И, пожалуйста, не обижайтесь, дорогие жители Красного Села.

***

В последнее время мне очень страшно за интеллигенцию в нашей стране. Она либо постепенно деградирует, либо будет погребена под упавшим потолком. А может быть, сначала то, потом другое: маргинализованные интеллигенты будут погребены под упавшими потолками собственных квартир и квартирёнок. Печально, но очевидно: интеллигенция гниёт.

Откуда такие мысли? Сейчас расскажу.

На заре этого века знавала я одно семейство средних лет, неуклонно приближающихся к преклонным. Главу оного семейства звали Иван Фейербахович, его супругу - Атлантида Алексеевна. Он из тех, кого называют технической интеллигенцией (программист). Она - детский врач (как практик, так и теоретик: автор многочисленных научных исследований). Детей у них не было, но чета единогласно решила, что, если бы Небеса дали ей сына, его бы назвали Виртуальдом. За неимением детища так нарекли ручного крыса, живущего в изящной антикварной клеточке, где лет как минимум сто назад скончалась узница-канарейка. Фамилия их была Истомины.

Почтенное семейство жило на Невском, во флигеле во втором дворе. Главный проспект города, но жалкий, полуразвалившийся, прогнивший флигель с замшелой лестницей. Роскошные виды из подслеповатых маленьких окон. Пугающие контрасты, блеск и нищета. Но тем, что живёт на Невском, герои этого повествования очень гордились. Впрочем, тут я их понимаю...

Познакомились мы достаточно стандартно для моей профессии: я писала про Атлантиду Алексеевну очерк в какую-то газету. Стали общаться. Одно время я любила захаживать к Истоминым на огонёк и сидеть на их милой кухне, атмосфера которой так располагала к неторопливому, расслабляющему общению. Правда, случались "огоньки" изредка: виделись мы примерно раз в полгода, но не прерывали умеренно-тёплых, как готовый к употреблению чай, приятельских отношений. Забегая вперёд, скажу, что ближе к середине столетия (вскоре после моего последнего у них появления), когда несчастный флигель окончательно сгнил, Истоминых переселили куда-то за сто первый километр. После чего Истомины пропали из поля моего зрения, затерявшись в огромном городе. Так бывает: мы больше не виделись. Возможно, просто не захотели, потому как при желании, тем более, зная мои телефоны, можно было бы найтись. Возможно, их обидели мои последние слова. А может, после этих слов я столь низко пала в их глазах, что общаться со мною не пристало более. Не ведаю. Впрочем, речь пока пойдёт о моём последнем визите к сей обстоятельной, немного чопорной чете. Итак, сиреневым мартовским вечером пригласили меня Истомины на чаёк.

Прихожу, звоню. Не открывают. Набираю их домашний номер с мобильного. Оказывается, звонок не работает. В прихожей темень. "Не споткнись тут, осторожно: проводка не работает!" Атлантида Алексевна в муарово-нуаровом пеньюаре выносит свечу. Другой рукой, точнее, тонкими ломкими пальчиками с карминовыми ногтями, обхватывает лоб и держится за висок. Как Софья Павловна у Грибоедова, "ночь целую читала". Теперь её терзает мигрень.

Зовут на кухню. Прохожу мимо гостиной-кабинета-спальни (квартира однокомнатная). Дверь настежь. Невольно останавливаюсь. Жалкая, ватт на сорок, "лампочка Ильича" под высоким потолком тревожно пульсирует. Люстра лежит на шкафу. Все вещи и мебель сдвинуты к окошечку. Паркет, кругом в серых разводах, уставлен разноцветными тазиками. "Ремонт, - спрашиваю, - затеяли?"

"Ах, если бы ремонт... - вздыхает хозяйка. - До ремонта тут, как пешком до Индианополиса. Протечки с чердака замучили... У нас ведь, к несчастию, последний этаж... Вот, посмотрите, Даречка (Атлантида Алексевна со всеми, включая собственного мужа, держалась на "Вы"): тут залило, там залило..." И правда: практически весь потолок представляет собой сырое, дурно пахнущее ржавчиной и размякшей известью, пятно. Левый дальний от входа угол мокнет на наших глазах. Предательски разбухает побелка. Стены, как полотна импрессиониста, испещрены разноцветными подтёками. На самом верху пробивается плесень. Обои висят клочьями.

"О, Атлантида Алексевна, какой ужас! Искренне вам с Иваном Фейербаховичем сочувствую... Вы что-нибудь предприняли?"

Изящная, мраморно-бледная кисть Атлантиды Алексеевны описывает в воздухе чёткую дугу по образу полуокружности и повисает, как рука сломанной куклы.

Услышав звучание своего имени, из кухни выходит Иван Фейербахович. В отличие от высокой, поджарой, нордического типа жены, он низок и грузноват, заметно лыс, в связи с чем каштановая реденькая чёлочка зачёсана назад и обильно умащена воском. На нём полосатый махровый халат и разношенные мягкие шлёпанцы, которые он через каждый шаг теряет, и, забавно сопя, пытается нащупать в темноте. Круглые очки падают ему на нос, он карикатурно морщится, тщась загнать их обратно. Эти двое - полная друг другу противоположность. Как по внешности, так и по характеру. Сближает их только интеллигентность. Они живут вместе уже много лет, незыблемым, бетонным гражданским браком, который, как считают оба, может разрушить такая демонстрация собственничества, как поход в ЗАГС. У него этот брак был бы четвёртым, у неё третьим. Коллекция штампов им больше не нужна.

Иван Фейербахович жеманно кланяется и тут же теряет тапку (именно тапку, а не тапок, ибо маленькая, аккуратная обувь на ступне максимум сорокового размера смотрится трогательно-женской). Потом сопит, топочет некогда резвыми ножками, сбрасывает ненавистные "кандалы" и бодро шлёпает в нашем направлении. В его живых тёмных глазах светится тот огонёк протеста по отношению к несправедливо устроенному социуму и миру, какой светился у революционеров конца позапрошлого века, какой и ныне можно встретить во взглядах пламенных, романтических мальчиков, настроенных против Системы. Иван Фейербахович достигает порога комнаты и снова кланяется:

- Здравствуйте, Даречка! (Он тоже со всеми на "Вы"). Как Ваши дела и здоровие?

И тут, в неровном свете убогой лампочки, я вижу, что он уже практически зелёный, она посеревшая. Оба встрёпанные, под глазами - синяки. Её светлые волосы, уложенные обычно в безукоризненную высокую причёску, наспех заколоты в какой-то нелепый, съехавший на бок хвост. Она без макияжа и смотрится старше лет на десять. Пахнет от неё не "Шанелью", а кислым потом. Я никогда не видела их такими. Измотали их протечки. Истомились Истомины. - Здравствуйте-здравствуйте, Иван Фейербахович! Да так, знаете ли... В целом ничего, только за Вас волнуюсь. Что это у вас творится-то такое?

- Ой, Даречка, беда... У других-то ведь и течь-то не начинало: весна-то ещё ранняя... А мы мокнем круглый год. Год уже, представляете?! Даже в самую жару, летом вся зала была в тазиках! Уму непостижимо, милая... раньше только в комнате, а теперь по всей квартире пошло... У нас ведь, помимо крыши, трубы не менялись, наверное, со дня постройки нашего здания... Вот уж напасть-то какая... Ладно хоть на кухне ещё более-менее...

- Так что же Вы ничего не делаете?

И тут дружные супруги восклицают хором, на фальцете:

- КАК это ничего не делаем?!

И повествуют. Оказывается, на протяжении года, это милое семейство передвигает вещи. Каждый вечер. Из угла в угол: тут промокло - туда потащили. Сюда добралась вода - отсюда спешная диванно-шифоньерная эвакуация. И ещё они покупают тазики. Этого добра у них уже очень много: хватит на коммуналку двадцатикомнатную. Когда мытарства кончатся - будут раздаривать.

Я впадаю в лёгкое оцепенение.

- И вы полагаете, они, эти мытарства, сами собой кончатся? Это единственный случай, когда под лежачий камень течёт вода. Очень даже течёт. И будет течь, пока этот камень не сдвинуть. Но сам он не сдвинется. Помилуйте, ну надо же что-то делать!..

- А что делать, Даречка? - разводит руками Иван Фейербахович. Идти ругаться? Или писать кляузы? Мы же всё-таки интеллигенция...

- Фи! - вторит благоверному Атлантида Алексеевна. - Они же тут будут ходить грязными ногами, эти маргиналы жилконторские! Ещё натопчут...

- Позвольте, - парирую я. - Но ведь никто же не заставляет вас лудить эти трубы! В наши дни многое решается эпистолярно. Какие кляузы?! Можно же составить письмо не как жалобу, а как просьбу о помощи. И в жилконторе не ругаться. Напротив, у вас такая ситуация, что общаться надо уже о-о-оч-чень спокойно... Если нужно, я охотно вам помогу. Я у себя дома эту проблему решила. Управдом со мной здоровается первая, трубы давно заменены, а крышу за зиму чистят раза как минимум три, а то и четыре. Причём, далось мне это без малейшей истерики (они на коммунальщиков не действуют).

Супруги были ошарашены:

- КАК это?! ВЫ?! Общались с коммунальщиками?!

У Атлантиды Алексеевны едва не случился обморок. Иван Фейербахович заботливо поднёс корвалол. Они смотрели на меня, как Преображенский на Швондера. Только что репутация моя произвела стремительное падение: в их глазах я опустилась до последнего управдома - дикого пролетария времён Новой экономической политики.

Опустилась, потому что снизошла до общения.

Помилуйте. У меня такие же тонкие, ломкие пальцы и карминовые ногти. У меня ничуть не хуже с семьёй, воспитанием, начитанностью и, когда нужно, манерами. Мои предки делали Октябрьскую революцию. Умом, а не штыком. Но вряд ли бы у них что-то получилось, не умей они общаться с "солдатнёй". А народники? Они тоже плебс по причине того, что снизошли? А декабристы? "Слишком далёкие от народа", рафинированные интеллигентики? Не поплатились ли они за свой "рафинад"?

И мне дают понять, что я - Швондер?

Сейчас смешно. А тогда стало очень противно. Так гадко, что не хотелось даже ничего отвечать. Просто выйти, холодно попрощавшись. А может, и не прощаясь даже. Пусть я буду выглядеть хамлом. Раз я им не чета, то не претит и отсутствие учтивости. Я ими просто манкирую.

Я уже собралась сделать шаг. Но взгляд мой очень вовремя упал на цветастую кучу тряпья в углу, из-под которого выбивался кричаще-голубенький резиновый коврик.

- Собачку, - спрашиваю, - завели? А коврик-то для неё какой просторный, красивый!

- Какую собачку? - смеётся Атлантида Алексеевна. - Это Иван Фейербахович тут почивать изволит... У него кровать промокла-с.

- И ничего это не коврик! Не ков-рик!!! - заводится Иван Фейербахович. - Это ортопедический ма-тра-сик!!!

Я еле сдержалась, чтобы не захохотать в этой гулкой от пустоты комнате. Падать - так падать. Совсем. Эта борьба между ледяным молчанием и горячим взрывным хохотом закончилась чисто по законам физики. Эмоции прорвало:

- Я, значит, уже не интеллигенция. А вы, стало быть, не маргиналы, да? Вы у нас графья, князья... Так?

- Так! - гордо возвестил Иван Фейербахович. - Мы составляем гинеколо... Генеалогическое древо! Моего отца, Фейербаха Арчибальдовича, все звали просто Федя. Маман хотела называть меня Фемистоклюсом, но папенька в отчаянии записал меня обычным Иваном...

Несостоявшийся Фемистоклюс Фейербахович молчал. Его спутница погасила непрошеную улыбку. Я продолжала:

- Это очень интеллигентно - жить, как в цыганском таборе... ГОД так жить! Как работяги-грузчики, обливаясь потом, таскать туда-сюда мебель вместо того, чтобы наслаждаться домашним уютом... Спотыкаться о тазики, поскальзываться в лужах, дышать мокрой извёсткой и плесенью, смотреть, как тебе на голову и в тарелку падает побелка... Превращать квартиру в полный бедлам... Спать, как собака, в углу, в груде тряпья на коврике... Чураться дикарей из жилконторы, которые натопчут сверх того, что вами уже донельзя натоптано... Конечно, это дело ваше, сугубо личное, но... Неужели вы не понимаете, что вы... Как бы тут поаккуратнее выразиться... Профукиваете свой дом? Сейчас это делается быстро: признают аварийным - и поедете куда-нибудь в глушь, за заКАДье, за Красное Село... В "интеллигентские" Репино или Комарово вас не переселят, и не надейтесь. И на Острова, где когда-то были поэты с незнакомками, не рассчитывайте. Поедете вы в те дивные места, в которые в своё время отселяли тунеядцев, дебоширов и алкоголиков. Ну, конечно, и диссидентов заодно, но, судя по вашей рабской покорности, вы, господа, к ним явно не относитесь. Никто вас не спасёт. Никто за вас ничего не сделает. Никто. Ничего. Вы верите, что есть какой-то незримый Коммунальный Бог, который придёт, и, по воле которого сами собой залатаются старые трубы, и пятна на потолке исчезнут, "затянутся"? Вы проснётесь утром - и всё хорошо, а прошлое - как страшный сон? Святая эйфория. Проснитесь сейчас. Этого бога не существует.

Когда Атлантида Алексеевна сердится, у неё всегда меняется цвет глаз. Она яростно сверкнула ими, вмиг превратившимися из бледно-серых, льдистых, в насыщенно-голубые и гордо бросила:

- Мы не поедем ни в какое Село! Ни в Красное, ни даже в Царское!

- Куда же вы, мои наивные, денетесь? Судя по вашим потолкам, вы не располагаете весомыми связями. Или "швондеры" вас вообще выселят. Предлогом будет запустение. Выселят, чтобы вообще ничего не давать при неизбежном в данных обстоятельствах расселении. Тогда вы поедете в никуда.

Они опешили. Не знали, что ответить мне. Я воспользовалась паузой, удержав инициативу:

- Пусть я теперь в ваших глазах - "жилконторский плебс". Но я не побрезговала один раз упасть в эту грязь (после чего, кстати, из нашей жилконторы выгнали всех плебеев и остались лишь приличные люди - у нас даже сантехник знает слово "трансцендентный"). Один раз. Ради того, чтобы у меня дома было сухо, чисто и всё хорошо.

Потому что я знаю: настало время защищать свои дома. И защищать не поздно, а вовремя. Не тогда, когда уже расселяют, а заранее. Просто следить за состоянием.

Посмотрите же на ваш флигелёк. Послушайте. Он же скрипит всеми балками и лестничными пролётами, как старик на последней стадии артроза... Атлантида Алексеевна, Вы же доктор! Вы давали Клятву Гиппократа. Ваш дом - пациент. Тяжёлый, но шансы ещё есть. Неужто Вы не видите симптомов и диагноза? Опять отмахиваетесь, выбираете тактику невмешательства? Без вашей помощи больной обречён. Понимаете?

А ведь старик-то, вдобавок, родной. Сколько лет вы уже здесь живёте? Неужто не сроднились? Предадите?

Это - последний рубеж. Дальше вы просто сдаёте этот город. Вот так.

Вас же, дорогие мои, тоже ждёт интересная стадия. Очень скоро вы станете не меньшими маргиналами. Вы опуститесь до того, что перестанете следить за собой, переодеваться в чистое, менять бельё и мыть чашки. Ведь при таком состоянии труб вам скоро перестанет подаваться горячая вода. Уже не подаётся? Прекрасно... Вы просто окончательно привыкнете к неустроенности и грязи. Это происходит быстро. Хаос засасывает. На моих глазах меньше чем за год "сбомжовывались" люди... Причём, они даже не пили, нет... Есть такой термин - бич. Бывший интеллигентный человек. Сначала вы "сбомжуетесь", а потом на вас рухнет промокший и прогнивший потолок. Воля ваша, конечно... Однако старая дореволюционная интеллигенция, постоянно менявшая конспиративные квартиры, вряд ли себе такое позволяла. Вы тщательно подогнали под неё свой имидж. Но это внешнее. Вы превратно понимаете суть лишений. Да и лишения-то... У них - за идею. А у вас ради чего?

Но самое страшное, что вы такие не одни.

- Бля! - вдруг отчётливо сказал Иван Фейербахович. Вся интеллигентность с него разом слетела. - Бля! Дарья, ты не права!

- Почему?

- Да потому, что ни хуя не права!

- Иван Фейербахович, судя по Вашей лексике, у Вас нет аргументов. Простите, мне нужно идти: уже совсем темнеет, да и вообще... Не утруждайте себя: я знаю, как открывается ваш замок. Возможно, у меня спорная позиция, но она моя. И по крайней мере не паразитическая.

В общем, в кухню мы так и не прошли - так и проговорили на пороге. Не дожидаясь ответа ошеломлённой четы, я вышла из квартиры, аккуратно захлопнув за собой дверь и больше никогда не появлялась у Истоминых. Через несколько лет, заглянув в тот самый двор (удачно поймав момент, когда ворота с магнитным замком были открыты), я увидела старый флигель уже под лёгким саваном зелёной сетки. Без крыши и части боковой стены, со следами пожара на фасадной...

- Ломать будут... - вздохнула старушка, выходящая из соседнего флигелька, ещё живого. - И мы не устоим... В войну устояли: я тут блокаду прожила... Ох, как не хочется уезжать куда-то за Красное Село...

2011.

***

Дата добавления: 2015-09-01