Переедание

Компульсивное поглощение пищи — это форма па­ранойяльного поведения. Человек, который компульсивно ест, «отыгрывает» чувство фрустрированности, ярости и вины. Переедание служит тому, чтобы редуцировать чув­ство фрустрированности. выразить ярость и сфокусиро­вать чувство вины. Поглощение пищи, то есть ее пожира­ние, представляет собой инфантильный способ выраже­ния агрессии. Компульсивный обжора буквально уничто­жает пищу, которая является символом матери, и, таким образом, находит бессознательный выход вытесненной ярости к ней. Однако, в то же самое время, мать симво­лически инкорпорируется в индивидуума, чтобы хоть на время освободить его от фрустрированности, которая бес­сознательно ассоциирована с ней. В конце концов, вина переносится с вытесненной ненависти на акт переедания, то есть совершается маневр, который маскирует истин­ные чувства и делает вину более приемлемой.

Фрустрация и лежащее за ней компульсивное по­глощение пищи возникает из-за материнского отрицания потребности ребенка в оральном эротическом удовлетворении. Ненависть пробуждается, потому что мать занимает соблазняющую позицию. У ребенка возникают ожидания, которые исполнить невозможно. Эта смесь желания и яро­сти, направленная на объект любви, вызывает чрезмерное ощущение вины, такой нестерпимой, что человек проеци­рует ее на других людей или перемещает на пииту. Когда это перемещение произошло, индивидуум попадает в ло­вушку, он начинает ходить по порочному кругу. Его вина усиливает фрустрированность и ярость, которые подталки­вают его к дальнейшему компульсивному поглощению пищи и еще большему ощущению вины. Часто бывает невозмож­но преодолеть переедание, не разрешив это чувство вины.

В бессознательном еда представляется материнс­кой грудью, то есть первичным источником питания. Од­нако когда связь с матерью отягощена виной, возникшей из-за ее паттерна соблазнения и отрицания, страстное стремление к оральному удовлетворению переносится на отца. Его пенис становится заменителем соска и тоже идентифицируется с едой. Компульсивное поглощение пищи, поэтому, является символическим инкорпорирова­нием пениса и (у мужчин) отражает наличие латентных гомосексуальных тенденций. Гомосексуализм сублимирует­ся в переедание. В конце концов, сексуальное удовлетво­рение трансформируется в запретный плод, а сильное эро­тическое чувство ребенка вытесняется.

Связь между вытесненными сексуальными чувства­ми, паранойяльным поведением и перееданием иллюстри­рует следующий случай.

Пациент, которого я буду называть Альдо, прохо­дил курс терапии у одного из моих коллег. Это был моло­дой человек греческого происхождения, родители которо­го приехали в нашу страну, когда ему было два года. Те­перь Альдо было двадцать пять, в нем было пять футов и пять дюймов росту, а весил он 215 фунтов. По профессии он был официантом, что создавало дополнительный риск в связи с его привычкой беспрестанно есть. Хотя его вес затруднял выполнение обязанностей. Альдо был на удив­ление «легок на ногу». Жировые отложения локализовались в области торса, бедер и верхней части рук. Лицо же, кисти и ноги были маленькими, а шея удивительно тонкой. Грудь тоже была узкой и худой. Жир в теле Аль-до прямо-таки затопил область талии и бедер, которые вместе с отведенным назад тазом производили впечатле­ние женоподобности. Конфликтные элементы в теле Аль-до путали его идентификацию. Он одновременно был и толстым, и худым, маскулинным и фемининным.

Из-за своего толстого тела Альдо чувствовал без­надежное отчаяние и изолированность. Он стеснялся по­дойти к девушке и стыдился проявить физическую актив­ность. Он чувствовал ужасную вину по поводу своего пе­реедания, но контролировать свой аппетит ему не удава­лось. Он мог похудеть, соблюдая диету, но когда ему не хватало воли, он снова начинал переедать.

Незадолго перед началом терапии у Альдо случи­лось переживание, которое заставило его понять, что он нуждается в помощи. Его отец умер шесть месяцев назад. Вслед за этим Альдо сел на строгую диету, которая значи­тельно снизила его вес. Во время посещения одной вече­ринки проявились его паранойяльные тенденции. Он вы­пил и был «на высоте», когда вдруг ощутил в себе иллю­зорную силу. Ему показалось, что он может предугадывать события и даже контролировать их. Я продолжу его соб­ственными словами.

«В углу комнаты я увидел молодую женщину. Голос сказал мне: «Она твоя». Тогда я подошел к ней и позвал: «Пойдем со мной. Ты моя». Когда она стала сопротив­ляться, я схватил ее за руки и начал выталкивать. Она позвала мужа, который пытался остановить меня.

Вещи потеряли смысл для меня. Она была моя и должна была пойти со мной. Я продолжал держать ее за руку, хотя ее муж отбивал ее у меня. Затем какой-то дру­гой мужчина наказал меня и повалил на землю. Все смот­рели на меня с ненавистью.

Я почувствовал панику. Я чувствовал, что мой мир рушится. Я думал, что если не удержу жизнь в собственных руках, то пропаду. Я схватил одного из гостей и с ужасной силой швырнул его через комнату. Тогда все остальные муж­чины набросились на меня, и я покорился. Они держали меня до тех пор, пока я не затих. В конце концов, несколь­ко человек оттащили меня домой. Когда я проснулся следу­ющим утром, я знал, что надо искать помощи.»

Альдо был уверен, что стоит ему понять значение этого эпизода, и он получит понимание (инсайт) своей личности, включая и проблему переедания. Переживание собственной силы было для него откровением. Он всегда считал себя покорным человеком, который боится авто­ритетов и неспособен отстоять себя. Его покорность явно скрывала вытесненную силу. Из-за позиции покорности его агрессия была недоступна в обычной жизни. В курсе терапии выяснилось, что смерть отца и потеря веса ста­ли оперативными факторами в генезисе паранойяльного срыва Альдо.

Однажды он вспомнил детский инцидент, который показывал связь между его силой и сексуальностью. Он осознал инцестуозных отношения с матерью, которые та вызывала у него, когда он был маленьким. «Она обраща­лась со мной, как с приятелем». Затем он добавил: «У меня было сильное чувство, что мальчиком я застал мать с отцом в постели и что я впрыгнул через окно в комна­ту, чтобы оторвать их друг от друга — выгнать отца из постели».

Было ли это на самом деле или это был всего лишь образ — не важно, а важно то, что эдипова ситуа­ция была очень интенсивной. Альдо принимал отца как врага, но одновременно идентифицировался с ним. Он чувствовал, что мать, которая была доминирующей фигу­рой в доме, отрицала и его, и отца. Он вспомнил, что она постоянно сравнивала его с отцом, подчеркивая, что отец — мужчина, а сын — ничто. Отец тоже не был спо­собен сделать ее счастливой. И тот, и другой были объек­тами ее жалоб и насмешек.

Отношение Альдо к матери было сложным. В той степени, в которой он отрицал маскулинность, его об­жорство получало одобрение. Мать Альдо очень внимательно относилась к функционированием пищеваритель­ного тракта. Успешность дня определялась количеством пищи, которую он поглотил и регулярностью, с которой он опорожнил свой кишечник. Если у него случался за­пор, продолжавшийся хотя бы сутки, ему ставили клизму. В результате, мать вторгалась в его тело с двух концов и загоняла его в подчиненную роль по своему усмотрению. Но в то же самое время, она «обращалась с ним, как с приятелем».

Сознательно Альдо боялся отца и идентифициро­вался с ним. Бессознательно он ненавидел мать и иденти­фицировался с ней. Каждый родитель использовал его, чтобы другой отступил, для матери он был символом отца, а для отца — символом матери. Вот почему Альдо вырос с неадекватной личностью. Он не мог решить, быть ли ему толстым мальчиком или худым, а на более глубоком уровне — быть ли ему мужчиной или женщиной.

Быть полным — значит быть фемининным, покор­ным и беспомощным. Это подразумевает отсутствие воли, уязвимость перед сексуальными посягательствами и ощу­щение безнадежности. Альдо однажды заметил: «Страх быть беспомощным, когда пенис проталкивается в мое гор­ло или быть изнасилованным — это вещи, которые пре­следуют меня. Самое ужасное из того, что делала моя мать, это то, что она показывала мне свою грудь. Это отвратительно».

Быть худым — означало быть маскулинным, само­утверждаться и командовать самим собой. Но похудение требовало чрезмерного усилия воли),о заставляло его чувствовать всемогущество и действовать слишком агрес­сивно). Альдо отметил: «Я должен был призвать на по­мощь всю свою силу воли, но у меня в этот момент не хватило воли. Я чувствовал себя подавленным. Я не мог стиснуть зубы и сказать еде «нет». Если бы от этого зави­села моя жизнь, я уверен, что смог бы сделать все. Но я не мог сделать этого, чтобы почувствовать себя лучше».

Альтернативы, которые нарисовал Альдо, — жить с помощью волевых усилий или сдаться, были трудными решениями. Для него воспользоваться силой воли будто каждый кусок пищи был предметом, от которого зависело жить или умереть, означало превратиться в монстра. Ког­да воля становится всемогущей вещью и первейшей цен­ностью, на горизонте начинает маячить шизофрения. Чув­ство всемогущества предшествует паранойяльной реакции. Другая альтернатива — чувствовать беспомощность, продол­жать наращивать вес и жир.

Альдо недоставало сознательной мотивации к удо­вольствию. Он заметил: «Я не заслуживаю удовольствия, потому что я дьявол. Во мне так много ненависти». Само­отрицание удовольствия приводит индивидуума к отвер­жению собственного тела. Возникающая в результате это­го потеря физической активности, приносящей удоволь­ствие, редуцирует его до инфантильной зависимости от еды, которая становится единственной возможностью те­лесного удовлетворения. Такое регрессивное поведение ни­когда не свободно от ощущения вины. Альдо ел и стра­дал. Проблема переедания связана с отсутствием настоя­щего чувства удовольствия. Страдающие компульсивным обжорством пациенты, неизбежно замечают, что не чув­ствуют истинного удовольствия от еды. Когда к человеку возвращается право и способность чувствовать удоволь­ствие, его обжорство автоматически сходит на нет. При­ем пищи, основанный на принципе удовольствия, сам по себе становится удовольствием, он несовместим с компульсивностью.

Тело Альдо было для него источником унижения, и он диссоциировался с ним. Он жил, по его собствен­ным словам, «в голове». На той памятной вечеринке он физически пережил это самое житье «в голове». «В голо­ве все кружилось. Я чувствовал, что она распухает. Я чув­ствовал, что она сейчас лопнет». Такой тип диссоциации отличается от того, что происходит в состоянии ухода или отступления. В последнем случае деперсонализация возникает в результате заметного снижения телесных ощу­щений и подвижности. Шизоид «умирает». Параноик в подобных обстоятельствах становится буйным. Поскольку его энергия проходит через голову, эго получает избыточ­ный заряд, воля становится сверхчеловеческой силой, а тело обретает способность действовать так, как никогда не смогло бы в нормальном состоянии. В такие моменты параноик кажется человеком, обладающим мощью или си­лой, о которой можно сказать, что она не то что сверх­человеческая, а прямо-таки чудовищная. Именно такая сила проявилась в случае Альдо, когда он швырнул муж­чину через всю комнату.

Рассматривая сделанные его рукой рисунки, мож­но продолжить осмысление его личности.

На рисунке 15 изображен монстр. На его лице нечеловеческое выражение, и строение тела тоже нечело­веческое. Масса тела сконцентрирована выше талии, в противоположность телу самого Альдо, избыточная масса которого располагалась ниже талии. Фигура схематична ниже талии, особенно ноги и стопы. Это указывает на то, что у автора рисунка нет образа этих областей тела. В известном смысле фигура является действительным изоб­ражением того, как Альдо видит и чувствует собственное тело в бессознательном: верхняя часть чрезмерно разви­та, что компенсирует импотенцию нижней части. Его не­способность нарисовать руку выявляет отсутствие контак­та с этим органом.

На рисунке 16 изображена женская фигура, она менее схематична. Это говорит о том, что концепция жен­ского тела оформлена у Альдо лучше, чем мужского. На "лице косой взгляд, оно выражает ненависть. Пальцем фи­гура показывает на гениталии, словно говорит: «Смотри, что у меня есть!». То, на что она показывает, похоже на фаллос.

Эта фигура интродуцирует концепцию фалличес­кой женщины или матери с пенисом. Многие мальчики рисуют матерей с фаллосом не только потому, что незна­комы с женской анатомией, но и потому, что их матери действуют по отношению к ним маскулинным образом. Фаллическая мать ставит сына в подчиненную позицию, «отыгрывает» перед ним ту жалость, которую она испытывает по поводу собственной сексуальности и, в резуль­тате, кастрирует его, обращаясь с его телом, как с объек­том. Нарисовав эти фигуры, Альдо заметил: «Кастрация — это сильная кнопка. Я могу стать буйным».

Рисунок 15

Мужской монстр, которого изобразил Альдо, представляет собой аспект ярости в его личности, скры­той и вытесненной за фасад круглого толстого мальчика. Это демонический монстр, бесформенный, ненавидящий и разрушающий. Демон Альдо обладает силой монстра. На поверхности Альдо был покорным толстым мальчи­ком. Он сказал: «Пока я действую с материнской валент­ностью, я остаюсь большим ослом. Это значит, что я должен быть приятным матери для того, чтобы выжить». Угождение матери часто принимает форму подчинения ее требованию, чтобы ребенок ел то, что она велит.

В процессе терапии выяснилось, что паранойяль­ный эпизод на вечеринке произошел, когда Альдо бес­сознательно постарался освободиться от «рабства», «отыг­рывая месть женщине». Он мотивировал свое приближе­ние к молодой женщине «желанием полового взаимодей­ствия с ней плюс садистской потребностью проверить свой контроль и силу над ней». Если бы она подчинилась, ему пришлось бы разыграть перед ней похотливое действие. Он хотел трансформировать ее в «кусок осла», реверсировав, таким образом, роль своих отношений с матерью. Ему необходимо было утвердить свою маскулин­ность, пусть даже с помощью перверсии, поскольку «отыг­рывание» вытесненного сексуального чувства всегда при­нимает форму перверсии.

Затруднение Альдо было связано с непринятием альтернатив, которые присутствовали в его проблеме: идентификация с телом вместе со всеми его унизитель­ными оттенками или отрицание тела со всеми уходами в паранойяльное мышление. Первое было нестерпимо, а второе — разрушительно. Неприятные ощущения в теле и его непривлекательный вид заставляли Альдо искать личностную ценность в уме. Если бы он увидел это, «нич­тожность» его тела можно было бы парировать всемогу­ществом ума, вульгарность тела — благородством ума, «загрязненность» тела — чистотой разума. Пользуясь во­лей, он отвергал и презирал тело, которое стало всего лишь инструментом, для совершения каких-либо действий.

Существовало два способа реагирования на ситу­ацию, в которой тело оставалось непринятым. Один — «омертвелое» тело, отступление внутрь, за щит и сни­жение активности. Другой — отступление наружу, кото­рое предполагает, что человек поднимется над телом путем чрезмерной идентификации с эго и волей. Второй путь — механизм паранойи. Он ведет к мании величия (мегаломании), к мыслям об отношении (что люди гово­рят обо мне) и ощущению преследования (люди ненави­дят). При мегаломании чувства уходят из тела и фокуси­руются в эго. Фрейд сделал следующее наблюдение: «При паранойе освобожденное либидо фиксируется на эго и используется для его расширения»13. Фрейдовское утвер­ждение надо понимать в том смысле, что у параноика сексуальная энергия (либидо) перемещается (освобожда­ется) из гениталий в эго, в результате чего происходит «спускание» (дефляция) гениталий и «наполнение» (рас­ширение) эго. Секс становится одержимостью, при кото­рой возникает мысль об отношении и преследовании.

Обе тенденции — буйство и «умирание» — в раз­личной степени представлены в каждом человеке шизо­идного склада. В той мере, в которой он «соответствует» ребенку или используется как ребенок, он склонен «ра­зыгрывать» или манипулировать во взаимоотношениях как взрослый. Если его детский опыт связан с отверже­нием и покинутостью, он во взрослом состоянии будет стремиться к уходу и ригидности. Уход или отступление порождает худое, узкое телосложение астеничного чело­века. «Отыгрывание» может включать в себя переедание, если таков был один из способов матери манипулиро­вать ребенком.

Альдо приходил к терапевту один раз в неделю в течение двух лет. Лечение было направлено на восста­новление его идентификации с телом. Терапия обнаде­жила его, он стал более самоуверенным и агрессивным, когда лупил ногами или кулаками по кушетке. Релакса­ция диафрагмального спазма открыла путь для высвобож­дения напряжения в желудке. Из-за переедания он постоянно страдал изжогой и расстройством пищеварения. Его попытки вздохнуть поглубже вызывали тошноту. По­являлась рвота, которая первое время была затруднена и вызывала у него отвращение. Однако он научился делать это с легкостью, что позволило значительно ослабить из­жогу. Но едва только заканчивалась очередная сессия, ничто не могло удержать его от обжорства. Вот как Аль-до описал эффект терапии: «Час в неделю тебя понима­ют, принимают и признают таким, какой ты есть. Поми­мо этого глубокого чувства, которое очень важно для меня, что-то происходит с моим телом. Оно не изменя­ется, но выполняя упражнения, я приношу в него чув­ства, которых не испытывал раньше. Я теперь все время ощущаю свое тело, чувствую его напряженность, его рас­слабленность, боль и страдание. Я могу заплакать — под контролем. Я верю, что «не выпущу его из рук». Я могу теперь чувствовать ноги, стопы и спину. Я сознаю взаи­моотношения между телесными ощущениями и поведе­нием. Мне нравится то новое, что со мной происходит. Я все еще живу головой, но уже не могу отстраниться от тела».

Во время одной из встреч доктор предложил Аль-до заняться «перетягиванием каната», использовав в каче­стве оного скрученное банное полотенце. Они пытались сделать это дважды. Поскольку Альдо обладал большим весом, ему удалось перетянуть доктора на свой конец, но это потребовало от него определенных усилий. Когда уп­ражнение закончилось, пациент тяжело дышал. Он заме­тил, что удивлен своей победой. Прежде ему никогда не удавалось победить в борьбе. Он мог быть близок к тому, чтобы выиграть, но как только чувствовал свой успех, уступал противнику и давал ему возможность одержать верх. Страх успешности был интерпретирован как страх преобладания над отцом и властью над матерью.

Материал, который представлен в случае Альдо, демонстрирует тесную связь между отсутствием самоуверенности и компульсивным поглощением пищи. Если в линии нет взрослых форм агрессивности, параноик будет возвращаться к самой примитивной форме самоут­верждения, даже если она ведет к саморазрушению.

Альдо не похудел в процессе терапии, но за не­сколько следующих лет он сбросил около пятидесяти фун­тов путем диеты и выполнения упражнений. Он сказал, что это не потребовало больших усилий воли, поскольку теперь он мог идентифицироваться с телом и понимать его потребности. Мой коллега встретился с Альдо через несколько лет. Его вес продолжал снижаться, и перееда­ние больше не представляло для него проблемы.

Мне бы не хотелось создать впечатление, что все толстые люди — параноики. Переедание — это один из обычных способов «отыгрывания» фрустрации, которая возникла потому, что человек не смог найти удовлетво­рения на взрослом уровне. Существуют и другие спосо­бы такого «отыгрывания» фрустрации: бунт, расовые предрассудки, сексуальное распутство, выпивка и т.д. «Отыгрывание» — это паранойяльный механизм, который в какой-либо степени присутствует у каждого шизоидно­го индивидуума. Я описал только «компульсивного обжо­ру», который не может отказаться от пищи, живет голо­вой, и чья единственная связь с собственным телом про­ходит по кишечному тракту.

Противоположность компульсивного обжоры пред­ставляет человек, который носится с идеей стройности. Конечно, стройным быть модно. Отчасти, эту моду мож­но объяснить как реакцию на переедание, которое стало характерной чертой нашего «чрезмерно тучного обще­ства», а отчасти — интенсивной компульсивной борьбой, которая превращает жизнь в скачки. В этой скачке тол­стые не выдерживают. Мне на память приходит детская песенка, насмешничающая над маленькими толстяками:

Толстый и тонкий бегали наперегонки среди кучи подушек Толстый упал и разбил нос,

А тонкий его победил.

Жизненная скачка — это бег от смерти, и здесь толстый тоже едва ли выиграет. Одержимость, связанная

с похуданием, представляет собой проявление желания быть юным и, одновременно, проявление страха перед почтенным возрастом. Старение для нас — это болезнь и разрушение. Поскольку это естественный процесс, про­исходящий в нашем теле, чувство, что смерть неминуе­ма, мучает каждого отчаявшегося человека, который без­надежно пытается сохранить молодость. Отчаяние нашей культуры выражается, в частности, тем, что юность явля­ется ее первейшей ценностью.

Худоба предполагает и другие желаемые атрибу­ты: высокое тонкое тело с маленькой головой, сидящей на длинной тонкой шее и покатые плечи, которые эле­гантно выглядят и подразумевают утонченные и аристок­ратичные манеры. В пьесе «Кошка на раскаленной кры­ше» Теннесси Уильямса героиня презрительно называет детей своей сводной сестры «бесшеими монстрами». Тол­стая шея, как правило, ассоциируется с массивностью, с грубым крестьянским типом. Отсутствие четко выражен­ной шеи (см. рисунок 15, который сделал Альдо) делает людей монстрами. Но и слишком длинная шея тоже при­дает им что-то нечеловеческое. Хотя наше общество и приветствует стройную тонкую и длинную шею, нельзя не отметить, что она служит признаком того, что чело­век смотрит на тело свысока и, конечно же, отвергает его. Утонченность тоже может стать чрезмерной. Эмоци­ональное здоровье никогда не предполагает крайностей. Тощее тело точно так же может быть признаком нару­шенного энергетического метаболизма, как и толстое. Между этими крайностями стоит «полнотелый» человек, чье тело служит ему источником удовольствия.

Рисунок 16

В своих усилиях похудеть на диете люди следуют определенному взгляду или чувству. Никто из них не на­слаждается прибавлением собственного веса или, наоборот, его снижением. Когда тело чувствуется только с точки зре­ния веса среднего человека, первая мысль, возникающая при этом — о диете. Понижение веса в определенных случаях приводит к улучшению баланса между его массой и налич­ной энергией. Реальную проблему, однако, представляет со­бой не снижение веса, а недостаток энергии. Именно он повинен в усталости, депрессии и пассивности, от которых страдает множество людей. Проблема шизоидного индиви­дуума тоже связана с недостатком энергии.

На психологическом уровне несоответствие массы и энергии отражает чувство, что, юный дух заключен в чуж­дое старое тело, которое человек ощущает тяжелым, разду­тым и несоответствующим внутреннему чувству молодости. На эмоциональном уровне человек как ребенок, который чувствует, что зрелое тело его обременяет. Что может быть естественнее, чем уменьшить эту ношу с помощью диеты? Однако это не помогает. Биологическая потребность состо­ит в мобилизации тела путем приятной физической актив­ности и адекватного дыхания. Психологически человек дол­жен идентифицироваться с собственным телом и эмоцио­нально созреть.

Удовлетворение, которое люди получают, соблюдая диету, можно объяснить и отождествлением пищи с мате­рью. Отвергать пищу — значит отвергать мать. Диета, таким образом, обеспечивает возможность символически «отыг­рать» предполагаемую ненависть к матери. Мать = пища = тело. Современная волна следования диетам не только вы­ражает желание уйти от телесности и смертности тела, но и отражает антимомизм нашего времени.

Сон

Выражение «провалиться в сон» и «погрузиться в сон» подразумевает, что процесс отхода ко сну представляет собой некий спуск с одного уровня на другой. Эти два уровня, конечно, — сознание и бессознательное. Можно удивляться, почему здесь подходят такие глаголы, как «про­валиться» и «погрузиться», которые означают перемещение вниз в пространстве. Не являются ли они пережитками пре­жнего существования, то есть образа жизни на деревьях? Дж.Шаллоп в книге «Год гориллы»11 отмечает, что во время сна голиллы нередко выпадают из своих жилищ, поэтому они живут всего лишь в десяти футах над землей. Это живот­ное вроде бы не страдает от таких происшествий, но для других приматов, живущих на верхушках деревьев, угроза па­дения представляет существенную опасность. У человека тре­вожность, связанная со страхом падения, вполне может быть атавизмом, оставшимся от первобытного состояния. Челове­ческий детеныш, как и детеныш приматов, с рождения спо­собен удерживать себя в подвешенном состоянии, ухватив­шись за что-то руками. Если в первые дни жизни этот, так называемый цеплятельный (в отличие от хватательного), рефлекс отсутствует, то это может стать биологической ос­новой для страха падения.

Обезьяна оберегает себя от падения во время сна, определенным образом конструируя свое жилище. Можно представить себе, что наши кровати — это приподнятые над землей варианты обезьяньих жилищ. Вполне вероят­но, что мы «захватили с собой» и страх падения с крова­ти — верхушки дерева. Сны о падении составляют основ­ной тип тревожных сновидений. Возможно, такие сны составляют филогенетическую основу для ассоциации за­сыпания со страхом падения. Однако, они не объясняют, почему актуальный процесс засыпания описывается как «провал». Мы вернулись к мысли о том, что опускание относится к физическому перемещению вниз внутри тела.

Древняя философия делила тело на две зоны. Об­ласть над диафрагмой связывалась с сознанием и днем, а область под диафрагмой — с бессознательным и ночью. Восход солнца над горизонтом, который дает свет дня, должен был соответствовать потоку чувств, идущему вверх из брюшной области в грудь и голову. Этот восходящий поток чувств вызывает к существованию сознание. Во вре­мя сна происходит обратное. Заход солнца соответствует потоку чувств, направленному из верхней части тела в область, которая расположена ниже диафрагмы. Такой взгляд помогает прояснить употребление выражений «по­грузиться в дремоту» или «провалиться в сон». Пробужде­ние часто переживается как восход, восхождение или вы­ныривание из глубины.

Нормальное погружение в сон переживается как чувство тяжести в глазах, в голове и в членах. Засыпаю­щему человеку становится трудно держать глаза открыты­ми, а голову в вертикальном положении. Он чувствует, что ноги не держат его. Он зевает. Зевоту обычно истол­ковывают, как потребность в кислороде, поскольку это дей­ствие сопровождается одним-двумя глубокими вздохами. Но кроме того, это попытка тела высвободить нормаль­ное напряжение нижней челюсти, чтобы фасилитировать расслабление всего тела. Когда человек приходит в дре­мотное состояние, тревожность снижается, поскольку чув­ства отступают с периферии тела, и ощущение органов и мышц слабеет. Если тревожность повышена из-за напря­женной ситуации, погружения не происходит.

Переход от дремоты ко сну происходит как «опус­кание», которое начинается с головы и стекает на тело. В первой стадии засыпания человек сознает свое тело. Он чувствует его тяжесть, то есть его субстанцию и мас­су. Он чувствует ноги и ступни и очень часто ощущает болезненные места. Его дыхание углубляется и становится более целостным. Оно все больше напоминает дыхание ребенка или животного.

Во второй стадии сознавание тела более или ме­нее постепенно сходит на нет. Этот процесс начинается с поверхности и затем распространяется вглубь, постепен­но охватывая все тело. Образ тела бледнеет. Если сон не наступает быстро, то человек может сознавать внутрен­ние органы, особенно сердце, и ощущать пульс в разных частях тела. Эти ощущения могут становиться яркими, когда чувства уходят от поверхности и внимание обращается вглубь. В какой-то момент свет сознания гаснет и всякое восприятие прекращается.

Не позволяющая уснуть тревожность, как прави­ло, возникает на второй стадии. Она, с одной стороны, связана с тускнеющим сознанием и ощущением погруже­ния, а с другой — с восприятием внутренних органов. Ощущение погружения и сознавание биения сердца или пульса служит сигналом опасности для многих людей, вы­зывая у них тревогу, которая фокусирует внимание на глубинных телесных ощущениях, усиливающихся в ноч­ной тиши так, что они начинают казаться очень громки­ми. Человек не может заснуть, пока этот «шум» не пре­кратится.

Тот, кто страдает бессонницей, переживает подоб­ные ощущения не всякий раз. Пытаясь избежать тревоги, которую он испытал в определенных случаях, он начина­ет бессознательно бороться против погружения в свое тело. Сам того не сознавая, он сохраняет сознание яс­ным, и его тревожность трансформируется в страх, что он не сможет заснуть. Поскольку каждый случай тревож­ности является сигналом опасности, у человека, конечно, будет возрастать напряжение и усиливаться тревожность.

Сознание, в процессе развития, по словам Э.Ноймананг создает категории дня и ночи, света и темноты, ума и тела. Эго, которое возникает из сознания, ассоции­руется с днем, со светом. Сознание противопоставляется ночи, темноте, то есть бессознательному и телу. Если эго диссоциировано с телом, оно отступает от идентифика­ции с ним и помещает себя выше, как представителя Я (8е1Г). Тело с его атрибутами ночи и тьмы становится «не Я» (попзе1г) или смертью. Погружение в бессознательное во время сна символизирует опускание в гробницу. Угаса­ние сознания пробуждает страх смерти и активирует одер­жимость смертью, которая лежит в сердцевине шизоидно­го отклонения.

Одна моя пациентка рассказала мне свой сон: «Я отчетливо переживала реальность смерти — что такое быть в земле и находиться там, пока не исчезнешь. Затем она добавила: «Я поняла, что это произой­дет со мной, как и со всяким другим человеком. Девоч­кой я не могла заснуть, потому что тревожилась, что умру во сне и проснусь в гробу. Я была бы в ловушке; выхода не было бы. Во сне я так тревожилась, что думала, сойду с ума. Потом я проснулась».

Сны о смерти или умирании нередки. Каждое че­ловеческое существо сталкивается с осознанием своей кон­чины. Но это знание о смерти не вызывает тревожности у человека, у которого силен инстинкт или чувство жиз­ни. Когда же, как у шизоида, формирование импульсов редуцировано или ослаблено, тревожность, возникающая из-за подавленных чувств, привязывается к мысли о смер­ти. Это естественно, поскольку смерть означает потерю чувствительности. Шизоид компенсирует свой страх смер­ти чрезмерным акцентом на сознании и эго. Эго-сознание или эгоизм заменяет телесное чувствование.

Сон имеет еще одну интерпретацию, которая до­полняет его обычный смысл. Сон — это символическое возвращение в утробу, регрессия в бессознательное состо­яние, которое включает в себя и мысль о смерти, по­скольку гробница и утроба — связанные между собой об­разы. Образ из сновидения моей пациентки о том, что она просыпается в гробу, можно интерпретировать, как попадание в ловушку, которой становится утроба. Из нее нет выхода, в то время как маточный спазм уменьшает приток кислорода к плоду. Недостаток кислорода, как уже отмечалось раньше, составляет физиологическую основу для паники, взрослые изображают это как «попадание в ловушку, из которой нет выхода». Все организмы реагиру­ют на попадание в ловушку паникой, а каждое пережива­ние паники вызывает сбой дыхания. Это взаимоотноше­ние объясняет, почему шизоид, который знаком с ощуще­нием паники, возникшей из-за невозможности глубоко дышать, видит во сне ловушку, почему она ассоциируется с маткой, а та, в свою очередь, с могилой.

Состояние между жизнью и смертью — это суще­ствование в неизвестности. Это типичное шизоидное со-

стояние, когда человек находится «ни там и ни тут». Он ни взрослый, ни ребенок, он не укоренен в реальности, но отчаянно цепляется за сознание. Для шизоида день — это борьба за выживание, а ночь навевает на него бес­сознательный ужас. Он часто видит ночные кошмары, ког­да цензор, стерегущий рассудок, расслабляет свою бдитель­ность, и темные силы тела одерживают верх. Временами пациенты говорят, что боятся заснуть, потому что снови­дения, которые они переживают, ужасны. Но ужас, кото­рый можно визуализировать, то есть опускание в бессоз­нательное и неизвестное в момент засыпания, еще страш­нее, чем ночные кошмары.

Страх неизвестности возникает из страха эго, ко­торое боится тела и происходящих в нем процессов. У животных, эго которых относительно неразвито, страха неизвестности и страха перед засыпанием практически нет. Животные живут телесной жизнью в блаженстве сво­его неведения о смерти. Человеческое существо, которое страдает от самосознания и сознавания смерти, приходит в равное с животным состояние, когда пребывает в бес­сознательном раю. Оно может возвращаться в блаженное состояние по крайней мере во сне, но его страх тела и паника, возникающая из страха потерять контроль эго, преграждают путь. Чем больше отодвинут человек от сво­его тела, тем сильнее его стремление к сладкому забве­нию глубокого сна, но тем страшнее для него путь от пробужденного состояния ко сну.

Каждое действие, которое приводит человека в бо­лее глубокий контакт с его телом, переносит контроль от эго к телу. Удовлетворяющее сексуальное переживание, конечно, наиболее естественное и сильное снотворное. Здоровый человек засыпает немедленно после оргазма, если половое взаимодействие произошло в ночное время. Сон, который следует за сексуальным взаимодействием, обычно бывает глубоким и освежающим переживанием. Приятный секс приносит такой результат, потому что приводит человека к более тесному контакту с собствен­ным телом, принося чувства в его нижнюю часть. Удовлетворяющая мастурбация действует также, особенно на молодых людей. В раннем детстве кормление грудью фун­кционирует таким же образом, убаюкивая ум приятным чувством тела. Насытившийся ребенок легко скатывается в сон, во время которого сосок материнской груди оста­ется у него во рту, создавая ощущение безопасности и

близости матери.

Во взрослом состоянии чувство безопасности и тепла, которое ребенок вынес благодаря близости к мате­ри, обеспечивает приятным контактом с собственным те­лом. Поскольку физическая активность дает такой контакт, она часто фасилитирует засыпание. Я предлагал пациен­там выполнять несколько простых физических упражне­ний перед тем, как лечь спать, чтобы они смогли преодо­леть свою зависимость от седативных средств. В таких упражнениях очень важно глубоко и ровно дышать, что релаксирует тело и наполняет его приятными ощущения­ми. В большинстве случаев эта простая процедура позво­ляла пациенту легко заснуть. Очень часто бывает доста­точно одного только дыхания. Однако, использование та­ких дыхательных техник людьми, которые слабо иденти­фицированы с телом и при появлении телесных ощуще­ний могут придти в паническое состояние, нецелесооб­разно. Им подходит более умеренная программа. Для че­ловека, который находится в состоянии безнадежности, этих, простых терапевтических техник, конечно же, недо­статочно.

Страх падения, будь то боязнь упасть с высоты или боязнь заснуть, связан с боязнью влюбиться. Общий фактор во всех трех случаях — чувство тревоги по поводу возможной утраты полного контроля над телом и ощуще­ниями. В процессе анализа нередко можно увидеть, что пациент, проявляющий одну из этих тревожностей, под­вержен и другим. В любви эго «сдает» свою силу объекту любви, а во сне оно «сдается» телу. Здоровый взрослый приветствует оба переживания, поскольку они приносят приятные ощущения. Страх любви, как страх перед засы­панием, возникает из тревожности, которая у шизоида сопровождается тем, что эго «сдает» свои позиции при опус­кании Я. В любви Я опускается из головы в сердце.

Передвижение или перемещение чувств в теле, ко­торые взрослый человек часто переживает как ощущения погружения, восхищают маленьких детей. Они ищут этих ощущений, когда, например, раскачиваются на качелях или скользят с горки. Здоровый ребенок любит, чтобы его подбросили в воздух и поймали руки родителя.

Дата добавления: 2015-08-27