Читайте также:
|
В креслах, придвинутых вплотную к письменному столу, в призрачном свете
настольной лампы бароны казались Мирбаху "пришельцами из недавнего и
далекого прошлого, которое, по-видимому, растаяло навсегда вместе с
Петербургом" (1). Они такими пришельцами и были, только не из Петербурга
вообще - великого и немеркнущего, каким он всегда был и вечно пребудет, - а
из его действительно канувшей в прошлое прусско-аристократической элиты.
А была ли таковая? Георг Шредер отказывается видеть следы какого-нибудь
иностранного засилья в России, тем более какого-нибудь "таинственного или
злонамеренного немецкого влияния в русских верхах". Нет, этого не было.
Вообще-то, оговаривается Георг Шредер, немецкое проникновение в Россию
в какой-то степени происходило, но оно было аккуратное, культурное, для
русских полезное. Зерна более высокой культуры, пришедшей из Швабии и
Бранденбурга, пали на бедную славянскую почву, обогатив и оплодотворив ее.
За что и сегодня, чем браниться, сказали бы спасибо. Ездили, например, в
Россию "немецкие офицеры и врачи, позднее предприниматели и техники" (2).
Обменивались обе страны студентами и ремесленниками. "В 1913 году, -
вспоминает г-н Шредер, - только в Москве проживали тридцать тысяч немцев. В
том же году шесть тысяч русских студентов учились в высших учебных
заведениях Германии". И все это были контакты народные, обмены в низах,
чинно-благородно. Мешаться же в дела русских, лезть куда-то в их управление
- ни-ни. Если что-нибудь в таком роде говорили или поныне говорят, это, по
мнению другого западногерманского автора, Норберта Реша, одни фантазии.
Почитайте, призывает господин Реш, мемуары хотя бы такой почтенной
свидетельницы, как Татьяна Мельник-Боткина, "дочь погибшего в Екатеринбурге
лейб-медика",- разве не постаралась и она, как и многие другие "белые
авторы", опровергнуть миф о якобы влиявшем на внешнюю и внутреннюю политику
царизма и на обстановку во дворце "предательском германофильстве"?
Названная дама и в самом деле уверяла: "Слух о германофильстве двора
распространялся злыми языками. Оснований для него не было никаких. Все
кричали: подумайте, она (царица) - немка, она окружила себя немцами, как
Фредерике, Бенкендорф, Дрентельн, Грюнвальд... Никто не постарался
проверить, немцы ли или германофилы граф Фредерике или граф Бенкендорф" (3).
Предполагается, что мемуаристка это обстоятельство проверила. Что же
показала проверка? "Бенкендорф, католик, к тому же говоривший плохо
по-русски, действительно был прибалтийский немец". Но был он
обер-гофмаршалом, то есть исполнял функцию, к политике отношения не имевшую;
если бы он и пытался влиять, "результаты были бы самые благородные, так как
он был человеком ума и благородства". Следующая рекомендация дана
Грюнвальду:
"Действительно, при первом взгляде на него можно было догадаться о его
происхождении: полный, со снежнобелыми усами на грубом, красном лице, он в
своей фуражке прусского образца ходил по Садовой прусским шагом... По-русски
говорил непростительно плохо". Но: "по его посту это никого не могло
смущать... К политике Грюнвальд имел еще меньше касательства, чем
Бенкендорф; он заведовал конюшенной частью, дело свое знал в совершенстве,
был строг и требователен, почему конюшни были при нем в большой исправности;
сам же он появлялся во дворце только на парадных завтраках и обедах".
Третьего деятеля, Дрентельна, лейб-докторова дочь обошла осторожным
молчанием. Что касается четвертого, она решилась на легкое полупризнание:
"Единственным, кто мог влиять на политику, был министр двора граф
Фредерике". Однако - это ли не довод? - "для таких попыток он был уже
слишком стар".
Конструкция шаткая, но шпрингеровскую публицистику она устраивает.
Конечно, при некотором желании те же гамбургские господа могли бы без труда
установить (а скорее всего, и так отлично знают), что прусских графов и
баронов у царя было не четыре и даже, с прибавлением Нейгардта и Будберга,
не шесть, а поболе, и использование их способностей отнюдь не кончалось у
императорских стойл.
Анализ поименных списков членов Государственного совета показывает, что
в течение ста семи лет существования этого органа высшего управления
империей перебывало в его составе примерно восемьсот человек; из них же не
менее двухсот были прусско-аристократического (или в крайнем случае
бюргерского) происхождения. Из трехсот восемнадцати человек, состоявших
членами этого учреждения при Николае II (с 1894 по 1917 год), такового
происхождения были восемьдесят человек, то есть четверть всего состава.
В отдельные периоды пяти последних царствований (от Александра I до
Николая II) выходцы из иммигрировавших и натурализовавшихся немецких
аристократических фамилий составляли от тридцати до сорока процентов
персонала высших учреждений, включая отдельные департаменты Государственного
совета. Были здесь представители не только прусских, но и баварских,
саксонских, вюртембергских родов - юнкера, крупные чиновники или военные;
обосновавшись в России, они службистским усердием или придворным
пресмыкательством зарабатывали себе графские и княжеские титулы, ведущие
должности, обширные поместья; в последние десятилетия царизма эту группу все
больше пополняют обогатившиеся в России немецко-капиталистические нувориши -
промышленники и банкиры. Своеобразным отражением их благоденствия и влияния
в Российской империи и был в первую очередь Государственный совет. Его ядро
и составляли эти люди, фактически иностранцы, многие из которых на
протяжении своей жизни, обычно весьма долгой, не удосужились овладеть
русским языком. Выступая на государственных совещаниях, они столь плохо
изъяснялись по-русски, что царю приходилось предельно напрягать слух и
разум, чтобы разобраться, что они говорят.
Длинной вереницей тянутся сквозь анналы царизма прусские звезды
генералитета, министерств, дипломатической и полицейской служб, совмещая в
разных дозах и пропорциях добродетели, особо свойственные
наемно-ландскнехтской касте: высокомерие и пресмыкательство; казарменную
жестокость и салонную слащавость; слабость как к чинам и званиям, так и к
казенной наличности; затаенное презрение к стране своего обитания и тоску по
фатерланду. В тех случаях, когда сим импортированным служакам, подрядившимся
участвовать в защите интересов империи от ее внешних недругов, не слишком
удавалось преуспеть на этом поприще, они тем усердней, по зову царя,
включались в войну внутри России против самой России. Бесталанно водили они
доверенные им дивизии и корпуса в бои с иноземным противником, но с
пониманием дела и высокооперативно устраивали народу кровопускания в центре
и на окраинах. Тот самый генерал фон Ренненкампф, который в двух войнах
покрыл себя позором провалов и бегства с поля боя, в Восточной Пруссии
предал 2-ю армию Самсонова и погубил десятки тысяч солдат, - проявил
незаурядную стойкость и тактико - стратегическое искусство, когда после
японской войны царь поручил ему усмирить Сибирь и Приморье. По части такой
службы эполетные ландскнехты не имели себе равных. Вплоть до последних лет
царизма они поставляли ему из своей среды опричников высшей квалификации и
самого разнообразного профиля: шефов жандармерии и дворцовых комендантов;
командующих карательными экспедициями и начальников императорских конвоев;
генералов свиты, наместников, сенаторов и генерал-интендантов; командующих
военными округами, по совместительству организовывавших военно-полевые суды
и исполнение смертных приговоров; обыкновенных губернаторов, военных
губернаторов и генерал-губернаторов.
Характерная черта пришлой опричнины - сильно развитое в ее среде
семейно-круговое, кумовское и наследственное начало. Деды низко кланялись
Екатерине и Павлу, внуки и правнуки увивались вокруг Александра III и
Николая II. Из поколения в поколение передавались добытые лакейскими
стараниями позиции вместе с заветом хранить и приумножать все перепавшее из
рук русских царей: состояния, привилегии, титулы и звания. Поддерживая и
подталкивая друг друга, шли носители так называемых громких фамилий сквозь
царствования разнообразными стезями и по различным специальностям - от
конюшего до сенатора, от начальника императорского конвоя до наместника и
премьер-министра. Таковы были: Будберги и Нейгардты; фон дер Палены и фон
дер Остен-Сакены; фон Граббе и фон Краббе; Буксгевдены и Клейнмихели;
Бенкендорфы и Дубельты; фон Рихтеры и Икскуль фон Гильденбрандты; Каульбарсы
и Клейгельсы; Врангели и Дитерихсы; Гессе и Грессеры; Гирсы и Ламздорфы;
Фредериксы и фон дер Лауницы. Движущей пружиной усердия всех этих Прусско -
остзейско - петербургских выводков, от родоначальников до последнего
(предреволюционных времен) колена, была страсть к деньгам и жажда власти. К
каждому из них приложимо было определение, данное министру фон Плеве
премьером Витте: "Он мог служить и богу, и дьяволу - как выгодно было его
карьере". Отсюда крайности верноподданнического рвения. Из толпы
ландскнехтов выходили самые яростные истязатели, вешатели, сводники и
богомольцы. Уж если барон становился карателем - столбенели от изумления
перед его подвигами самые матерые из доморощенных карателей. Уж если Плеве,
Дрентельн или Клейгельс переходили в православие, били они лбами перед
святыми угодниками так, что зеленели от зависти наинатуральнейшие
отечественные кликуши. "Как всегда бывает с ренегатами, - писал Витте, -
Плеве проявлял особенно неприязненное чувство ко всему, что не есть
православие. Я не думаю, чтобы он верил больше в бога, чем в черта; тем не
менее, чтобы понравиться наверху, он проявлял особую набожность. Например,
став министром внутренних дел, он прежде всего демонстративно отправился в
Москву на поклонение в Сергиево-Троицкую лавру". Симуляция неистовой
православной набожности была едва ли не главным приемом таких деятелей в
борьбе за благосклонность царя: Ренненкампфа, фон дер Палена, Штюрмера и
многих других.
Над этими порывами усердия прусско - аристократических кукулюсов
отечественная "белая кость" нередко подтрунивала; от времени до времени
накатывали на нее настроения так называемого немцеедства. Но она же, грозясь
погнать кукулюсов из российского гнезда, сама содействовала карьерам
бранденбургских коллег, либо старательно выводя их в поле зрения царской
семьи, либо, как практиковал Столыпин, особыми льготами и послаблениями
прокладывая им путь к захвату все новых и новых позиций. К тому же с
течением времени сановные группы, отечественные и пришлые, породнились. И
древнемосковская родовитая знать, и импортированные фон-бароны соединились в
тугом узле фамильных связей, единых имущественных и карьеристских интересов.
Из их общности и вышел тот высший сановно - генеральско - жандармский
ареопаг, который вписал в историю последних десятилетий романовской династии
самые темные страницы ее бесчестья и позора, проводил ее до края бездны и
рухнул туда вместе с ней.
Столыпин не прочь был иногда порисоваться в позе патриота - немцееда.
Он, по словам Витте, "выдвинул на первый план своеобразный принцип... в силу
которого, чтобы быть верным сыном своей родины, великой Российской империи,
и верноподданным государя, нужно иметь фамилию, оканчивающуюся на "ов", быть
православным и родиться в центре России". Сей, с позволения сказать, принцип
не помешал самим Столыпиным, "чтобы быть верными сынами Российской империи",
семейственно переплестись с Нейгардтами и Тизенгаузенами и посильно тянуть
их за собой вверх, в дворцовые апартаменты, одновременно используя
посредничество этих людей для установления связей с окружением кайзера.
Иллюстрация - одна из многих: графу Потоцкому, который добивался права на
постройку железной дороги Шепетовка-Проскуров, "Столыпин отказал на том
основании, что проситель не православный и не русской национальности". Но
достаточно было Нейгардту растолковать свояку, что Потоцкий "хороший
человек", к тому же женатый на дочери одного из генерал-адъютантов
Вильгельма II (фон Цанке), как разрешение было дано.
Того же колорита были лжепатриотизм и немцеедство других старинных
помещичьих родов, обросших интимными связями в кругах немецкой аристократии
и знати - Барятинских, Васильчиковых, Святополк-Мирских, Голицыных,
Путятиных, Воронцовых-Дашковых, Муравьевых, Нелидовых, Нарышкиных,
Татищевых. Нечего уж говорить о близких и дальних родственниках царя и
кайзера: их зачастую связывала столь сложная сеть перекрещивающихся уз, что
и знатокам нелегко было разобраться, "кто есть кто". Образовался ряд
высокопривилегированных гибридных полукосмополитических фамилий, которые
одинаково числились обитающими и в России, и в Германии, точнее - не
принадлежали ни к той стране, ни к другой; они не имели родины, коренных
привязанностей, обычно чувствовали себя дома там, где в данный момент было
сподручней и выгодней кормиться. Классическими образчиками этой категории
были принцы Ольденбургские, Лейхтенбергские, Мекленбургские, князья
Витгенштейны. В Германии они были немцами, в России сходили за русских.
Большей частью только сходили...
В прогулках по Садовой не давался иной шаг, кроме прусского. На
заседаниях Государственного совета раздавался преимущественно Kauderwelsch
(4).
(1) Norbert Roesch. Schatten fordern heraus. Berlin-Zuerich, 1967
(2) Georg Schroeder. Zaren, Kaiser, Kanzler und Komissare. "Die Welt",
N 84 (12.IV). 1966.
(3) Татьяна Мельник - Боткина. Воспоминания о царской семье и ее жизни
до и после революции. Книжный магазин М. И. Стефанович и К°. Белград, 1921,
стр.,22.
(4) Ломаная речь, тарабарщина (нем.)
Дата добавления: 2015-10-02; просмотров: 48 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| ЗАГЛЯДЫВАЯ В ГОРОСКОП | | | НА СЛУЖБЕ У ЦАРЯ-БАТЮШКИ |