КРАСНАЯРЕКА 18 страница

Старая Сабиха, голодная и настрадавшаяся, еле волочившая ноги после ударов в Баку в 1918 году, не могла видеть, как стригут Ифигению. На коленях умоляла парикмахеров пощадить ее. На ломанном греческом языке пыталась объяснить, что Ифигения ранена в голову и может получить солнечный удар.

Они издевались над Сабихой, так как она не знала греческого языка, смеялись и стригли густые черные волосы Ифигении.

Сабиха, увидев выстриженную голову Ифигении, побледнела и упала без созна­ния на отрезанные волосы.

Парикмахеры равнодушно проложили свою работу.

Ифигения звала врача, просила воды, но на ее зов никто не откликнулся.

В далеком Эрзеруме веками предки Сабихи, в тайне сохраняя свою православную веру и традиции, были мусульманами. Жили мечтой о Великой Греции, надеялись на то, что Греция вернет когда-то принадлежавшие ей земли, или же они переедут в Грецию, чтобы раскрыть свое происхождение, избавиться от тяготившей их сердце ноши.

Сердце Сабихи не выдержало суровой реальности. Никто не поинтересовался, где она будет похоронена. Согласно секретному приказу мертвых бросали в море.

Ифигения и трое беженцев перевезли ее тело за триста метров от лагеря.

Остров был каменный. У них не было инструментов вырыть яму. Руками и камнями они отрыли яму глубиной 10 сантиметров. Положили покойницу туда и покрыли камнями, но носки ног нечем было прикрыть, и они торчали из могилы. Слезы Ифигении падали на горячие от солнца камни и испарялись.

Она осталась совсем одна со своими воспоминаниями, невыплаканными слезами, с тоской по погибшим родным и близким!

* * *

Рыбацкая шлюпка перевезла пятьдесят беженцев с островка святого Георгия в пирейский порт. Среди них была и Ифигения, одинокая, больная, со стриженной и разбитой головой. В полдень 27 сентября 1922 года солнце беспощадно пекло. Ифигения горела от высокой температуры.

Пирейский порт тоже был охвачен лихорадкой ожидания. На ключевых позициях стояли солдаты с винтовками, словно ожидали вражеского нападения. Постоянно прибывали корабли с измученными беженцами. Шли слухи, что в армии восстала группа офицеров, с минуту на минуту восставшие части прибудут в Пирей и в Афины, свергнут короля и накажут предателей.

Молодая женщина с двумя детьми прошла рядом с Ифигенией. Трехлетняя девоч­ка радостно вскрикнула:

— Мама, мама, смотри, тетя Ифигения!

Летом 1921 года измученная женщина после гибели мужа во время наступления греческой армии на Анкару работала служанкой в богатой греческой семье в Смирне, а двоих детей — трехлетнюю девочку и мальчика полутора лет — оставляла в интернате, где дети находили еду, тепло и были окружены любовью Ифигении.

Несчастная женщина со своими детьми с большим риском спаслась из ада Смир­ны и приехала в Пирей. Отношение греческих властей к беженцам было отвратитель­ное, и она не обратила внимания на крики малышки. Девочка с воплями просила:

- Мама, мама, там сидит добрая тетя... Ифигения!

Мать ее повернулась в сторону, куда показывала девочка, и увидела молодую женщину, сидевшую на земле.

Выйдя из группы беженцев, она подошла к Ифигении. Девочка подбежала к Ифигении и обняла ее, с испугом посмотрела на ее раненую голову и с жалостью спросила:

— Тетя Ифигения, какой нехороший человек разбил тебе голову?
Ифигения не ответила. С трудом открыла глаза и правой рукой вытерла слезы

малышки.

Один из жандармов схватил молодую женщину и, отчитывая ее, потащил к шлюпке, которая отправлялась на остров святого Георгия. Малышка расплакалась:

— Тетя Ифигения!.. Добрая тетя Ифигения...

Крики малышки спасли жизнь, вернее, продлили страдания Ифигении.

Два сотрудника французского посольства, делая вид, что ждут французский корабль, следили за действиями греческой армии, по слухам вожди восстания полковник Пластирас и майор Гонатас должны были приехать в Афины. Услышав крики маленькой беженки, пошли узнать, что происходит, и увидели Ифигению. По цвету лица и ране, перевязанной грязным бинтом, они поняли все.

Обнаружив у нее французский паспорт, усадили ее в машину и доставили в афинскую больницу «Эвангелисмос».

Ифигения, изучая в Париже археологию, много раз мысленно оказывалась в этом городе, воспетом философами, поэтами, художниками. Мечтала в будущем вести здесь раскопки, пройтись с Мильтосом по его улицам и рассказывать ему о великих творениях своих древних предков.

Она и Мильтос пожертвовали многим, были готовы к новым жертвам, а в ответ получили скорбь, пренебрежение, равнодушие, унижение, теперь ее жизни угрожала опасность. Одинокая незнакомка на больничной кровати.

Месяц пробыла Ифигения в больнице. Никому ничего не сообщила и никто не посетил ее. Только поставила в известность сотрудников французского посольства, которые из чувства вежливости навестили ее один раз. Она попросила их узнать о судьбе Мильтоса, сына Илиаса и Димитриса.

Врачи оперировали ее рану и отнеслись к ней достаточно гуманно.

С помощью французского посольства она встретилась с руководителем восстания полковником Пластирасом и попросила его посодействовать освобождению пленных, заложников, женщин и детей, похищенных турками.

Однажды, проходя у магазина Левтериса, брата Христины, увидела его безрукого, но не решилась встретиться с ним. Пусть в нем живет надежда, что трагедия обошла его родных.

События в Афинах и в Греции глубоко ранили Ифигению. В лагерях беженцев она видела плохое отношение простых людей и государственных чиновников к беженцам. 16 декабря 1922 года уехала в Париж. Деньги на билет ей одолжили во французском посольстве.

* * *

Прибыв в Париж, Ифигения не застала Захарова. Недавно он купил знаменитое казино в Монте Карло, инвестировал большие капиталы в нефтяные компании и в новые банки. Злые языки утверждали, что он встречался с красивой королевой Румынии, которая, чтобы очаровать семидесятидвухлетнего Захарова, сжигала в

камине магические эротические травы. На самом деле королева сильно беспокоилась о будущем греческого короля Георга, женатого на ее дочери Елизавете. Восставшие офицеры, свергнув его отца, Константина, посадили Георга на престол. Румынские короли, желая как можно дольше видеть своего зятя на греческом престоле, рассчи­тывали на поддержку могущественного Захарова, который оказывал влияние на новое греческое правительство.

Дела вынуждали Захарова часто отсутствовать, что огорчало герцогиню Виллафранка, которая, чтобы находиться рядом с любимым, купила маленький дворец в окрестностях Парижа, в Беланкуре.

В этом особняке Ифигения встретилась с Захаровым накануне нового, 1923 года. Он принял ее со смешанными чувствами: радости, печали и вины. Печали, потому что Мильтос был арестован, вины — считал, что именно он впутал Мильтоса в опасные приключения.

Увидев Ифигению, грустно смотрящую на него, худую, бледную и с остриженными волосами, с болью в сердце сказал:

— Дочь моя, я строил большие планы о вас. Мечтал когда-то видеть Мильтоса
премьер-министром Греции. Как все обернулось? Мы боролись, сражались
ожесточенно, но катастрофы не избежали. Толстолобый король Константин и упрямый
Венизелос не захотели отстранить в сторону личные отношения, не помирились даже
перед драмой эллинизма.

Он замолчал, заморгал веками, пытаясь удержать слезы, по-отцовски посмотрел на Ифигению и добавил:

—Какая варварская рука поднялась на тебя, какой мерзавец постриг твои волосы,
как могли оставить боги тебя и Мильтоса!

—Господин Захаров, Венизелос требовал от греков большего, чем они могли дать,
король выгнал тех, кто еще мог многое дать, мы же отдали больше, чем они могли
принять. Мы боролись, были тяжко ранены, но не дезертировали. Почему мы
проиграли, почему не достигли того, чего заслужили? Время рассудит нас. Но мы не
жалеем, что высоко держали наши честь и достоинство, ибо идея великой Греции еще
жива благодаря немногим, отказавшимся встать на колени.

Денежный король Захаров и его подруга, герцогиня Мария-Антония Виллафранка впервые слышали такие слова. И поняли, что не Ифигения заслуживает жалости, а они. Поняли, что в жизни есть другие возвышенные ценности, бессмертнее денег и плотской любви.

Этой встрече суждено было в корне изменить их дальнейшую жизнь.

Прощаясь, Ифигения попросила Захарова найти Мильтоса и детей.

Захаров с явным волнением ответил:

— Дочь моя, на протяжении многих месяцев я искал их, попросил представителей
греческого правительства содействовать поискам. Обратился к правительствам других
стран. Я рассчитываю на моего друга журналиста Рене Пио. Он ищет пропавших без
вести в лагерях беженцев в Греции и в других странах. Не скрою, мучаюсь за судьбу
Мильтоса, я обязан был вызвать его из Смирны до разгара трагических событий.
Прости меня, Ифигения. Обещаю тебе, потрачу целое состояние, чтобы найти
Мильтоса и детей.

* * *

Ифигения по-прежнему жила у своих родственников Константиноса и Элени Николаидис на проспекте Гранд Арме. Все свое свободное время посвящала детям погибших на немецко-французской войне.

Время шло. Судьба Мильтоса и детей оставалась неизвестной.

Каждый уголок Парижа вызывал у Ифигении грустные воспоминания о прошлом, напоминал ей Мильтоса. Закрывшись в своей комнате, она часами перечитывала письма и старый дневник его, смотрела фотографии. Хранящиеся в старом школьном альбоме листья первой розы, подаренной ей Мильтосом вечером 31 июля 1908 года, постоянно были влажны от слез.

Одно воспоминание рождало другое. Как в фильме, перед ее глазами проходили любимые лица: Мильтоса, Ильи, Димитриса, родителей, Панайотиса, Али, его родителей, Сабихи... С ее лица исчезла улыбка. Даже от детей она не могла скрыть своей печали. Не могли смягчить ее боль забота и любовь дяди Константиноса и тети Элени. В последнее время здоровье ее ухудшилось, частые сердечные приступы мучили ее, но она отказывалась принимать лекарства.

В конце апреля 1923 года известный гуманист и пламенный поклонник греческого духа, журналист и писатель Рене Пио сообщил Захарову, что ему удалось найти свидетелей мучительной смерти Мильтоса. Вернувшиеся из плена греческие солдаты рассказали ему о последних часах его жизни.

Захаров не смог сказать Ифигении правду, но поставил в известность Константиноса и Элени Николаидис и попросил их поступить по своему усмотрению.

Положение ее родственников было чрезвычайно сложным. Ифигению они считали своей родной дочерью, переживали, видя, как на их глазах она постепенно тает: надолго уединяется в своей комнате, отказывается от помощи врачей. В ее состоянии правда могла оказаться роковой.

Однажды, в начале мая 1923 года, Ифигения встала раньше обычного. Проводив дядю на работу, она за чашкой кофе стала перелистывать старый дневник Мильтоса. Тетя Элени застала ее за листом бумаги, на которой со слезами на глазах что-то писала. Она забеспокоилась:

—Что с тобой, мое золотце? Ты плачешь? Что ты пишешь с утра?

—Тетя, пишу свое последнее желание. Прошу вас, когда я умру, если сможете,
перевезите мои кости или прах и похороните на земле Ионии, там похоронен и мой
Мильтос.

Госпожа Элени, расстроившись от слов племянницы, обняла ее, погладила по голове и со слезами и голосом, полным любви и горечи, сказала:

—Девочка моя, что ты говоришь? Ты что-то узнала?

—Тетя, у меня тяжелое предчувствие. Долгое время я не могу мысленно общаться
с Мильтосом. Пока он был жив, во мне что-то вступало с ним в контакт. Мне кажется,
что и вы с дядей что-то скрываете от меня. В последнее время вы изменились, часто
вижу вас печальными. Тетя, прошу тебя, если ты что-то знаешь о Мильтосе, скажи
мне. Скрывая правду, вы мне делаете хуже.

Слова Ифигении тронули госпожу Элени, крепче обняв ее, она разрыдалась:

—Как упрямы вы были! Вы одни не спасли бы родину! Что вас толкнуло в тот
ад?!...

—Тетя, я все поняла... Мой Мильтос погиб!.. — бледнея, прошептала Ифигения,

и убежала в свою комнату. Упав на кровать, разрыдалась со славами: «Мой любимый, Мильтос! Когда-то в Константинополе, упав на кровать, я горько плакала. Тогда мое сердце билось от любви к тебе. Сейчас оплакиваю твою смерть. И моя жизнь, как свеча, медленно гаснет. Смерть избавит меня от страданий, от боли. Я готова к ней, зная, что встречусь с тобой. Мильтос, найди наших детей и жди меня: чего нас лишила земля, мы найдем на небе! И... верю, мой любимый, жизнь так легко не угаснет... и прежде всего для тех, кто боролся, чтобы дать ей смысл... Да, конечно, мой Мильтос, жизнь продолжается...».

* * *

В полдень Ифигения спустилась в гостиную. Ее тети там не было. Уединившись в своей комнате, госпожа Элени плакала. Вытирая красные от слез глаза, Ифигения сказала:

—Тетя, я пойду в греческую церковь святого Стефана и поставлю свечу.

—Я пойду с тобой.

—Извини, тетя, мне хочется побыть одной.

Церковь была открыта. Горящие свечи освещали мраморный храм. Ифигения поставила большую свечу и встала перед иконой святого Стефана. Глядя в выразительные глаза святого, прошептала:

«Святой Стефан, ответь мне, почему забрасывают камнями молодых, красивых и добрых, таких, как ты, тех, кто хочет возвысить человека?».

Она ушла из церкви, не получив ответа на свой вопрос. Стала бесцельно бродить по городу и не заметила, как дошла до Собора Парижской Богоматери. Села на скамейке, на которой в 1912 году Мильтос сообщил, что уезжает воевать в Македонию. Недалеко два бродячих артиста ртом изрыгали огонь, ходили босиком по осколкам. Собравшиеся аплодировали им. Война окончилась, люди вновь вернулись к обычной жизни.

Боль Ифигении не утихла. Пешком дошла до кафе «Ле Клуатр». Ей показалось, что внутри она различила тень и голос Мильтоса. Каждый столик, каждая скамейка напоминали ей о прошлом, о любви, шутках и ревности ее любимого, внимания которого добивались многие женщины, искали его объятий и любви. Она села за столик у окна, заказала апельсиновый сок, но не притронулась к нему. Задумчиво посидела несколько минут. Затем, будто вспомнив что-то очень важное, поспешно ушла из кафе и направилась в храм святого Северина напротив. Сердце ее сильно стучало. Села напротив иконы «Снятие Христа с креста». Смотря на мертвого Хри­ста, тихо взмолилась:

«Мой Христос! В святых Писаниях, прочитанных мною, на иконах, везде ты стонешь, всегда тебя стегают плетьми, и всегда ты умираешь. Умоляю тебя, по истечении времени, если вновь спустишься на землю, приходи, как древнегреческие боги, более сильным, более радостным. Приходи с кнутом, ибо те, кого встретишь, не только не стали лучше, следуя твоему примеру, но хуже тех, кто распял тебя. Тысячу раз ты родишься, тысячу раз распнут тебя!».

Боль не покидала ее. На такси Ифигения приехала к Люксембургскому саду. Все кругом цвело. Белые лебеди играли и влюблялись в чистом пруду. Она прислонилась к дикому каштану, у которого в апреле 1912 года Мильтос впервые поцеловал ее. А

в июле 1920 года, накануне именин их сына Илиаса, здесь он сделал ей предложение. Посмотрела на вершину дерева. В фоне облачного неба розовые цветы напоминали подсвечники с горящими свечами. Она обняла дерево и, почти касаясь губами его коры, испустила пронзительный крик:

— Мильтос!.. Илиас!.. Али!.. Димитрис!.. Мама!.. Папа!.. Сабиха!.. Где вы?..

Ифигения продолжала бродить по улицам... Не заметила, как несколько раз про­шлась вокруг музея Ветеранов. Глаза ее были прикованы к темным окнам зала при­емов, а в ушах звучал повелительный голос Мильтоса, который, увидев ее в окру­жении французских офицеров на вечере 15 ноября 1911 года, потребовал:

«Ифигения, давай уйдем!».

Его голос, словно петля, накинутая на шею, перекрыл доступ воздуха в ее легкие. Удары сердца замедлились. Загремел гром, сверкнула молния и начал моросить дождь.

В саду перед музеем она наклонилась к земле. Жаждущая земля ненасытно впи­тывала первые капли дождя. Анемоны высунули свои головки из земли, словно пришли посмотреть на верхний мир.

Ифигения нежно погладила их:

— Не торопитесь вырасти, знайте, чем красивее вы становитесь, тем быстрее люди
сорвут вас.

Она пересекла парк с цветущими ароматными липами. Встала на мосту Алексан­дра III. Взгляд ее проследил течение Сены, а мысли помчались в Нормандию, где пропадает река. Вспомнила цветущие холмы Нормандии, где она впервые отдалась любимому.

Две большие тучи столкнулись над площадью Сагиё. Дождь усилился. Ифигения попыталась убыстрить свой шаг, но не успела перейти на другой берег. Сердце пре­дало ее, подогнулись колени, и она растянулась на мокром асфальте.

Наконец-то Ифигения отправилась навстречу к своему любимому. Две души будут ждать, когда вырастут посаженные ими семена. Пусть будет пухом земля, покрыва­ющая их.

Горсть земли с могилы Ифигении рассеяли по земле Ионии, чтобы она слилась со своим любимым. Да спадет с их многострадальной души тяжесть!

* * *

Архимандрит Сидирургопулос!

Ты мне доверил одну миссию.

Я обещал тебе, что выполню ее

И поведал печальную историю

Мильтоса и Ифигении.

Моя миссия еще не завершилась.

Пока жив, буду искать Илиаса и Димитриса.

Содержание

Пролог............................................................................................................... 7

Глава 1. Султан — Младотурки — Греки..................................................... 11

Глава 2. Надежда и первые знаки................................................................... 22

Глава 3. Годы любви и величия..................................................................... 46

Глава 4. Проклятые дороги............................................................................ 86

Глава 5. Судьбой предопределенное........................................................... 132

Глава 6. Война кончилась!............................................................................ 143

Глава 7. Национальный мираж... Предательства... Трагедия...................... 153

«В Европе душой движения за создание Понтийской республики бып Константин Константинидис,который постоянными сообщениями из Марселя информировал союзные силы о трагическом положении, создавшемся на территории Понта. На свои средства он издал и распространил карту Понта с обозначенными границами предполагаемой Понтийской республики. Карта имела вид обычной почтовой открытки, на которой сверху был написан по-французски революционный призыв: «Граждане Понта, встаньте! Напомните свободолюбивым нациям о вашем высочайшем праве на жизнь и свободу!» Константинидис возлагал большие надежды на революцию в России. В своем обращении к грекам Эвксинского Понта от 21 октября 1917 года он написал: «Революция в России показала нам пример вдохновляющего бескорыстия, которое возрождает надежду независимой жизни наций в будущем...»Первый международный съезд понтийцев, состоявшийся в феврале 1918 года в Марселе, официально попросил поддержки Советской России, направив телеграмму на имя Троцкого. «Желанием нашим является образование независимой Республики от русских границ до Синопа и в глубь материка...»

Дата добавления: 2015-09-05