|
Читайте также: |
Он сидит в Зимнем в кабинете отца за столом, заваленным непрочитанными
бумагами. Заводится механизм распоряжений и деяний, которому предстоит
функционировать почти четверть века. Он чувствует себя за этим столом
непривычно, неловко, он даже как будто немного пуглив. Когда гурьбой
вваливаются в кабинет и шумно рассаживаются где попало дядья, люди
разнузданные и горластые, он ежится в кресле. Пока стоит у стола секретарь
или дежурный офицер, он еще может сказать дядьям что-нибудь веское, и
сказанное принимается с должным почтением. Но как только он остается наедине
с дядьями, тяжелый кулак Владимира или Сергея ударяет по столу, и начинающий
самодержец жмется в глубине кресла.
Пройдет немного времени, он освоится, тогда они поутихнут и в кабинете
будут вести себя смирней, дабы он, чего доброго, не показал им на дверь.
Физически он крепок и подвижен - натренировался в гонках яхтных,
велосипедных, на скачках, в пеших переходах и ружейных стрельбах (1).
Человек без кругозора и воображения, с побуждениями мелкими, большей
частью сугубо личными, он принял правление империей, как чиновник принимает
конторскую должность.
Приходит на службу в 9.30. Заканчивает занятия в 2 часа дня. Дает
аудиенции, вызывает министров, выслушивает доклады, иногда
председательствует на совещаниях. Слушая доклады или председательствуя,
обычно молчалив, замкнут, себе на уме; не торопится высказываться, от оценок
или выражения своего мнения уклоняется, все как будто чего-то выжидает; по
ходу аудиенции на удрученность министра этим молчанием не обращает внимания.
Родзянко много позднее жаловался своим сотрудникам, что царь, принимая
его, "скуп на слова", в беседах большей частью "отделывается молчанием",
ответов на неотложные вопросы не дает; встречи с ним - своего рода пытка,
ибо связаны с необходимостью "говорить без всякого отклика". Чтобы оживить
его, Родзянко во время разговора старался сверлить его взглядом, фиксировать
на себе его внимание; но тот по-прежнему бесстрастно глядел в сторону, в
выражении его лица "не улавливалось ничего". И все же, по наблюдениям
бывшего председателя Государственной думы, это безмолвие не было
равнодушием. Как только по ходу беседы "что-нибудь задевало его за живое",
то есть обнаруживалось лично и непосредственно его касающееся, как он
преображался: "глаза его загорались, он вскакивал и начинал ходить по
комнате". В таких случаях Родзянко принимался расхаживать по кабинету вместе
с ним, "пытаясь на ходу доказать ему то, что несколько минут назад он почти
не слушал" (2).
Бумаг прочитывает множество. Читает и по вечерам. Читает аккуратно и до
одурения. Обязанность эту считает самой скучной из всех и тяготится ею с
самого начала; поглядывая на очередную стопку представленных ему документов,
старается поскорей сбыть ее с плеч. С первых шагов дневник его отражает
тягостное, унылое единоборство с бумагами: "Читал до обеда, одолевая отчет
Государственного совета..."; "Много пришлось читать: одно утешение, что
кончились заседания Совета министров..."; "Читал без конца губернаторские
рапорты...";
"Вечером кончил чтение отчета военного министерства - в некотором роде
одолел слона..."; "Безжалостно много бумаг для прочтения..."; "Опять
мерзостные телеграммы одолевали целый день..."; "Опять начинает расти кипа
бумаг для прочтения..." Заслушав в один день три устных доклада министров,
записывает: "Вышел походить поглупевшим" (3).
Прочитать бумагу мало. Надо, чтобы видели, что ее прочитал. И хотя он
никому не подчинен и никого не боится, неудобно как-то оставить нижестоящих
в неведении насчет того, что он думает о бумаге. Поэтому он усеивает
документы пометками и резолюциями. Приносят донесений много, мыслей и слов
на все не напасешься. Спасают трафареты. Односложные, монотонные, глядят они
с полей тех бумаг, что побывали в его руках: "верно"; "согласен";
"очевидно"; " утешительно "; "вполне справедливо"; "и я то же думаю"; "и я в
этом убежден"; "надеюсь, так и будет"; "но почему"; "весьма полезно";
"грустно"; "вот так так"; "это здорово"; "важный вопрос"; "что-нибудь должно
быть сделано"; "надо рассмотреть" (4).
Среди штампов проскальзывает импровизация.
На докладе о злоупотреблениях земских начальников он пишет: "В семье не
без урода".
На докладе о непорядках в Керченском порту: "У семи нянек дитя без
глаза".
На сообщении, что от продажи водки поступило в казну восемь миллионов
рублей: "Однако!"
На докладе о забастовке железнодорожников на участке Петергоф -
Петербург: "Хоть вплавь добирайся".
На сообщении о забастовке в Одессе: "Милые времена".
Но что в действительности чувства юмора он был лишен, показал его
анкетный лист, заполненный во время всероссийской переписи населения в 1897
году. На вопрос о звании он ответил: "Первый дворянин". В графе "род
занятий" записал: "Хозяин земли русской".
Насколько банальны его резолюции на официальных документах, настолько
же серы и лишены оригинальности его личные дневники.
Уже самый вид их: педантичная гладкопись, невозмутимая нанизанность
слов по веревочке, тщательная орнаментальная выписанность завитушек и
загогулин в каждом слове - все говорит о том, что здесь не встретить ни
своеобразия мысли, ни индивидуальности выражения. Как ровны и однообразны
строки, так ровен и однообразен их смысл. Равнинность и одноцветность
пустыни. С первых дней царствования, изобилующего потрясениями, - почти
никакого отклика на общественные явления или события. Ни одного упоминания
значительных имен эпохи: писателей, мыслителей, общественных или
политических лидеров. Ничего о содержании или смысле своей работы.
Фиксируется только сугубо личное и мелко-бытовое: обед, чаепитие, прогулка,
вечеринка, цвет новых обоев или диванов, приход гостей или отправление в
гости. С редким постоянством и тщательностью ведется регистрация погоды: изо
дня в день записываются дождь, снег, мороз, ветер, солнцепек, зной, словно
самодержец забрался на самодельную метеорологическую вышку и оттуда, с
затратой большей части своих умственных и душевных сил, следит за движением
тучек в небесах, там же отмечает положение барометрической стрелки.
Носит он обычно офицерскую форму, но не прочь иногда удивить
посетителей пестрым экзотическим нарядом. К министрам выходит в черкеске с
газырями и кинжалом или в малиновой косоворотке с пояском и в широких
шароварах, заправленных в сапоги гармошкой. Перед офицерами, депутациями, на
закрытых банкетах произносит иногда краткие речи; собранные воедино, эти
речи производят такое впечатление, что власти считают себя вынужденными
вмешаться с целью оградить достоинство царя (5). Считает себя интеллигентным
человеком, но не переносит слова "интеллигент" (6). Читает газеты "Новое
время" и "Гражданин", сборники легких, увеселительных рассказов, уснащенных
картинками и карикатурками, - Горбунова, Лейкина, Аверченко и Тэффи; с
произведениями Толстого, Тургенева и Лескова познакомится много лет спустя в
тобольской ссылке.
Пригласил однажды Горбунова во дворец, для чтения в семье рассказов
вслух, - тот пришел, чтение его показалось "очень забавным". Позднее посылал
такое же приглашение Аркадию Аверченко, но тот уклонился.
Любит, отделавшись от трудов дневных, государственных, расклеивать по
альбомам фотокарточки, играть в домино, пилить дрова. Еще доставляет ему
удовольствие перебираться на жительство из дворца во дворец: из Зимнего в
Большой Петергофский, из Петергофа в Павловск, из Павловска в Царское, из
Царского в Ливадию, из Ливадии в Аничков; в таких случаях хлопочет по
хозяйству лично, укладывает чемоданы собственноручно, сам составляет
инвентарные описи, дабы где чего не потерялось; на новом месте сам и
разбирает чемоданы, развешивает картинки и иконки, расставляет по своему
вкусу кресла и кушетки.
Считает себя профессиональным военным (хотя званием недоволен:
пожаловался как-то жене, что застрял в звании полковника, а по восшествии на
престол продвижение в звании не положено по закону). Любит войсковые смотры
и парады, иногда посещает полковые праздники. По воцарении одну из первых
государственных проблем узрел в армейской униформе, особо - в пуговицах. Как
должны застегиваться шинели, кители и гимнастерки - на пуговицы или крючки?
Через посредство супруги в консультацию по крючкам вовлекается потсдамский
кузен Вильгельм. Тот шлет телеграмму: "Ники, неужели ты действительно
собираешься перейти на пуговицы? Хорошенько подумай. Как следует взвесь".
Да, отвечает новатор, все взвешено. Вопрос решен в пользу пуговиц. Но какими
должны быть пуговицы - темными или светлыми? По здравом размышлении решена и
эта головоломка: пуговицы должны быть светлыми, то есть блестящими.
Обои должны быть пестренькими, книжки веселенькими, пуговицы
блестящими. Ну, а памятник отцу? Он одновременно должен внушать и
благоговение перед недосягаемой верховной властью, и трепет перед
обыкновенным городовым. Сам Николай как бы олицетворял эту недосягаемость и
обыкновенность. Он весь был, по выражению современника, необыкновенная
обыкновенность.
Воздвигнутый на Знаменской площади в Петербурге монумент Александра III
- редчайший образец монументальной скульптурной карикатуры. То был памятник
и государственно-политическому уровню отца и духовно-эстетическому уровню
сына.
О своем намерении поставить памятник отцу Николай впервые заговорил с
министрами в 1897 году. Конкурс на проект был объявлен через шесть лет.
Авторы выступали анонимно, под условными девизами.
Проекты были экспонированы на закрытой выставке в Зимнем дворце. К
осмотру допущены члены царской фамилии и некоторые сановники. Николай,
поддержанный матерью остановил свой выбор на одном проекте, объявив его
лучшим. Вскрыла пакет и прочитали имя: Паоло Трубецкой.
Автора вызвали к Витте, потом представили царю. Выяснилось: родился в
Италии, возраст 25 лет, приехал в Россию недавно, преподает в художественном
училище в Москве; является незаконнорожденным сыном обнищавшего в Риме князя
Трубецкого и итальянки. Приглашен был в Россию Петром Николаевичем
Трубецким, предводителем московского дворянства, который и поселил его, как
родственника, в своем доме. Витте скульптор показался "человеком
необразованным и маловоспитанным, но с большим художественным талантом".
Николаю и Марии Федоровне он "очень понравился".
Его проект был принят и утвержден. Для руководства строительством была
учреждена комиссия под председательством князя Б. Б. Голицына, при участии
(вместе с другими лицами) художника А. Н. Бенуа и графа (одно время министра
просвещения) И. И. Толстого.
В специально для него оборудованном павильоне на Невском проспекте
Трубецкой работал энергично, напряженно и с большим творческим увлечением;
был к себе требователен - сделанное неоднократно переделывал. Комиссию
игнорировал, с Голицыным был строптив, указаниям его не подчинялся.
Внутренней сути произведения не поняли ни Николай
(несколько раз по ходу работы он приезжал в павильон), ни Мария
Федоровна, ни царедворцы. Только великий князь Владимир Александрович смутно
заподозрил, что "готовится карикатура на его покойного брата" (Александра
III), но Николай не захотел его слушать.
Для отливки статуи привезли мастеров из Италии; ездил за ними и отбирал
их Голицын. За год до начала литейных работ Витте пожелал проверить, как
будет выглядеть композиция на площади. Ночью на деревянный пьедестал была
поставлена модель. "Помню, в 4 часа ночи, по рассвету, поехал я туда. Еще
никого из публики не было... мы открыли его... на меня произвел этот
памятник угнетающее впечатление, до такой степени он был уродлив".
Памятник обошелся казне в один миллион рублей; был открыт в 1909 году.
(Удален с площади в 1937 году.)
Иногда молодой царь председательствует в Государственном совете и на
так называемых Особых совещаниях. Помаленьку осваивается и с этим делом.
Сидит на председательском местe спокойно, слушает внимательно (7). Сам
высказывается мало, лишнего и неуместного не говорит, а если что и скажет,
искры божьей никакой в обсуждение не вносит. Было так и вначале, и спустя
годы. Извлеченные из протоколов одного совещания его реплики и указания
предстают в совокупности таким букетом (8):
- Да.
- Нет.
- Далее.
- Пойдемте, господа, далее.
- Прежде чем пойти дальше, я предлагаю заявить (то есть высказаться) о
замечаниях по пройденным в прошедшем заседании статьям.
- Вопрос, кажется, исчерпан, и мы можем пойти дальше.
- Такое изложение статьи я одобряю.
- С этим изложением я согласен.
- Можно эту статью вовсе исключить.
- Хорошо, пойдем дальше.
- Следует внести предлагаемые поправки.
- Надо вернуться к прежнему, проекту.
- Совершенно с вами согласен.
- В устранение сомнений, следует это оговорить точно.
- Оставить, как в проекте сказано.
- Есть ли замечания по пройденным статьям?
- Я не настаиваю - оставим как проектировано.
- Какая в этом разница?
- Теперь можно перейти к следующим статьям по измененному проекту. -
- Я согласен с мнением государственного контролера.
- Что скажет на это министр финансов?
- Министр финансов готов ответить на этот вопрос?
- Принять поправку статьи 52, предложенную министром финансов, а затем
пойдем дальше.
- Необходимо изготовить правила для служащих в канцелярии Думы и теперь
же их рассмотреть. Когда они могут быть готовы?
- Возбуждение Государственной думой предположений об изменении
действующей системы налогов ни к чему еще не обязывает.
- Возбуждение Думой законодательных вопросов ни к чему еще не
обязывает, а так как против ограничения в этом отношении прав Думы
представлены веские соображения, то оставить статью, как она проектирована.
- Следует принять этот порядок. Затем мы перейдем к положению о
выборах.
х х х
Царь-чиновник. Язык чиновника. Ход мыслей - чиновничий. И все же это
лишь одна из сторон его личности.
Сдваиваются наплывают одна на другую черты его портрета тех ранних лет
правления, оставленные современниками - очевидцами и приближенными: внешняя
скромность, даже застенчивость - и припадки самодурства и своеволия;
наружная уравновешенность - и затаившийся в глазах невротический страх;
чадолюбие - и равнодушие к чужой жизни (9); домоседство - и позывы к кутежам
с гусарами; любезность, светская обходительность - и заглазно крайняя
резкость суждений; подозрительность - и готовность довериться проходимцу,
шарлатану; поклонение православию, щепетильность в исполнении церковных
обрядов - и колдовское столоверчение, языческий фетишизм.
В мышлении и поступках личные мотивы довлеют над всем. Люди вообще, а
министры и приближенные в особенности, делятся для него на две четко
разграниченные категории: плохих и хороших. Первые - это те, в личной
полезности и преданности которых он не уверен. Вторые - те, кто лично
полезен, верен и, кроме того, может развлечь и позабавить.
Через любезное посредство его бывшего премьер-министра Витте можно
узнать, кто и в каком качестве его пленил: морской министр адмирал Бирилев -
"забавник, всегда очень милый императору и императрице своими шутками и
анекдотами"; министр юстиции Муравьев - "был очень забавный шут и
анекдотист"; военный министр генерал Куропаткин - "рассказчик и комедиант";
дворцовый комендант генерал-адъютант Черевин - "крайний забавник"; князь
Лобанов-Ростовский - "всегда очень забавен"; князь Оболенский - "забавник и
балагур"; военный министр Сухомлинов "был презабавный балагур".
Впрочем, когда последнего, много позже, довелось представить президенту
Пуанкаре, Николай шутовские его достоинства осторожно обошел, сказав лишь:
"Он, как видите, не подкупает своей наружностью, зато из него вышел у меня
превосходный министр, и он пользуется полным моим доверием" (10).
Комментарий президента к представлению: "Это тот самый Сухомлинов, на
которого падает самая тяжелая ответственность за беспорядочность и
развращенность военного управления в России... Счастье, что он оставил пост
военного министра, на котором причинил столько зла" (там же).
Немного перепадало от душевных щедрот его величества и самым усердным
балагурам и комедиантам. Никого, кроме себя и нескольких домочадцев, он не
любил, мало кого - кроме нескольких Нейгардтов и Шванебахов - жаловал,
холопствовавшим перед ним платил презрением. Приласкав, мог через час
уволить. Получив к Новому году множество поздравлений, отмечает в дневнике:
"Весь вечер отписывался от пакостных телеграмм" (11). Неприятности
запоминал прочно, мстил за них (как после скандального дела Лидваля - Гурко
(12) долго. Особым поручением выказав доверие одному министру, тут же, в
порядке недоверия, то же поручение давал для параллельного выполнения
другому, чем неоднократно вызывал у лучших своих помощников тихое бешенство
(13). Назначал и смещал министров с легким сердцем, иногда извлекая из своих
ходов полубуффонадное развлечение, жонглируя прозвищами и эпитетами...
Вакантна должность министра внутренних дел. Нужен новый. Дела его
временно исполняет Горемыкин, товарищ (заместитель) министра. Этот "ничего
брать на себя не хочет, потому что каждый день может появиться министр,
вследствие чего Горемыкин ведет одни текущие дела" (там же).
По ходу очередной аудиенции Витте говорит царю, что без министра
внутренних дел далее обходиться невозможно - это видно из того, что,
навестив министерство, "я застал целый ряд бумаг и дел не решенных и не
двигающихся вперед". На что царь ответил:
"- У нас уже был с вами разговор о кандидатурах Плеве и Сипягина. Я
спросил еще и мнения К. П. Победоносцева. Он сказал мне свое мнение, но я
так и не решился кого-либо назначить, все ожидая вашего приезда (14).
Тогда я спросил государя:
- Какое же мнение Константина Петровича, если ваше величество
соизволите мне это сказать?
- Да он очень просто мне сказал:
- Плеве - подлец, а Сипягин - дурак.
- Что же, ваше величество, сам он кого-нибудь рекомендовал? Государь
улыбнулся и говорит:
- Да, он рекомендовал... Он, между прочим, говорил и о вас.
- Ваше величество, - сказал я, - хотя я и не знаю, что говорил
Победоносцев, но почти с уверенностью догадываюсь, что он про меня сказал.
- А как вы думаете, что?
- Да, наверно, - говорю, - он сказал так: подходит Витте, да и тот... И
тут он сказал что-нибудь вроде известной фразы Собакевича в "Мертвых душах":
"Один там только и есть порядочный человек-прокурор, да и тот, если правду
сказать, свинья". / Государь рассмеялся. / - А что вы думаете, - спросил он,
- по поводу назначения Горемыкина?
Я ответил, что ничего определенного о нем сказать не могу, но добавил,
что, по всей вероятности, К. П. рекомендует Горемыкина потому, что Горемыкин
правовед и К. П. тоже правовед, а известно, что правоведы, так же как и
лицеисты, держатся друг за друга, все равно как евреи в своем кагале.
Государь ответил:
- Да, я назначу Горемыкина".
Между тем речь шла как раз об одном из тех ведомств, к которым царь
питал особую симпатию, чтобы не сказать - нежность. Оно обеспечивало не
только полицейский порядок в империи, но и безопасность его, царя, священной
особы. Правда, кой-кто из помощников, по словам Витте, спрашивал себя: "Ну
кто же на такого императора, как Николай II, может покуситься?" Похоже было,
что бомбометатели личностью его, и в самом деле, не очень-то интересуются.
Признаков какой-нибудь охоты за ним, как за его дедом и отцом, никто не
замечал ни тогда, ни после. Такие происшествия, как выстрел по дворцу из
пушки Петропавловской крепости (15) или крушение яхты "Штандарт" в финских
шхерах, больше смахивали на недоразумение. Под дулом пистолета Богрова (в
киевском оперном театре) царь и Столыпин сидели рядом; первый внимания
террориста-провокатора не удостоился, мишенью для выстрела в упор был взят
второй. По вступлении Николая Александровича на пост, по Витте, "было
признано как бы неудобным иметь начальника охраны", так что "должность эта
была упразднена"; вместо нее ввели "должность дворцового коменданта, как бы
только начальника внешнего порядка". На практике реформа обернулась тем, что
"прежде военная охрана царя была гораздо малочисленное, а теперь значительно
возросла; прежде и полицейский штат был несравненно меньший; прежде охрана
его величества занималась только охраной его величества, а ныне (при Николае
II) она, кроме того, представляет черный кабинет и гвардию секретной
полиции". Ко всему прочему, "разница получилась еще та, что прежде должность
начальника охраны занимали такие сравнительно крупные лица, как граф
Воронцов-Дашков и генерал-адъютант Черевин; при Николае П в этой должности
состоят такие сравнительно ничтожные люди, как Гессе, князь Енгалычев,
роковой Трепов, а теперь той же категории Дедюлин".
С помощью "категории" молодой "помазанник божий" и стремится удержать
верноподданных на максимальном от себя расстоянии.
Пока он сидит во дворце, это не слишком сложно. Иное дело, когда он
хочет перебраться из Зимнего в Ливадию или вообще вздумает поездить по
империи. Колесят и его родственники, никто из них не может заранее сказать,
где и какой случится конфуз.
На тысячеверстных железнодорожных и шоссейных магистралях объявляется
военное (или "третье") положение. Выдвигаются на линии путей полки и
дивизии, приведенные в боевую готовность. Солдатам выдают боевые патроны,
маршевый продовольственный рацион. Станции наводняются жандармами, сыщиками
и добровольцами от черной сотни. Приостанавливается всякое другое движение
по путям и под мостами. Отдается приказ: в зоне прохождения царского поезда
или проезда царского кортежа стрелять в подозрительных без предупреждения.
Почти ни одно дальнее путешествие царя не обходится без нескольких убийств.
Стреляют в железнодорожных обходчиков, направляющихся к своим сторожкам на
разъездах, в ремонтных рабочих, в стрелочников, телеграфистов, в крестьян,
которые, не зная, что объявлено "третье" положение, или не разобравшись, что
оно означает, едут, как обычно, на телегах к переездам. Особенно круто
приходится плотогонам, если в момент прохождения царского поезда они
оказываются под железнодорожными мостами. Обычно они плывут издалека,
предупреждений никаких не получают, останавливать плоты, особенно на быстром
течении, не могут, поэтому с мостов жандармерия расстреливает их в упор...
Как охранялась в путешествии особа Николая - это запечатлел обращенный
к населению приказ генерал-лейтенанта Иоахима фон Унтерберга по случаю
высочайшего проезда через Тамбовскую губернию в Саровскую пустынь (на
богомолье).
"I. Все строения, жилые и холодные, как на самом пути, так и на
расстоянии десяти саженей в обе стороны от дороги, за двое суток до
высочайшего проезда тщательно осматриваются комиссией, состоящей из
полицейского и жандармского офицера, местного сельского старосты и двух
понятых. Те строения, в которых нет особой надобности, опечатываются
комиссией.
2. За сутки до проезда в каждый дом, находящийся по пути следования,
помещаются два охранника.
3. Все выходящие на улицу окна или отверстия на чердаках
заколачиваются.
4. При расстановке жителей на местах во время проезда все котомки, как
посторонних лиц, так и охранников, относятся на несколько десятков саженей в
тыл охраны и там складываются, а разбираются лишь после высочайшего проезда.
5. Расходиться жители могут лишь с разрешения старшего полицейского
офицера, когда последний экипаж скроется из виду. С раннего утра высочайшего
проезда в попутных селениях все собаки должны быть на привязи, а весь скот
загнан".
Генерал Гершельман обеспечивал такой же порядок в Москве. Об этом можно
судить по его приказу, расклеенному по городу:
"Домовладельцам и управляющие домами вменяю в обязанность:
а) Ворота домов держать запертыми на замок с утра до проезда их
величеств;
б) Ключ от ворот передавать старшему дворнику, занимающему место у
ворот со стороны улицы;
в) В ворота пропускать исключительно живущих в домах, получивших право
входа в квартиру, согласно особого списка, каковой надлежит представить
заранее в 2-х экземплярах, оплаченных гербовым сбором;
г) Запереть на ключ в нижних этажах двери; выходящие на улицу окна
иметь в нижних этажах закрытыми. В верхних этажах открытые окна разрешить
только под личную ответственность владельца помещения
д) Преградить доступ на чердаки и крыши, для достижения каковой цели
вход на чердак, по предварительном осмотре членом особой комиссии, должен
быть заперт и опечатан".
Возвратившись из очередного путешествия, молодая императорская чета
предавалась в Зимнем текущим приятным занятиям.
Одним из таких приятных занятий были дворцовые вечера и балы. Ими
отмечались собственные отъезды приезды, рождения и бракосочетания в роду,
юбилеи династические, а иногда и государственные. На балах, как и вообще во
дворце, чета чувствовала себя, конечно, уютней и спокойней, нем в дороге.
Много пиров задал царь в Зимнем для родовитой знати.
Преподнес он в начале царствования угощение и народу.
(1) За Красным Селом и в районе Ливадии ходил под полной солдатской
выкладкой на 10-15 верст. А. П. Чехов делился тогда своим впечатлением
врача: "Про него (Николая II) неверно говорят, что он больной, глупый, злой.
- Он - просто обыкновенный гвардейский офицер. Я его видел в Крыму. У него
здоровый вид, он только немного бледен".-С.Л. Толстой. Очерки былого.
Приокское кн. изд., Тула. 1965, стр. 234.
(2) М. В. Родзянко. Воспоминания. Прага, 1922, стр. 22.
3) Дневник Николая Романова. Тетради 1895-96 гг. ЦГИАОР.
(4) Эти и последующие надписи Николая II приводятся по документам,
хранящимся в государственных архивах в Москве и Ленинграде, в частности, в
Центральном историческом архиве, а также по различным публикациям в СССР и
за рубежом за период с 1923 по 1970 год. - Авт.
(5) В 1906 году в Петербурге вышла в свет книга "Полное собрание речей
императора Николая II". Речи большей частью представляли тосты, начинались
или кончались словами: "Пью за здоровье...", "пью за преуспеяние...", "пью
за благоденствие" и т. д. Впечатление от книги было такое, что оратор
непрерывно пьет. По указанию свыше книга была конфискована полицией - Авт.
(6) "Князь Святополк-Мирский мне говорил, что, когда государь ездил по
западным губерниям, а он, Мирский, в качестве генерал-губернатора, его
сопровождал, то раз за столом кто-то произнес слово "интеллигент", на что
государь заметил: "Как мне противно это слово". И добавил - вероятно,
саркастически, что следует приказать Академии наук вычеркнуть это слово из
русского словаря".-Витте, II-328.
(7) В своем романе "Брусиловский прорыв" Сергеев-Ценский представил
царя совершенно безразличным к ходу совещаний, которые сам созывал и где
присутствовал. В изображении писателя Николай на совещаниях все время
зевает, содержанием прений не интересуется, от скуки непрерывно курит,
временами на глазах у министров и генералов засыпает. Картина неверная. -
Авт.
(8) Протоколы Петергофского совещания, состоявшегося в июле 1905 года.
В сборнике "Материалы для характеристики царствования". Изд. журн. "Голос
минувшего". Москва. 1917.
(9) В Зимнем устанавливали первый лифт; при этом в шахте погиб монтер.
Царь записывает: "Утром нашей подъемной машиной был придавлен до смерти
несчастный машинист по собственной неосторожности". И тут же: "Гулял долго.
Погода холодная, ясная". - Дневник Николая Романова. Запись от 16 ноября
1896 года. ЦГИАОР
(10) Raymond Poincare. Au service de la Prance. Neuf annes de
souvenirs. Paris, 1929, p. 453.
(11) Дневник Николая Романова. Тетрадь 1897 года. Запись от 2 января.
ЦГИАОР.
(12) После одного из сильных неурожаев начала века правительство решило
произвести закупки хлеба, чтобы располагать резервами для маневрирования на
случай голода. Дело было поручено фавориту царя, товарищу министра
внутренних дел. В. И. Гурко. В нарушение закона Гурко переуступил (за мзду)
свои полномочия по закупкам зерна иностранцу Лидвалю. Последний, умышленно
или по неспособности, не выполнил контракт, сорвав подготовку к борьбе с
голодом. Поднялся шум. Сенатор В. Н. Варварин провел следствие. По его
требованию Гурко был предан суду сената, приговорен к изгнанию с
государственной службы. Следователь недоучел отношение царя к Гурко. Когда
спустя некоторое время министр юстиции И. Г. Щегловитов представил Николаю
имена сенаторов, рекомендуемых к назначению членами Государственного совета,
в их числе и Варварина, Николай II (по словам Витте) "на назначение
последнего не согласился, сказав, что он никогда не забудет действии
Варварина по преданию суду Гурко".
(13) Для обсуждения проекта конституции царь созвал два параллельных
совещания, одно (с докладом Витте) втайне от другого (с докладом
Горемыкина). Случайно узнав об этом, первый из двух докладчиков записал:
"Такой способ ведения дел меня весьма расстроил. Я увидел, что его
величество даже теперь не оставил свои византийские манеры, что он не
способен вести дело начистоту, а все стремится ходить окольными путями. И
так как он не обладает талантами ни Меттерниха, ни Талейрана, то этими
обходными путями он всегда доходит до одной цели: до лужи, в лучшем случае
помоев, а в среднем случае-до лужи крови или лужи, окрашенной кровью".
(14) Витте ездил на лечение в Биарриц.- Авт.
(15) За три дня до "Кровавого воскресенья" состоялась на набережной у
Зимнего традиционная церемония по случаю праздника крещения. Николай в
сопровождении свиты и духовенства вошел в построенную у дворца беседку,
чтобы присутствовать при обряде освящения воды митрополитом. По обычаю был
дан салют из пушек, стоявших за рекой, на стене Петропавловской крепости.
Вдруг у входа в беседку разорвался с грохотом снаряд. Оказалось, из одной
пушки выстрелили не холостым зарядом, а боевым. "Если бы снаряд попал в
беседку, - писал позже Витте, - была бы большая катастрофа... Из
расследования потом выяснилось, что это был простой промах, простая
случайность... Но в обществе поговаривали о покушении на жизнь царя".
Дата добавления: 2015-10-02; просмотров: 69 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| ДВАДЦАТЬ ТРИ СТУПЕНИ ВНИЗ | | | ХОДЫНКА |