Между Смертью и Гибелью

Под холодным вечерним северным солнцем, зябко кутаясь в сумерки, стыла каменная дева на фасаде. И дело было не в лёгкости одежд. Стыла, потому что была покрыта тонкой ледяной коркой. Дева блестела, людям казалось, что это красиво, но какою болью давалась эта красота…

«Ледяной лак» появился на деве после недавнего пожара в доме. Уже четвёртого по счёту за год. Этот пожар был самым сильным, она чуть не сгорела: пламя било из раскрытых окон. Стой она не на фасаде, а во дворе, погибла бы точно: в каменном колодце встречные потоки пламени сходились, образуя страшную огненную воронку. Она очень боялась погибнуть в эту лютую ночь. Но она была жива. Живая. Открою секрет: все они живые. Видят, слышат, размышляют, общаются друг с другом. Только двигаться не могут.

Подоспевшие пожарные залили весь дом водой - от чердака до подвала. Так она, кариатида, и заледенела. Красота её теперь была холодная. В прямом смысле.

Кариатида стояла на этом фасаде больше ста лет. Руки её были сомкнуты за головой и поддерживали лепную капитель, в свою очередь опирающуюся на эркер. Ноша была тяжёлая.

Наступала тревожная ночь. В мыслях кариатиды вертелась проходящая жизнь. «Это Смерть?» - удивлённо спросил какой-то внутренний голос. И он же ответил: «Но пока не Гибель».

А жизнь вертелась старой, чёрно-белой, нервно дрожащей кинохроникой. Кариатида всё помнила.

У неё было лицо баронессы. Хозяйки дома. Муж звал её Дороти. Как звали самого барона, кариатида не знала: супруга называла его исключительно mon ami. Дом возвели по личному эскизу барона, обладавшего явным архитектурным талантом. В те времена так уже не строили, но зодчий отдал дань высокой эклектике.

Пара жила роскошно: балы, приёмы, салоны, светские рауты, кареты, ослепительные платья и блеск драгоценных камней. Муж баловал свою Дороти, ничего для неё не жалея. Особенно щедрым он стал, когда у них появилась долгожданная девочка. Мари. Замелькали няни, бонны, гувернантки. В дом вносили тонны детских игрушек. Семья была счастлива. Потом всё оборвалось.

Красные дни. Она помнит эти дни, алые от флагов, транспарантов, от бантов на груди и повязок на рукавах. Незадолго до них супруги начали много ссориться. Кариатида слышала сквозь окна взаимные упрёки и плач Мари. Барон предлагал Дороти куда-то уехать. Она не хотела. В итоге в дом вошли суровые, решительные люди. Дороти много плакала. Им с бароном и дочкой оставили всего две комнаты. Кариатиду люди не тронули.

В доме стало много жильцов, очень много. Если бы кариатида могла, она бы упала в обморок: многих из них её Дороти никогда не пустила бы на порог, не то чтобы даже в людскую.

А потом люди стали пропадать. По ночам ездили по улицам, по переулкам зловещие чёрные машины. Те, кто садился в них, не возвращались уже никогда. В одну из ночей такая машина увезла и барона. Его вывели из дома с сомкнутыми сзади руками. Только руки были заведены за спину, а не за голову, и он не мог ничего держать. Жильцы судачили: «Не удалось-таки уцелеть!» Судачили злорадно. Недобрый стал народ, подозрительный, оглядывающийся. И снова в комнатах звучал испуганный детский крик. Кричала уже Майя – дочь Мари и внучка Дороти.

Это были чёрные дни. Так назвала их кариатида.

Спустя ещё несколько лет стали падать дома. Оседать наземь в облаке пыли, в огненных отсветах. В небе что-то гудело, свистело, рокотало, с него что-то падало. Она понимала: это война, но не знала, за что и с кем. И снова ей было страшно. Всего за одну жизнь столько страха…

Земля содрогалась, принимая на себя всё новые и новые здания. В тех домах, что уцелели, было холодно и темно. Люди почти не выходили из парадной. А если и выходили, то шли медленно-медленно. Мимо кариатиды часто везли тихих-тихих на саночках. Как-то раз вконец обессилевшая Мари навсегда увезла на них и Дороти, которая вновь не согласилась куда-то уехать… Потом она увела плачущую Майю, и обе исчезла куда-то… Кариатиде приснилась белая дорога, ведущая в бесконечность по льду.

Людей в городе стало совсем мало. Но вскоре ожили трамваи, и небо озарилось отблесками салюта. Из домов ушла скорбь, в них вернулась радость. Год за годом жильцы восстанавливали разрушенные дома. Кариатиде повезло, она была лишь легко ранена: осколки посекли руки, не тронув точёное лицо. Те самые решительные люди, что входили в дом в красные дни, только изрядно постаревшие, оказали ей необходимую помощь.

Затем ничего не происходило. Долго-долго. Эти дни были спокойными. Но пришёл новый век, и чёрные дни вернулись. Вновь стали исчезать люди. Их тоже увозили машины. Только не ночью, а днём. И со всеми вещами. Лица у людей были разные: и испуганные, и грустные, и радостные. Но снова никто не вернулся. «Люди, они такие… - со вздохом думала кариатида. - Не стоит к ним привыкать. Все они когда-нибудь не возвращаются…»

Вскоре в доме не осталось совсем никого. Приходили какие-то чужие, вытаскивали из дома брошенную жильцами мебель и утварь, трубы и батареи отопления, чугунные ванны, оконные рамы, дверные звонки – всё-всё, что только можно было унести. Потом они спилили балюстраду и лестницы. В дом ворвался ветер. Выл в покинутых комнатах сквозь выбитые окна. Стал новым хозяином. Кариатида догадалась: последним… «Какой-то военный ветер… Окна вот только больше некому забить. Совсем некому. Дом, - размышляла она, – не может быть без людей. Если их нет – случается что-то плохое…» О, как она ошибалась… Люди в дом ходили. Но такие страшные… Какие-то звероподобные, с дикими лицами. Кариатида боялась их, ей хотелось отпрянуть. Эти люди и устроили в доме первый пожар. А после второй, и третий, и четвёртый. Но как-то раз кариатида была изумлена. Приличные пришли. С папочками. Ходили вокруг дома, цокали языками, зашли внутрь, да быстро вышли, очень брезгливые. Один из них ткнул в кариатиду зонтиком. Она закричала: «Я же живая, что Вы делаете?!» Но человек не услышал: кричала-то она молча, и слышать её могли далеко не все (люди называли это ультразвуком). Он зло бросил: «Не сыплешься, сучка? Всё равно аварийная!» Кариатида рассвирепела, сделала над собой усилие, чуть шевельнула локтем и скинула маленький кусок капители ему на голову. И в первый раз улыбнулась, увидев кровь. На асфальте и почему-то на своей руке. Облизнула пальцы, коснулась языком губ. На миг испугалась себя, но, признав свою правоту, тут же и успокоила.

Дальнейшие дни были тоже, вроде бы, спокойными. Однако кариатида чувствовала, что кто-то думает и говорит о ней. И не с добром. Так и наступила тревожная ночь, во время которой в мыслях вертелась жизнь и вопросы Гибели и Смерти. Наутро вновь явились люди. Очень крикливые. Кариатиду посадили в клетку: вокруг дома возвели глухой синий забор. Кариатида знала, что это за клетка. Совсем рядом, за такими же, вновь падали дома, в которых чуть раньше поселялись холод и пустота. Только рушили их уже с земли, а не с неба. Явно шла какая-то новая война, только в ту войну заборов не ставили. «Богато воюют». – Вздыхала кариатида.

Теперь, кроме этого забора, она больше ничего не видела.

Только жёлтую громаду экскаватора, ползущую прямо на неё. Стрела экскаватора заканчивалась огромными ножницами – хищным клювом металлической птицы. Птица эта питается домами – это стало в момент ясно. Стрела тянулась к кариатиде и клацала.

Кариатида в ужасе прислушивалась к себе. Страха не было.

Была ярость. Алая ярость. Как пламя огненной ночи, как транспаранты красных дней, как багряные отсветы в военном небе. Этой яростью сверкали её глаза. "Ледяной лак" таял. Бешено билось сердце, часто, как разбуженный тревогой метроном. И какие-то весы всё быстрее качались внутри. Раскачались. Она ощутила, что верхняя часть её тела может двигаться. Нижняя – нет, ведь она была намертво слита с фасадом. Но податься вперёд и вытянуть руки кариатида уже могла. Она выбросила вперёд кулак. Потом второй. Разжала и снова сжала затёкшие за годы пальцы. И её движения, и она сама, были всё уверенней. Из чрева птицы вышел человек. Она привычным жестом размозжила ему голову. Люди побежали навстречу, обступили упавшего. Экскаватор работал вхолостую. Кариатида не видела уже ничего, кроме силуэтов и алой стены ярости, заслонившей даже ярко-синий забор. Она поочерёдно заводила то одну, то другую руку назад, срывала со стены куски капители и бросала их в людей. Кровь из пальцев сочилась вовсю, но она её уже не замечала. Боли тоже не было. Она канула вместе со страхом.

А страх, похоже, ушёл к людям. Они отпрянули. Скучились у дальнего края забора, стали кому-то звонить, явно призывая на подмогу. Несколько минут спустя к фасаду ринулись смешно сопящие люди в чёрных касках. Кариатида смеялась: «Ну что вы мне сделаете? Я же каменная». От летящих камней они прикрывались какими-то щитами. Они трещали и лопались вместе с касками: камни были горячие от ярости. А сопящие люди - такие смешные, неповоротливые и бесполезные. Они бежали, брызгали в неё газом и тыкали дубинками. Она хохотала уже вовсю: они и впрямь не могли ничего сделать. Любые, даже самые грозные люди бессильны, когда статуи мстят. А люди, кучковавшиеся у забора, явно что-то придумали. Один из них вскарабкался в кабину экскаватора, и тяжёлая машина двинулась прямо на фасад, нацелив стрелу в кариатиду, уже чувствовавшую, как её одежды развеваются на ветру. Следом за экскаватором полз прорвавшийся за забор БТР ОМОНа. В кабинах слышался глумливый смех.

Она поняла, с кем они воюют.

Они шли её убивать.

Страха по-прежнему не было.

Кариатида вырвала из стены громадный, казалось бы, неподъёмный в сравнении с её хрупкостью кусок капители и с силой бросила вперёд.

Больше в этой реальности она ничего не видела. Всё заволокло сплошным, как в войну, облаком пыли. Кариатида падала со стены, рассыпаясь в прах. Кариатиды всегда падают, стоит им только увидеть небо.

Когда машины вломились в фасад, её там уже не было. Последними её словами были: «Это Гибель. Смерть кончилась». А последним кадром жизненной кинохроники – белая дорога, и маленькая девочка, бросающая камень в разбуженное чёрным «мессером» небо.

2013.

***

Дата добавления: 2015-09-01