|
Читайте также: |
Максим Бродский выходит на пустую сцену с большим чемоданом в одной и со скелетом в другой руке. Ставит скелет на сцену. Ставит чемодан.
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Почему никого нет? Где народ, желающий проводить своего кумира? Ну скажи хоть ты мне, товарищ скелет, народ это или консервированные овощи!? Где все? Чем они заняты? Представь себе, дорогой мой, я назначаю открытую репетицию перед самым отъездом в Цюрих, а здесь никого нет, представь себе…
Скелет молчит.
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Что молчишь? Не печалься… Будь храбрым и гордым! Я и тебя с собой возьму! Разберу тебя на части, положу в чемодан и напишу снаружи на нескольких языках: Осторожно, не кантовать! Я должен тщательно подготовиться к перелету… а тут никого нет!.. Видишь, в этой стране нет понятия о ценности искусства. Понимаешь?
Скелет молчит.
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Где горожане, где селяне!?. Где? Видишь, дорогой скелет, в чем разница между тем, как бьюсь я и тем, как бился ты!.. Я весь в горении, в борьбе, а посмотреть на это никто не приходит. Пусто. Репетиция со зрителями! Какие зрители!? Никого нет! А ты!.. Ты спокоен, ты под защитой закона! Музейная ценность! Цивилизация! Что с тобой случится?
Скелет молчит.
Из левой кулисы с бюстом, завернутым в красную тряпку, выходит Серафим Проданский.
СЕРАФИМ: Товарищ Бродский… товарищ артист…
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Входи, народ, и не мешай мне, садись! «Ночь храпит над землей…»
СЕРАФИМ: Я прочитал в газете о вашей репетиции, желаю Вам всего… И пришел, чтобы передать Вам…
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Тихо! Не мешай! «А когда мы бодрствуем – разве и это не есть сон, только светлее…»
СЕРАФИМ: (Разворачивает бюст.) Я принес бюст…
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Великолепно, неведомый ваятель! Снял мне голову с плеч! Как тебе в голову пришла такая идея? Но я еще не заслужил такой чести… я, конечно, весьма перспективен… но не следовало тратить…
СЕРАФИМ: Нет… нет… это не ваш бюст, и я не скульптор…
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Как так?
СЕРАФИМ: Это его бюст… Мы с Вашим отцом были соратниками по борьбе…
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Кто отец, какой отец, причем тут отец… Скелет, скажи хоть ты, это вылитый Максим Бродский. Может быть, это мой сын!..
СЕРАФИМ: Этот бюст я дарю Вашему семейству, потому что Ваша мать была настолько любезна, что передала мне несколько фотографий для моих мемуаров…
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Ты великолепный скульптор! Чудесный! У тебя… у тебя просто феноменальный лоб! Я приеду к тебе в ателье! Дай адрес! Значит, лепишь людей, лица, головы, но ведь это чудесно… Сделал форму, поставил в муфельную печку, обжег, и вот тебе человек, человек прошлого, человек будущего… ты мне необыкновенно угодил… у меня слов нет…
Входят Катерина Бродская, Авраам-сын и Яна.
КАТЕРИНА: (Бежит, запыхавшись, к скелету.) Как ты мог так по-дурацки поступить? Как ты мог вынести скелет, представляющий музейную ценность, из моего рабочего кабинета, извини, понимаешь ли ты, что это значит, это для меня равносильно смерти…
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Но мне же нужен реквизит! Ты что, не знаешь? Таковы условия конкурса! Мне нужен реквизит! С чем я поеду в Цюрих?
КАТЕРИНА: С чем хочешь, но скелет остается здесь! И не надо, мой дорогой, разыгрывать из себя…
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Как это не надо разыгрывать, я всю жизнь играю, и кому какое до этого дело!
Арна пытается вставить слово, но не может.
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Слушай, Арна, слушай: «Ночь храпит над землей и мечется в сладострастном бреду». Она всегда указывает мне своим окровавленным пальцем, вон туда, туда, туда!!! (Указывает пальцем.)
Арна взглядом спрашивает, что за человек стоит на сцене.
АВРААМ-СЫН: А это кто, не могу понять!
ЯНА: Я его по телевизору видела!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Дорогие мои, разрешите вам представить! Вот мой отец! (Показывает на бюст.)
АВРААМ-СЫН: Привет, памятник! (Здоровается с бюстом.) А кто его сюда притащил?
Арна издает сдавленный крик.
СЕРАФИМ: Понимаете, я…
Бюст сам начинает двигаться к оторопевшим людям. Все, в том числе и скелет, застывают на месте. Позади бюста стоит призрак Авраама. Отворяется время, «закамуфлированное» под историю.
Я… Серафим Проданский, председатель комиссии по ликвидации частного сектора, сегодня, седьмого апреля 1946 года, предлагаю Народному суду вынести следующее решение. Врага народа, разграбившего народное богатство Авраама Бродского, 33 лет, родившегося в городе Скопье, Народная Республика Македония, Федеративная Народная Республика Югославия, женатого, имеющего двоих детей, по профессии учителя, приговорить к смертной казни через расстрел!
Врага народа Авраама Бродского арестовали три дня назад на складе народных школ при попытке вынести 8 бутылок народного масла. В ту же ночь оно было предъявлено мне в качестве доказательства того, что антинародные элементы перемещаются ночью, при помощи вспомогательных средств внедряются в сны народа, забирают себе его продукты питания и возвращаются по своим домам, чтобы спрятать народное богатство и потом в одиночку им пользоваться. Обвиняемый враг народа в ту же ночь хотел вымыть руки при пересечении народной реки Вардар, но Комиссия по ликвидации частного сектора воспрепятствовала ему. Его руки останутся замаранными до того момента, пока их такими не увидит народ и не отправит его туда, откуда нет возврата. Пусть приведут и его учеников с курсов ликвидации неграмотности и его семейство, чтобы они могли увидеть его руки! Чтобы могли плюнуть на них! Может ли враг народа учить наших детей? Не может!
К призраку Авраама подходит мать с двумя детьми.
АВРААМ: Народный суд! Перед приведением в исполнение заслуженной казни разрешите мне только завершить первые курсы по ликвидации неграмотности после нашего освобождения! Мы прошли только АБВГДЕЁЖЗИЙКЛМНОП!..
СЕРАФИМ: Ликвидация неграмотности может и подождать, революция же ждать не может!
АВРААМ: Нам осталось пройти только Р… СТУФХЦЧШЩЪЫЬЭЮЯ! Дайте мне еще хотя бы несколько дней… еще один день… Хотя бы сегодня, чтобы мы доучили Р!..
СЕРАФИМ: Ликвидация каждого, кто посягнет вырвать кусок из народных уст, является первейшим условием успеха нашей борьбы и дальнейшего продвижения международной революции! Пусть знает это враг народа Авраам Бродский!
АВРААМ: Авраам это знает! И узнал это не вчера! Еще святой мученик Робеспьер сказал, раньше, чем это сказали другие: «Социальная революция еще не кончилась; кто делает ее только наполовину, сам себе роет могилу!» В его честь я даже назвал своего сына Максимом, это сокращение от Максимилиан! А теперь, мои добродетельные товарищи, расстреливайте меня!
Двое детей кашляют.
СЕРАФИМ: Пионеры, прекратить кашель!
АРНА: Прикройте рты, дети! (Дети идут к нему, кашляя еще сильнее.) Народный суд! Масло нужно было для лечения! Эти двое детей больны коклюшем! Я написала заявление, но мне не дали! Коклюш не вылечить, если не давать по чашке горячего масла каждый день на закате в течение трех недель! Коклюш – это смерть! Масло было для них!
Дети подходят к Аврааму. Он простирает к ним руки.
АВРААМ: Ученики… мне хочется погладить вас по головам, но мои руки замараны… Я не хочу, чтобы меня жалели! Я счастлив, что народ умертвит меня ради своего светлого завтра! Ученики… сегодня мы учили букву Р! Осталось совсем немного… СТУФХЦЧШЩЪЫЬЭЮЯ…
СЕРАФИМ: Народ! Твой враг в твоих руках! Суди его!
Слышится выстрел. Авраам исчезает. Опять наше время. Идет репетиция.
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Люди! Вы что, не понимаете, что у меня нет времени! Сядьте и послушайте меня!
КАТЕРИНА: А ты билет на самолет взял?
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Да я почти что уже уехал!
КАТЕРИНА: Я купила тебе новую рубашку! (Вытаскивает ее из сумки.) Зубная щетка! Лосьон! Нашла тебе кое-что о Цюрихе у русских писателей. Скопировала тебе страницы из дневников знаменитых людей, которые провели часть жизни в этом городе… Кропоткин, Бакунин, Цвейг, Джойс… купила тебе три комплекта нижнего белья и…
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Трусы – отлично, зубы – прекрасно, копии – замечательно, исторические источники и лосьоны – изумительно, но скажи, дорогая, что мне делать с реквизитом… что?!
СЕРАФИМ: И в крайнем случае, прошу Вас, раз он не хочет взять бюст своего отца, я не вижу причин, по которым Вы, товарищ Арна Бродская не можете принять голову Вашего мужа в знак благодарности за переданные мне фотографии, которые будут опубликованы в моих мемуарах, прошу Вас…
Арна смотрит на Серафима. Глаза у нее будто вылезают из орбит.
СЕРАФИМ: Понимаете, сейчас не время ждать, время исполнить задачу, которую поставила перед нами сама история! Это наше светлое будущее, в котором мы сейчас живем, завоеванное на пути побед и ошибок, жизненного перелома, через который мы прошли с такой дьявольской увлеченностью, в той общенародной революции, в которой…
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Простите, ваятель, вы в какой революции участвовали?..
СЕРАФИМ: Известно в какой! В последней!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Как, в последней?! Значит, все! Финал! Все кончено! Теперь ты лепишь бюсты, у тебя производство людей, борьба за мир! Так ведь!? А в чем я приму участие? Я не участвовал ни в чем! Я повторяю уже кем-то сказанные слова, оживляю уже умершее, а сам – жертва, принесенная впустую! Вы сражались, а я играю! Ваши пули убивали, а я, безоружный, играл в семи революциях! Вот и сегодня – играю во французской революции, произношу один-единственный монолог, а вы даже не хотите его выслушать! Имейте уважение к моей репетиции, я каждый день умираю, как дворовый пес, лающий в пустоту, выхожу на поклоны, когда хлопают, выкладываюсь без остатка, не вижу солнца, о котором вы говорите, только слышу его темноту, у меня в черепе бомба, которую я использую в личных целях… но теперь уже ничего не возможно, эмпасибль, импоссибл, это невозможно… репетиция, тишина, репетиция!..
АВРААМ-СЫН: Обращаюсь ко всем присутствующим: Не признаю применения любого насилия!
ЯНА: Ну, папа, давай, начинай!
Входит Слободанка Проданская с собакой Бастионом.
СЛОБОДАНКА: (Серафиму.) Что тут происходит? Почему ты совершенно не обращаешь внимания на свое слабое здоровье? Сколько можно приносить свою жизнь в жертву общенародным интересам? Сколько? Бастион… Мне придется обращаться на самый верх, ты переходишь все мыслимые границы…
ЯНА: Мама, пес меня сожрет!
СЕРАФИМ: Слободанка, не смей…
СЛОБОДАНКА: Он ест только телятину! Бастион, сидеть!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Уважаемая госпожа Слободанка, зачем вы привели пса на «подмостки, означающие жизнь», я же не ем людей! Кроме того, у меня есть такая вещь, как самоуважение!
СЕРАФИМ: Дорогая, сколько раз тебе объяснять, что моей главной целью является воссоздание исторической правды!!!
КАТЕРИНА: (Слободанке.) Почему вы не наденете ему на пасть намордник? Тут же дети…
СЛОБОДАНКА: О чем вы говорите? Какой намордник? Кому? Он совершенно свободная личность, Бастион, ко мне, сидеть! (Бастион садится.)
АВРААМ-СЫН: Ничего не поймешь, кто тут жив, а кто мертв!
СЕРАФИМ: И все же, товарищ Бродская, кто-то же должен взять этот бюст! Я не могу его вернуть… плюс я за него заплатил, а деньги немалые!
Арна смотрит на Серафима. Смотрит вверх. Сплетает пальцы.
Входит удивленный директор театра.
ДИРЕКТОР: Бродский, что с тобой, Бродский, где твоя профессиональная совесть, кто мог послать тебя представлять страну, кто? Осталось полчаса до самолета, а ты все еще на сцене!? Отправляйся сейчас же!!! Да!!! Беги немедленно!!!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Как я поеду в Цюрих, когда я роль позабыл?..
ДИРЕКТОР: И не забудь, через неделю у тебя спектакль! Ровно в 19-30!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: У меня реквизита нет…
ДИРЕКТОР: И еще не забудь: Инструкция дирекции театра и всех общественных организаций и органов самоуправления гласит: Твое дело в Цюрихе только прочитать монолог! Больше ничего! Любые диалоги исключены! У тебя нет права на диалог! Ясно!?
МАКСИМ БРОДСКИЙ: (Берет двумя руками открытый чемодан.) Все ясно, организации, органы… все ясно, как во тьме! Молчи, актер, ты живая могила, все завоевано до тебя и от твоего имени, молчи в монологе…
Вбегает разъяренная Маргарита Ветерова.
МАРГАРИТА ВЕТЕРОВА: Уезжаешь, а со мной попрощаться не удосужился! Что угодно важно, только не я. Матери, отцы, жены, дети, страны, власти, курвы, герои, попы, братья, убийцы, все, все, все, все… а я? Как же я?
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Мне нужен камень… камень… для Цюриха… реквизит… камень, Маргарита, твердое состояние… мне нужна Маргарита, а я растекаюсь, трусливо растекаюсь, каменное молчание, реквизит нужен (берет бюст из рук Серафима Проданского) у меня череп сейчас треснет, фитиль догорит, смотри, мне нужно каменное молчание, умрите, мои слова, мое тайное войско, я уезжаю в Европу, чтобы бороться при помощи монолога, и кто не желает меня слушать, те вон! Вон! Вон! (Идет к публике с чемоданом и бюстом.)
СЕРАФИМ: Прошу Вас, сообщите в соответствующие органы, известите пограничников, его туда нельзя, он должен быть здесь, товарищ Арна, эта голова принадлежит Вам…
Арна идет за ним.
КАТЕРИНА: (Толкая одетый скелет.) Счастливого пути, мой откопанный князь!!!
ЯНА: Пап, а когда со мной поиграешь?
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Вон, вон, вон!!! Где мой реквизит?
КАТЕРИНА: Не могу я это больше слышать! Все время долдонишь: реквизит, Робеспьер, реквизит, Робеспьер… Иди уж!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Как я пойду!? Я закопан на пустой сцене!!!
АРНА: Постой, сынок… а со мной что же не попрощаешься… один постится, другой уезжает, а я ведь за тобой ходила, глаз не спускала, кормила и поила, все вам… могилка Авраамова вся просела, а вы выросли… Он был не виноват… Авраам их учил, а они его убили…
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Он их для того и учил, чтобы они его убили, Арна!..
АРНА: Когда его хоронили, тебе было всего три года; на могильный холмик слетела птичка и зачирикала, чик-чирик, чик-чирик, чик-чирик, а ты стал смеяться, я тебе закрыла рот рукой, закрыла рот руками!!! … ты смеялся и кашлял, а масла не было, чтобы тебе дать, согреть горло… голод… ничего нигде не было, мамочки… а Он мне сказал, я слышала, что он сказал мне под деревом… найди красную нить, чтобы связать мне челюсти… у меня челюсти ходуном ходят… вот, я нашла красную нить, если ты его увидишь… (Вынимает красную нить изо рта и дает ее Максиму.)
МАКСИМ БРОДСКИЙ: (С нитью в одной руке, с чемоданом в другой.) Это не он сказал, мама, это я сказал… Мне нужно идти… идти…
АРНА: Куда ты пойдешь, подожди еще немного… могила не говорит, а тебя я не вижу… улицы пусты… твой детский смех высушивал волглые стены нашего дома… рассмейся, дитя мое, рассмейся, чик-чирик, чик-чирик, чик-чирик… я слышу, как поют райские птицы, завяжи ему рот, если ты его увидишь, мой рот на замке, я слышу звуки волынок, флейт и барабанов, там наверху я скажу тебе, рррраскажу тебе, чик-чирик, чик-чирик, чик-чирик, рассмейся, дитя мое, смейся, смейся… смейся… прикрыв рукой рот… смейся. (Падает на пустую сцену.)
МАКСИМ БРОДСКИЙ: (С нитью в руках.) Иду, Арна, иду туда, где никто меня не ждет и где ничего не закончено, иду в будущее прошедшее время, я пойду, я пошел, я бы пошел, твои зрачки вылетят из моего горла, я опять вернулся бы в твою утробу, научи меня, мама, как карабкаться по ступеням во тьме, я заключенный в клетке моего языка, в горле у меня пересохло, орды, стражники караулят меня…
Уходит с красной нитью вокруг лба.
Затемнение.
Дневной информационный выпуск югославского радио: Сегодня в нашу страну с визитом приезжает Президент Зимбабве Кенан Банана. Руководство югославских профсоюзов приняло решение о необходимости соблюдения условий труда. Доллар падает по отношению к французскому франку. Сегодня на первый конкурс «Лучший актер Европы», который состоится в Цюрихе, отправляется известный югославский актер Максим Бродский, который с большим успехом выступил в роли Робеспьера на многих сценах Югославии. Погода сегодня. Облачно, возможны ливневые дожди. Со стороны Западной Европы приближается холодный циклон. Вы слушали новости.
XIV. Первый конкурс «Лучший актер Европы» в Цюрихе.
Все актеры, кроме Максима Бродского, находятся в глубине сцены, и перед каждым лежит его реквизит. Задник торжественно украшен небольшими непретенциозными флагами стран участвующих в конкурсе актеров.
МАРИЯ МАЛОН: Меня зовут Мария Малон. Я родилась здесь, в Цюрихе. Я горжусь тем, что мне выпала честь стать хозяйкой первого конкурса «Лучший актер Европы», который ежегодно будет проходить в театре Шаушпильхаус в нашем городе. Идея конкурса совершенно лишена какой-либо претенциозности. Она родилась во время случайного разговора в мансарде на улице Оберштрассе и связана со смертью молодого поэта-драматурга Георга Бюхнера, который, как и другие видные деятели европейской духовной истории, вынужден был эмигрировать из-за гонений у себя на родине и не только жил здесь какое-то время, но и умер в нашем городе – Цюрихе. Наша радость была безмерной, когда мы поняли, что даже случайность может неожиданно стать закономерностью! Я имею в виду то, что в этом году исполняется 150 лет со дня смерти Бюхнера. Мы пригласили семерых актеров из тех стран Европы, в которых в настоящее время играют его знаменитую пьесу «Смерть Дантона». Шестеро из них здесь, и мы можем сердечно их поприветствовать; с сожалением констатируем, что актер из Югославии все еще не приехал в Цюрих, но конкурс состоится несмотря на его отсутствие.
МАКСИМ БРОДСКИЙ: (Усталый до невозможности от поездки, он появляется из глубины сцены с чемоданом, нитью и костюмом Робеспьера.) Я здесь, здесь!..
МАРИЯ МАЛОН: (Не замечая и не слушая.) Поприветствуем приехавших актеров: Александр Петражицкий, МХАТ, Москва, Россия. (Аплодисменты.) Аттила Ременик, Венгерский национальный театр, Будапешт, Венгрия. (Аплодисменты.) Харольд Мильтон, театр «Олд Вик», Лондон, Великобритания. (Аплодисменты.) Патрик Лори, Национальный народный театр, Париж, Франция. (Аплодисменты.) Богдан Каменский, Театр Драматичны, Варшава, Польша. (Аплодисменты.) Штефан Миллер, театр Шаубюне ам Халлешен Уфер, Берлин, Германия. (Аплодисменты.) Прошу вас занять свои места. Спасибо! Еще одно напоминание перед началом; для большей экспрессивности роли и по некоторым другим причинам интернационального характера в этом году мы решили остановиться на роли Робеспьера в качестве конкурсной. Таким образом, у нас будет семь, пардон, шесть Робеспьеров на шести языках!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Я здесь! И я говорю на своем языке, почему вы меня не слышите, я протестую…
МАРИЯ МАЛОН: Условия известны! У каждого актера для выступления есть 90 секунд. Из реквизита может использоваться только один предмет. Перед началом монолога актер имеет право сказать не более 70 слов на тему: Что характеризует его взгляд на мир. Конкурс будет проводиться по трем номинациям: монолог, диалог и полилог. Особая комиссия будет следить за соблюдением условий конкурса. В конце состоится выбор лучшего актера Европы, а голосовать будете вы, дорогие зрители! Итак, начинаем! Актеры будут выступать в том порядке, в котором я их представляла! Время пошло!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Как пошло? Не пошло!
АЛЕКСАНДР ПЕТРАЖИЦКИЙ: Дамы и господа! Моя жизнь, моя кожа, мой язык, мой сон, моя жена, мои дети, мои роли и мой… что мой… все мы живем в Москве на Пушкинском бульваре, дом 15/4, кв. 26.
Самое характерное слово, в моем родном языке, подчеркивающее особенность актера, это притяжательное местоимение мой, моя, мое. Это не означает, что я по натуре человек жадный. Напротив. Это позволяет мне обозревать все события через свою собственную призму и свободно говорить: мой Бюхнер, мой Робеспьер…
МАРИЯ МАЛОН: Время! Реквизит!
АЛЕКСАНДР ПЕТРАЖИЦКИЙ: Я решил, что моим реквизитом будет земля. (Вынимает мешочек с русской землей.) Но когда я говорю «земля», это значит, что я приближаюсь ко всем людям на свете, у которых тоже есть родная земля; конкретность – универсальность!
МАРИЯ МАЛОН: Стоп! Спасибо, следующий.
АТТИЛА РЕМЕНИК: Мне 37 лет. До сих пор я не играл сам себя. Меня никто не узнает на улице. Я живу в однокомнатной квартире. Любимая еда – острый перец с луком. Я полторы ночи думал над тем, что я принесу сюда такого, что было бы неотделимо от меня и что меня попросту сблизило бы с людьми, которых я здесь встречу. Решение пришло только к концу второй ночи. Склянка крови. Для того чтобы по-настоящему пережить монолог, необходимо настоящее возбуждение.
МАРИЯ МАЛОН: Покажите!
АТТИЛА РЕМЕНИК: (Показывая бутылку.) Впервые в новейшей истории Европы кровь из двухсот пятидесяти граммовой бутылки будет употреблена в эстетических целях путем самопереливания. Обращался же Робеспьер к своей крови!
МАРИЯ МАЛОН: Стоп! Следующий!
ХАРОЛЬД МИЛЬТОН: Я заменяю мертвеца. Актер, игравший Робеспьера, умер от опухоли мозга. Для меня характерно, что я все время достаточно жив, чтобы играть после смерти другого. Я живу в Лондоне в районе Челси на Тейт стрит в мансарде с видом на сад дома инвалидов войны Ройял хоспитал, где живет моя мать г-жа Сильвия Мильтон. Мы встречаемся один раз в год и обмениваемся мыслями о жизни.
МАРИЯ МАЛОН: Что Вы привезли?
ХАРОЛЬД МИЛЬТОН: В Лондоне грязный воздух. Он меня душит. Я болен астмой и тем самым похож на Гамлета. Я привез грязный лондонский воздух в пробирке. Я буду играть Робеспьера перед ним! А у вас воздух чистый?
МАРИЯ МАЛОН: Хватит! Лори!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Почему меня никто не слушает? Я приехал. Посмотрите, я в Цюрихе!
ПАТРИК ЛОРИ: Я живу на авеню Гамбетта в Париже, это 20-й округ. Я часто хожу на кладбище Пер-Лашез. Однажды вечером, когда я учил роль Робеспьера, я оказался рядом с вечным пристанищем героев Парижской коммуны. Невдалеке черная собака глодала кость. Я как раз произносил слова: «Мы верили, что народ сам защитит себя! Порок – это каинова печать аристократии». Собака убежала, бросив кость. Ее слюна пахла…
МАРИЯ МАЛОН: Так что Вы выбрали?
ПАТРИК ЛОРИ: Я буду говорить перед костью, которую нашел рядом с могилами коммунаров. Я не знаю, чья это кость, но знаю, что она может быть моей, твоей, ничьей…
МАРИЯ МАЛОН: Следующий!
БОГДАН КАМЕНСКИЙ: Два дня назад на рассвете меня разбудил мой годовалый сын. Я открыл окно. Улица в Варшаве, на которой я живу, была пустой и безлюдной. Что нужно мне для Цюриха, – спрашивал я сам себя. Как мне найти то, что поедет со мной, но тем не менее будет жить своей жизнью, независимо от меня. И я нашел это. У меня есть свеча в стеклянном колокольчике. Я привез этот огонь. Он горит. Об него нельзя согреться. Это скрытый огонь, но он горит.
МАРИЯ МАЛОН: Что это значит!?
БОГДАН КАМЕНСКИЙ: Это значит: зрители, подойдите к моему огню. Моему скрытому, но горящему огню. У меня температура. (Вынимает градусник.) Меня еще в поезде знобило. Я хочу посмотреть, может ли этот внешний крохотный огонь, который скоро потухнет, вызвать внутренний огонь во мне.
МАРИЯ МАЛОН: Время, время, время! У нас нет времени! Кто дальше по порядку?
ШТЕФАН МИЛЛЕР: Из водопровода в Западном Берлине воду пьют только гастарбайтеры. В одну из гримерок театра Шаубюне, где я готовился к отъезду, я принес пакет с картошкой. Я был голоден. Сварил две картофелины и съел их без соли. Я колебался, что выбрать, воду или картошку, но верх взяла вечная вода. Весь этот мертвый протест истории похож на воду, как сказала бы моя приятельница, Маргарет фон Тротта.
МАРИЯ МАЛОН: И что?
ШТЕФАН МИЛЛЕР: В сущности, актеры – это вода. Они утекают безвозвратно. В этой воде человеческая память всегда начеку. Представьте себе жизнь современной Европы без этой воды. Я прочитаю монолог Робеспьера перед этой водой в закрытой пластиковой бутылке, а потом вылью ее на могилу Бюхнера! Спасибо!
МАРИЯ МАЛОН: Ну, все! Конец!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Как это конец!? Еще я!
МАРИЯ МАЛОН: Когда же вы пришли?
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Я нахожусь здесь с самого начала! Со вчерашнего дня! Вы меня не видите и не слышите!
МАРИЯ МАЛОН: Что вы привезли?
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Чемодан!
МАРИЯ МАЛОН: Что в нем?
МАКСИМ БРОДСКИЙ: В нем заперт я сам!
МАРИЯ МАЛОН: Но я вижу, что вы на свободе.
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Удрал из тюрьмы! Я в бегах!
МАРИЯ МАЛОН: Какая тюрьма, какие бега, куда смотрит Международная Амнистия?
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Никто не может вызволить меня из тюрьмы моего собственного языка! Я сам себя осудил и не могу себя освободить!
МАРИЯ МАЛОН: Великолепное творческое настроение! Максим Бродский, Македония!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Я ушел с пустой сцены. Откопал себя из железного века и по темному коридору пробежал всю Византию, чтобы меня увидели здесь и сейчас, посреди Европы, упал в чужую могилу, в могиле увидел свой скелет, который изучал еретическую Тайную книгу богомилов, но не мог ее пересказать, а семь острых топоров рубят мой язык, язык – землю, язык – воду, язык – кровь, язык – воздух, язык – огонь, язык – кости, язык – смерть. Вот, удостоверьтесь! Посмотрите! Я один в семи лицах в кровавой мизансцене!
МАРИЯ МАЛОН: А какой у вас реквизит?
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Я торопился. Не смог ничего найти. Назначил открытую репетицию. Никто не пришел. За редкими исключениями семейного свойства мой народ равнодушен к моему искусству. Последовательный в своей вековой покорности, он называет народной властью все облики насилия над собой. И, несмотря на то, что я сам работаю в народном театре, я не буду приветствовать вас от имени моего народа, я приветствую вас от имени моего чемодана!
МАРИЯ МАЛОН: (Смотрит на секундомер.) Начинаем с диалога, а потом переходим к полилогу! Диалог ведется с реквизитом! Начали!
АЛЕКСАНДР ПЕТРАЖИЦКИЙ: Что здесь происходит, граждане!? Все равно будет сочиться кровь...!
АТТИЛА РЕМЕНИК: Mit toetenik iff polgar? Ver kell nogy frocskoljon az osszes oldalon!
ХАРОЛЬД МИЛЬТОН: What happens here, citizens? Blood should sprinkle on all sides!
ПАТРИК ЛОРИ: Qu'est-ce qu'il se passe ici, citoyens? Le sang doit couler partout!
БОГДАН КАМЕНСКИЙ: Co sie dzieje tu obuwately? Kzew powinna prychac na wezystkie strony!
ШТЕФАН МИЛЛЕР: Was gibt's da Burger? … Das Blut schlägt immer durch!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Што се случува овде, граѓани, крв треба да прска на сите страни!!!
Чемодан сам открывается, и из него выходит Авраам с собственным бюстом в руках.
АВРААМ: Я Авраам, твой отец, и у тебя нет других предков, кроме меня! Собери свои вещи. Мы уходим!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Куда ты поведешь меня, Авраам, отец мой?
АВРААМ: Не бойся. У меня есть огонь и нож. Я поведу тебя в страну Мория!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: А где эта Мория, Авраам?
АВРААМ: Мория далеко, за семью небесами, открой глаза!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Я прошел через семь небес, но Мории не видел!
АВРААМ: Твои лишенные веры небеса лживы, истинна только лишь моя вера, в которой пробуждается земля обетованная с востока до запада, с севера до юга! Пошли!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Я сплю, все это мне снится!
АВРААМ: Я повесил свою кожу на твой сон, а ты не видел, как я, ободранный, бежал сквозь твои пустые фразы…
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Я не живу, я играю этими фразами…
АВРААМ: В твою игру просочилась кровь с окровавленной кожи – Истории, которую ты боишься читать, написанную оружием, а не словами, которые носит ветер! А теперь я голый, мне одиноко. Холодно, а до страны Мории далеко. (Дрожит.) У меня нет ничего своего. Все чужое. Вот… (Снимает с себя костюм.) Оденься Робеспьером!
АВРААМ: (Одевается.) Когда придем туда… в обетованную страну Морию, нарубим сухих сучьев с Великого дерева, мелко их нащеплем, уложим, разожжем костер и тебя положим туда, тебе будет тепло, ты порождение моего греха, ты согреешься, ты жив потому, что я верю в это, когда начнешь согреваться, я выну нож, наточу его о камень (начинает точить нож о бюст) и перережу тебе горло, чтобы ты не мог больше говорить того, во что не веришь!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Я ни во что не верю, кроме как в слово, которое необходимо произнести перед публикой, которой нет!
АВРААМ: Я твоя подземная публика и язык, на котором ты говоришь – мой!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Не тебя, а меня расстреляли на букве Р., и я не кто-то другой, я – это ты!
АВРААМ: Когда ты играешь, ты не знаешь, кто ты!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Я – все, и я – никто, мое развевающееся знамя – моя больная душа!
АВРААМ: «Ты наслаждался своей болью, а я страданием врага». Ты ни во что не веришь, и тебя нельзя расстрелять! Ты опутан цепями ложной свободы!
МАКСИМ БРОДСКИЙ: Я опутан твоей красной нитью, Авраам!!! (Отвязывает нить.)
АВРААМ: Иди! Мория ждет нас, чтобы уморить! Я тебя создал, и я поведу тебя в твой последний путь! (Призрак исчезает.)
МАКСИМ БРОДСКИЙ: (Обматывает рот бюсту и начинает метаться с нитью в руке по пустой сцене.) Никуда ты меня не поведешь, тиран, призрачный отец, смешная смесь жизни и смерти, я не создан, а разорван на части, все оружие, которым я беспомощно завоевываю слово, сложено в моем черепе, я играю, а на сцене никого нет, мир пуст, я Иисус-машина в этой вечной политической Бастилии, сквозь мои слова проходят люди и топчут мой сон, маршируют войска, государства, законы! Все кончено! Закончена конфискация Разума! Восток заходит на западе, а запад рождается на востоке, на всех площадях празднуют юбилеи, бунт мертв и погребен в могиле, имя которой – статус-кво, то, что было когда-то истиной, теперь гарантировано полицией, идеологиями, международными ассоциациями, террором с «гуманным содержанием», я не шагаю, я тону в настоящем времени, извергаю ненужные монологи, власть человека над человеком – это безличное чудовище, я не признаю твоей правды и веры, ты не можешь одновременно быть моим Мессией и Палачом, я все сожгу дотла, догорает красный фитиль, моя меланхолия все шире… история, ты мертва, зачем ты рекой нахлынула на меня на этой пустой сцене, я проглочу тебя. Занавес!!! Занавес!!! Рабочие!!! Занавес!!!
Максим выпускает красную нить из рук, бюст взрывается, он падает на сцену. Шесть Робеспьеров спокойно подходят к нему, три с одной, и три с другой стороны и выносят мертвого актера к публике. Занавес не опускается.
Дата добавления: 2015-09-04; просмотров: 92 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| XI. Призрак Авраама. | | | XV. Необычайный переполох в Народном театре. |