Глава 27. Дабы показать, что не чувствую за собой никакой вины, в отделение судмедэкспертизы я

Дабы показать, что не чувствую за собой никакой вины, в отделение судмедэкспертизы я опоздала на пятнадцать минут, назвала свое имя, и мне объяснили, как пройти в прозекторскую. Там Джордж Манрикес уже открыл то, что издалека казалось пастельно‑голубым морским львом, однако пахло намного хуже, чем лежалая сырая рыба. Я остановилась, чтобы привыкнуть к запаху, и услышала, как Джордж говорит в микрофон, подвешенный над каталкой:

– Мужчина, белый, примерно сто семьдесят сантиметров, вес приблизительно шестьдесят пять килограммов на момент смерти. Время смерти определить затруднительно в связи с высокой степенью разложения. – Он обратился менее формальным языком к Максу: – Из‑за сочетания влажности и жары внутри фургона процесс разложения мог развиваться намного быстрее, чем обычно.

– Ну, примерно, док? – попросил Койот.

– Минимум сорок восемь часов, максимум – четыре дня. Извините, но таким точным, как мои коллеги в фильмах, быть не могу.

– Но позже чем два дня назад смерть наступить не могла, это вы хотите сказать?

– Верно. Дайте мне пару минут позвонить специалисту, который может произвести вычисления температуры внутри машины относительно активности насекомых, и я, возможно, назову более точное время.

Наконец Джордж с любопытством взглянул на меня. Я появлялась здесь немного чаще, чем следовало бы отставнику с четырехлетним стажем.

В целом Макс не был жестоким человеком. Он дал мне ментолатума помазать под носом, чтобы нейтрализовать зловоние разложившейся плоти, настолько сильное, что казалось, липнет к коже.

Однако он заставил меня наблюдать за всей процедурой – а сам, в свою очередь, наблюдал за мной, – от внешнего осмотра до Y‑образного разреза и того этапа, на котором отделяют скальп, выворачивая его вместе с лицом, и с невыносимым скрежетом срезают верхушку черепа пилой «Страйкер». В процессе Манрикес большим пальцем в латексе раздавил пару оставшихся личинок, одновременно разговаривая с нами и надиктовывая в микрофон свои комментарии. Даже ассистентка, носившая органы туда‑сюда на взвешивание и фотографирование, выглядела слегка позеленевшей. Кому же нравится запах мертвечины! Против стоицизма Макса я выставила свой собственный.

– Вот странная штука, – продолжал говорить Манрикес, осторожно погружая указательный палец правой руки в гниющую фиссуру на левом бедре трупа. – На такой степени разложения трудно сказать точнее, но я почти уверен, что она появилась не постмортем. Вы говорили, на полу фургона нашли канцелярский нож?

Макс кивнул:

– По сути, полом был потолок. Машина лежала вверх колесами… Да, был там канцелярский нож.

– Жаль, меня не оказалось.

– Дозвониться вам не удалось.

– Порез наверняка сделан канцелярским ножом или иным лезвием. Не думаю, что это несчастный случай.

– И не самоубийство?

– Слишком мучительный способ уйти из жизни. Если он хотел умереть от потери крови, скорейшего результата можно было добиться, перерезав яремную вену. К тому же она расположена гораздо ближе к поверхности.

– Он мог не знать.

Я мудро хранила молчание, дожидаясь услышать, зачем меня позвали на вскрытие.

– Убийство? – Макс продолжил диалог с Манрикесом.

– Скорее, да. Возможно, неумышленное, по неосторожности, в процессе рукопашной борьбы внутри машины. Определенно пока сказать не могу.

– Ладно, док, отложим. Я проверю его родственников на случай, если кто затребует тело. Вы позволите воспользоваться вашим кабинетом на пару минут?

Манрикес кивнул и продолжил руководить ассистенткой, зашивавшей разрез суровой черной ниткой, стараясь как можно дальше отвернуть от трупа лицо и не дышать.

Койот жестом показал мне следовать за ним. Мы прошли по короткому коридорчику в помещение, где, кроме незамысловатой мебели – стол с офисным стулом и еще два стула с тонкой обивкой и деревянными подлокотниками, – находился только ослик пиньята, свисающий с потолка в углу и выглядевший так, будто достался в наследство от прежнего хозяина. На короткой книжной полке стояли руководства и атласы по патологии – по их виду было ясно, что они здесь явно не для блезиру. На столе – старый компьютер и обычный беспорядок, характерный для кабинета судмедэксперта: блокноты, пара ручек, коробка с предметными стеклами и другое лабораторное оборудование. В комнате полностью отсутствовали личные вещи: медицинские дипломы или семейные фотографии на стенах либо на столе. Словно Манрикес не хотел пятнать свою жизнь работой.

Помощник шерифа Койот подтянул один стул, поставив его напротив стола, и указал на соседний. Мы уселись чуть под углом друг к другу.

В голове так туго переплелись все возможные сценарии, что я не была уверена, смогу ли задать приятелю вопрос без опаски навлечь на себя подозрение. И все же нужно попытаться.

– Макс, ты хорошо знаешь агента Лауру Коулмен? – начала я.

– Не слишком. – Голова его явно была занята мыслями о другом.

– Когда ты видел ее последний раз?

– Мы тогда все были здесь. – Койот не спросил, в чем дело, хотя я могла правдоподобно объяснить свой интерес. Он сменил тему. – «В процессе рукопашной борьбы внутри машины», – повторил Макс гипотезу Манрикеса.

– Он сказал, что могло и так случиться.

Макс вдруг подался вперед, упершись локтями в колени и сцепив пальцы рук:

– Ты знала, что машина – фургон, еще до того, как я сказал. Ты знала, что она была там, и ты солгала. Я оказываю тебе любезность: не называю это прямо сейчас убийством и не везу тебя в управление для официальной дачи показаний. Ты мне расскажешь, что за хреновина там приключилась, и не смей врать!

Он не застиг меня врасплох. По пути из аэропорта я хорошенько вспомнила визит Макса и решила, что поторопилась тогда. Конечно, Макс понял, что раз я была в курсе, какая именно машина разбилась, значит солгала о том, что видела и чего не видела в сухом русле. От этого факта до обвинения бывшего агента ЦРУ в убийстве невинного человека и последующем сокрытии преступления как до луны: слишком большой логический скачок. Делать такой перескок у Макса нет никаких оснований. Вот почему он сказал для «дачи показаний», а не допроса.

– Я пришла сюда, чтобы сделать чистосердечное признание, – сообщила я, почувствовав себя чуть более уверенной.

Костяшками пальцев он ткнул свой нос с одного бока и с шумом продул ноздрю, словно избавляясь от смрада прозекторской, вытер остатки ментолатума с пальца о брючину. Запах не слишком досаждал ему: задние сиденья патрульных машин смердят точно так же, в независимости от того, как часто их поливают из шланга.

– Кончай вешать лапшу и давай выкладывай, – велел он.

За свою карьеру я наслышалась немало лжи и сама достаточно практиковалась в этом. И сейчас, если удастся сплести подходящую историю, чтобы завоевать его доверие, не попавшись в ловушку…

Я спокойно изложила тщательно продуманную легенду, соединяя факты и вымысел в сюжетную линию, как мне верилось, достаточно правдоподобную. Откровенно рассказала о своих отношениях с Карло и объяснила, почему он ничего не знает о моем прошлом. И почему я не хотела говорить при Карло.

– Тем не менее – да, я видела фургон. Наткнулась на него за день до обнаружения и даже заглядывала внутрь. И видела тело. Ты был прав, я знала, что в машине находился труп… Макс, я достала мобильный телефон, чтобы позвонить тебе, но элементарно не смогла набрать номер: застыла при виде того, с чем, думала, уже никогда не столкнусь. Плюс я страшно боялась, что Карло узнает, что прежде я зачастую имела дело с насилием и жестокостью.

Я сидела, наклонившись вперед к Максу, повторяя язык его тела, давая понять, что я в синхроне с ним: руки легко лежали на подлокотниках стула, поза открытая и искренняя.

– Решила, кто‑то непременно обнаружит его, даже если я не позвоню. И Клифф нашел в течение сорока восьми часов.

Где здесь ложь и где правда? Я уже и сама не могла бы различить. Все звучало вполне естественно, и Макс, кажется, верил мне. Или же мысленно заносил в список подозреваемых.

– Да, я ошиблась, – продолжала я. – Приняла абсолютно неверное решение, но нельзя сказать, что я препятствовала расследованию тем, что задержала его на сутки. Обещаю все обдумать и постараюсь вспомнить, видела ли что‑либо поблизости, и изложу тебе в письменном виде, если хочешь.

Макс как будто немного отмяк, отчего выдохнула и я.

– После этого ливня старое русло превратилось в реку, – заговорил он. – У наших криминалистов небольшой опыт работы в водной среде. Они полагают, что вещественные доказательства смыло куда‑нибудь вниз по течению, так что, если и найдут что‑либо, не смогут гарантировать, что это имеет отношение к первичному месту преступления. Если, конечно, место обнаружения фургона в самом деле первичное.

– Ты прав, патологоанатом назвал машину первичным местом преступления, поскольку знает лишь, что в ней произошло убийство. А ведь ее к старому руслу могли пригнать откуда‑нибудь, значит – это вторичное место. – Сейчас, почувствовав, что сорвалась с крючка, я хотела казаться полезной. – Господи, где Гэри Синиз, когда он нужен? Если ты прав и убитый парень – бомж, как сильно ты хочешь «давить» это дело?

– О, надавлю как надо, не сомневайся. Авария или убийство – покойный, я думаю, либо перелетная птица, либо же здесь замешано что‑то еще. Может, он имеет отношение к той метамфетаминовой лаборатории, что взлетела на воздух в вашем районе на прошлой неделе. Возможно, здесь наркотики или преступная группировка…

– Ну да, этот парень мог быть одним из тех убийц, которым давно уже пора получить по заслугам, – энергично кивнула я, как бы давая понять, что не сама это придумала, а Макс.

Расслабляться рано: помощник шерифа мог придерживать какие угодно факты‑козыри, желая проверить, что еще мне известно. Он очень умен, и я уважала его. Но, кроме того, чтобы отвести от себя основное внимание и продемонстрировать профессиональный интерес, я надеялась направить Макса на верный курс: Песил – преступник, а не жертва.

– Есть адрес, по которому зарегистрирован этот автомобиль, и мы отправим туда людей, может, еще что найдут, – сказал Макс. – А я загляну к жителям домов, что вверх по склону от русла, поспрашиваю, вдруг видели что‑то необычное в тот день. – Он замолчал и посмотрел на меня.

Я не отвела взгляда. Мне приходилось иметь дело с людьми пострашнее и в обстановке куда более опасной.

– У тебя все? – спросила я, изобразив снисходительный и чуть скучающий тон.

Он улыбнулся. Я обратила на это внимание, потому что не смогла вспомнить, когда вообще видела улыбку Макса.

– Ты же будешь в пределах досягаемости, если вдруг понадобишься нам, верно? Никуда не уедешь?

А вот от этих слов на меня будто холодком пахнуло: именно такие слова я сама слишком часто говорила подозреваемым. Его внешняя расслабленность была ловушкой. Я едва не ахнула – спрятала в кивке отвисший подбородок, и он не заметил.

– Понимаешь, мне, может, понадобится побеседовать с тобой еще раз, как только эксперты закончат осмотр фургона. У них там сегодня полевые работы.

– То есть?

– Они нашли много следов, песок с медью, существенное количество уникальных отпечатков, несколько волос. Можно было подумать, что кровь в фургоне только этого парня, но кто знает. Вдруг и его убийцы.

– Так у тебя на сегодня все? – снова спросила я.

– Почти. Еще один момент. – Он потянулся к столу и взял одну из картонных коробок с тампонами на стержне для взятия мазков на ДНК. – Твои отпечатки пальцев мы взяли из базы Бюро, но образцов твоей ДНК там нет. Поделишься?

– Ох, Макс. – Вот к чему весь его разговор и зачем заманил меня в этот кабинет. И ведь наверняка проверил заранее, есть ли здесь палочки для взятия мазков на ДНК. – У тебя ордер‑то есть на это?

– Пока я хотел сохранить это между нами, но если хочешь, чтобы я пошел к судье, сообщил ему твое имя, а заодно, возможно, и резонное основание и получил бумажку, – конечно, я могу это сделать.

Что мне еще оставалось? Я подалась к нему и раскрыла рот, надеясь, что ни кровь и ни один из найденных волос с места преступления не окажутся моими, или если окажутся, то все улики будут испорчены, перемешавшись в одном большом супе неразличимых ДНК. Макс мазнул мою щеку изнутри, затем осторожно поместил палочку в маленькую картонную коробку и закрыл ее. Ручкой он написал на крышке номер, а не мое имя. Я заметила, но промолчала, благодарная ему за эту скромную услугу.

– Ты и я знаем кое‑что друг о друге, правда? – сказал он, когда убрал коробочку в карман рубашки.

Максу не было нужды уточнять. Я понимала: он имеет в виду нечто конкретное – спорные обстоятельства дела, когда я застрелила преступника, – и прикидывает, не поймал ли он линчевателя.

– Думаю, да.

– Так вот, эти вещи могут вынуждать нас мыслить по‑разному. Есть еще кое‑что. То, чего ты обо мне можешь пока не знать. Я многое могу стерпеть, прежде чем потеряю самообладание. Глупость, например. И даже неуважение. Порой люди думают, я оттого всегда спокоен и нетороплив, что вообще никогда не расстраиваюсь. А ты знаешь, что на самом деле жжет мне задницу?

– И что же? – мягко спросила я, стараясь не дать ему вспыхнуть.

– Ощущение, что меня обманывают. Например, если кто‑то считает меня недостаточно смышленым, чтобы догадаться, когда меня водят за нос.

Дата добавления: 2015-09-04