|
Читайте также: |
Мильтос не хотел спать. Сел на веранде под густой тенью жасмина с романом французского писателя Виктора Гюго «Отверженные».
Ифигения поднялась в свою комнату, надела практичное платье, взяла свой альбом — тетрадь, куда записывала свои мысли — и села рядом с Мильтосом.
Из окна второго этажа отец ее следил за движениями дочери. Он повернулся к жене, которая только что легла в кровать, и сказал ей:
—София, вижу, что Ифигения сильно влюблена. В эти дни до отъезда ребят в
Париж прошу тебя, не упускай ее с глаз, будь всегда рядом с ней. Не хочу поцелуев
и объятий, наши обычаи велят непорочность перед свадьбой. Кроме того, она будет
сильно переживать, пока Мильтос будет на чужбине. Мы должны все время занимать
ее чем-то.
—Ты прав, муж мой. Сделаю все, что смогу, — ответила она.
Но за то, что обещала госпожа София, принялась пятилетняя Ирини, младшая сестра Ифигении. Из своей комнаты она бесшумно выскользнула на балкон, пошла и села рядом с Мильтосом. Он погладил ее волосы, но взгляд его перекрестился со взглядом Ифигении. Кто знает, будет ли у них возможность остаться немного наедине?
—Ирини, быстро иди в кровать, отец рассердится на тебя, если узнает, что ты
была со мной, — сказала Ифигения.
—Он не узнает, если ты не выдашь меня. Мне не хочется спать. Я хочу быть с вами.
—Нельзя. Я пришла сюда, чтобы Мильтос объяснил мне кое-что на французском
языке. Видишь, буквы не греческие.
Мильтос улыбнулся, взял маленькую Ирини на колени. Поцеловал ее в лоб и, смотря на ее невинные глазки, сказал:
— Ифигения говорит тебе правду. Иди спать, и даю тебе слово, что когда ты
проснешься, мы с тобой пойдем на прогулку к морю.
От радости ее личико засияло, она поцеловала Мильтоса в щеку и побежала в дом.
Они немного сидели молча. Робко смотрели друг на друга. Как странно, они легче говорили в обществе других. Краснели, бледнели, не могли вымолвить слова, оставшись вдвоем.
—Мне нравится твоя прическа, — промямлил Мильтос.
Тепло поднялось от ее груди в голову, и она глухо сказала:
—Если хочешь, я всегда буду так причесываться.
—Ты думала обо мне в дни, когда я отсутствовал?
Она улыбнулась, и лицо ее засияло от очарования. Отвела свой взгляд и кокетливо спросила:
— Почему спрашиваешь? А ты думал обо мне?
—Твои глаза, как горящие угли, всегда были в моей душе. Каждую ночь, как
обещал тебе, смотрел на небо и посылал тебе мой привет.
—Но у меня есть доказательства. Вот мой дневник, прочти, поймешь, что чув
ствовала.
Мильтос начал перелистывать дневник. 31 июля была заклеена роза, которую он подарил ей при первой их встрече. 1 августа признавалась: «Полночь, двенадцать часов. Вижу созвездие Плеяды. С моря дует холодный ветер и доходит голос Мильтоса. Спрашиваю его: почему он беспокоится обо мне? Я ничего не боюсь, только ты думай обо мне...»
—Ох! Ифигения, какое совпадение мыслей! В ту ночь пока я думал о тебе, на
чинался шторм в Черном море, который четыре часа мучил наше судно. Тогда я
мысленно произнес фразу: «Никакая буря, Ифигения, никакой шторм не должен
пугать тебя...»
—Это прекрасная игра, Мильтос. Если каждый вечер мы будем общаться мыс
ленно, сократим расстояния, которые будут нас разделять. Души нельзя заключить
в тюрьму, они свободны и идут туда, куда хотят, объединяются, когда хотят...
Ифигения не стала продолжать, уронила голову на плечо Мильтоса, две хрустальные слезы упали на дневник. Их лица приблизились, губы Мильтоса уткнулись в ее правую щеку.
Горячие лучи солнца безжалостно обжигали розы и цветущий жасмин, они протестовали, испуская вокруг боль с опьяняющим своим ароматом.
* * *
Последующие три дня Мильтос и Ифигения находились под неусыпными взглядами господина Михалиса и госпожи Софии. Впрочем, подготовка к отъезду в Париж и связанные с ним бюрократические процедуры занимали все свободное время Мильтоса и Панайотиса.
Они уезжали 14 сентября. В начале — на судне в Констанцу, в Румынию, а затем на поезде в Париж. В те дни Болгария провозгласила свою независимость от Оттоманской Империи, и потому всякие отношения между двумя странами были прерва-
ны, и временно было приостановлено движение прямого поезда Восточный Экспресс, который проходил через болгарскую территорию.
Вечером, во вторник, 12 сентября Мильтос встретился со своими бывшими одноклассниками и вернулся домой поздно.
Почти в то же время, где-то в полночь, вернулся господин Михалис с приема, организованного великим везирем.
Мильтос и Панайотис хотели узнать подробности о вечере, о первом после революции младотурков крупном светском мероприятии.
—Отец, как прошел вечер? Было много народу? — спросил Панайотис.
—Все присутствовали. Министры, послы иностранных государств, иностранные
военные атташе, консулы, главы религий, генералы. Несмотря на обычные компли
менты, не обошлось без споров.
—Что это было — прием или война с перепалкой? — пошутил Мильтос.
—Ты, Мильтос, еще не знаешь, что настоящая, коварная и самая опасная война
начинается в светских салонах или в министерских коридорах, а затем уж перено
сится на горячее поле боя, — ответил, улыбаясь, господин Николаидис.
—Расскажи подробнее, — подключилась к беседе госпожа София.
—Жена, уже очень поздно. То, что скажу, не интересуют женщин. Забери Ирини
и Ифигению и отправляйтесь спать. Скоро и мы придем.
Ифигения обиделась, насупилась и жалобно возмутилась:
— Прости меня, папа, хочу спросить, война и мир не должны интересовать жен
щин? Я вижу, что трагическими жертвами войны являются женщины. К несчастью,
мужчины никогда не спрашивают женщин и не считаются с их мнением, когда пла
нируют начать ту или иную войну.
Все онемели. Мильтос и Панайотис старались скрыть свое приятное удивление от умного и неожиданного вмешательства Ифигении. Но мать ее расстроилась. Разве можно, чтобы женщины, и в первую очередь девушки осмеливались задавать подобные вопросы? Посмотрела на мужа, боясь увидеть его сердитым, и быстро сказала:
— Ифигения, пойдем в наши комнаты.
Господин Николаидис замолчал, он питал слабость к своей принцессе, она ушла, жалобно смотря на него.
—Отец, слушаем твои впечатления, — сказал Панайотис.
—Представители многих иностранных военных заводов через своих послов ищут
контакты с турецкими министрами и генералами. Особое рвение проявлял француз
ский посол. Вместе с военным атташе Франции майором Дельтоном и представите
лем французской фирмы Крезо господином Девье он упорно добивался беседы с
турецким майором Энвером. Этот невысокого роста человек с живыми глазами
считается важным лицом в новой власти. В ближайшее время в качестве военного
атташе он уезжает в Берлин. По всей вероятности, он сторонник Германии и наме
ревается вместо французской артиллерии закупить немецкую. Из краткой беседы с
ним я понял, что за его внешней вежливостью скрываются решительность, жесто
кость и лютая ненависть к грекам.
—Каждый день я все более убеждаюсь, что многие младотурки весьма недолюб
ливают греков, — сказал Мильтос.
—Пусть, Мильтос! На нас, греках, держится экономика. Если осмелятся нас тро
нуть, себе же навредят, — ответил господин Николаидис.
—Что еще ты заметил, отец? — спросил Панайотис.
—Из этих светских мероприятий можно легко вывести полезные выводы. Кроме
того, я видел три инцидента, которые заставили меня задуматься.
Один из них подтвердил, что младотурки встретят противодействие мусульманского духовенства. На приеме верховного религиозного главу империи шейха Ул-Ислама окружали генералы и улемы. Позже я расспросил знакомого генерала о содержании беседы, и он грубо и недвусмысленно ответил:
«Шейх и многие из нас беспокоимся о событиях. С тобой, господин Николаидис, как с другом, буду искренен. Тебе кажется правильным создание клубов для женщин-мусульманок? Молодые офицеры болтаются без дела, ведут себя высокомерно, проявляют неуважение к нашему султану, как майор Энвер, который там стоит. Не скрою от тебя, принято решение: на предстоящих выборах будут избраны христиане-депутаты. Это вызовет недовольства. Даже в армии войдут христиане. Когда-нибудь вы обратите оружие против нас. Вы, гяуры, всего хотите!».
— Давайте послушаем все, а потом обсудим, — предложил Мильтос.
Господин Николаидис согласился:
— Великий визирь выразил резкий протест греческому послу и военному атташе
в связи с требованием жителей Крита объединиться с Грецией и статьей в греческой
газете «Греческий мир», в которой редактор Аргиропулос требовал разрешить «са
моуправление» в регионах, где большинство населения греки.
Последний инцидент произошел между австрийским послом и турецким министром иностранных дел, когда последний сделал замечание послу, говоря: «Вы разжигаете опасный пожар. Хотите присоединить Боснию-Герцеговину к Австрии. Мы этого не позволим».
Австрийский посол посмотрел на него с достоинством и сказал: «Мой паша! Прошло время, когда иностранные дипломаты дрожали и становились на колени перед вашим султаном. Поступайте, как хотите. Сейчас наше право исходит из нашей силы!»
—Как я понял, положение в Турции неясное. Мы поспешили радоваться, — сказал
Мильтос.
—Будем надеяться, что не проснемся слишком поздно, — добавил Панайотис.
—Не бойтесь, дети мои. Захаров, как я сказал, влияет на правительства в Европе,
назначает и снимает их! Его предки в 1821 году, спасаясь от преследований турков,
эмигрировали в Россию. Поменяли фамилию, с Захариадис стали Захаровыми. Спустя
годы, вернувшись в Турцию, его родители оставили фамилию Захаров. Их сын, се
годняшний Базиль, защитит нас. Русские тоже не позволят новой резни греков.
История не возвращается вспять!
* * *
В Париже Панайотис и Мильтос сняли квартиру в центре города, в старом квартале Картье Латен, на улице Пети Пон 4. Там находилось большинство университетов, среди них Сорбонна и медицинский институт.
Чуть выше улица Пети Пон расширяется и переходит в улицу Сен Жак. Гуляя по этой улице, молодые люди увидели продолговатое роскошное здание. На окнах четвертого этажа были написаны греческие слова:
ГЕОГРАФИЯ, ПАЛЕОНТОЛОГИЯ, АЛГЕБРА, ГЕОМЕТРИЯ, МЕХАНИКА, ЗООЛОГИЯ. На его крыше под телескопом: АСТРОНОМИЯ.
Греческие слова на здании прославленного во всем мире Сорбонского университета вызвали у них гордость за своих великих предков. Одновременно их душа наполнилась грустью по Греции. Мильтос записался на факультет экономических и общественных наук. Панайотис благодаря Базилю Захарову начал специализацию по хирургии в военном госпитале Валь де Грае.
О светском, общественном и культурном развлечении молодых людей заботился Захаров. Так, по субботам и воскресеньям он предоставлял им автомобиль с водителем и гидом, для того чтобы они посещали дворцы, музеи и другие уникальной красоты достопримечательности Парижа. Не забыл и о нарядах, буквально на следующий день после их приезда Захаров повел их в известный Дом мод и закупил уйму дорогих костюмов. Однажды вечером он сопровождал их оперный театр, где послушал оперу Верди «Тамбуко».
— Я не женат, детей у меня нет. У меня много денег и знакомств, я из вас сделаю важных людей, — говорил им Захаров.
Мильтос и Панайотис, занятые своим обустройством в городе, приспособлением к языку и окружающей среде, охваченные студенческой жизнью и увлеченные прелестями опьяняющего Парижа, послали только одно краткое письмо родителям. За два месяца они не общались ни с кем другим в Константинополе или Синопе.
Ифигения начала свои занятия в женской школе Заппио. По привычке каждую ночь выходила на балкон и искала ответа у звезд. Но не могла общаться мысленно с Мильтосом, и не находила слова, чтобы записать в дневнике. За два месяца внесла всего несколько слов:
«Чувствую себя одинокой!... Париж... дворцы... красивые женщины... падает снег... мне холодно... никакого ответа!...»
* • •
Шло время, черные тучи сгущались над Анатолией. Появление на людях женщин-мусульманок без паранджи, выбор греческих депутатов в парламент, постоянные унижения султана со стороны высокопоставленных чиновников новой власти в итоге привели к созданию новой организации «Исламское Единство». В новую организацию вступили фанатически настроенные улемы, имамы, дервиши, офицеры и высшие государственные служащие. Среди них был и сын султана Бура Эдин.
На рассвете 13 апреля 1909 года в Константинополе началась перестрелка. Солдаты напали и убили офицеров. Софтаты и ходжи в чалмах собирали народ на улицы и площади и произносили пламенные речи. Возмущенная толпа сломала забор Министерства культуры. Солдаты окружили Парламент и Высокую Порту. В огне разгоревшегося мятежа многие погибли.
Христиане закрылись в своих домах. Многие дома и магазины христиан были разграблены.
Один турецкий сержант и два солдата попытались вскрыть ворота дома Николаидиса. К счастью, в то время по Перану проходил командир конного эскадрона грек Спатарис, который заметил их, вмешался и арестовал злоумышленников. К несчастью, в тот же день командир конного эскадрона был убит при разгоне мятежников,
окруживших Высокую Порту. Пуля попала в его сердце. Весть о его гибели взволновала греков. По просьбе патриарха Иоакима турецкие власти выдали тело офицера для погребения по православному обряду и с почестями.
Турецкая газета «Istanbul» в номере от 15 апреля 1909 г. писала:
«Вчера у патриаршей церкви Фанари состоялись похороны капитана Спатариса. Боль и скорбь были на лицах всех, кто пришел проводить в последний путь трагически погибшего молодого офицера.
Преосвященный патриарх Иоаким, сопровождаемый митрополитом Витании, у ворот церкви встретил тело покойника. С надгробной речью выступил священник Иринеос. Тело на лодке перевезли в Азаб Кап, а затем на катафалке доставили на кладбище Сисли. Погребальную процессию сопровождало множество народа».
Все расходы на похороны взял на себя Михалис Николаидис.
Движение сторонников султана потерпело поражение. Султан Абдул Хамит был выслан в Салоники и заключен на вилле «Аллатини». Новым султаном под именем Мехмет V назначили его брата Ресата.
Младотурки постепенно раскрывали свои истинные цели.
* * *
В воскресенье 2 мая 1909 года Панайотис дежурил в госпитале Валь де Грас. Мильтоса разбудили звуки колоколов древней церкви святого Северина, которая находилась в нескольких метрах от его дома.
Жители города медленно просыпались, сладко потягивались, открывали окна.
Париж, волшебный, пленительный город на берегах Сены под ослепительным светом весеннего солнца распускал ароматы и давал обещания.
Мильтос попытался заставить себя сделать урок русского языка. Это была добровольная обязанность, которую он принял по совету того же Захарова, который сказал:
«Изучи русский язык. То, что совершили наши братья из Салоник Кирилл и Мефодий в IX веке в духовном развитии славян, сейчас ты и я сможем сделать в торговле и экономике!»
Соблазны победили его волю. Чистое небо, запах реки и цветущих парков, голоса и смех девушек, проходящих за его окнами, возбуждали чувства Мильтоса. Действительно, кто мог жить в этом обольстительном городе и не влюбиться или же сказать «нет» коварному и грешном его зову? Он поспешно оделся и пешком пошел на площадь перед храмом Нотр Дам.
Под утренним солнцем белые, розовые и красные цветы на диких каштанах на берегах Сены напоминали зажженные подсвечники. Красивые и всегда кокетливые француженки одевали длинные просвечивающие платья, возбуждали мужскую фантазию, лишь темно-синяя или черная подкладка восстанавливала равновесие.
Мильтос купил две газеты, сел на скамейке под тенью высокой цветущей липы. Любовный аромат ее цветов вызывающе требовал прихода оплодотворяющей жидкости, чтобы наступило завершение, мудрейшее созидание.
В газетах главенствовали две важные новости.
В одной говорилось, что двадцать дней назад император Германии Кайзер Вильгельм II отдыхал в Керкире в своем коттедже, который он купил в прошлом году у
королевы Австрии Сиси. Как сообщали газеты, все это время он внимательно следил за событиями в Турции и через немецкого посла в Константинополе влиял на них и поддерживал власть младотурков. Немецкий император пытался через греческую королевскую семью, находившуюся в то время на острове, убедить греческого премьер-министра не поддерживать восстание на Крите. Характерной его фразой была:
«Кто заденет интересы Турции, автоматически станет врагом Германии!»
Другая новость касалась массового уничтожении более 20.000 армян в районе города Адан, всего за два дня — 15 и 16 апреля. На первой странице дополнительного выпуска газета «Пети Журналь» публиковала ужасную картину этой жестокой резни. Мильтос сразу забыл аромат цветов и красоту парижанок. Его пронзило острое чувство страха и тревоги. Вместе со страхом и угрызения совести, ибо не сдержал свои обещания. Ифигения в письмах к брату пыталась понять, почему Мильтос ее забыл. Но Панайотис не раскрыл ему волнения Ифигении, считал, что они пока незрелы для серьезных отношений, и предпочитал предоставить времени испытать их чувства.
Мильтос быстро вернулся домой, схватил лист бумаги и начал писать. Угрызения совести оказались слабыми, чтобы вести ручку по дороге сердца.
Юность путает эгоизм с величием прощения. Он не послал письмо Ифигении. Продолжал наслаждаться очаровательным Парижем!
Восемнадцатилетний выпускник Коммерческой школы Халки не смог противостоять соблазнам перемен. Неожиданно из глубины Анатолии он оказался в сердце Запада, в Париже. На его родине мусульманки ходили в паранджах и не осмеливались поднять взгляд на мужчин. Вековечные обычаи запрещали дочерям Понта дарить свой поцелуй до замужества. Здесь же женщины наравне с мужчинами учились в университетах, посещали кафе, свободно говорили о своих чувствах и, взявшись за руки, гуляли со своими возлюбленными.
Мильтос был высокий юноша, богатырского, как кипарис, телосложения, красив и мужественен. Был отличником, преподаватели ценили его. В глазах однокурсниц он символизировал древнегреческого бога красоты Аполлона.
В школах европейцы изучали древнегреческий язык, мифологию и историю. Боги и герои Греции очаровывали души и возбуждали фантазию. Их слава возвеличивает и обязывает каждого грека. И счастлив тот, кто своей внешностью и поступками отвечает образу, который сформировали европейцы о наших древних предках.
Мильтос обладал врожденной способностью к общению с людьми. Но когда ему приходилось участвовать в беседах, касающихся любовных отношений двух полов, европейская точка зрения ему казалась недопустимо смелой. Тогда он робел, краснел, и слова с трудом выходили из его уст. Его зеленые глаза меланхолически углублялись в игривые глаза девушек, воспламеняя в них неугасимый зов плоти.
* * *
16 мая 1909 года, воскресным вечером в одном из аристократических салонов на севере Парижа студенты первого курса факультета экономики и общественных наук университета организовали вечер танцев.
Парижане любили Булонский лес и заботились о нем. Одной стороной он выходил на аристократический квартал, а другой — омывался спокойными и чистыми
водами Сены. В нем под густыми ветками ели, бука, березы, дикого каштана и платана прохожие и посетители находили прохладу и тень.
Искусственные пруды и водопады, парки, украшенные цветами, искусно посаженными мастерами-цветоводами, содействовали необыкновенной красоте этого леса, вдохновлявшего на протяжении веков поэтов и художников.
Дул легкий ветерок, неся свежесть и запах цветов. На чистом небе появилась яркая луна. Лунный свет сквозь ветки деревьев, веселая музыка из открытых окон центра создавали ощущение, что ты находишься в раю. И этим раем был Булонский лес. Как в первородном раю, здесь на каждом шагу были свои соблазны. Каждый со своей мантией, своим цветом, своим отличительным ароматом и личностью. Студентки для парней, а студенты — для девушек.
В то время в Париже учились студенты со всей Европы, как правило, дети из богатых и видных семей. Но лишь немногие девушки обладали привилегией записаться в прославленную Сорбонну. В тот вечер каждая девушка, кроме обычного желания выглядеть красивее всех, стремилась поразить других дорогими нарядами и украшениями.
Мильтос сидел в компании двадцати первокурсников. За тем же столом сидела Изабелла, студентка археологического факультета, которую на вечер пригласила ее подруга испанка. С первого раза взгляды Мильтоса и Изабеллы встретились таким образом, что выражали интерес и взаимное влечение.
Многие девушки хотели танцевать с Мильтосом, Изабелла опередила всех. Когда ансамбль заиграл медленное аргентинское танго, она спросила Мильтоса:
—Вы танцуете в Константинополе европейские танцы?
Поняв намек, он встал и вежливо предложил:
—Считал бы честью, если вы подарите мне этот танец.
Изабелла улыбнулась, ее зубы, как бриллианты, заблестели под ярким светом люстры, подала ему руку. Семья Изабеллы имела дальнее родство с королевским домом Испании. Но было необъяснимо, как Мильтос, робкий с женщинами, вел себя подобно опытному Дон Жуану. Не краснел, не смущался, не путал ритм танца.
Так бывает! Чем сильнее соблазны, тем быстрее отступают запреты.
— Что вас побудило изучать археологию, — спросил Мильтос.
— Разумеется, греческая мифология и мое восхищение древнегреческим искусст
вом, — улыбнулась в ответ Изабелла.
С удовлетворением улыбнулся и Мильтос. Пристально посмотрев зелеными глазами на нее, пошутил:
— В раскопках нужны руки. Выдержат ли ваши прекрасные пальцы суровые
испытания?
Комплимент явно пришел ей по душе, она приблизила свое лицо к его щеке и, лаская ее своим дыханием, ответила:
— Археологу в первую очередь нужны знания. Как бы я хотела когда-нибудь
проводить раскопки в святых руинах древней Греции... и пусть огрубеют мои руки!
Они беседовали, танцевали, смеялись. Нечаянно их лица оказались очень близко. Как будто договорившись, они замолчали, горячая волна охватила их тело. Невольно Мильтос бросил взгляд на ее обольстительную грудь. Она заметила это и готова была упасть в его объятия. К счастью, танец кончился, и они временно освободились от неожиданных пут страсти.
Все заняли свои места. Конферансье начал рассказывать анекдоты. Мильтос предпочел выйти во двор. Он встал под огромной елью. Луна клонилась к закату. На небе ярко сверкали звезды. Очень близко друг от друга находились созвездия Ориона и Плеяды. С Сены подул холодный ветер. В шелесте листьев бука ему показалось, что он слышит рыдание и умоляющий голос Ифигении:
«Мильтос, почему ты меня забыл? Пишу брату и спрашиваю о тебе. Два письма тебе написала. Почему ты не ответил? Я молюсь, чтобы тебе было хорошо!».
* * *
Вернувшись домой, в одежде, в черном фраке и с вишневого цвета бабочкой, Мильтос упал на кровать. Париж спал спокойным сном. Он же не смог сомкнуть глаз. Мысли, сомнения, его вина не давали ему покоя. Анализируя свою жизнь во французской столице, обвинял себя за эгоизм, за то, что, увлекшись развлечениями, забыл свои обещания, вел себя, как избалованный ловелас. Затем находил какие-то оправдания: учился хорошо, вращаясь в разных кругах, куда его выводил Захаров, постигал секреты бизнеса и международной политики. Без особых трудностей приспособился к космополитическому образу жизни иностранцев. Его волновало, что торопился в отношениях с девушками, искал приключения и наслаждения. Считал, что это противоречит его воспитанию, обычаям греков Понта, его долгу перед родителями, друзьями, порабощенными соотечественниками. Нелегко полное отдаление: чем глубже корни, тем больше сопротивление. Но сколько может сопротивляться восточный мужчина соблазнительным француженкам? Как он мог не сгореть от раскаленной лавы Иберского вулкана, превратившегося в женщину, в принцессу по имени Изабелла?
Мильтос поднял руки к потолку и умоляюще прошептал:
— О, господи! Я вишу в воздухе. Одной ногой нахожусь на Востоке, а другой -на Западе. Какова воля твоя? Что ты мне готовишь?! Освети мой путь!
Утром с красными от бессонницы глазами он пошел в университет. В почтовом ящике его ждало письмо от Ифигении от 2 мая 1909 года. Торопливо распечатал его и начал читать:
«Мой любимый Мильтос! Апрель был кошмарным месяцем. Турки поссорились друг с другом, но заплатили за это греки. Мы пока не пришли в себя от трагических событий.
Это мое третье письмо к тебе. Знаю, что ты не ответишь...
Вчера вечером, смотря на звезды, я вновь почувствовала себя одинокой...
Возможно, ты засмеешься. Я пока маленькая, романтична и живу по восточным законам, а ты стал европейцем...
Кстати, там никогда не идут дожди? Перед отъездом ты сжал мои руки и сказал, что дождь будет тебе напоминать мои заплаканные глаза...
Ифигения».
Мильтос вернулся в комнату, взял бумагу и начал писать: «Ифигения, я волнуюсь о судьбе греков Анатолии. Ты права, беспокоясь о моем поведении.
Жизнь — мельница, перемалывающая людей и чувства. На каждом шагу нас сопровождают опасности и соблазны.
Ты действительно еще маленькая... Пусть время испытает нас, пока не нужно нам связывать себя окончательно...
Мильтос».
* * *
В субботу, 29 мая 1909 года, во второй половине дня, госпожа София за чашкой кофе и вязанием кружев в ожидании возвращения мужа с работы и Ифигении из школы наслаждалась ароматом и тенью жасмина. В палисаднике среди цветов играла малышка Ирини. Как только Ифигения открыла наружные ворота, малышка радостно подбежала к ней и сообщила:
— Тебе письмо от Мильтоса. Прочти мне, пожалуйста, хочу знать, купил ли он мне обещанную куклу?
Ифигения подпрыгнула от счастья, обняла сестру, расцеловала ее и затем подбежала к матери, вырвала из ее рук конверт, поднесла его к губам и ушла в салон. Села в кресло и, волнуясь от нетерпения, раскрыла письмо. Около нее встала Ирини.
С ее губ вдруг исчезла улыбка, глаза заполнились слезами. Малышка, поняв печаль сестры, нежно погладила ее волосы. Ифигения разрыдалась, оставила письмо на кресле и поспешно поднялась в свою комнату.
Весь вечер она плакала и не спустилась на ужин.
Новость задела сердце отца. Но решил, что лучше не беспокоить ее.
На улице разразился сильный дождь. Когда-то в ушах Ифигении шум дождя звучал божественной музыкой. В тот вечер он наводил на нее тоску. Она закрыла ставни и опустила шторы. Села за письменный стол и начала писать:
«Любимый Мильтос!
Не странно ли, что я тебя называю «любимый», а ты просто — «Ифигения»? В прошлом году 12 сентября, когда мы сидели одни под жасмином, я тебе сказала: «Души не заключить в тюрьму, они идут куда хотят и объединяются когда хотят...». Сейчас чувствую, что для тебя любовь — тюрьма. Но я не обижаюсь на тебя...
Знай, что свою душу я не отдам другому мужчине. До самой смерти буду думать о тебе и любить тебя...
Для меня любовь — не тюрьма, а бальзам для сердца и духовная свобода.
Ифигения».
* * *
С лета 1909 года международная обстановка вновь серьезно обострилась.
Турция окончательно попала под влияние Германии. Был принят закон об ускоренном вооружении и обязательной военной службе христиан, турецких поданных. Болгария и Сербия за короткое время создали крупную и вооруженную по последнему слову военной техники армию. Россия беспокоилась о судьбе Босфорского пролива и Дарданелл. Бурное развитие автомобильной промышленности, авиации и судоходства вызвало настоятельную необходимость контроля за нефтеносными районами Среднего Востока и Кавказа.
Англия и Франция, потеряв свое первоначальное влияние на младотурков, обратили внимание на изолированную до этого Грецию. Они поддержали восстание гре-
ческих офицеров в августе 1909 года, поставили у штурвала Греции революционера из Крита Элевтериоса Венизелоса, пользующегося их благосклонностью. Руководящим умом и финансовым гением операций англичан и французов был банкир и крупный торговец оружием Базиль Захаров.
Во всем мире, как эпидемия, началась безудержная гонка вооружений.
Хитрый и предусмотрительный Захаров успел распустить свои щупальца везде. Подавляющая часть международной прессы, банков и промышленности следовала его советам и планам.
В середине июня 1909 года он позвал Мильтоса в свой кабинет и сказал:
— Мильтос, пока ты находился в Париже, я внимательно наблюдал за тобой. Не
скрою, ты оправдал мои надежды. На встречах с крупными предпринимателями, на
дипломатических приемах, несмотря на твою юность, ты проявлял ум, зрелость и
дальновидность, впечатлял своих собеседников. В тебе я вижу себя молодого. Мой
друг, перед тобой блестящее будущее. Ты обладаешь всем. Кроме того, что не менее
важно, пользуешься моим абсолютным доверием и поддержкой. Обещаю, что наста
нет время, когда с тобой будут считаться руководители крупнейших держав... Да не
красней ты, будет, как говорю! И самодержцы и короли! Все теряют голову при виде
денег и золота! Значит, летом начинаем. Вместо каникул предлагаю тебе поехать в
Россию в качестве моего уполномоченного, где вместе с моими людьми будешь
контролировать передачу военной техники, закупленной Россией из наших заводов
в Англии и Франции.
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 66 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| КРАСНАЯРЕКА 4 страница | | | КРАСНАЯРЕКА 6 страница |