2 страница. ЛОУРЕНС. Я в этом уверен

ЛОУРЕНС. Я в этом уверен. Хотел бы я, чтобы меня было нелегко напугать.

ДИКИНСОН (сердито). Но почему, черт возьми, все это тебе так важно?

ЛОУРЕНС. А почему монастырь важен человеку, который ищет в нем убежища?

ДИКИНСОН. Монастырь — это для того, кто потерял волю к жизни. (Сердито). Ну хорошо. Духовный кризис. Допустим. И как ты потерял свою душу?

ЛОУРЕНС. Так же, как большинство ее теряет, наверное. Я служил ложному божеству.

ДИКИНСОН. Какому?

ЛОУРЕНС. Силе воли.

ДИКИНСОН. Это в смысле, той штуке, которая у тебя в голове?

ЛОУРЕНС. Той штуке, которая была у меня в голове.

ДИКИНСОН. Разве не она сделала тебя тем, кто ты есть?

ЛОУРЕНС. Да.

ДИКИНСОН. Я говорю о Лоуренсе Аравийском.

ЛОУРЕНС. Я говорю о Россе Эксбриджском.

ДИКИНСОН (горячо). Это все жалость к себе, и больше ничего. Ничего нет хуже, чем жалость к себе...

ЛОУРЕНС. Нет, есть. Знание о себе. Почему бы себя и не пожалеть, если жалко? Но узнать себя — или, скорее, когда тебе покажут тебя — таким, каков ты на самом деле... (Прерывается). Да. Дураки были эти древние греки. С твоим образованием, думаю, ты меня поймешь. Можно занять пару фунтов? (Дикинсон вытаскивает бумажник и извлекает из него две банкноты, подходит к Лоуренсу и передает их ему). Спасибо. Это доказывает, что ты это сделаешь.

ДИКИНСОН. А ты психолог. Да, конечно же, я это сделаю — не буду же я отказываться от денег, которые мне нужны, ради какого-то фальшивого спектакля...

ЛОУРЕНС. Ты не путаешь Росса с Лоуренсом? Или Росс — тоже спектакль? Может быть, ты и прав. В любом случае, это мало что значит. Спектакль или нет, он с треском провалился. Тянет назад весь отряд на строевой подготовке и на гимнастике, не может рассказать грязный анекдот даже ради спасения своей жизни и никогда не видит в нем соли, разговаривает, будто по книжке читает, и портит любую компанию тем, что слишком старается. И все же, только что, когда мы с Моряком пели «Типперери», я подумал, что, возможно... (Замолкает). Нет. Все это одни сопли. Росс умрет завтра, туда ему и дорога. (Безразлично смотрит на свою дрожащую руку, потом поднимает глаза на Дикинсона, внезапно улыбнувшись). Ты правда думаешь, что газеты заплатят сотню?

ДИКИНСОН. А может, и больше.

ЛОУРЕНС. Правда? Скажешь мне потом, сколько они на самом деле платят, хорошо?

(Поворачивается и уходит. Свет гаснет. В темноте слышен отдаленный сигнал отбоя).

Картина третья

Казарма. Видны четыре койки. Парсонс лежит на одной из них в нижнем белье. Он подсчитывает результаты скачек из вечерней газеты. На другой лежит Нолан, в пижаме. Он пишет письмо.

ПАРСОНС. Пэдди, сколько будет — пять к четырем, вместе с семью к двум?

НОЛАН. Прости, Моряк, я не играю на скачках. (Склонился над письмом). Ты вот мне кое-что скажи.

ПАРСОНС (не отрываясь от расчетов). Что?

НОЛАН. Какое-нибудь слово вместо слова «любовь». (Парсонс мрачно глядит на него, не отвечая. Взрывается). Любовь, любовь, любовь! В печенках уже сидит. (Машет письмом). Ты не знаешь другого слова?

ПАРСОНС. Это для кого?

НОЛАН. Для моей девушки. Той, на которой я женюсь.

ПАРСОНС. Этой учительской дочки? (Нолан кивает). Не знаю я никакого другого слова.

НОЛАН. Но знаешь, Моряк, она не такая, как все. Ты и представить себе не можешь. Свободно мыслящая, вот она какая...

ПАРСОНС (вполголоса). Свободно действующая тоже, надеюсь.

НОЛАН. Ты удивишься.

(Входит Дикинсон и подходит к одной из свободных коек).

ПАРСОНС. А, Дикий гусь, — ты должен это знать. Сколько будет — пять к четырем, вместе с семью к двум?

ДИКИНСОН. Посмотрим. Восемь и четыре пенса с половиной.

ПАРСОНС (с восхищением). Вот это наука, это я понимаю, а не то, что... (Кивает на четвертую койку). Бьюсь об заклад, ты-то не читаешь в сортире греческую поэзию, Дикий гусь.

ДИКИНСОН. Ты чертовски прав, старик. «Полицейская газета» — вот это мой уровень.

(Входит Лоуренс, идет к четвертой койке, проходит мимо Дикинсона. Дикинсон лежит на своей койке в одежде и не смотрит на Лоуренса. Тот начинает стягивать куртку негнущимися пальцами. Вдруг, кажется, он о чем-то вспоминает. Он подходит к Нолану, вынимает из кармана брюк два фунта и отдает ему).

ЛОУРЕНС. У тебя есть полкроны?

НОЛАН. Но ты ведь говорил, у тебя нет.

ЛОУРЕНС (не глядя на Дикинсона). Удалось раздобыть.

НОЛАН. Ох, Росс, не надо было. Он подождет — тот, кто тебе дал?

ЛОУРЕНС. Уверен.

НОЛАН. Сколько?

ЛОУРЕНС. Я думаю, целую вечность.

НОЛАН (отдавая ему полкроны). Через получку все верну. Обещаю. А когда-нибудь...

ЛОУРЕНС. Ничего.

НОЛАН (возвращается к письму). Росс — ты должен это знать. Есть какое-нибудь другое слово, кроме слова «любовь»? Чтобы удивить ее, подумай...

ЛОУРЕНС. Я не знаток в этом.

НОЛАН. Попробуй.

ЛОУРЕНС. Нежность, привязанность, единство двух сердец...

НОЛАН (с сомнением). Скучновато.

ЛОУРЕНС. Извини...

ПАРСОНС (все это время глядит на Лоуренса и хмурится). Эй, что это с тобой такое?

ЛОУРЕНС. Ничего.

(Садится на койку. Парсонс подходит к нему).

ПАРСОНС. Ты трясешься так, как будто шимми пляшешь. И мокрый весь. Что, принял на грудь?

(Лоуренс не отвечает. Вместо него спокойно отвечает Дикинсон).

ДИКИНСОН. Малярия.

ПАРСОНС. Малярия?

ЛОУРЕНС. Все в порядке, Моряк. Это не заразно.

ПАРСОНС. А мне плевать, заразно или не заразно. Я тут старший и рисковать не собираюсь. (Безапелляционно, пока Лоуренс молча продолжает раздеваться). Давай одевайся, иди и доложи, что болен. Нечего дурочку валять...

(Грубо всучивает Лоуренсу обратно его китель, пытаясь впихнуть его руку в рукав).

ЛОУРЕНС (тихо, но с внезапной непререкаемой силой в голосе). Убери от меня руки.

ПАРСОНС (ошеломлен). Чего?

ЛОУРЕНС. Мне не нравится, когда меня трогают руками.

(Забирает китель от Парсонса и вешает его).

ПАРСОНС. Слушай, Росс. Я тебе сказал — иди и доложи, что болен.

ЛОУРЕНС (так же тихо и с той же силой). Я не собираюсь докладывать, что я болен. Я собираюсь здесь спать. (Он ложится на койку, полуодетый, дрожа, и натягивает на себя одеяло.

ПАРСОНС. Парень, я тебя предупреждаю: если ты сейчас не доложишься, завтра утром попрешься на гимнастику, малярия у тебя там или не малярия. Понимэ?

ЛОУРЕНС (сонно). Понимэ.

ПАРСОНС. Что, нравится над собой издеваться?

ЛОУРЕНС. Я думаю, это точно замечено. Спокойной ночи, Моряк. Если начну шуметь ночью, буди.

ПАРСОНС. Ботинок-то у меня всегда под рукой. (Признав свое поражение, поворачивается к Дикинсону, который все еще лежит на койке в одежде). А ты что это себе думаешь? Так и будешь спать? (Дикинсон лениво ему подмигивает). Что, опять? (Дикинсон кивает). И кто она сегодня?

ДИКИНСОН. Сегодня это не она. Дело.

ПАРСОНС. Странное время для дела.

ДИКИНСОН. А это странное дело.

ПАРСОНС. Только, Бога ради, не попадись.

ДИКИНСОН. Не попадусь.

ПАРСОНС (понизив голос). И мне полтинник, как всегда.

ДИКИНСОН. Если дело выгорит, получишь два.

ПАРСОНС. Ну, поживем — увидим.

(Внезапно гаснет свет).

НОЛАН (со стоном). Ох, нет! Только-только, можно сказать, вдохновение пришло. Завтра я уж не вспомню.

ПАРСОНС. Что?

НОЛАН. Как мы были однажды на пляже, под Голуэем...

ПАРСОНС. Завтра вспомнишь.

НОЛАН. Нет, слова уже не вспомню...

ПАРСОНС. Ну, другие какие-нибудь вспомнишь, если только рот закроешь.

НОЛАН. Но это были такие слова, Моряк...

ПАРСОНС. Да заткнись ты, озабоченный! Спокойной ночи всем.

НОЛАН, ДИКИНСОН. Спокойной ночи, Моряк.

(После паузы Дикинсон в темноте тихо поднимается с койки и на цыпочках идет к двери. У койки Лоуренса он замирает на секунду и смотрит на него. Потом идет дальше. Лоуренс вдруг выбрасывает вперед руку в умоляющем жесте).

ЛОУРЕНС (невнятно). Нет! Нет...

(Дикинсон останавливается и оборачивается).

ДИКИНСОН (шепотом). Это ты мне, старик? (Никакого ответа, только слабый стон. Очевидно, что Лоуренс говорит во сне.) Счастливых снов, полковник...

(Он осторожно подходит на цыпочках к двери, приоткрывает ее, бегло выглядывает и быстро уходит, прикрыв за собой дверь. Свет гаснет, в казарме полное затемнение.

После паузы мы слышим приглушенные раскаты барабанов и начальные такты «Земли надежды и славы», исполняемые вдалеке органом. Свет постепенно усиливается, и мы видим, как опускается большой экран для диафильмов, на который проецируется фотография Лоуренса — в белоснежном арабском платье, с большим и богато украшенным кинжалом у пояса. Он лежит на земле и задумчиво смотрит вдаль, рядом с ним винтовка. Позади устроился спящий верблюд. Фон пустыни выглядит явно ненастоящим, общее впечатление неправдоподобное и утрированное. Перед экраном лектор, Фрэнкс, в смокинге.

ФРЭНКС. Вот этот человек. Полковник собственной персоной, возможно, самая легендарная фигура нашего времени, ученый, военный, некоронованный король пустыни — на нем, как вы видите (показывает на кинжал) знак принца Мекки, такую честь оказал ему принц Абдулла... (Обрывает речь и с раздражением адресуется к невидимой казарме ВВС). Ведь это то, чего вы всегда хотели?

ГОЛОС ЛОУРЕНСА (живой, не в записи). Не сейчас. Сейчас я хочу только, чтобы вы рассказали правду.

ФРЭНКС. Но что такое правда? Знает ли это кто-нибудь? О, фельдмаршал! (Тот, кого мы позже узнаем как Алленби, появляется из темноты рядом с Фрэнксом). Что вы думаете о Лоуренсе?

АЛЛЕНБИ. Что ж, я никогда не был уверен, до какой степени он был шарлатаном. До известной степени, я думаю. Но величие того, что он сделал, бесспорно.

(Фрэнкс оборачивается к другой стороне сцены, где возникает другая фигура, штатский в тропической одежде).

ФРЭНКС. А вы, мистер Сторрс?

СТОРРС. Мне кажется, значение того, что он сделал, довольно преувеличено. Прессой, людьми вроде вас и, что греха таить, им самим. Его величие в том, кем он был — на мой взгляд, пожалуй, величайшим из англичан своего времени.

(Британский бригадный генерал, Бэррингтон, в тропической форме, появляется на противоположном краю сцены).

ФРЭНКС. Генерал, вы знали Лоуренса, не правда ли?

БЭРРИНГТОН. Да, и очень близко. Терпеть его не мог. Ужасный хвастун — и порядочный садист к тому же. Рыбья кровь. Никаких чувств. Думаю, что и частная жизнь его не выдерживает критики. А то, что он сделал... многие сделали не меньше, только не получили такой рекламы.

(Фигура Ауды абу Тайи в великолепном одеянии появляется на сцене, презрительно оттесняя Бэррингтона).

АУДА (громовым голосом). Скажите им там, в Англии, то, что я, Ауда абу Тайи, говорю об Эль-Орансе. Мужчина из мужчин. Свободный из свободных. Дух, не знающий равных. Я не вижу в нем ни одного изъяна.

ЛОУРЕНС (из темноты, с мукой в голосе). Ни одного изъяна?

АУДА. Я не вижу в нем ни одного изъяна.

(Он отступает в темноту. Человек в форме турецкого генерала приближается к экрану, но ничего не говорит, глядя в сторону казармы).

ФРЭНКС. Видите, как это сложно. Что такое правда? Ведь они не могут все быть правы, верно? По-моему, безопаснее будет держаться простой истории, эпоса для бойскаутов. Ведь вы легенда, знаете ли — а я не должен портить публике ее легенду. Ей нужен Лоуренс, а не Росс. Герой с мировым именем, а не рядовой, измученный лихорадкой, уставший от жизни, уставший от самого себя, на пороге самоубийства. (Турецкому генералу). Кто вы такой? Вы тоже из великой истории Лоуренса?

ГЕНЕРАЛ. Не из легенды. Но я — из правдивой истории. (Становится позади койки Лоуренса и смотрит на него). Только не беспокойтесь, мой друг. Я ничего не расскажу. Никогда не рассказывал и никогда не стану.

ЛОУРЕНС (из темноты). Когда-нибудь это сделаю я.

ГЕНЕРАЛ (вежливо). В самом деле? Я никогда не отрицал вашей смелости. Но это было бы слишком смело...

(Генерал уходит в темноту).

ФРЭНКС (с облегчением). Хватит всей этой невнятицы. Следующее фото, будьте любезны. (Большая карта Среднего Востока перед первой мировой войной, появляется на экране). В 1916 году вся эта территория (показывает) была под властью Османской империи, с которой вели войну силы союзников. (Показывает). Турки угрожали Суэцкому каналу, а британцы были слишком слабы, чтобы пытаться перейти в контрнаступление. Крупная битва при Сомме уже стоила им почти полумиллиона жертв и не принесла никаких результатов. Война увязала в кровавой трясине, и ни одна из сторон не видела способа победить. Однако пятого июня 1916 года вот здесь (показывает на Мекку) случилось событие, о котором едва упомянули газеты, но именно оно изменило мировую историю. Шериф Мекки поднял восстание против турок, захватил в плен их гарнизоны в Мекке и Джедде, и вместе со своими сыновьями, принцами Фейсалом и Абдуллой, бросил вызов всей армии Османской империи со своими крошечными бедуинскими войсками. Разумеется, вскоре за этим последовало бы поражение, но шестнадцатого октября 1916 года в Джедде (показывает) высадились двое англичан — умный, зрелый, дальновидный дипломат Рональд Сторрс и — следующее фото, прошу вас... (На экране появляется фотография Лоуренса, в армейской форме капитана. Он смотрит в камеру прямо, сурово и с чувством). Молодой человек, исполненный непреклонной решимости посвятить себя делу единства арабов и сурового чувства долга перед собственной страной... (Из темноты слышится тихий смех). В чем дело?

ЛОУРЕНС (из темноты). У вас это так скучно выходит.

ФРЭНКС. Скучно?

ЛОУРЕНС (из темноты). Да. Это было совсем не так. Вначале это было даже весело.

ФРЭНКС (строго). Весело, рядовой авиации Росс?

ЛОУРЕНС (из темноты). Да. В самом начале...

(Свет гаснет. Слышится арабская военная музыка, лихая и варварская, но лишенная какой-либо суровости и солдафонства. Она перемежается взрывами криков и смеха).

Картина четвертая.

В арабской палатке. Когда зажигается свет, Лоуренс одевается в великолепный белый арабский наряд с помощью свирепого на вид арабского слуги (Хамеда), который явно этого не одобряет. Другой слуга (Рашид), моложе и на вид деликатнее, чем первый, держит перед Лоуренсом зеркало. Сторрс сидит на стуле и курит сигару. Арабская музыка не умолкает.

ЛОУРЕНС (оглядывая себя). Сторрс, как я выгляжу?

СТОРРС. Как самый англосаксонский араб, которого я когда-нибудь видел.

ЛОУРЕНС. Ничего. В Сирии, перед войной, на раскопках, я обычно сходил за черкеса.

СТОРРС. Позволь тебе напомнить, что мы в тысяче миль к югу от Дамаска. Ты когда-нибудь слышал, чтобы в Хиджазе были черкесы?

ЛОУРЕНС (все еще поглощенный своей внешностью). Нет. Не могу сказать, что слышал. Но один-то мог забрести... (Шум военной музыки утихает). Видимо, парад окончен. Я сказал Абдулле, что его люди расстреливают в воздух слишком много пуль, которые стоило бы поберечь для турок. Если я не могу сказать, что я черкес, то что я скажу?

СТОРРС. На твоем месте я сказал бы, что я — капитан английской разведки, в отпуске из Каира, самовольно направляющийся в штаб принца Фейсала, через местность, где раньше не ступала нога христианина. Скорее всего, тебе никто не поверит, и ты обойдешься разве что небольшой вмятиной в черепе, которую проделают, чтобы выпустить оттуда демона безумия. Наверное, это болезненно — но, по крайней мере, есть шанс выжить.

ЛОУРЕНС. Тебе не кажется, что мне нужно что-нибудь на пояс?

СТОРРС. Что значит «что-нибудь»?

ЛОУРЕНС. Не знаю. Украшение какое-то. Кинжал, к примеру. Понимаешь, я ведь должен быть одет как важный господин. Абдулла считает, что чем пышнее я буду выглядеть, тем меньше внимания привлеку, и это довольно разумно, не правда ли? (Хамеду). Иди к господину твоему Абдулле и попроси его, во имя Аллаха, одолжить его слуге, капитану Лоуренсу, кинжал, который подошел бы принцу Мекки. (Хамед сердито смотрит на него некоторое время, потом поворачивается и уходит). Похоже, он выполняет, что я ему говорю, а это уже утешение. Надеюсь, что и остальные...

СТОРРС. Какие остальные?

ЛОУРЕНС. Абдулла хочет, чтобы я взял несколько его людей в подкрепление его брату.

СТОРРС. Вот теперь я считаю, что твои шансы на выживание равны нулю. Как только они выйдут из лагеря Абдуллы, сразу же перережут твою христианскую глотку.

ЛОУРЕНС. Вот и Абдулла так думает. (Прохаживается взад-вперед). Шейх ступает не так, как простые смертные.

СТОРРС (расстроен). Мне надо было бы тебя остановить.

ЛОУРЕНС. Но ты не можешь, и это тебе известно. Я тебе не подчиняюсь.

СТОРРС. Серьезно, Т.Э., этот риск несравним с какой бы то ни было пользой, которая может из этого выйти. Да, я знаю, тебе будет очень весело, если ты вернешься в Каир и будешь выводить из себя вышестоящих офицеров, рассказывая, что у них неправильные сведения, а ты изучил все на месте и знаешь точно. Но, по правде говоря, я не думаю, что ты вообще вернешься в Каир...

ЛОУРЕНС. Когда я был студентом, я писал диплом о замках крестоносцев. Для этого я отправился в Сирию, один, без денег, в разгар лета, и прошел двенадцать сотен миль за три месяца, полностью положившись на арабские законы гостеприимства. Никто не думал, что я вернусь в Оксфорд...

СТОРРС (нетерпеливо). Это тебе не Сирия. Это их Святая Земля. Здесь арабские законы гостеприимства не распространяются на христиан. Их религиозный долг — тебя убить.

ЛОУРЕНС. Ну, не забывай, у меня ведь есть охрана.

СТОРРС. Охрана? В смысле, этот вот головорез и его дружок, похожий на убийцу...

ЛОУРЕНС. Да нет, я не думаю, что Рашид — головорез. Я даже добился, чтобы он заговорил со мной. Потом он, конечно, сплевывал, чтобы очистить рот после разговора с неверным, но сплевывал довольно вежливо. Признаю, что с Хамедом у меня не было таких успехов, но я не сдамся.

(Сторрс внезапно встает и подходит к Лоуренсу).

СТОРРС (положив руку на плечо Лоуренса). Т.Э. (Лоуренс быстро отстраняется). Тебя легко могут убить.

ЛОУРЕНС. Меня легко может переехать штабной автомобиль в Каире.

СТОРРС. Но почему все-таки ты это делаешь? (Не давая Лоуренсу открыть рот). Только не начинай опять о своем таинственном родстве с арабским народом. Я в это не верю. Ты не чувствуешь любви к арабам. Да, ты умеешь говорить на их языке и сходиться с ними, но ты не мистик вроде Бартона или Доути. Ты делаешь это по какой-то очень личной причине. По какой?

ЛОУРЕНС (после паузы, вкладывая в свои слова слишком много веса). Мне нужен воздух. (Прежде чем Сторрс может ответить, входит Хамед с богато украшенным поясом и кинжалом, резким движением отдает их Лоуренсу. Тот обезоруживающе улыбается). Да благословит тебя Аллах, Хамед, друг моего сердца и страж моей жизни... (Хамед поворачивается к нему спиной и с величайшим достоинством уходит туда, где стоит Рашид). Ну что ж. Все требует времени. (Показывает Сторрсу кинжал). Слушай, Сторрс, ты только посмотри! Разве не замечательно? (Начинает надевать его, с очевидным ликованием). Рашид, подержи еще зеркало. (Рашид поднимает зеркало). Черт возьми, да! С этим я действительно могу быть одним из повелителей пустыни...

(В палатку входит Бэррингтон, одетый в тропическую форму. Ему жарко, и он не в духе).

БЭРРИНГТОН. Сторрс?

(Сторрс живо вскакивает. Лоуренс быстро взглянул через плечо на новоприбывшего и снова отвернулся к зеркалу).

СТОРРС. Здравствуйте, полковник. Приятно видеть вас снова.

БЭРРИНГТОН. Прошу прощения, что не встретил вас на причале. Сообщение из генерального штаба о вашем прибытии задержалось. Как вы нашли дорогу в лагерь Абдуллы?

СТОРРС. Капитан Лоуренс отыскал каких-то проводников.

БЭРРИНГТОН. Но вы ведь понимаете, что это очень опасно — и совершенно противоречит инструкциям. И кто такой капитан Лоуренс?

СТОРРС (беспомощно). Да вот он.

ЛОУРЕНС (оборачиваясь, радушно). Здравствуйте. Вы, наверное, полковник Бэррингтон, наш представитель в Джедде.

БЭРРИНГТОН. Да, это я.

ЛОУРЕНС. Скажите мне, что вы думаете об Абдулле?

БЭРРИНГТОН (озадаченный). Что я думаю о его высочестве? Ну, я думаю, что он человек исключительно способный и одаренный...

ЛОУРЕНС. Именно. Слишком способный и одаренный, чтобы видеть впереди что-нибудь, кроме поражения. Я его за это не виню, но не думаю, что это наш человек — как по-вашему? Я бы поставил на Фейсала.

БЭРРИНГТОН. Да?

ЛОУРЕНС. А, вы, возможно, считаете Фейсала глупцом, ведь он думает, что может победить. И, конечно, если он просто думает так, то он и правда глуп. Но если вдруг, чисто случайно, окажется, что он в это верит, тогда... тогда это наш человек, не так ли? Во всяком случае, я думаю, стоит попробовать. Простите меня, но я должен использовать как можно больше дневного света. Хамед, Рашид, скажите людям, чтобы готовились и выступали. (Хамед и Рашид молча исчезают. Лоуренс поворачивается к Сторрсу). Что ж, до свидания, Сторрс. Увидимся примерно через месяц.

БЭРРИНГТОН. Вы собираетесь ехать верхом к Фейсалу? Это причина вашего маскарада?

ЛОУРЕНС. Несколько необычно, правда? Сначала Абдулла хотел нарядить меня женщиной, с чадрой, но я подумал, это уже будет слишком. И не очень-то честно, вы не находите?

БЭРРИНГТОН. Вы вообще осознаете, насколько это рискованно?

ЛОУРЕНС. О да. Мы все чем-нибудь рискуем.

БЭРРИНГТОН. Но вы знаете хотя бы, какие места лежат между этим лагерем и вади Сафра?

ЛОУРЕНС. Несколько трудные, как мне говорили.

БЭРРИНГТОН. Да? А вот что говорили мне. Три дня — голая пустыня, безо всякого укрытия. Потом четыре дня пути в гору, по практически непроходимым утесам, еще два дня — вниз с гор, а потом еще три дня через еще худшую пустыню. Потом... (Обрывает фразу, заметив, что Лоуренс загибает пальцы.) Что вы делаете?

ЛОУРЕНС. Вы уже насчитали двенадцать дней. Честно говоря, полковник, я буду разочарован, если мы не успеем за шесть...

(Выходит).

БЭРРИНГТОН. Кто этот кошмарный недомерок?

СТОРРС. Лоуренс? Мой спутник со сверхмощным мозгом? Он из Арабского бюро в Каире.

БЭРРИНГТОН. Ах, вот как, из штабных? Зачем его сюда послали?

СТОРРС. А его не послали. Он сам приехал.

БЭРРИНГТОН. Великий Боже. Без приказа? (Сторрс кивает). Чем он занимается в Арабском бюро?

СТОРРС. Делает карты.

БЭРРИНГТОН. Вот и занимался бы этим дальше.

СТОРРС. Не знаю. Карты у него хорошие.

БЭРРИНГТОН. Художественные карты, не сомневаюсь — пустыня такая желтенькая, а горы обозначены легкой голубизной. (Сердито). Послушайте, Сторрс, я не желаю иметь с этим делом ничего общего. Я ничего не знаю об этом, что бы ни... вы понимаете?

СТОРРС. Да. Очень хорошо понимаю.

БЭРРИНГТОН. С этих пор ваш драгоценный капитан Лоуренс из Арабского бюро полностью предоставлен сам себе...

СТОРРС. Да, я думаю, он именно так и предпочтет.

(Свет гаснет. Слышно, как мужской голос тихо, в отдалении поет арабскую песню).

Картина пятая.

Пустыня. Никаких декораций, кроме скалы, прислонившись к которой, Лоуренс пишет в записной книжке. Остальное — небо и раскаленное солнце. Рядом с Лоуренсом навзничь лежит Рашид. В некотором отдалении спит Хамед.

ЛОУРЕНС. Что это за песня, Рашид?

РАШИД. Это песня племени ховейтат, Эль-Оранс, во славу Ауды Абу-Тайи.

(Отплевывается в сторону).

ЛОУРЕНС. Это благородный человек. Хорошо делают, что его почитают.

РАШИД (с удивлением). Даже в Каире знают об Ауде?

(Снова отплевывается).

ЛОУРЕНС. Даже в Каире я знаю об Ауде. Семьдесят пять кровных врагов были убиты его собственной рукой, и каждый в его племени хотя бы однажды был ранен у него на службе. Несомненно, он величайший воин во всей Аравии. (С тоской). Каким союзником он был бы Фейсалу!

РАШИД. Турки платят ему слишком много денег. Он великий человек, но он любит деньги. Как случилось так, что ты знаешь так много о нашей стране и нашем народе, Эль-Оранс?

(Отплевывается).

ЛОУРЕНС (мягко). Рашид, вот уже пять дней я гадаю, неужели Аллах тебя не простит, если, разговаривая со мной, ты побережешь слюну, чтобы как следует отплеваться под конец?

РАШИД. Не говори Хамеду, а то он меня побьет. Он злится, что я вообще с тобой разговариваю.

ЛОУРЕНС. Твоя страшная тайна будет сохранена, клянусь.

РАШИД. Ответь же мне, Эль-Оранс.

ЛОУРЕНС. Как случилось так, что я знаю так много о вашей стране и вашем народе? Потому что я специально этим занимался.

РАШИД. Почему ты, англичанин и христианин, хочешь служить нашему делу?

ЛОУРЕНС. Потому что, служа твоей стране, я служу и своей. Потому что, служа твоему делу, я служу делу свободы. А служа вам, я служу и себе.

РАШИД. Последнего я не понимаю.

ЛОУРЕНС. Я сам это не до конца понимаю. (Встает на ноги). Час почти закончился. Через десять минут буди остальных.

РАШИД (со стоном). Нет, нет, Эль-Оранс. Солнце еще так высоко...

ЛОУРЕНС. Мы должны добраться до лагеря Фейсала этим вечером.

РАШИД. Ты всех нас убьешь. Мы пять дней не отдыхали. Посмотри только на Хамеда! (Он показывает на спящего охранника). Никогда я не видел его таким усталым. А я, я просто умираю, Эль-Оранс.

ЛОУРЕНС. Тогда воскресай из мертвых, труп! (Шутливо подталкивает его винтовкой; Рашид, улыбаясь, поднимается на ноги и ковыляет с преувеличенной усталостью). Неужели вас, бедуинов пустыни, придется устыдить тому, кто до последней недели провел два года верхом на стуле в каирском штабе? Мне стыдно вести такой слабый и изнеженный отряд...

РАШИД (с усмешкой). А кому пришлось вчера удерживать тебя на верблюде, чтобы ты не свалился в расщелину от усталости?

ЛОУРЕНС. Это был ты, Рашид, и я благодарен тебе. Но я бы не свалился.

РАШИД. Тебя не спас бы Аллах.

ЛОУРЕНС. Нет.

РАШИД. Тогда кто?

ЛОУРЕНС. Единственное божество, которое я почитаю. (Показывает на свою голову). Оно живет здесь, в этом неприглядном храме, и называется — сила воли. (Смотрит на Хамеда). Хамед точно убьет меня за то, что я прерву такой сладкий сон.

РАШИД. Дай ему поспать, Эль-Оранс. И мне тоже. (Опускается на землю в притворном изнеможении).

ЛОУРЕНС (мягко). Ты всегда и везде рядом с ним, Рашид. По-моему, тебе следует дать ему побыть одному хотя бы во сне. А этот сон продлится еще только семь минут.

РАШИД (умоляюще). Эль-Оранс, почему бы не подождать до вечера? Что значат пять часов?

ЛОУРЕНС. Может быть, разницу между победой и поражением в войне.

РАШИД. В войне? (Снисходительно). Прости меня, Эль-Оранс, но я араб, а ты англичанин, и ты ничего не понимаешь. Пять дней я слышу, как ты все твердишь об арабской войне, но ведь нет никакой войны. Мы деремся с турками, потому что их ненавидим, убиваем их, когда только можем и где только можем, а когда убьем, отправляемся домой. Ты говоришь об арабском народе — но ведь нет никакого арабского народа. Мое племя — харит, а наши соседи — племя масрух. Мы с ними кровные враги. Если я убью турка вместо того, чтобы убить одного из масрух, это будет преступление перед моим племенем и моей кровью. А разве харит и масрух — единственные кровные враги в Аравии? Как мы можем быть народом и как можем иметь армию? А без армии — как мы можем вести войну с турками? Когда ты говоришь об арабском народе, это дурацкие мечты, Эль-Оранс...

ЛОУРЕНС. Очень хорошо. Дурацкие мечты. (Смотрит на часы). Пять минут, и мы выступаем.

РАШИД (с отвращением). Чтобы привести к принцу Фейсалу несколько человек, когда у него есть в тысячу раз больше, и он не может справиться с турецкими пушками в Медине. Вот для чего ты устроил эту скачку, которая всех нас прикончит?

ЛОУРЕНС. Нет. Не для того, чтобы привести к Фейсалу несколько человек, которые помогут ему штурмовать Медину, а чтобы привести к нему одного, который убедит его, что ее не надо штурмовать вовсе.

РАШИД. Тебя? (Лоуренс кивает). Ты его не убедишь. Он в своем безумии верит, что может выгнать турецкую армию из всего Хиджаза.

ЛОУРЕНС. Я тоже верю в это, Рашид, а я не безумен.

РАШИД. Клянусь Аллахом, ты еще безумнее. Как он может выгнать турок из Хиджаза, если не будет штурмовать их крепости?

ЛОУРЕНС. Именно тем, что не будет штурмовать их крепости, Рашид.

РАШИД. Значит, он будет выигрывать сражения, если не будет их начинать?

ЛОУРЕНС. Да. И выиграет войну — если не будет ее вести.

РАШИД. Хорошая загадка, Эль-Оранс.

ЛОУРЕНС. Ответ прост, Рашид. Он рядом с тобой, стоит только посмотреть. (Показывает на горизонт). Что ты видишь?

РАШИД. Пустое место.

ЛОУРЕНС (показывает в другую сторону). А там что ты видишь?

РАШИД (пожимает плечами). Наши верблюды.

ЛОУРЕНС. Пустыня и верблюды. Два оружия, которые сильнее самых сильных пушек во всей турецкой армии. Два оружия, которые могут помочь Фейсалу выиграть войну — если мы успеем удержать его, и он перестанет губить свою армию, свою веру и свою смелость под пушками Медины. (Его слова обрывает звук выстрела, затем слышатся крики, довольно близко). Посмотри, что там такое. Скажи людям, чтобы берегли силы для похода, а патроны — для турок. И пускай собираются. (Рашид убегает туда, откуда все еще слышатся сердитые голоса. Лоуренс толкает Хамеда ногой). Просыпайся, Хамед. Пора.

Дата добавления: 2015-09-05