Читайте также:
|
Отставной кайзер с грустью вспоминал Ники. Г-н Зете с грустью
вспоминает кайзера. Хороший был кайзер, царство ему небесное: "Поразительно
ярким было в его личности сочетание импульсивности и величия" (1).
Хорош был кайзер, подтверждает г-н Шредер (2), но и канцлер был
великолепен. Если может смертный человек воплотиться в бессмертного херувима
с трепещущими за спиной воздушно-прозрачными крылышками, то таким человеком
был князь Отто Эдуард Леопольд Бисмарк фон Шенхаузен. Ни к чему не стремился
столь вожделенно на протяжении лет и десятилетий своей деятельности
обладатель этих пяти имен, как к миру под европейскими оливами. Руководимая
им Германия, заверяет г-н Шредер, "ни под каким видом не хотела быть
втянутой в какие-либо войны... Со многими шарами вел свою игру старый
канцлер, цель же игры всегда оставалась неизменной: путем сбалансирования
сил предотвратить столкновение, в которое мог быть вовлечен рейх". И хоть
"недоверие России к Берлину неуклонно росло", именно усилиями Бисмарка целых
сорок три года, с 1871 до 1914 года, сохранялся в Европе мир, и
русско-германские отношения удерживались в состоянии сравнительного покоя и
равновесия.
Что же оставалось делать бедному рейху, когда 1-3 августа 1914 года
Россия и ее союзники коварно на него напали? Во-первых, отбиваться, что ему
ко времени Брест-Литовска "почти было удалось". Во-вторых, покарать Россию
за вызов, чтобы ей впредь неповадно было. Напрашивался радикальный способ
избавиться от ее соседства вообще: расчленить ее и уничтожить. Каковая
попытка, поощрительно констатирует Шредер, и была предпринята в подходящий
момент и в подходящем месте, то есть в 1918 году в Брест-Литовске.
"Сомнительно, чтобы германские условия, предъявленные в Брест-Литовске, были
ответом на русские цели в мировой войне. В чем сомневаться не приходится -
это в том, что отторжением Украины, Грузии, Польши и Прибалтики рейх сделал
свою первую попытку уничтожить вообще русское государство". "Первую"-потому
что в 1941 году была предпринята вторая: "Гитлер, - деликатно замечает
автор, -последовал по тому же пути".
Нет больше старых усадебных пасьянсов, жалуются два шпрингеровских
экскурсанта в исторические дали - Зете и Шредер; есть в первой половине века
раунды борьбы не на жизнь, а на смерть. И первый - вильгельмовский, и второй
- гитлеровский - кончились неудачами. А жаль. Шансы на добычу жизненного
пространства были немалые. Ефрейторской попытки названные два экскурсанта
предпочитают не касаться. А вот о кайзеровской - да и о светлой личности
самого кайзера - они говорят охотно и с удовольствием.
Однажды (это было 21 февраля 1891 года) его величество выступил с речью
на банкете по случаю открытия бранденбургского ландтага. Он вообще любил
произносить речи. Еще со времени обучения в Кассельской гимназии, а затем в
Боннском университете риторика была слабостью его величества. В сем случае
он сказал:
"Вы ведь знаете, мои дорогие депутаты, что я рассматриваю свои задачи
как возложенные на меня самим небом. Поэтому могу вас заверить: не проходит
дня, чтобы я не помолился за мой немецкий народ, а специально и за мой
Бранденбург".
Тогда же возник анекдот о некоем иностранце, который, прогуливаясь по
германской столице, обратился к прохожему с вопросом, спутав артикли "der" и
"das": "Wo ist der Branderburger Tor" (3). "В Гурештобе",-ответил берлинец,
назвав охотничий замок, куда кайзер уехал как раз после выступления в
ландтаге.
Умом Вильгельм не блистал, но, впрочем, и дураком не был - скорее,
пожалуй, нахалом. Таким считал его Бисмарк. Вильгельм называл себя его
учеником и почитателем, а взойдя на трон, первым делом согнал старика с
канцлерской должности. При этом послал ему вдогонку звание фельдмаршала и
нарек герцогом Лауэнбургским. Уж на что канцлер сам был мастер на такие
штуки, а и тот ахнул от такой наглости своего питомца.
Задатки у Вильгельма были: писал сонеты и баллады, малевал акварели,
сочинял музыку. Скомпоновал даже оперу. И успешно боролся с физическим своим
уродством (4).
Стихи его были деревянные, от музыки украдкой затыкали уши даже слуги,
а картины его без ущерба для смысла камердинеры развешивали по дворцу кверху
ногами, вниз головой. К тому же неотвязно вторгалась в будни кронпринца
житейская проза. Как и его приятель Николай, кое-как доработался до звания
полковника (в академии генштаба сдал экзамен, защитив диссертацию).
Предметом же своего научного труда избрал тему, таившую много пищи для
творческого ума: "Варианты фронтального наступления в глубь России". К концу
изложения автор по всем правилам прусской стратегии поставил Россию на
колени, отторг от нее западные губернии и взыскал с нее пять миллиардов
рублей контрибуции.
Триумфально громя Россию в школярских трактатах, кронпринц в реальной
действительности довольно трусливо угодничал перед царем. Вокруг Александра
III он вертелся мелким бесом. Вот картинка времен маневров под Брестом,
куда, вместе с прочими гостями, был приглашен и Вильгельм.
"Когда мы подъехали к Бресту, - вспоминал Витте, - не успел государь
выйти из вагона, как со стороны Варшавы показался поезд молодого Вильгельма.
Царь вышел на перрон в шинели, снял ее и отдал лейб-казаку, находившемуся
недалеко..."
Встретив гостя, царь "прошелся с ним вдоль почетного караула...
Вильгельм держал себя низкопоклоннически, словно он был царским
флигель-адъютантом... Когда церемония была окончена, император обернулся и
громко закричал своему казаку: "Дай шинель!" Тогда Вильгельм, понимавший
несколько слов по-русски, бегом направился к казаку, схватил шинель,
притащил ее императору и надел ему на плечи".
Повествующего о сем очевидца случай "удивил, ибо такое отношение не
только со стороны членов царской фамилии, но и свиты у нас не
практикуется... Я подумал: ну и боится же Вильгельм Александра III! И
действительно, когда Вильгельм сделался кайзером, страх, внушенный ему царем
как принцу, остался у него как и у императора".
Со смертью Александра Третьего страх стал понемногу проходить, но
почтение к званию осталось. Кузену и приятелю Николаю Вильгельм послал
поздравление: "Я очень обрадован, - телеграфировал он, - твоей великолепной
речью" (произнесенной накануне коронации). Великолепие же речи было
усмотрено в том, что Николай подчеркнул незыблемость "монархического
принципа" как основы управления страной. У себя в фатертанде автор
телеграммы означенную идею утвердил давно (заняв аналогичную должность
шестью годами раньше, будучи старше своего петербургского приятеля на девять
лет) (5). Точнее, Вильгельм базировал свое миросозерцание не на одной, а на
трех идеях. Первая: немцы есть избранный богом народ и в силу своих
недосягаемых достоинств призваны господствовать над другими народами;
вторая: немцы немцам рознь - благо одних есть благо нации, других надо
держать в узде; третье: дабы оное превосходство тевтонской расы было
реализовано практически, господь бог послал ей династию Гогенцоллернов,
прежде скромных курфюрстов, ныне великих и непобедимых императоров, они же,
повинуясь воле божьей, возглавят дранг нации к невиданным в истории высотам.
Были, правда, сомневающиеся - сослужит ли Вильгельм именно такую
службу, - в их числе даже некоторые из самых преданных ему приближенных (6).
Во всяком случае, когда автор телеграммы вскоре самолично прибыл в гости к
приятелю, он своей персоной не явил Петербургу ничего божественного. Все
увидели манерного, фанфаронствующего прусского гусара, существом своим
выражавшего ничуть не больше духовного величия и озарения, чем его русский
кузен.
К толпе министров и генералов на приеме в петербургском посольстве
Вильгельм, по описанию Витте, "вышел совершенно как ферт, делая неподобающие
жесты как рукою, так и ногою". И далее: "По своим манерам, по всем своим
выходкам - Вильгельм типичнейший прусский гвардейский офицер с закрученными
усами, со всеми вывертами при ходьбе, со всей этой деланной
элегантностью..." Мемуариста тревожит возможная связь между "вывертами при
ходьбе" и вывертами в отношении к миру вообще, к России в частности. "Все
происходит в нем порывисто, неожиданно, беспричинно", - доносил из Берлина
посол Шувалов. "Нельзя игнорировать его характер - неуравновешенный, опасно
возбуждающийся, - отмечал посол далее. -...Не будем забывать, что он
ежедневно находится в общении с офицерами, которые непрестанно хвастают без
всякого удержу качествами и преимуществами германской армии". Не лишенное
резона определение начертал на полях одной из шуваловских депеш сам
Александр III: "От нервного и шалого Вильгельма можно всего ожидать".
Всего от него ожидали петербургские свояки, все он им со временем и
преподнес - потсдамский ферт, самой своей личностью олицетворявший империю с
ее генеральным штабом, шпионской службой, коммерцией и дипломатией - такую,
какой она родилась в 1871 году. Уже через несколько лет она темной тучей
нависла над русской западной границей по их же, свояков, близорукой
снисходительности и благодушию. Ферт был высокомерен, тщеславен, задирист и
злопамятен. Им владели мания величия, страсть к театральным позам, влечение
к угрожающему и скандальному краснобайству: раз взойдя на трибуну и открыв
рот, он, как глухарь, уж ничего вокруг себя не видел и не слышал. Он усвоил
манеру публично потрясать кулаком, стучать им по столу, и мир следил за
такими его выходками напряженно, сознавая, что кулак бронированный и что
обладатель его не вполне владеет собой. Из глубины времени доносится голос,
которому вторит через двадцать пять лет лающей хрипотцой другой такой же
оратор, тоже, кстати, называвший себя поэтом и живописцем.
"Будьте спокойны, - вещал однажды Вильгельм, обращаясь к немецкой
аудитории, но рассчитывая на слушающих его в России и Франции, - блага
немецкого мира я вам обеспечу. И я предупреждаю тех, кто осмелится посягнуть
на них, блага, что, в случае необходимости, я преподам им урок, который они
будут помнить сто лет". В другой речи - в адрес Франции, не забывшей о
потере своих восточных земель (Эльзаса и Лотарингии): "Мы, немцы, заявляем:
пусть лучше погибнут все наши восемнадцать корпусов, пусть исчезнут сорок
два миллиона нашего народа, чем мы отдадим хотя бы частицу завоеванной нами
территории". А потом - явно в адрес России: "Я не поколеблюсь сокрушить тех,
кто будет мешать мне в осуществлении моих международных планов".
Наслушавшись в Берлине таких речей, Шувалов удрученно докладывал в Петербург
начальству: "Кайзер при всяком случае подчеркивает свою решимость сломить
всякое сопротивление на пути, по которому он наметил вести немецкий народ по
внушению промысла божьего".
Он хотел постоянно удивлять мир своей персоной, рисуясь многогранным и
экстравагантным. Пусть всех приятно изумит, что он одновременно консерватор
и модернист, аристократ и знаток "рабочего вопроса", монарх и радикал,
штабист и проповедник, моряк и композитор, гусар и трибун. Пусть и родичи в
Петербурге знают, что, будучи добродетельным и учтивым кузеном, он, тем не
менее, не потерпит препон беспошлинному провозу в Россию немецких станков,
электромоторов и паровых котлов. Пусть и французы учтут, что он при
подходящем случае не остановится перед повторением 1870-71 годов.
Постоянно осложняемые Вильгельмом, кумовские отношения двух дворов
были, в общем, "скорее теплыми, чем горячими", а в периоды политических
осложнений становились "скорее прохладными, чем теплыми" (7). Как правило, в
Зимнем "относились к суетливым выходкам Вильгельма осуждающе". Личной вражды
между обоими семейными кланами не было, но интригами, пререканиями и мелкой
игрой амбиций были полны их фамильные будни. Чтобы обозлиться на Вильгельма,
Николаю достаточно заподозрить, что тот "относится к нему
покровительственно, менторски". Даже в высоком росте кузена царь усматривал
что-то для себя конфузное и ущемляющее. Открытку, на которой они оба были
изображены рядом (один по плечо другому), полиция конфисковала. Ездили друг
к другу в гости, встречи свои отмечали застольными объяснениями в любви, а
расставшись - заочно награждали друг друга прозвищами, ехидными эпитетами.
Как рассказывал в узком кругу принц Макс Баденский, Александра Третьего
Вильгельм честит "азиатским монархом", "дубиной". Николая после Бьерке
называет "тряпкой", "жвачкой", "шампиньоном", "шпингалетом". Тогда же,
разъяренный отступлением от Бьерке, писал: "Царя-батюшку прошибает холодный
пот из-за галлов, и он такая тряпка, что даже это соглашение боится
подтвердить без их разрешения".
Царицу иногда раздражало неуважительное отношение Вильгельма к ее
брату, герцогу Гессенскому, вообще к ее дармштадтской родне. Обиды ее
передавались царю. Николай, приезжая с супругой в Гессен, уклонялся от
первого визита в Потсдам Вильгельму, последний же через своего канцлера
настаивал, что Николай первый должен явиться к нему, поскольку находится в
пределах его империи. И лишь после выполнения этого условия ездил пировать к
царю в Дармштадт. Иногда мелкая склока между величествами принимала столь
нудный и затяжной характер, что считали себя вынужденными вмешаться их
встревоженные дипломатические службы.
И все же: каковы бы ни были зигзаги в отношениях между обоими дворами,
какие бы ни происходили подъемы и спады в межфамильной идиллии - при всех
обстоятельствах кайзер был для Романовых кузеном, премилым и презабавным
Вилли, пусть непутевым и иногда угрожающе ералашным, но все-таки свояком.
Перефразируя известное изречение Теодора Рузвельта, сорвавшееся с его уст по
другому (латиноамериканскому) поводу, можно сказать, что для петербургских
высших сфер Вильгельм был сукин сын, но зато свой сукин сын. Настолько свой,
что "интимнейшую корреспонденцию" с ним Романовы не прервали и продолжали
вести (в сугубой втайне) даже в годы первой мировой войны.
И точно так же, как для кайзера весной семнадцатого года личным ударом
была весть о свержении царя, - как о большом несчастье услышали осенью
восемнадцатого года Нейгардт, Краснов и Скоропадский о свержении и бегстве
кайзера.
Впрочем, он недурно пожил и в отставке, вне дел. Если же, в чем уверены
в Бонне демохристианские проповедники, существует царство небесное, покойный
кайзер в заоблачных высотах может вдобавок подышать и фимиамами, посмертно
воскуряемыми ему в наши дни с рейнских берегов.
Более полувека прошло с того ноябрьского вечера, когда кайзер
постучался в ворота замка Амеронген и попросил у графа Бентиннека чашку
горячего чая. Там же, в Амеронгене, он 28 ноября 1918 года формально отрекся
от престола.
С 1920 года поселяется в усадьбе Доорн, в провинции Утрехт. Принят на
содержание Веймарской республикой. Решением прусского ландтага в 1926 году
Гогенцоллернам возвращено имущество (дворцы, земли и т. д.) общей стоимостью
в сто двадцать пять миллионов марок, кроме того им было выплачено пятнадцать
миллионов марок пособия.
На основании 232 параграфа Версальского договора Вильгельм подлежал
выдаче Антанте для предания суду, но Голландия отказалась его выдать.
В 1922 году в возрасте 63 лет женился (вторично) на принцессе
Шенайх-Каролатт (б. императрица Августа-Виктория умерла в
шестидесятитрехлетнем возрасте в 1921 году).
На досуге занялся в Доорне сочинением мемуаров, пытаясь смыть с себя
клеймо поджигателя мировой войны. Выпустил пять книг.
Умер в Доорне 4 июня 1941 года.
Но какова прочность привязанностей - и обожествления! Как зачарованные,
не могут Шпрингер и Штраус отвести взор от своего кумира, от своего
божества. Не того, кто блудным путником прибился к графу Бентиннеку с
просьбой о глотке чая, а того, кто четырьмя годами раньше с балкона своего
дворца объявил России войну. Перед их духовным взором он по сегодня, словно
живой, стоит с закрученными пиками усов на балконе берлинского дворца, и из
уст его вылетают слова, обещающие немецкому народу нирвану блаженства в
огненной купели глобального столпотворения.
Те самые слова, которыми ему, по известному пожеланию Аверченко, лучше
было бы тогда и подавиться.
(1) Раul Sethe. Der alte Kaiser. "Die Zeit", N25, 19.VII.1964. Перу
Зете (недавно умершего в ФРГ) принадлежит ряд апологетических статей о
Гогенцолльрнах и Романовых, опубликованных н западногерманских, главным
образом шпрингеровских, изданиях в последние годы. В их числе: Еuropas
grosse Familien. Die Hohenzollern. "Stеrn", 1965; Der Kaiser verkoerperte
ein Zeitgefuehl... Die Zeit, 18. VI. 1964.
(2) Georg Schroeder. Zaren. Kaiser, Kanzler und Komissare. Die Welt, N
84 (21. IV). 1966.
(3) Игра слов: das Тоr-ворота, der Тоr -дурак.
(4) Вильгельм родился полукалекой, с парализованной левой рукой.
Принуждаемый родителями, путем мучительных упражнений преодолел этот
физический недостаток. -Авт.
(5) Вильгельм II родился 27 января 1859 года, вступил на престол 15
июня 1888 года. Николай II родился 6 мая 1868 года, вступил на престол 21
октября 1894 года.
(6) Еще в ранние годы Вильгельма его учитель Гинцпетер с опаской
отмечал, что преодоление врожденного физического недостатка наложило тяжелую
печать на психику кронпринца. Гинцпетер говорил о его надменности,
нервозности, постоянном стремлении казаться не тем, чем он был на самом
деле, об отсутствии у него серьезных интересов и побуждений. Им владела
напыщенная мечта о невиданном могуществе и мировой славе.
(7) Norbert Roesch. Schatten fordern heraus. Berlin-Zuerich, 1967
Дата добавления: 2015-10-02; просмотров: 50 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| ЯХТЫ И НОКТЮРНЫ | | | ЗАГЛЯДЫВАЯ В ГОРОСКОП |