательно. Я буду не позднее восьми. – Он замирает на секунду. – А что насчет тебя?

Я хмурю лоб. Почему он спрашивает Сиенну, когда она приедет на собственную вечеринку? Когда я поднимаю взгляд, то понимаю, что вопрос адресован мне.

Я открываю рот, но так и не знаю, что ответить.

– Как будто Лекси приглашена, – встревает в разговор Сиенна.

– В любом случае, я занята, – говорю я, но мой голос звучит тише и печальнее, чем я ожидала.

Взгляд Коула смягчается, и он начинает открывать рот, но учитель спасает меня от его жалости.

– Вы? В центре? У вас есть какие-то вопросы по системе оценок?

Мое дыхание перехватывает.

– Ох, э-э, нет, я думаю, что все поняла. Извините.

Затем я возвращаюсь к рисованию волн, стараясь думать о предстоящей сегодня вечером поездке на озеро, а не о вечеринке Сиенны. Так или иначе, я бы не пошла туда. Так почему меня это волнует? Мне нужно плавать.

И Коулу лучше не появляться на моем озере. Я не смогу вынести еще один день агонии, как сегодня. Вода мне нужна, как воздух.

Когда я вечером возвращаюсь домой, то сразу же плюхаюсь на диван, издавая медленный вздох облегчения. Я думала, что сегодняшний день никогда не закончится. До захода солнца остается еще несколько часов, но дома, где мне не нужно носить маску безразличия, я чувствую себя намного лучше. На протяжении последних двух лет я училась притворяться, что мне плевать на их ненависть, но легче это делать так и не стало. Я могу расслабиться только в эти драгоценные часы между школой и сумерками. Как только солнце зайдет и на небе появится луна, меня сразу тянет плавать.

– Как прошел первый день в школе, милая? – Моя бабушка выходит из кухни, держа в руках дымящуюся чашку. Чай. Ее единственная слабость.

– Хорошо. – Я сажусь. – Тяжелые предметы, но я справлюсь.

– Ты всегда справляешься. Знай, я горжусь тобой, – она садится в свое кресло и нажимает на пульт, выключая телевизор. – У вас с друзьями совпадает расписание уроков?

Она медленно отпивает чай, глядя на меня поверх своей лимонно-желтой кружки, ее брови вопросительно подняты. Все эти два года она чувствовала, что что-то изменилось, но мне каким-то образом удалось сохранить свой самый большой секрет даже от нее.

Она приходится матерью моему отцу, и, насколько я могу судить, абсолютно нормальная. Она даже не умеет плавать; бабушка рассказывала мне истории о моем отце, его паруснике и о том, как она отказывалась ступать на борт, пока на ней не оказывался спасательный жилет.

Но затем в один прекрасный день он уплыл. Я всегда представляла себе, как однажды мой отец возвращается. Что он поймет, как глупо было оставлять нас. Но он никогда не возвращался. И не вернется.

Поскольку моя бабушка не сильна в плавании, значит либо я – природная аномалия, либо унаследовала это от своей мамы. И я почти уверена, что знаю, какой вариант правильный. Но моя мать умерла. Поэтому не могу быть уверенной до конца.

– Э-э, да. Сиенна в моем классе английского, а с Никки у нас общая химия.

Я встаю, избегая ее взгляда.

– Ты принимала сегодня инсулин? – спрашиваю я. – Тот, что тебе приписали?

Бабушка ставит кружку на пол рядом с собой.

– Как бы мне хотелось поменьше докучать тебе этим. Я должна делать все сама.

Я останавливаюсь на входе в кухню.

– Ты мне не докучаешь, бабуля. Просто хочу убедиться, что ты не забыла.

– Как я могла забыть, если ты завела тот проклятый будильник? Всякий раз, когда он звонил, я едва не выпрыгивала со своего кресла.

Я улыбаюсь и говорю:

– Ладно. Хорошо. Я собираюсь приготовить для тебя еще несколько шприцов. Хочешь спагетти на ужин?

Бабушка кивает, берет в руки пульт и снова включает телевизор.

– Звучит здόрово.

Я открываю холодильник и достаю оттуда флакон с инсулином, затем подхожу к шкафу и беру из ящика шприц, ножницы и пластырь. Кладу их на маленький кухонный стол, рядом с которым оставила свой рюкзак. Дотягиваюсь к маленькому кармашку на молнии и вынимаю оттуда пластиковую таблицу размером с дорожную карту.

Кладу периодическую таблицу элементов на стол. Я потратила половину прошлого месяца, готовясь к поступлению в класс углубленного изучения химии. Нас не заставляют запоминать всю таблицу, но я пытаюсь. Уверена, мне это еще пригодится.

Знания. Книги. Школа. Этими вещами я заполняю свои мысли, чтобы не сойти с ума. Несколько минут я смотрю на стол, а потом отвожу взгляд, снова и снова шепотом повторяя элементы. Азот, фосфор, мышьяк, сурьма, висмут.

В пятнадцатом ряду.

Старательно отрезаю куски пластыря. Семь штук. И маркирую их: понедельник, вторник, среда... до тех пор, пока не перечисляю всю неделю. Затем беру шприцы и набираю в них по 40 кубиков инсулина. Дневная доза моей бабушки. Я помечаю каждый шприц, а затем встаю. Азот, фосфор, мышьяк...

Я уже забыла, какие элементы идут дальше. Подхожу к старому холодильнику цвета миндаля и бросаю шприцы в пустую коробку на верхней полке. Я заглядываю в холодильник, постукивая ногтями по дверке. Когда я достаю немного сыра пармезан и зеленый перец, мой разум возвращается к привычным для меня вещам, к тем вещам, которыми я могу управлять.

Пока вода закипает, я нарезаю перец и слушаю отзвуки передачи «Кто хочет стать миллионером» из соседней комнаты.

Мои ноги горят огнем, но еще слишком рано, чтобы плавать. Я не знаю почему, но при свете дня купание бессмысленно и не приносит никакого удовлетворения. Я смотрю на часы.

Еще три часа.

Путь к озеру мучительно долог. Если бы дорога была заасфальтирована, мой путь длиной в двадцать километров от города, мог занимать всего пятнадцать минут. К сожалению, дорога из гравия, изрыта колеями и лужами. Она предназначена для перевозки бревен. Моя Тойота стонет, в то время как я поднимаюсь в гору, а древние кедры, в честь которых был назван наш городок, окружают меня с обеих сторон дороги. Дворники периодически смахивают грязь с лобового стекла.

Радио в моей машине не работает, поэтому единственная музыка, которая прерывает тишину, это шарканье моих шин о старую поверхность из гравия или скрип изношенного амортизатора кузова. Когда я только начинала приезжать сюда, то ночная тишина казалась мне пугающей, но сейчас я привыкла к ней.

Я паркуюсь под большой елью. Мою машину скрывает тень. Сегодня луна прячется за облаками, и густой туман начинает опускаться на землю, когда я выхожу из машины. Я одеваю старую флисовую кофту, застегивая ее до подбородка, и отправляюсь вниз по тропе.

Даже без фонаря у меня не возникает проблем с передвижением по уже знакомому пути. Под моими поношенными из-за долгих прогулок ботинками хрустят листья и ветки. Коленки пронзает сильная боль, когда я перебираюсь через ствол упавшей сосны. Еще несколько минут, и боль пройдет.

Под навесом вечнозеленого леса дождь не ощутим. Я немного расстегиваю молнию на своей кофте и делаю несколько глубоких вдохов. Глядя сквозь ветки деревьев, я нахожу несколько звезд, не скрытых облаками. Меня приветствует слегка сладковатый запах разлагающегося упавшего дерева.

Наконец, я выхожу к маленькой поляне, которая окружает мое озеро. В тот момент, когда я вижу воду, мое желание возрастает. После ночи без плавания я просто не могу удержаться, чтобы не броситься к воде и не нырнуть.

Дождь падает вниз, увлажняя мою кожу, в то время как я выхожу из-под деревьев. У края берега я останавливаюсь и оглядываюсь вокруг, напрягаясь, чтобы услышать малейший хруст веток или шелест листьев, но меня окружает только пение леса. Я беру свою одежду и вешаю на ту же ветку, что и всегда, а затем иду к кромке воды. Лягушки поднимают свой хор, и я вздыхаю с облегчением, поскольку опускаюсь в ледяное озеро. Прохладная жидкость окутывает мои лодыжки, и боль в теле отступает.

Возможно, Коулу не понравилось озеро. Возможно, он никогда больше не вернется.

Я захожу глубже, и когда ледяная вода достигает моей талии, ныряю. Мгновенно мышцы в моих конечностях расслабляются, напряжение в спине проходит. Для моего тела холодная вода, словно теплая ванна с пеной. Все события сегодняшнего дня исчезает с каждым толчком, с каждым гребком.

Я всегда начинаю свой заплыв с нескольких подводных кругов. Я могу находиться почти десять минут под поверхностью воды прежде, чем мне понадобится новый вдох.

Если посмотреть под нужным углом или лунный свет правильно упадет на меня, то можно разглядеть мерцание моей кожи, почти радужное сияние, когда я выныриваю из воды. Я не похожа на Ариэль из «Русалочки». У меня нет хвоста или чего-то подобного. Иногда, когда я плаваю, мои руки задевают ноги, и кожа кажется гладкой, словно рыбья чешуя. Во все остальное время она совершенно обычная.

Днем все по-другому. Я все еще могу надолго задерживать дыхание, но моя кожа не меняется, и я не чувствую облегчения от плавания.

Мне хочется знать, почему я так жажду воды, почему я такая, какая есть. Но я не знаю этого. И не уверена, что когда-либо узнаю. Единственный человек, который мог ответить на все мои вопросы, ушел шесть лет назад. Когда моя мама умерла, единственное, о чем мне было известно, это то, что она утонула. Все, о чем мне тогда рассказала бабушка. Со временем зов океана стал сильнее, и я решила, что это потому, что мои воспоминания о матери связаны с водой.

Обычно, я часами ходила по пляжу, не понимая, почему так хочу быть ближе к прибою. А затем последовали разрушительные события моего шестнадцатого дня рождения. Именно тогда я стала сомневаться в рассказе о смерти моей мамы. После того, как я впервые поплыла. После того, как убила.

Но было не трудно узнать, что произошло на самом деле. Быстрый поиск в Google изменил все мое представление о ней.

Она не случайно утонула, как рассказывала моя бабушка. Ее ноги были привязаны к шлакоблоку. Большинство статей констатировали самоубийство, и хотя я никогда не хотела в это верить, но не могла найти другого объяснения случившемуся.

Статьи всегда отмечали еще одно необычное утопление Грега Робертса, на то время ее парня. Но Грег утонул не вместе с ней. Он умер, по крайней мере, двенадцатью часами ранее, чем она, километром ниже по побережью.

Я знала Грега, но не так, чтобы хорошо. До того, как прочесть статью о нем, я всегда думала, что он покинул город в тот день, когда умерла мама, в эмоциональном порыве. Он встречался с мамой лишь год, но их отношения казались стремительными, даже двенадцатилетней мне. Моя мать постоянно говорила о нем.

Я не знаю наверняка, как он утонул, но после того, что произошло со Стивеном... У меня есть догадки. Мне бы хотелось, чтоб она все еще была рядом. Я бы хотела, чтоб у нее была возможность рассказать мне, кто я и что ожидает меня впереди.

Сегодня вечером я недолго думаю о ней, поскольку во время плавания у меня в голове не остается ни одной мысли. Я всплываю, и песня, которую я пою каждую ночь, вырывается наружу, высвобождаясь из моего горла, словно отлетающий колпачок от взбалтываемой банки содовой. Это бессловесная мелодия, которая исходит откуда-то изнутри меня, и которой я не в силах управлять. Мои руки и ноги работаю вместе, пока я не разгоняюсь до такой скорости, которой мог бы позавидовать олимпийский пловец.

Я уже научилась находить свой ритм, плавая по инерции. Это напоминает мне то, как погружаешься в сон, и как часы проходят в бессознательных мыслях. Я просто погружаюсь в воду и плаваю; к тому моменту, когда понимаю, что уже рассвет, я чувствую себя бодрой и готовой к новому дню.

На рассвете я выхожу из воды, пальцы моих ног погружаются в грязь на берегу. Рыхлая, мягкая земля приятно ощущается под моими ногами. Желание петь исчезает и не вернется в течение еще нескольких часов. Я бодрая, отдохнувшая, и у меня появляется желание найти способ перехитрить то, с чем только что имела дело.

Но уже в следующее мгновение пальцы моих ног начинают замерзать. Холод пробирается в мои кости, и ко мне возвращается ощущение реальности происходящего. Сентябрь не по сезону прохладный. Климат в Сидер Коув умеренный, хотя почти всегда дождливо и ветрено, поскольку мы находимся практически в Тихом океане. Но сегодня, температура снаружи едва достигает пяти градусов.

Я не готова к зиме. Не готова еще один сезон проделывать все это во тьме, долгой ночью, холодным утром, с мокрыми волосами и кожей.

Я вздрагиваю и на мгновение задумываюсь о том, чтобы вернуться в озеро, но уже рассвет, и от плавания не будет никакого эффекта. Сейчас я всего лишь обычная девушка в холодной-прехолодной воде, и которой следует уже быть дома, в постели.

Не смотря на это, я никогда не болею, и меня не беспокоит до костей леденящий холод, когда я выбираюсь из озера на рассвете, а вода с моих волос капает на голую спину.

Я нахожу полотенце, которое оставила на ветке, вытираюсь и одеваюсь. У меня уходит двадцать минут, чтобы выбраться из леса. Солнце медленно поднимается из-за холмов, освещая мне путь. К тому времени, когда я добираюсь до дороги, оно уже возвышается над горами, полное и круглое, готовое к новому дню. Чтобы вернуться в город, мне потребуется еще тридцать минут. И так каждый день напрасно потраченное время на езду и пешие прогулки. Так много денег, выброшенных на ветер, для заправки автомобиля. Вся моя стипендия уходит на это.

Когда я добираюсь до своей ржавой Тойоте, то поворачиваю ключ в зажигании. Слышу легкое тарахтение, и мое сердце падает. Но затем двигатель возвращается к жизни. Я включаю печку. Меня обдает холодным воздухом, и я жду, пока он прогреется. Я сижу в предрассветных лучах, с включенным двигателем, и мое тело оттаивает.

Наконец, я переключаю передачу и отправляюсь в Сидер Коув.

Глава 3

Если бы в каждом дне существовали тридцать минут, которые я могла убрать из моей жизни, то это был бы обед. К несчастью, я должна использовать карту столовой для оплаты еды. Если бы я могла уговорить свою бабушку давать мне деньги наличными, то предпочла бы заправку или продуктовый магазин. Я могла бы купить там что-нибудь, избежав этих мучительных минут в обеденной очереди в столовой.

Сегодня я стучу картой по идеально чистой столешнице, желая получить свой сэндвич с индейкой и уйти из столовой. Буфетчица практически закончила: она перерезает мой сэндвич на половину и кладет на бумажную тарелку.

Я хватаю тарелку, как только она опускает ту на столешницу. Затем отдаю ее кассиру, который быстро сканирует мою карту и отдает назад. Я засовываю карту в задний карман и направляюсь к двери, уже начиная испытывать облегчение от того, что пытка с покупкой обеда практически закончилась.

С опозданием понимаю, что выбор маршрута не самый удачный. Компания Сиенны – все мои старые друзья – в этом году занимает другой стол. Мое сердце подскакивает к горлу. Я вынуждена идти мимо них.

Я замедляю ход и обдумываю возможность развернуться и убежать прочь. Но затем вижу, как Никки толкает локтем Кристи Экли и указывает в мою сторону. В считанные секунды, они все смотрят на меня.

Я не побегу. И не позволю увидеть им, что я нервничаю. Вместо этого, расправляю плечи и прибавляю шаг, смотря только вперед, сосредотачивая все силы на пустом взгляде, скрывающем истинные эмоции. До свободы остается пятнадцать метров. Дверь манит издалека. Уже близко.

Но я так занята, стараясь не смотреть в их сторону, что ничего не замечаю на своем пути и спотыкаюсь. Я пытаюсь сохранить равновесие, и тарелка выскальзывает из рук. Мне удается не упасть, чего не скажешь о моем сэндвиче, который разлетается на грязном полу.

Все за столом начинают смеяться. Я отказываюсь смотреть на них, потому что мое лицо горит, и мчусь к двери, на этот раз, обращая внимание, что у меня под ногами. Лишь оказавшись у выхода, я оглядываюсь. Это был бумажный пакет. Я едва не разбила себе голову, споткнувшись о пустой бумажный пакет.

Я перевожу взгляд на их стол, и мои глаза останавливаются на единственном человеке, который не смеется. Коуле. Выражение его лица невозможно прочесть, и он сидит совершенно неподвижно. Как всегда, окруженный девушками.

Я открываю дверь и направляюсь на скамейку в дальнем углу двора, окруженную кустами, чтобы у них не было возможности видеть меня из-за своего стола для избранных в столовой.

Затем я ставлю ноги на скамейку, подтягиваю их под себя и обнимаю колени. Прижимаясь лбом к ногам, закрываю глаза и глубоко вдыхаю, чтобы успокоиться.

Я знаю, они винят меня в смерти Стивена. Это мое наказание, и я заслуживаю его. Они обвиняют меня, потому что считают, я должна была каким-то образом спасти его, остановить эту бессмысленную трагедию. Если бы они только знали, что я на самом деле убила его. Что бы они подумали? Их насмешки были бы еще хуже?

Мой живот урчит, а я сижу в одиночестве, надеясь, что никто не смотрит на меня, но боюсь поднять взгляд, чтобы убедиться в этом.

Не знаю, как долго сижу здесь, когда какой-то парень откашливается. На секунду я замираю, но затем неохотно выпрямляюсь.

Коул смотрит прямо мне в глаза. Его взгляд так отличается от тех, которыми меня провожает остальная часть моих бывших друзей. В его взгляде нет ненависти, как у других. Коул ставит тарелку на скамейку, и я смотрю на бутерброд.

– Это неправильно.

Я сглатываю.

– Что?

– То, как они поступают с тобой.

Я наклоняю голову на бок.

– Они ничего не сделали. Это я идиотка, которая споткнулась.

– Я не имею в виду только сейчас. Я имею в виду... каждый день.

– Почему тебя это вообще волнует? Все те же шутки, каждый год. Ничего из того, с чем бы я могла справиться.

Я выше поднимаю голову.

– Почему ты позволяешь им это делать? Почему миришься с этим?

– Потому что я заслуживаю это.

Скрестив руки на груди, он смотрит мне прямо в глаза:

– Никто не заслуживает того, чтобы с ним обращались, как с грязью.

Я впиваюсь в него взглядом, надеясь, что он оставит меня одну.

– Нет. Я заслуживаю. Моя вина в том, что случилось, и они это знают.

– Ты действительно винишь себя?

Тишина длится слишком долго. А затем я отвечаю:

– Да.

– Хм... – Коул вздыхает, но, похоже, не знает, что сказать на это. Он смещает вес, оглядывается на столовую, а затем снова на меня.

– Что ж, приятного аппетита.

Мне хочется что-нибудь сказать, но в голове крутится столько мыслей, что я не могу сформулировать ни одной из них. И прежде чем я успеваю произнести хоть слово, Коул уходит, оставляя меня наедине со своей виной. Я открываю рот, чтобы окликнуть его, но тут же закрываю.

Никаких друзей. Это единственное правило, которое обеспечит остальным безопасность.

Я ставлю ноги обратно на землю и наблюдаю, как Коул пересекает двор. Стройная темноволосая девушка останавливает его у двери, заключая в объятья, которые длятся слишком долго. Она что-то говорит, и он смеется. Затем девушка уходит, покачивая бедрами.

Коул наблюдает за ее походкой. Я сужаю глаза. Он тянется к двери, оглядываясь на меня, и ловит мой взгляд. Его губы изгибаются в легкой улыбке.

Я перевожу взгляд вниз на сэндвич, и мой желудок снова урчит. Он такой же, как и тот, что я уронила на пол, сэндвич с индейкой, вот только этот не поломанный и не покрытый грязью. Я смотрю в сторону столовой, но, как и предполагалось, их стола не видно с моего места.

Вздыхая, беру сэндвич и откусываю большой кусок. Я так проголодалась, что мне кажется, будто это самое вкусное, что я когда-либо пробовала. Солнце согревает меня сквозь черную рубашку, я сижу и жую подарок сжалившегося надо мной Коула.

Надеюсь, теплая погода продержится еще месяц или два. В Сидер Коув, штат Орегон, дожди идут постоянно с октября по май. Наш городок находится рядом с океаном, но горы, окружающие его, притягивают облака, заключая их в ловушку над нами.

С другой стороны, во время проливного дождя людей в Тиламукском лесу меньше всего, и мне не приходится беспокоиться о том, что кто-то может найти мое озеро. Сегодня светит солнце, небо безоблачное. Такая погода продлится не более недели, и уже скоро осень заявит о себе, окрашивая листья во все оттенки красного и желтого – цвета нашей школы. Когда футбольный сезон будет наполовину окончен, даже к полудню температура снаружи едва будет достигать пяти градусов тепла. Я ненавижу зимы, когда сумерки начинают сгущаться спустя несколько часов после окончания школьных занятий.

И я боюсь темноты. Как только луна поднимается в небо, влияя на приливы и отливы, меня сильнее начинает тянуть к воде. Летом мне достаточно плавать всего семь-восемь часов каждый день, но зимой, когда кажется, что ночи тянутся вечно, мое время в воде увеличивается до двенадцати часов.

Уставившись в землю, я откусываю еще один кусок от сэндвича.

Еще девять часов и я вернусь к озеру.

Глава 4

За час до заката я прихожу на Приморское кладбище, ровно за тридцать минут до наступления сумерек, как и всегда. Кладбище находится на вершине холма в десяти минутах езды к югу от Сидер Коув, рядом с отвесными скалами. Передо мной открывается потрясающий, захватывающий дух вид на Тихий океан.

Я спускаюсь вниз по бетонной дорожке, прохожу мимо большой плакучей ивы, листва с которой практически облетела, и подхожу к четвертой по счету от дерева могиле. Могиле Стивена. Оказавшись там, я опускаюсь на колени рядом с камнем, разделяющим могилы Стивена Гуда и его соседа по имени Мэтью Пирсон. Тому довелось прожить на этой земле шестьдесят два года, почти в три раза больше, чем Стивену.

Я поворачиваюсь и ложусь на траву, глядя на безоблачное сентябрьское небо. Как только розовые и оранжевые отблески заката начинают появляться на небе, я не могу не думать о том, что несут с собой сумерки. Если бы Стивен лежал сейчас на траве, а не двумя метрами ниже под землей, он был бы рядом со мной. Мы могли бы провести следующие полчаса, лежа плечом к плечу, переплетая наши пальцы. Холод травы был бы согрет теплом его улыбки.

Вместо этого, он, холодный и мертвый, погребен сейчас под землей в красивом гробу из красного дерева, который обошелся его матери в восемь тысяч долларов.

– Эй, Стивен, – говорю я. Порывшись в кармане, я достаю игрушечную машинку Шевель из коллекции Hot Wheels. Она такого же синего цвета, каким была машина Стивена. – Я нашла её в магазине игрушек на днях.

Я поднимаю машинку к небу, словно он сможет увидеть её оттуда, где теперь живет его душа.

– Знаю, это не то же самое. В смысле, ты не сможешь водить её или что-то вроде этого. Но увидев эту машинку, я подумала о тебе, так что...

Я купила одну тебе и одну для себя.

Мой голос затихает, и я опускаю руку.

– Знаешь, парень, который купил твой автомобиль, живет в городе. Я иногда вижу его. Выглядит на пятьдесят. Он и понятия не имеет, сколько тебе пришлось работать, чтобы восстановить машину. Жаль, что ты не можешь быть здесь и водить ее.

Мой голос ломается и затихает в горле. Только в это время суток я позволяю себе опустить стены, что возвела вокруг себя. Я не знаю, почему прихожу сюда каждый день. Возможно, я надеюсь найти ответы или жду, когда он скажет, что не винит меня в случившемся. И разговоры с ним, словно заглаживают часть моей вины. Пусть это и небольшая часть, крошечный кусочек льда от огромного айсберга, но для меня это уже что-то.

Я сглатываю, когда слезы застилают глаза и бегут по вискам. Со слезами на глазах я уже не могу ясно видеть, и из-за этого темнеющее небо мне кажется похожим на океан, на волнующуюся, мерцающую воду.

И вдруг, я снова там, стою на тёмном пляже со Стивеном.

Я нервно хихикаю, когда его руки скользят по моей талии. Мы несколько недель шли к этому. Мне было слишком страшно спросить его, чего он ждет. Слишком страшно, что я ошибаюсь.

Но сегодня вечером всё по-другому. Сегодня вечером мы подошли к этому.

Я смотрю на волны, набегающие на берег, Стивен стоит сзади меня, его губы едва касаются изгиба моей шеи. Сегодня вечером воздух какой-то наэлектризованный, из-за этого я еще больше завожусь. Поздняя летняя ночь обволакивает теплом влажного воздуха, всё небо в тучах, угрожающих пролиться дождем, который, похоже, все никак не начнется. Луна и звезды спрятаны за тучами, и снаружи так темно, что с трудом видно на расстоянии десяти метров.

Воздух на вкус как соль, как лето, как всё, что я люблю, и меня охватывает непреодолимое желание пойти поплавать.

Я поворачиваюсь в его руках, пока не оказываюсь с ним лицом к лицу. Он наклоняется, и мы сливаемся в долгом поцелуе. Я не могу поверить, что мы на самом деле здесь, действительно делаем это. Всё как будто во сне. Я отступаю назад, не прерывая поцелуя, пока вода не начинает плескаться около моих ног. Стивен, немного удивленный, на мгновение отрывается от меня, но я тяну его назад, в свои объятия, желая получить больше.

Больше, больше, больше. Это всё, о чем я могу думать. Это желание непреодолимо.

– Давай поплаваем, – шепчу я между поцелуями.

Я не знаю, почему хочу плавать, но я хочу. Отчаянно. И прежде, чем Стивен успевает как-то отреагировать, я стягиваю с него футболку через голову и кидаю её на песок.

Стивен моргает в недоумении. Может быть, я слишком тороплюсь после такого долгого ожидания. Но он тоже хочет этого – я это вижу. Он смотрит, как я снимаю с себя рубашку и кидаю её к его футболке. Когда я стягиваю с себя брюки, он делает то же самое. И вот мы стоим с ним там, в одном нижнем белье. Я беру его за руку и веду в воду, все дальше.

Я нервничаю, но мне плевать. И, кажется, я не могу заставить себя остановиться, чтобы не тащить его глубже.

Я всегда очень осторожна, всегда тщательно контролирую свои действия. Но сегодня я безрассудно делаю всё, что хочу, не думая о последствиях.

Всепоглощающее желание закручивается внутри меня, как только наши ноги перестают касаться песчаного дна. Он хочет поцеловать меня, но волна с брызгами обрушивается на нас. Мы запрокидываем головы и смеемся.

Я легкомысленна и нахожусь в эйфории, я так счастлива, что не могу себя сдерживать.

Я снова смеюсь, переворачиваюсь на спину, гребу и плыву дальше. Стивен что-то говорит, но из-за воды, заполнившей мне уши, я не могу разобрать его слова. Я смеюсь снова, и это получается так странно, мелодично. Звук пузырится, изменяется, наполняя ночной воздух красивейшей песней.

Не может быть, чтобы я это делала, но я пою. Звук разрастается все сильнее и сильнее с каждым моим движением. Я не знаю, почему делаю это; но у меня такое ощущение, словно я поступаю правильно. Словно я ждала всю свою жизнь, чтобы спеть эту песню.

Вскоре я перестаю думать вообще. Мои руки гребут, а я набираю скорость, двигаясь быстрее, чем любое живое существо в воде. Смутно, но я помню, что здесь со мной Стивен, но я не могу мыслить ясно. Песня льется, усиливается, вибрируя в моей груди.

Но резко, как только я делаю следующее движение, мелодия умирает в горле. Тишина окружает меня тесным кольцом.

Внезапно желание петь угасает. Мой разум проясняется, и туман в голове рассеивается.

Что я делаю? Где Стивен?

Я плаваю в вертикальном положении, барахтаюсь на воде, пытаясь разглядеть пляж далеко на берегу.

Он уже вышел из воды? Поплыл к берегу?

Я всматриваюсь в темноту, но на расстоянии пяти метров ничего не видно. Волны вокруг меня усиливаются, и я качаюсь на поверхности, ожидая.

Желание плавать исчезло. Расплывчатые воспоминания о том, как только что мой смех превратился в странную песню без слов, пугают меня. Я хочу выйти на берег, и при этом никак не могу понять, почему плавание оказалось самым важным для меня. Уже почти полночь, и скоро начнется буря.

Я переворачиваюсь на спину и плыву к берегу. В голове что-то стучит, настолько сильно, что эхом отдает в черепе. Вскоре я сталкиваюсь с чем-то настолько твердым, что удар эхом отдается в моей голове. Я разворачиваюсь, принимая вертикальное положение в воде.

Из-за чернильной темноты невозможно рассмотреть, что плавает передо мной. Я протягиваю руку, вода рябит от моих движений. Сначала, я не уверена, что чувствую у себя под пальцами. Но затем приходит понимание.

Волосы.

Кожа.

Я подаюсь назад, настолько быстро, что ухожу под воду и набираю полный рот воды. Мне трудно держать рот над водой, в то время как я кашляю и задыхаюсь.

Я снова протягиваю руку, сердце бешено стучит, руки трясутся, но я переворачиваю тело и вглядываюсь в темноту.

Это...

Стивен.

Крик вырывается из моего горла, и на секунду я замираю. Мои ноги больше не двигаются, я медленно погружаюсь под воду. Но затем я выкашливаю еще больше морской воды, и это заставляет меня прийти в себя. Я наблюдаю, как его тело плавает на поверхности, а волны накрывают нас.

Мой разум проясняется и заставляет меня снова двигаться. Я хватаюсь рукой за подбородок Стивена и гребу к берегу. Я плыву быстрее, чем когда-либо мог человек, быстрее, чем могла сама. Кажется, прошла всего секунда прежде, чем мы оказываемся на песке.

Но Стивен не двигался, не бился в моих руках.

Нет. Нет, нет, нет, нет.

Я наклоняюсь и пытаюсь вдохнуть в него жизнь. Я закрываю ему нос и отдаю ему весь воздух, что только у меня есть. Я давлю на его грудь, пытаясь заставить сердце биться.

Он не мог так далеко заплыть. Просто не мог.

Казалось, всего несколько секунд мы были порознь.

Я отчаянно давлю на его грудь, вдыхаю воздух в легкие, но все без результата. Меня душат слезы.

– Стивен! – кричу я, надавливая на грудь и всхлипывая.

Его глаза пустые, остекленевшие, словно у призрака.

Я наклоняюсь и плачу. Из-за того, что было. Из-за того, чего уже никогда не будет.

Вверх по улице раздается шум мотора, такой громкий, что я отскакиваю назад от Стивена. Визг тормозов возвращает меня к реальности.

Помощь. Кто-то может помочь.

Я карабкаюсь вверх по песчаному берегу, побеги тростника впиваются в мои босые ноги, пока я, наконец, не оказываюсь стоящей под уличным фонарем. Ночной воздух уже не дарит тепло моей обнаженной влажной коже. Дождь, который грозил начаться последние несколько дней, припускается мелкой моросью, как только я ступаю на тротуар.

Свет фар ударяет в меня, когда машина показывается из-за поворота. Я выбегаю на середину улицы, размахивая руками над головой. Фары светят прямо мне в лицо, ослепляя, заставляя меня прикрыть глаза рукой. Мокрая и полуголая, должно быть, я выгляжу сумасшедшей.

К свету фар присоединяется мигающий красный и синий.

Полиция.

Я прокручиваю это в голове снова и снова, каждый день, но всё всегда заканчивается одинаково. Я, завернутая в одеяло, сижу на заднем сидении полицейской машины, в то время как холодное, накрытое простыней тело Стивена, провозят мимо меня. Каталка обо что-то ударяется, когда они поднимают её в машину скорой, и рука Стивена выскальзывает из-под простыни. И всё что я могу видеть – его бледные, безжизненные пальцы.

Я сильно моргаю, отгоняя воспоминания. Если тебе не придется спать, тогда не придется видеть снов, приносящих кошмары.

Все считали его смерть подозрительной. Он был энергичным семнадцатилетним спортсменом, который не должен был уступать волнам: он плавал каждый день дома в бассейне, а летом занимался серфингом. Полиция так и не поняла, почему мы отправились купаться в такую темную ночь, и в то время я тоже этого не понимала.

Меня допрашивали снова и снова. Я пересказывала одну и ту же историю, опуская ту часть, где я пела. Даже тогда, не поняв до конца, что же произошло, я знала, что об этом говорить нельзя.

В конечном итоге, полицией было установлено, что я никак не могла его утопить сама. По крайней мере, ни одним из обычных способом. Стивен был намного крупнее и гораздо сильнее меня. Когда по результатам вскрытия признаков убийства не было обнаружено – никаких ушибов, отсутствие частиц кожи под ногтями или каких-либо следов борьбы – утопление признали несчастным случаем.

Журналисты строили догадки, что в темноте он потерял ориентацию в пространстве. Не найдя берега, он просто устал настолько, что уже не смог держать голову над водой. Другие говорили, что его ногу могло свести судорогой, а нарастающие волны лишь усугубили положение. Печальная трагическая случайность.

Но мои друзья никогда так не думали. Они хотели знать, почему я увела его из дома к пляжу. Почему не спасла его. А когда я отказалась что-либо объяснять даже Сиенне, они отвернулись от меня.

Последующие дни после его смерти я игнорировала настойчивое желание плавать и перестала общаться со всеми. Я задернула занавески в своей комнате и лежала всю ночь, гладя на тени, делая вид, что не чувствую страстной потребности оказаться в воде.

С каждым днем мне становилось все хуже. Сначала была небольшая температура, но вскоре я уже едва могла подниматься на ноги. Кажется, я поехала к старому озеру, где раньше плавала с Сиенной, Никки и Кристи.

Я пела всю ночь, и к утру чувствовала себя сильнее, чем когда-либо. Но это чувство длилось только день.

Через две недели я начала плавать каждую ночь.

Я вздыхаю, переворачиваюсь на живот и опираюсь на локти. Может, неправильно лежать здесь в траве, на расстоянии всего двух метров над покойным. Может, кто-нибудь ужаснется, если увидит меня. Но я нуждаюсь в этом времени, проведенном с ним, – это единственное, что не дает мне сойти с ума. К счастью, могилу Стивена почти не видно с дорожки из-за нескольких кустов и ивы. И я смогла бы заметить идущего задолго до того, как тот увидел бы меня.

Я тянусь и провожу пальцами по надписи на могиле Стивена.

Стивен Гуд. Любимый сын, брат и друг.

Под надписью выгравирован футбольный мяч. Стивену футбол даже не нравился. Я никогда и никому этого не говорила. Он делал это для своего отца, который играл в старших классах и колледже, но так и не стал профессионалом. Тогда я впервые начала надеяться, что нравлюсь ему, – он рассказывал мне секреты, о которых больше никто не знал. Он доверял мне.

А я так и не рассказала ему своих. Вот уже три долгих года я думаю о нем; но когда мы, наконец, начали сближаться, как только наш роман перестал быть только плодом моего воображения, я убила его.

Я ставлю машинку Шевель перед надгробием. Каждый вечер я рассказываю ему все, даже о проклятии, с которым живу. Он единственный, кто знает правду. И если я не хочу, чтобы все мои старые друзья оказались в земле рядом с ним, придется держаться от них подальше.

Я целую кончики своих пальцев и затем прикладываю их к его надгробной плите. На краткий миг мои пальцы задерживаются на мраморе, и я в тысячный раз задаюсь вопросом, каково бы это было, быть с ним дольше, чем несколько мгновений. Вечеринка на мое шестнадцатилетие могла стать началом чего-то. А вместо этого, оказалась концом.

В тысячный раз думаю, полюбил бы он меня так же сильно, как любила его я.

– Спокойной ночи, Стивен.

Я поднимаюсь, отряхиваю свои колени, а затем сворачиваю на дорожку. Уже темнеет, и глазам трудно приспособиться. Меня ждет еще ночь плаванья. В то время как он остается гнить в могиле, в которую я сама его и положила, мне необходимо возвращаться к воде.

– Увидимся завтра, – шепчу я, будто кто-нибудь может услышать мои слова.

А потом я делаю несколько первых шагов, оставляя его позади.

Глава 5

Я плавала всю ночь, но мой желудок всё ещё переворачивается, в то время как я вхожу в двери школы, застёгивая свою флисовую кофту, словно она может защитить меня от того, что грядёт. Пережить сегодняшний день будет непросто.

Прошло уже две недели с начала учебного года, то есть сегодня мой день рождения. Это должен быть счастливый день. Для всех остальных в школе так бы и было. Но мой день рождения всегда будет очередной годовщиной смерти Стивена, и никто не позволит мне об этом забыть. Возможно, полиция и посчитала меня невиновной, но для всех остальных я в ответе за случившееся. Навсегда останусь той, которая забрала жизнь Стивена.

Я поднимаю подбородок, расправляю плечи и пытаюсь идти к моему шкафчику так, будто не замечаю внимательные взгляды моих одноклассников.

Ученик классом младше, не замечая напряженной атмосферы в коридоре, проходит мимо меня, обдавая мое тело одобрительным, практически похотливым взглядом, пока не замечает, что я смотрю на него свирепо, и только тогда отворачивается.

Несколько человек, Сиенна и ее парень Патрик, а также Никки с Кристи, стоят вместе неподалеку от моего шкафчика. Они разместились у большого окна, официально закрепленного за старшеклассниками. Неофициально, за самыми популярными среди них, что означает, это место принадлежит компании Сиенны. Почему именно мне достался шкафчик так близко расположенный к окну, где они собираются?

Я поворачиваюсь к своему шкафчику, сконцентрировавшись на попытке сдержать дрожь в руке, чтобы они не заметили моего волнения. Я ошибаюсь с комбинацией в первый раз и вынуждена начать сначала. Я чувствую их взгляды на своей спине. Моя грудная клетка сжимается, и мне становится трудно дышать.

Наконец, я набираю последнюю цифру и открываю дверь.

Песок, словно вода, высыпается к моим ногам. Мои книги, тетради и все остальное в песке.

Я оборачиваюсь, пытаясь понять, кто из моих одноклассников сделал это. Сейчас Сиенна стоит ближе, чем минуту назад, ее рука лежит на бедре. Она одета в черную юбку по колено и в одну из старых футболок Стивена, которую он носил хотя бы раз в неделю. Я не видела эту футболку с прошлого года. С моего семнадцатого дня рождения. Мне становится интересно, что еще из его вещей она сохранила.

Моя грудь быстро поднимается и опускается, я близка к тому, чтобы все оставить и сбежать.

– С Днем Рождения, – говорит она, ее голос дрожит.

Я моргаю.

В ее словах нет злости.

Я сжимаю руки в кулаки, отчаянно пытаясь сохранять спокойствие.

– Как долго ты собираешься это делать?

Она поворачивает голову в сторону, и свет, льющийся из окна, ловит мерцающие слезинки на ее глазах.

– До тех пор, пока мой брат не вернется.

Она разворачивается и уходит прочь. Мне хочется крикнуть ей вслед, что я так же сильно, как и она, хочу возвращения ее брата, что на самом деле я не хотела убивать его, и она не должна продолжать так вести себя со мной, но я глотаю эти слова.

Один за другим все расходятся. Я возвращаюсь к шкафчику, хлопком закрываю его и отправляюсь прочь в противоположном направлении.

С Днем Рождения меня.

Когда я переступаю порог дома, бабушка сидит в своем кресле, но ее глаза закрыты, а равномерное сопение заполняет гостиную. Я замираю в дверном проеме, наблюдая за ней, мои руки все еще сжимают тяжелый рюкзак.

Ее седые волосы растрепаны, розовый свитер и рубашка немного смяты, но она выглядит такой безмятежной. Вот бы и я могла почувствовать такое же умиротворение. Каждая конечность, каждая мышца расслаблены.

Я разворачиваюсь и направляюсь в кухню. Открываю несколько шкафов. Ужин. Он займет мои мысли и руки. Я рассматриваю варианты, мои руки скрещены на груди. Сейчас я не в том настроении, чтобы готовить сложное блюдо. Единственное, чего я хочу, – покончить с едой, убедительно улыбнуться и уйти к себе в комнату, чтобы переждать время до ночи. Я беру фасоль, кукурузу, немного сухой лапши и тушеных помидоров. Добавлю к ним замороженных овощей, и суп готов. Бабушка любит суп.

Я наполняю кастрюлю водой, ставлю ее на плиту и включаю огонь. Когда я тянусь в ящик за ковшиком, краем глаза замечаю что-то розовое. Я улыбаюсь так широко, как только могу, поскольку моя бабушка направляется ко мне, а я хочу скрыть все напряжение, скопившееся за день в школе.

– Лекси, милая, я не слышала когда ты пришла.

– Ты спала в это время, бабуля.

Она хмурится.

– Тебе не следует готовить ужин в твой день рождения.

– Знаю, но я люблю готовить, – я высыпаю лапшу в кастрюлю, а потом разворачиваюсь, чтобы взглянуть на нее. – Все хорошо, правда. Ты можешь присесть. Обед будет готов через двадцать минут.

Она уходит, её тапки шаркают по деревянному полу. Я наблюдаю за ней, пока ярко-розовый цвет не исчезает из виду.

Поворачиваюсь назад и тянусь к консервному ножу, открываю томаты и сбрасываю их в кастрюлю, тихо напевая при этом. В школе отстойно, но мне приятно чувствовать себя нормальной, находясь дома. Это так отличается от моих больших, сверхъестественных проблем. Когда я здесь, мне не приходится ждать подвоха.

Я нахожу в шкафу баночку итальянской приправы и немного добавляю в кастрюлю. Затем прислоняюсь бедром к столу, пока жду, когда закипит суп.

Слышу приближающиеся шаги. Бабушкино лицо закрывает большая коробка, обёрнутая в простую коричневую бумагу. Её морщинистые, жилистые руки крепко держат её.

У меня пересыхает во рту.

– Я думала, мы договорились, никаких подарков, – говорю я.

Единственное, в чем я отчаянно нуждаюсь, это деньги на бензин.

– Подарок не от меня, – отвечает она, ставя коробку на стол.

Когда я вижу почерк, мне становится трудно дышать.

– Он от твоей матери. Она дала мне его прежде... – ее голос обрывается. Бабушка откашливается: – Она хотела, чтобы я передала его тебе.

Я хмурюсь.

– Ты хранила его на протяжении шести лет?

– Я боялась, что тебя очень сильно расстроят старые вещи твоей матери. Но теперь ты взрослая. Если хочешь взглянуть на них, они твои.

– О.

Я смотрю на коробку.

Она накрывает мою руку своей.

– Я доварю суп. Почему бы тебе не пойти к себе в комнату и не открыть коробку наедине?

На этот раз я не возражаю. Беру коробку, захожу в свою комнату и закрываю за собой дверь с тихим щелчком.

Шесть лет моя бабушка хранила это.

Я присаживаюсь на край кровати, поверх маминого старого покрывала в цветочек. Кажется, это в другой жизни я жила с ней в арендованном доме на другом конце города.

В течение нескольких долгих секунд я пристально смотрю на коробку. Мне страшно узнать, что внутри нее. Вдруг там какая-то глупая вещь, вроде шкатулки для украшений или плюшевого медведя?

Мне нужны лишь ответы, подсказки, что делать и как наладить жизни, которые я разрушила.

Я протягиваю руку и срываю с коробки бумагу. Стук моего сердца отдает у меня в ушах. Я снимаю крышку с тяжелой коробки и протягиваю руку. Мои пальцы нащупывают клочок бумаги, я вытаскиваю и разворачиваю его, делая глубокий вдох.

Моей дочери на шестнадцатилетие.

Я сожалею, что меня нет рядом, когда ты нуждаешься во мне. Надеюсь, это поможет понять, что тебя ждет.

Я не осознаю, что плачу, пока не замечаю темных пятен на бумаге. Я должна была получить это в мой шестнадцатый день рождения. В день, когда все изменилось. Знала ли бабушка об этом и просто забыла? Или мама не сказала ей?

Я снова перечитываю письмо.

Мама знала. Она знала, что покинет меня и написала эту записку за несколько лет до того, как я должна была ее прочитать.

Она написала это перед тем, как убила Грэга, или после?

Я протягиваю руку и прикасаюсь к чему-то твердому, в кожаной обложке, и как только достаю этот предмет, то понимаю, что это книга. Очень старая книга.

Я провожу пальцами по сухой, выцветшей поверхности, когда кладу книгу на колени, и мои джинсы покрываются пылью. Должно быть, она очень древняя. Когда я приподнимаю обложку, открывая книгу, отламывается корешок.

Первая пожелтевшая от времени страница практически пустая, кроме двух слов, написанных уверенным идеально каллиграфическим почерком:

Для прόклятых.

Я неровно вздыхаю, затем провожу пальцем по странице и переворачиваю ее.

Января, 1750

Уильяму не подходит Джулия. Их помолвка – это деловая сделка, не более того. А поскольку сейчас он влюблен в меня, то и жениться хочет на мне, а не на ней. Он пообещал мне, что разорвет их помолвку.

Дата добавления: 2015-10-24