КРАСНАЯРЕКА 2 страница

—Господа, я услышал, как вы упомянули Македонию, вы оттуда?

—Разве не видно по нашей бороде и загорелой коже? — ответил светловолосый
голубоглазый юноша.

Мильтиадис улыбнулся и, осмелившись, сказал:

— Двое из вас похожи на партизан, а вот у этого господина, — имея в виду третьего
члена компании, — нет бороды и кожа слишком белая для партизана.

Все засмеялись. Безбородый молодой человек представил своих друзей:

— Константину, грек-македоноборец, рядом с ним болгарский комитат Стамбулов. А я — еврей Бурлас, владелец магазина тканей.

Мильтиадису показалось, что над ним шутят:

— Надеюсь, вы не издеваетесь надо мной. Вы в совершенстве говорите на гречес­
ком языке, и я предположил, что все вы греки.

Молодые люди громко засмеялись, и их смех смешался с музыкой и песнями, раздающимися на большой и живописной площади. Бурлас замигал своими хитрыми глазами:

— Ты забываешь, что мы живем в трех грешных городах? Как говорят турки, в
гяурских городах. Да разве возможно, живя и работая в Константинополе, Салони­
ках и в Смирне, не говорить по-гречески?

Мильтиадис, не скрывая своего беспокойства, спросил:

—Господа Константину и Стамбулов, мой вопрос к вам. Вы воевали в Македонии,
может быть, встречали там моих братьев. В 1906 году они ушли воевать в Македо­
нию. Как нам сообщили, один из них попал в плен и заключен в тюрьму в городе
Битола, о судьбе другого ничего неизвестно.

—Как их зовут, как они выглядят, — спросил Константину.

—Старшего — Фемистоклис или Фемис. Высокий, черноволосый, с зелеными
глазами, мы с ним очень похожи. Имя другого Платон, выше среднего роста, чер­
ноглазый брюнет. Наша фамилия Павлидис.

—Друг мой, в Македонии мы воевали под другими именами. Вот смотрю на тебя,
и мне кажется, что ты мне напоминаешь парня, с которым в одном поезде сегодня
утром я прибыл в Сиркеси. Поезд был битком набит народом, мне трудно вспомнить
все подробности. В нашем вагоне ехали более сорока болгарских комитатов и гре­
ческих партизан. Не успели мы вступить ногой на землю «грешного города», как в
миг все разбежались.

Тоска, друг мой! Не дождусь, когда успокоиться море, чтобы отплыть в родную Никомидию. Пользуясь случаем, встретился с моим другом Бурласом, который

поставляет ткани в магазин моего отца. Познакомился со Стамбуловым. Бог сжалил­ся над ним, и он не попался в мои руки десять дней тому назад. Не знаю, встретился бы он вновь со своей красивой невестой!

* * *

Новость окрылила Мильтиадиса. Он забыл и султана, и младотурков, даже слад­кие глаза прекрасной незнакомки отошли на второй план. Перебегая от одной пло­щади к другой, он пошел на причал, откуда отправлялись корабли в греческие города Понта. Поднялся в старый город, побродил по лабиринтам знаменитого закрытого рынка Капали Царси и изнуренный пришел на площадь святой Софии и сел на скамейке под прохладной тенью огромного дикого каштана. На площади — турки ее называли «Султан Ахмет» — и вокруг «Синей Мечети», святой Софии и в парке Топ Капи по-прежнему шли народные празднества. Люди пели и танцевали, стреляли в воздух.

Вдруг из шести минаретов мечети «Султан Ахмет» и четырех святой Софии раз­дались громкие голоса муэдзинов, зовущих верующих мусульман к послеобеденной молитве. Замолкли музыкальные инструменты, прекратились танцы. Кто бежал к мечетям, кто молился на коленях, обратив лицо к Мекке.

Мильтиадис закрыл лицо ладонями и в воцарившейся тишине невольно вспомнил свое детство. До переезда из Ак Даг Матена по воскресеньям вся семья ходила на службу в митрополитский храм святого Харалампия.

Пятилетний Мильтиадис завороженно смотрел на икону Иисуса Христа на куполе храма. На вопрос отца, почему он все время смотрит туда, с детской наивностью отвечал:

— Я тоже хочу подняться так же высоко, как он!

От тоски по детству на его глазах выступили слезы.

Он встал и, гонимый неудержимый силой, направился в еще открытый храм святой Софии. Сняв туфли у дверей, вошел в храм. Яркий свет резко ударил в глаза. Казалось, что здесь была обитель солнца. По детской привычке он обратил взор к куполу в поиске знакомого образа всемогущего. Тщетно. Храм был голый. На стенах его не осталось ни малейшего следа от известных всему миру мозаик. Ничто не напоминало о былой славе и величии центра православия.

Задетый представшей перед ним картиной опустошения, Мильтос задавался воп­росами, ответы на которые могло дать только будущее. Здесь когда-то проходили коронации императоров, воскресные службы, свадьбы, ночные молебны в дни опас­ностей Византии. Его прошлое было богато, будет ли настолько богато и его буду­щее? Откроет ли этот храм когда-нибудь свои врата православным верующим, заз­вучат ли с его амвона проповеди о любви и прощении?

Теперь здесь была мечеть. Мильтос видел, как мусульмане на коленях благого­вейно молились Аллаху, своему богу. «Бог один, хотя часто мы этого не понимаем», — подумал он и последовал их примеру.

Встал на колени, но не повернулся лицом к Мекке, а к востоку. Закрыл глаза и взмолился: за мир в Турции, за братьев, за скорую встречу всей семьи, за исполнение заветного желания поклониться Пресвятой Деве в ее далеком пристанище в крутых Понтийских горах Мела.

И чудо произошло! Тяжелая мужская рука опустилась на его правое плечо, и раздался знакомый и родной голос:

— Вот, ты где, братец! А я тебя везде искал. Узнал, что вы пошли на церемонию
молитвы султана. Заметил тебя, когда ты входил в храм.

Им очень хотелось броситься друг другу в объятия, закричать от радости, но место было святое. Свершив молитву, братья молча вышли из храма. Немного от­далившись, Фемис могучими руками схватил Мильтиадиса, крепко обнял его, под­нял высоко, потряс в воздухе несколько раз и поставил перед собой. Только тогда они посмотрели друг на друга. Две пары зеленых глаз, похожих, как две капли воды, с любовью смотрели друг на друга. Два брата, высоких, сильных и стройных, подоб­но Аполлону и Адонису, не могли наглядеться друг на друга.

Обнявшись, братья направились в ближайшее кафе. Мильтос, как его звали в семье, не скрывая своего беспокойства, спросил:

—Два года от Платона нет вестей. Родители очень волнуются, а мама все время
плачет.

—Брат мой, борьба за родину требует жертв и мучеников. Отправляясь в Маке­
донию, мы знали, что нас ожидает. В июле 1906 года я вступил в партизанский отряд.
Вместе с другими партизанами со всех уголков мира, где проживают греки, мы прошли
суровые испытания. Но мы не считались со смертью, борьба за правое дело прида­
вала нам силу и гордость. Многие мои боевые товарищи с улыбкой на устах пали на
поле битвы. И если Платону суждено стать мучеником за свободу Македонии, то мы
поскорбим, но до своей смерти будем гордиться его подвигом.

—Тебе не кажется, что наша семья страдает «митридатизмом»?

—Что это означает, — спросил с недоумением Фемис.

—Великий Митридат, король древнего Понтийского государства, говорил на
двадцати языках, славился глубокой мудростью и пользовался любовью своих под­
данных. Но за пределами страны у него было много врагов. Ему казалось, что кто-
то из его окружения, подкупленный врагами, попытается отравить его. Поэтому он
ежедневно принимал малую дозу яда, чтобы его организм мог выдержать гораздо
более высокие дозы. Это и есть «митридатизм».

—А какое отношение это имеет к нашей семье?

—Живем в том же городе, что и Митридат, в Синопе. Отец с детства прививал
нам безграничную любовь и преданность Греции. Мы даже не знаем, существуют ли
пределы в этом...

—Знаешь, мы запутаемся, если начнем такого рода беседы и размышления. Отец
вырастил нас порядочными, честными, верными слову и долгу. Он сделал все, что
считал своим долгом. Мы взрослые мужчины и вольны делать свободный выбор в
жизни.

—Ты прав, но после твоего отъезда в Македонию, болгары стали резать греков
в городах Варне, Пиргосе, Кавакли, Месимврии, Анхиало. Тогда в защиту своих
братьев в Македонии встали греки из Малой Азии. Но из Синопа только Платон ушел
воевать с болгарскими комитатами, другие ограничились словами.

—Мильтос, дорогой, давай не будем бередить раны. По-моему, Платон поступил
правильно. Не заблуждайся, свободу нам не принесут ни конституция, ни восстание
младотурков. Она потребует многих лет борьбы и жертв.

—Согласен с тобой и горжусь вами. Не знаю, похож ли я на вас? Одно могу

сказать, что мы не вернемся в Синоп, пока не получим известия о Платоне. Знаешь, король Саламина, посылая своих сыновей, Айянта и Тевкра, в Трою, заставил их поклясться.

—То есть?

—Он заклял их беречь и помогать друг другу, вместе вернуться на родину —
победителями или мертвыми, но прежде отомстив за смерть погибшего брата. И мы,
как они, должны найти Платона, живого или мертвого...

—Это оставь мне. Ты же займись подготовкой своих документов, поедешь учить­
ся в Париж. Французское посольство находится в районе Терапия. Обращусь за
помощью в греческое посольство, в Патриархию, обещаю тебе, что найду Платона
живого или же принесу его кости, чтобы похоронить в Синопе.

* * *

После упорного настояния Фемиса братья отправились в квартал Перан, чтобы остановиться в аристократической гостинице, знаменитой Перан Палас. Гостиница находилась недалеко от площади Таксим. Она была построена греческим промыш­ленником Бодасакисом. Это было здание, куда впервые в городе был проведен элек­трический свет.

Служащий в приемной, элегантный житель Леванты с бабочкой, увидев длинную бороду и потную рубашку Фемиса, недовольно заявил:

— Господа, сожалею, но в нашей гостинице принимаем только клиентов в при­
личной одежде...

Он не успел завершить фразу, как Фемис, бросив на него свирепый взгляд, пове­лел:

— А я говорю, что вы дадите мне самый лучший угловой номер с видом на Босфор
и бухту Золотого Рога!

На крик Фемиса в приемную пришел директор гостиницы, грек, в элегантном костюме с зеленой бабочкой и с видом кардинала сказал:

— Господа, у нашей гостиницы избранная клиентура. Она переполнена. Прошу не
шуметь. В других гостиницах вы найдете подходящий для вас номер.

От этих слов Фемис пришел в ярость. Его зеленые глаза метали молнии. Он схватил директора за бабочку и заорал:

— Негодный писарь, в то время, как мы, бородатые и в грязных рубашках,
сражались в Македонии, ты набивал свой живот всякими лакомствами и наслаж­
дался комфортом. Позор эллинизму, что рождает тебе подобных. Знаешь, я не
люблю многословия. Плачу и требую выделить лучший номер... Сию же минуту...
понял?

С детских лет идеалом Мильтоса был Фемис. Сейчас же он особенно гордился старшим братом, его мужеством и силой. Своей бородой, широкой волосистой гру­дью, божественной статью и красотой он напоминал древних длинноволосых оби­тателей Олимпа.

Им выделили самый комфортабельный номер с роскошной мебелью и дорогими люстрами. Пока они размещали свои вещи, Мильтос, не переставая, расспрашивал брата о битвах, в которых тот принял участие, о тюрьме, где сидел недолго, о по­рабощенной Македонии и свободном греческом королевстве.

Но Фемис от усталости еле держался на ногах. Он без боя упал в объятия Морфея и через десять минут спал крепким и счастливым сном.

Мильтос тоже устал, но не мог уснуть. Разные мысли не давали ему покоя. Сегодня ему, восемнадцатилетнему, неискушенному и неопытному в жизни юноше, пришлось испытать многое. Он подошел к открытому окну.

Слева, почти под его ногами, простирался Босфор, тянувшийся до Мраморного моря. Справа — узкая морская полоса, залив Золотой рог, который отделяет Кон­стантинополь от его новых кварталов.

По железному мосту Галата, соединяющему квартал Перан со старым городом, толкаясь, все еще двигались пешеходы и повозки. В старых и новых кварталах и в жилых азиатских берегах ярко горели огни домов, площадей и государственных зданий, построенных у моря и на утопающих в зелени холмах.

С площади Долма Баксе раздались громкие удары часов. Была уже полночь. Как по сигналу сразу же прекратились веселые голоса, песни и танцы. Город потянуло ко сну. Блаженная тишина опустилась на землю и море.

Мильтос сел в дорогое кресло у открытого окна, смотревшего на северо-западные кварталы. В темноте он четко различил греческий квартал Татавла. Там обычно султаны поселяли христиан, умелых мастеров, которые строили корабли, мастерили оружие, возводили мосты и все техсооружения империи.

Турки накладывали на них большие налоги и заставляли поменять веру. Но те отказывались, трудились, не покладая рук, строили дома по соседству друг с другом, под ними рыли подземные проходы на случай, если придется приютить своих сооте­чественников во время гонений. В пасхальные дни 1821 года здесь разыгралась не­виданная драма, были вырезаны сотни христиан. Тогда до смерти был замучен пат­риарх Григорис V.

Со стороны залива Золотой рог дул свежий ветерок, принося с собой запах моря, смешанный с ароматом жасмина и лавра.

Вид ночного города очаровал Мильтоса и погрузил его в размышления об исто­рическом пути и будущей судьбе города и эллинизма Анатолии. Запах цветов взбу­доражил его молодую кровь, он подошел к открытому окну. И тут же почувствовал, как по его телу прошла горячая волна. Перед ним встал образ прекрасной незнаком­ки. Казалось, что ветер вместе с ароматом жасмина принес и ее запах. Мильтос покраснел, сердце его застучало сильнее. В тот же миг яркий метеорит рассек ночное небо, и он, как это принято, загадал желание:

«Господи, сделай так, чтобы я снова увидел ее!»

Влюбленный юноша не знал, что кварталом дальше на балконе мраморного особ­няка стояла виновница его воздыханий и, обратившись к метеориту, молилась:

«Пресвятая Дева, сотвори чудо! Дай мне еще раз увидеть вчерашнего знаменосца, юношу с зелеными глазами...».

Мильтос и Ифигения, не волнуйтесь!

Судьба заранее расставила вам свои шелковые сети. Будущее обещает вам встречи.

Глава 2

НАДЕЖДА И ПЕРВЫЕ ЗНАКИ...

Первый робкий свет опустился на землю.

Настала суббота, 30 июля 1908 года. С сотен минаретов одновременно раздались голоса муэдзинов, зовущих мусульман на молитву.

Первым встал Фемис. Умылся, подошел к Мильтосу, который крепко спал в уютном кресле. Тронул его за плечо и, увидев, что тот проснулся, сказал:

— Вставай, уже рассвело. Ты почему уснул в кресле? Подойди к окну, что-то
странное происходит на улице...

Братья, вытянув свои молодецкие тела, выглянули с открытого окна пятого этажа гостиницы. Они смотрели на море. Густой, белый утренний туман с напором подни­мался с Босфора и, падая в Мраморное море, разрежался и замедлял свое движение. Туман еще не успел покрыть холмы и из гостиницы хорошо виднелся азиатский берег. Создавалось такое впечатление, что дома, деревья и покрытые березами хол­мы качаются, как корабли, на море.

Над горами, на востоке от Скутари, выглянуло ярко-красное солнце. Первые его лучи, пройдя через слои густого тумана, образовали красочную радугу на юго-вос­токе.

И в это время на площади Таксим забили колокола греческой православной церкви святой Троицы, окруженной огромным парком.

—Какая прелесть кругом! — восхищался Мильтос утренней красотой, — смотри,
туман, утренняя радуга на чистом небе, звон колоколов и опьяняющее благоухание
жасмина...

—Теперь я понимаю, почему ты уснул в кресле, ты наслаждался видом и арома­
тами города... Кто знает, с какой русалкой и ханумой ты странствовал, — пошутил
Фемис.

Братья рассмеялись от души и почти одновременно сказали:

—А теперь пора браться за дело...

—Сегодня суббота, аристократы посольств работают до обеда. Иди быстро во
французское посольство, а я сначала пойду в греческое посольство, затем постараюсь
встретиться с греческим военным атташе. До обеда посещу и Патриархию. Встретим­
ся в два часа в греческом ресторане на улице Перан. Братишка, день начался с хо­
рошей приметы. Давай пойдем в церковь святой Троицы, поставим свечу и помолим­
ся за Платона, за расцвет нашего народа после одобрения Конституции.

В полдень братья встретились в назначенном месте.

Вход в знаменитый греческий пассаж с немногочисленными, но роскошными магазинами был с известной во всей Европе улицы Перан. Его крыша представляла собой композицию прекрасных французских витражей, и яркие лучи солнца, про­ходя через них, заливали пассаж всеми цветами радуги.

Войдя в ресторан, Мильтос увидел своего брата за столом у перегородки в ком­пании представительного мужчины сорока пяти лет.

—Твой зять, господин Николаидис, — улыбаясь, представил его Фемис.

—Рад познакомиться, господин Николаидис, — вежливо сказал Мильтос, — но
не понимаю, что имеет в виду Фемис?

—Об этом поговорим потом. А сейчас мы закажем еду и обсудим все, — предло­
жил господин Николаидис.

В то время в ресторан вошли два министра нового турецкого правительства вместе с немецким послом. Проходя рядом с Николаидисом, вежливо поздоровались с ним, пожав ему руку.

—Сват, вижу, у тебя высокие знакомства! — восхитился Фемис.

—По долгу работы мне приходится общаться с иностранными дипломатами и
турецкими политиками. В последнее время мы внесли много капиталов в экономику
Турции и в основном Константинополя.

—Какого вида капиталы? — спросил Мильтос.

—Братец, видно, не зря ты изучал экономику, интересуешься капиталами, -
отметил с гордостью Фемис.

Два официанта в темно-синих брюках, в белых рубашках с бабочкой, на сереб­ряном подносе принесли холодное белое вино и морские закуски.

—Более двух лет я не пробовал таких деликатесов, — признался Фемис, — в горах
Македонии соскучился по пикантным восточным блюдам.

—Как ты думаешь, Фемис, сейчас, после выпитого стакана вина, раскроем наш
секрет Мильтосу? — предложил Николаидис, и его лицо осветилось широкой улыб­
кой.

—Не лучше ли оставить это на завтрашний вечер, раз ты пригласил нас на ужин?
Думаю, что для Мильтоса это будет сюрпризом года, — ответил Фемис.

—Признаться, я не понимаю вашего юмора. Давайте оставим шутки, лучше рас­
скажи, куда ходил, что узнал о Платоне?

—Встретился и поговорил с греческим послом, военным атташе и консулом. Но
думаю, что полную и быструю информацию сможет дать митрополит Амасии Германос Каравангелис. Мне повезло, и у входа в Патриархию я наткнулся на легендар­
ного иерарха. Нам не понадобилось знакомиться, посмотрев на меня своим ястре­
биным взглядом, он спросил:

«Добро пожаловать, сын мой! Когда вы спустились с гор и приехали сюда? Если не ошибаюсь, это ты в конце 1906 года, переодевшись священником, посетил кафед­ральный храм Кастории. Не так ли?». Ты не беспокойся. Каравангелис способен вытащить змею из-под земли. Обещал, что завтра на встрече у господина Никола­идиса он сообщит нам новости о Платоне.

—Надеюсь, это будут добрые вести, — сказал Мильтос.

—Не беспокойся, Мильтос, у меня много знакомств, всех подключил. Мы же с
Фемисом посетили турецкий Генеральный штаб. — добавил Николаидис.

—Выпьем за здоровье Платона и скорую встречу с ним, — с каким-то облегчением
предложил Мильтос, затем, улыбаясь, спросил:

—А сейчас, господин Николаидис, мне любопытно узнать, какой бизнес перспективен в Турции?

—Сейчас время на стороне умных, предприимчивых и рискованных людей. В
Турции только турки отстают экономически: не берутся за новое, не рискуют. Говорю
это, исходя из своего опыта. В 1899 году мы переехали из Ак Даг Матена в Констан­
тинополь. Вначале остановились в Татавале, где все свои сбережения я вложил в
магазин тканей...

Мильтос перебил его и, покраснев от стыда, признался:

—Какой же я наивный, что не понял сразу, что вы отец моей невесты Ифигении...
Из неудобного положения брата вывел Фемис, обняв его, спросил:

—А ты помнишь свою помолвку?

—Нет. Мама как-то упоминала, что в мае 1897 года меня обручили. Мне было
пять лет, а моей невесте — два годика. Я капризничал, не хотел, и отцу пришлось
надрать меня за уши.

—Но она тебе самого важного не сказала, — воскликнул Фемис.

—Как?

—В старину в Понте девочек, чтобы уберечь от похищения турков, обручали в
детстве. Как правило, турки не похищают помолвленных христианских девушек. В
1897 году началась война между Грецией и Турцией, тогда христиане во избежание
бесчинств и похищений вынуждены были обручать даже маленьких девочек. Однаж­
ды, субботним вечером в доме господина Николаидиса собралась вся знать Ак Даг
Матена. Для совершения обряда был приглашен священник церкви святого Георгия.
Гости веселились, пели, танцевали, а вы беззаботно играли в детской комнате. Когда
настало время церемонии, отец Георгиос, надев епитрахиль, позвал жениха и невесту,
чтобы благословить их. Радостная невеста, одетая в шелковое розовое платье, встала
у стола. А ты капризничал и отказывался подойти к ней... хочешь услышать продол­
жение?

—Фемис, остальное я доскажу, — предложил господин Николаидис. — Все молча
ждали тебя. Ты же упрямо сел на пол и не поддавался уговорам матери подойти к
Ифигении. Тогда твой отец, сильно рассердившись, схватил тебя за ухо и потащил
к столу. Ты начал плакать.

«Что ты хочешь? Почему ты плачешь? Чего ты боишься?» — спросил поп. «Я не хочу обручаться с Ифигенией!» — расплакался ты. «Почему?»

«Она под себя мочится! Мне нравится Андромаха, наша соседка!». Мы еле сдерживались от смеха. Отцу вновь пришлось прибегнуть к наказанию, чтобы ты утихомирился, и церемония была продолжена.

—Гордись своими подвигами, братишка! — пошутил Фемис и добавил: — Наде­
юсь, завтра при встрече с Ифигенией ты не повторишь подобную сцену.

—Тогда были трудные времена. Сейчас мы свободны, ничто нам не угрожает. А
принятые обязательства когда-то должны быть пересмотрены...

—Значит, ты отказываешься жениться на моей принцессе, — пошутил господин
Николаидис.

—Возможно, она не захочет выйти замуж за меня. Мы говорим о равенстве.

Впрочем, я пока не собираюсь жениться. Сперва, по нашим обычаям, пусть женятся Фемис и Платон. Меня ждет учеба. Ифигения не обязана ждать...

Они выпили последний бокал вина и, прощаясь, Николаидис предложил: — Завтра мои гости соберутся в девять часов вечера. Вы же, закончив дела, при­ходите пораньше, нам надо поговорить. Возьмите с собой и свои чемоданы. С зав­трашнего дня вы остановитесь в моем доме. В вашем распоряжении будет целый этаж.

* * *

В тот вечер в середине семейного ужина Ифигения, обидевшись на отца, ушла и закрылась в своей комнате. За столом господин Николаидис, обращаясь к жене, сказал:

—София, знаешь, кто придет завтра к нам в гости?

—Мы же утром об этом говорили по телефону: грек министр сельского хозяйства
и рудников Маврокордатос, греки-офицеры турецкой армии, мусульманин подпол­
ковник Вехиб-бей, профессор Спатарис с сыном лейтенантом и митрополит Кара­
вангелис. Думаю, я всех назвала.

—Сегодня в патриархии я встретил Фемиса, старшего сына нашего свата Геор­
гиоса Павлидиса. А в полдень познакомился и с его младшим сыном Мильтосом. Мы
вместе пообедали в греческом ресторане.

—Почему ты сразу не пригласил их ночевать у нас? Как ты мог, Михалис, что
скажет наша сваха Афродита, если узнает?

—Пригласил, но они отказались. Видимо, не хотели нас беспокоить, зная, что
завтра мы ждем гостей. Я предложил им завтра после ужина остаться у нас.

—Папа, кто они? — спросила Ифигения.

—Твой жених и его старший брат из Синопа, — пошутил Панайотис, старший брат
Ифигении.

—Папа, скажи ему что-нибудь, — возмутилась Ифигения.

—Доченька, Панайотис сказал правду, — ответил господин Николаидис.

—Мама, о чем они говорят? Что за грубые шутки?

—Милая, они не шутят. Когда тебе было два года, мы обручили тебя с младшим
сыном бывшего нашего соседа и друга Павлидиса Мильтиадисом. Летом 1901 года
они переехали в Синоп. Мы потеряли связи с ними, но судьба нас вновь свела.

—Мама, что ты говоришь? Мне ведь тогда было всего два года...

—А в школе преподаватели и учителя вам не объясняли, почему греки в прошлом
были вынуждены обручать даже грудных девочек?

Ифигения покраснела от стыда и растерянности.

Ее пятилетняя сестра Ирини подошла к отцу и с детской наивностью возмутилась:

—А почему вы меня еще не обручили?
Господин Николаидис нежно погладил ее по щеке:

—Ты еще маленькая, настанет и твое время.
Затем, обратившись к Ифигении, добавил:

—Когда-то турки резали греков и похищали их дочерей. Сейчас мы живем с ними
мирно, нам не нужно прибегать к разного рода ухищрениям, чтобы выжить.

—Папа, прошу завтра не ворошить отжившие обычаи, — попросила Ифигения.

Вместо мужа ответила госпожа София:

— Доченька, мы, Понтийские греки, строго придерживаемся своих обычаев и
традиций. Благодаря им мы сохранили свою веру, национальную самобытность, наш
древнейший язык и культуру.

—Тогда зачем мы носим европейские наряды, танцуем танго и играем на пианино?
Давайте будем одевать зипуны, танцевать Понтийские танцы «Омал» и «Пиррихио»...
Мама, все меняется, и обычаи тоже...

—Да, обычаи должны меняться, но в меру. Иначе мы рискуем потерять свои
корни и превратиться в людей без роду и племени. Новое еще не означает лучшее.
Без обычаев и традиций народы растворяются, гаснут...

—Сестричка, родители правы, — включился в беседу Панайотис. — В Берлине,
где я учился, понял, что значит самобытность народа, его корни. Откажись от своих
обычаев и традиций — и ты будешь, словно неуправляемый корабль в бурном море.

—Моя принцесса, завтра оденешь розовое платье, присланное нашим другом
Захаровым из Парижа. Я хочу, чтобы ты была красивой и очаровала своего жениха...
— вынес окончательное решение глава семейства.

Две слезинки покатились с черных глаз Ифигении. Она отложила вилку, попы­талась что-то сказать, не смогла. Жалобно посмотрела на отца и бросилась в свою комнату, упала ничком на кровать, обняла подушку и разрыдалась:

«Почему не понимают, что я не могу выйти замуж за незнакомого человека? Если бы знали, что мне нравится другой. Вчерашний знаменосец. Или я выйду замуж за него или, клянусь, уйду в монастырь».

Господин Николаидис хотел следовать за ней, но жена удержала его:

—Оставь ее. Это девичьи капризы. Со вчерашнего дня после церемонии привет­
ствия султана она ведет себя странно, шутит, поет, а вчера вечером долго стояла на
балконе и смотрела на звезды...

—София, думаешь, моя принцесса выросла? — глубоко вздохнул господин Ни­
колаидис.

* * *

Ранним воскресным утром, 31 июля 1908 года, верующие заполнили православ­ную церковь святой Троицы. Службу вел патриарх Иоаким III.

Госпожа София, дав необходимые указания служанкам и поварихе, с двумя до­черьми пошла в церковь святой Троицы, которая находилась недалеко от их дома. С трудом пробиваясь через толпу, они поднялись в женскую половину. При после­дних словах священника верующие встали на колени, моля святого духа освятить божьи дары, Ифигения с благоговением обратила свой взор к всемогущему Иисусу Христу на куполе храма и взмолилась:

«Мой Христос, прости меня, если грешу, что в этот священный миг мой разум занят кощунственными мыслями. Хочу еще раз встретить юношу с зелеными глаза­ми».

Об этом думал и Мильтос, когда с Фемисом он пришел в ту же церковь зажечь свечу «за здоровье и спасенье» Платона.

Вечная борьба души и тела. И вечно разум старается уравновесить эти две про­тиводействующие силы. Возможно, всесильная душа покоряет мечте все, но всегда

прекрасная Елена, Афродита, Аполлон будут ожидать там, чтобы очаровать, не простить и приказывать: «Сбрось тиранию души».

Философы, мудрецы, священники и пророки пытались избавиться от этой неумо­лимой борьбы, но, в конечном счете, даже им не удавалось спастись. Сам Иисус Христос, страдая на кресте, попросил спасения от Отца Своего:

«Боже мой, Боже мой, почему ты меня оставил?»

Мильтос и Ифигения, не заметив друг друга, ушли из церкви.

Весь день у Ифигении было плохое настроение. Она все время думала, как вести себя на вечернем приеме.

В пять часов все было готово к ужину. Чета Николаидис следила за приготовле­ниями. С закатом солнца и до сумерек их четырехэтажный особняк осветили мно­гоцветные хрустальные люстры. В то время считанные дома Константинополя имели электрический свет.

Михалис Николаидис, выпускник Кесарийской коммерческой школы Каппадо-кии, в совершенстве говорил на турецком, английском и французском языках. Был красив, приветлив и хитер. Дела у него шли хорошо, и он купил старый особняк в Татавле.

В 1905 году судьба улыбнулась ему. На одном из светских приемов он познако­мился с Василисом Захариадисом или Базилем Захаровым, как было записано в его паспорте, и под этим именем он был известен в политических и промышленных кругах мира.

Дата добавления: 2015-09-05