Исповедь

Начну с того, что приведу текст, с которым не согласна:

"(В Новое время) исповедальная практика все в большей степени начинает играть роль "периодической разрядки" (Ср. глубокое замечание М.Вебера о том, что "психологический эффект сохранения исповеди повсеместно сводился к освобождению индивида от ответственности за свое поведение..." (М.Вебер)): снимает внутреннее напряжение, столь свойственное, например, протестантской аскезе (открыться другому, но так, чтобы связать его ответственностью за сделанное признание и, вопреки другому, вновь обрести себя). Терапевтическая функция. С одной стороны, достигается иллюзия достижения верующим состояния "естественного человека", человека вне греха и вины, пуская это состояние мгновенно, посюстороне и может полностью определяться условиями церковной дисциплины."... "Первое, что достойно гибели - искренность". "Возможно, искренность и спасает душу, но она трансфигурирует, изменяет признающегося настолько, насколько он вообще может быть свободен от собственного признания". (В.Подорога, Выражение и смысл, с.334)

Для сравнения - еще одно, исключительно тонкое и привлекательное описание, тоже бьющее мимо цели:

"...прототаинство покаяния. Вместе с мифами о Марии и Дьяволе это есть третье великое создание готики, однако именно оно и сообщает глубину и значительность первым двум: оно раскрывает последние тайны души этой культуры и тем самым ставит ее особняком среди всех прочих.... В фаустовском покаянии заложена идея личности.... Родилась эта идея с готикой: она есть ее глубиннейшая принадлежность, абсолютно тождественная с готическим духом. Ибо покаяние всякий осуществляет для себя самого. Только он один может исследовать свою совесть. Он один, полный раскаяния, стоит перед бесконечным; он один должен на исповеди понять свое личное прошлое и выразить его словами; как и отпущение, освобождение его "я" для дальнейшей деятельности происходит лишь для него одного.......Всякая исповедь - это автобиография. Это освобождение в подлинном смысле слова настолько для нас важно, что отказ в отпущении ведет к отчаянию, даже к уничтожению. Лишь тот, кто хотя бы отдаленно ощущает блаженство такого внутреннего провозглашения невиновности, способен понять старинное название sacramentum resurgentium - таинство восставших." "Упадок этого таинства привел к растерянности, вместе с глубокой готической радостью жизни померк и световой мир Марии.... На место блаженства, более никогда не достижимого, пришел протестантский...героизм, который и совершенно без всякой надежды продолжает сражаться на сданных позициях.... Никто не во состоянии с внутренней уверенностью отпущения исповедовать сам себя. По этой причине извечно грызущая душу потребность все же освободиться от своего прошедшего через суд преобразила все высшие формы сообщения и превратила в протестантских странах музыку, живопись, поэзию, письмо, дневники из средств изображения - в средства самообвинения, исповеди и неограниченных признаний..." (О.Шпенглер, Закат Европы, т.2., с.305-307).

(Богословские варианты метафизики исповеди я не беру, хотя в них не встречаются, по крайней мере, грубые ошибки, как у Вебера, и психологизация, как у Шпенглера и Подороги. Я остаюсь в рамках материалистического, по существу, движения мысли. Не очень важно, верить в Бога или нет. Исповедь все равно оказывает действие.)

Проанализируем приведенные два текста. Шпенглер опыт исповеди, по-видимому, домысливает (это его обычный прием на протяжении всего Заката Европы). Он никогда не был католиком; по воспитанию он был протестант, а по убеждениям - атеист. Он поддается соблазну пережить покаяние исключительно психологически. По сути, он связывает его с освобождением, хотя и замечает - куда тоньше, чем Вебер - что именно благодаря покаянию рождается личность.

Случай Подороги несколько другой. Он, исходя из неверной посылки, приходит к правде, хотя, не останавливаясь, проходит мимо. Как ни странно для такого изощренного мыслителя, он цитирует М.Вебера, замечание которого мне представляется не глубоким, а, наоборот, грубым, чтобы не сказать вульгарным[14]. Вебер решительно не понимает существа исповеди, но, в отличие от Шпенглера, даже не считает нужным его домыслить. Согласившись с Вебером в том, что исповедь - это снятие ответственности или, как он выражается, психологического напряжения (что само по себе не неверно), Подорога буквально через несколько строк пишет: "Искренность трансфигурирует". Он продолжает видеть происходящее в психологическом ключе, в котором эта фраза непонятна, и связывает упомянутое трансфигурирование со свободой от признания.

А вот иной вариант того, как трансфигурирует исповедь (не искренность). Моя версия, увы, будет окрашена неотменимым личным опытом. Я хотела создать этот вариант безлично, но мне не удалось.

В опыт исповеди вступает гносеологически эгоцентричный субъект (ГЭС). Этого не учитывают все три процитированные автора. По их мнению, речь о взрослых людях, по отношению к которым вообще можно рассуждать, как они это делают, о свободе и ответственности. Вебер, например, хочет отменить исповедь, чтобы усилить безвыходность покаяния и увеличить накал внутреннего страдания, но не задается вопросом, откуда возьмется личность, столь развитая, чтобы каяться и страдать, если исповеди в ее истории совсем не было. А ведь они анализируют ситуацию в католической культуре, где исповеди обучались в молодости.

Впрочем, если речь идет о взрослом человеке, трансфигурация происходит еще рельефнее (личный опыт). Решающим здесь является самое начало: исповедь в первый раз, во второй, в третий... (примерно вплоть до десятого). Момент окончания трансфигурации несколько зависит от того, насколько часто исповедоваться. Но в общем и целом происходит это быстро.

Что характерно для взрослого ГЭС? Я уже писала, что инфантильность у взрослых людей обычно неравномерна. Например, детский тип адаптации к среде сменяется ее оценкой, но не наступает ответственности за среду, то есть человек не видит в себе источника ее разрушения. Не наступает понимания того, как среда функционирует; ребенку и инфантильному взрослому кажется, что это происходит само собой. Поэтому для инфантильных взрослых характерно недовольство средой. Оно может наступать, например, от раздражения (см. выше о воспитанности). Очень часто действует механизм проекции - если пользоваться в широком смысле терминами психоанализа - или гипер-причинности, как я раньше называла что-то подобное. Субъект полагает, что его пониженное настроение вызвано плохим качеством среды.

Само по себе происхождение пониженного настроения у инфантильных людей - загадка. Я пока не вижу способа ее разрешить. Эту загадку, однако, полезно сформулировать. Хотя переход к взрослости - это боль, пребывание вдали от взрослости - это пониженное настроение.

Итак, с пониженным настроением и недовольством средой, инфантильный взрослый впервые начинает исповедоваться. Наверное, для многих существенно то, что исповедь сама по себе не является целью: она - только необходимое условие для того, чтобы причащаться. Впрочем, бывают и такие, для кого исповедь самоцель. Они, конечно, возбуждают у редукционистов подозрение, что ими движет стремление снять с себя ответственность. Но сейчас существенно не это.

Что необходимо осознать и осуществить эгоцентрическому субъекту - так это временно забыть о том, в чем он недоволен средой, и ответственно сообщить, в чем среде следует быть недовольной им. Ситуация исповеди к этому решительно принуждает. Но это настолько трудный и важный экзистенциальный шаг, что многие постигают его далеко не с первого раза (я полагаю, это подтвердит любой священник). После того, как человек постигнет суть покаяния - не он недоволен, а им недовольны, более того, если он недоволен, то это само по себе грех! - он стремительно преобразуется во взрослого и утрачивает эгоцентризм. После трансфигурации никто не бывает недоволен средой. Как это ни покажется удивительным, наступает облегчение настроения, радость, сопровождающиеся выраженным усилением любви ко всему, от людей до погоды (затруднясь определить, что первично - любовь или радость). Богословские тексты переполнены описаниями этого универсального опыта.

Никакого отношения к облегчению ответственности здесь, насколько могу судить, нет. Речь только об изменении установки по отношению к среде. Источник недовольства более не полагается вовне. Сначала он - возможно, насильственно- помещается внутрь, и само недовольство предъявляется субъекту совсем иначе. Затем оба типа недовольства исчезают. Недовольство собой, как ни странно, исчезает тоже. Очень часто встречается в богословской литературе на первый взгляд парадоксальное заявление: истинно-верующий, даже раскаиваясь в грехе, радуется, в то время как далекий от веры человек, даже если ему не в чем каяться, скорбит.

Я отдаю себе отчет, что это парадоксальное описание, при желании, находясь в циничной установке Вебера, можно интерпретировать совершенно иначе: далекий от веры человек несет, так сказать, ответственность внутри себя, отчего скорбит, в то время как верующий ее "передал другому". В том, что касается верующего, это решительно неправда, а в том, что касается неверующего - может быть. Если он не раздражается на среду, а скорбит строго о себе и исключительно внутренне, вероятно, это можно назвать покаянием без исповеди. И атеист может быть взрослым человеком.

Но о религиозной исповеди (не отдельной, а установке на сообщение своих грехов) надо повторить еще раз: в том, какое воздействие она оказывает, очень мало от передачи ответственности! Трансфигурация приводит, прежде всего, к основополагающему сознанию: грехи есть. До наступления этого базового сознания люди, насколько могу судить, преимущественно оправдывают себя, ищут причины в своей природе, подстраивают под свою природу свое мировоззрение и так далее. Гносеологический эгоцентризм выступает здесь очень явно: субъект не разделяет себя, свои грехи и свое мышление. Исповедь заставляет его отделиться от греха, утратить форму круга, раздвоиться. По крайней мере в режиме ответственного сообщения он примыкает к тому фокусу, где истина. Это раздвоение есть покаяние и, одновременно, взросление.

На этом, собственно, роль исповеди в становлении трансцендентальной субъективности заканчивается. После этого можно снимать с себя ответственность, можно не снимать: перейти назад в состояние ГЭС, видимо, нельзя. Впрочем, исповедь и при большом опыте остается болезненной процедурой, и редко кому, я предполагаю, удается сказать все. К взрослению это, видимо, не имеет отношения, но воспитывает и поддерживает дух смирения, очень полезный не только для моральной, но и интеллектуальной добродетели. В Новое время добродетель смирения и ее роль в обретении философской глубины существенно утратилась. К сожалению, рассуждать здесь об этом уже невозможно.

Подростковая ситуация

Вообще говоря, дать точное определение того, что такое подросток, не легко. Эмпирически можно сказать, что подросток - это промежуточная стадия между ребенком и взрослым. В сообществе абсолютных философов подростками будут, вероятно, те, кто переходит от обучения по учебникам к собственной исследовательской работе. Они открывают, разумеется, то, что было известно взрослым, однако делают это самостоятельно (немного напоминает ситуацию "философского детства"). Перестает быть возможной, например, ситуация гносеологического угодничества. Но вообще-то чтобы рассмотреть ситуацию подростка, надо отойти от идеальной модели. В идеальной модели эта стадия вычленяется плохо.

С другой стороны, неясно, надо ли брать в полном объеме человеческую реальность. Реальность подростка в основном состоит в половом созревании. У некоторых это выражается в непрерывном смехе, у других - в остром страдании, у большинства - в конфликте с родительской средой. Как ни странно, с половым созреванием по времени совпадает пробуждение яркого самосознания. Может быть, в этом есть смысл, а может быть, это совпадение. Для начала, то есть для простоты, я бы физиологическую тему трогать не стала. Однако не исключено, что в принципе телесность играет в сознании большую роль, которая пока не известна, поэтому в будущем полезно будет вернуться к этому.

Но подросток как трансцендентальный субъект?

Построим полу-идеальную модель. Пусть у нас будет сообщество философов, во всем аналогичное человеческому, только без физиологических акциденций. Что можно сказать о возрасте в таком сообществе? Дети и взрослые будут такие же, как у людей. Подростки будут, конечно, отличаться: без физиологии этот возраст не будет сопровождаться кризисом, ломкой и т.п. Сама идея подростка, я думаю, появится.

Определим подростка как такого субъекта, который переходит от копирования мышления по учебникам к собственной мыслительной работе.

Правда, тут же встает вопрос, что такое копирование мышления. Вообще-то никакого копирования мышления быть не может. Но, с другой стороны, человек очень многому учится путем копирования. Например, ходьба - это вещь, данная индивидуально. Она не социальное, а физиологическое явление. Многие животные не учатся ходить. Но человек учится. Из того, что он учится этому, не следует, что ходьба становится чем-то специфически человеческим, умопостигаемым или умо-варьируемым, чем-то сформированным искусственно, что могло бы быть другим в другом социуме и т.п. Сначала чему-то учатся, а потом оно существует само по себе.

Итак, в безвыходной проблематике мышления как действия/созерцания я более не буду колебаться. С математикой и часто вообще с мышлением дело обстоит так же как с ходьбой: сначала чему-то учатся, а потом оно существует само по себе. Обучение в этом случае, наверное, надо рассматривать как создание условий для возможности появиться чему-то. Но появляется оно в согласии с самим собой, а не с обучением. Поэтому, например, человек может сам исправить ошибки своего обучения.

Что можно предположить для гносеологической ситуации подростка? Прежде всего, надо рассмотреть, был ли он до этого гносеологически эгоцентричным субъектом. По-видимому, если речь идет об очень эпистемно-жестких областях, таких как математика, то не был. В них второй фокус появляется едва ли не в раннем детстве за счет способности математики самой порождать свои законы. То же касается вообще всего логичного - например, логики, музыки и т.п.

Если речь идет об областях, эпистемная жесткость которых не так высока, например, о ценностях, морали, культурной моде, то подросток, по-видимому, гносеоэгоцентричен. Это эмпирические наблюдения. Иногда, говорят, доводится встречать подростков или очень молодых людей, которые способны рассуждать о красоте и благе, исходя из отвлеченного полюса истины. Говорят к тому же, что такие дети часто умирают в ранней молодости. Если это так, то это очень загадочно. До сих пор я не рассматривала в смысле гносеологического возраста ничего подобному влиянию конца на начало. Я не использовала телеологических соображений. А, однако, возможно, в этом есть свой смысл.

Вернемся к ситуации подростка, как она была сформулирована в начале. Это человек, который узнал из учебников об эпистеме, научился мыслить, перешел к собственному мышлению и стал делать открытия, которые известны окружающим, более взрослым, чем он (но, возможно, неизвестны сверстникам).

Образующиеся коммуникативные расклады будут не одинаковы в идеальном и реальном сообществе. В идеальном сообществе на известные сообщения взрослые будут реагировать или констатацией их правильности, или никак. Сверстники на неизвестные им сообщения будут реагировать их развитием и дополнением. Между сверстниками, таким образом, установится (впервые) экзистенциальная коммуникация. Со взрослыми не будет конфликта.

В реальном сообществе появляется антагонизм между подростками и окружающими их взрослыми. В полной человеческой реальности самый сильный действующий фактор - сексуальное напряжение, которые взрослые у подростков вынужденно подавляют. В полуидеальной модели этот антагонизм связан с тем, что происходит в области мышления.

Больше чревата конфликтами та область, где эпистеме не жесткая.

Дата добавления: 2015-10-02