Идентификационная травма

Многие из вышеперечисленных проблем можно проиллюстрировать с помощью следующей истории болез­ни. Пациентке, которую я буду называть Хелен, было око­ло тридцати лет. Она пришла лечиться, потому что не могла установить стабильные отношения с мужчиной. Она снова и снова вступала в сексуальные связи, но разрывала отношения, как только сталкивалась с тем, что мужчина не может выполнить ее чрезмерные требования. Хелен была в глубоком замешательстве по поводу своей женской роли и страдала от сильной тревоги. У нее были типично и шзоидные черты лица; глаза были несфокусированны, а подбородок — решительно поджат. Ее тело было хорошо развито, но плохо скоординированно при движениях. В ее личности было много паранойяльных черт: она была гиперактивна, разговорчива и неустойчива.

В процессе терапии я попросил Хелен смягчить челюсть и позволить подбородку податься назад. Когда она сделала это, то вдруг заплакала мягко и глубоко. Она сказала: «Боль в сердце невыносима.» Когда плач затих, я предложил, чтобы она протянула губы, будто собирается сосать грудь. «Что толку?» — воскликнула Хелен, — «я умо­ляла о любви, но получала только унижение».

Чтобы предоставить ей возможность высвободить больше чувства, я попросил ее мобилизовать лицевые мышцы, чтобы выразить испуг. Она опустила челюсть, высоко подняла брови и широко раскрыла глаза. Эта экс­прессия сорвала маску. Когда Хелен поняла это, она испу­галась. Ее голова застыла. Она не могла двигать ею ка­кое-то время и не могла закричать. Расслабив лицо она сказала: «Чего я боюсь? Того, что вижу? Боюсь ее глаз?

Я не могу взглянуть в глаза матери даже сейчас. В них есть что-то неприятное и убийственное. И ее сумасше­ствие. Невозможно взглянуть в глаза сумасшедшему и не испугаться. Но все же она меня любит, конечно.»

После этих слов Хелен начало трясти. Ее пальцы и запястья похолодели и одеревенели. Она продолжала: «Я вспомнила, как умоляла ее и кричала, и плакала. Я догадываюсь, что хотела ее больше всего на свете. Мы вместе играли, и она сделала множество вещей для меня. Она могла быть волшебницей. Но она была такой печаль­ной. Я не могла выдержать ее печали. Я не могла помочь ей. Она была очень напугана. Ее глаза отсутствовали. Она очень боялась меня.

Я не знаю, почему чувствую себя так странно. Человек умирает от разбитого сердца? Шизофрения — это смерть. Вы убиваете ту часть, которая повреждена, и мо­жете выжить.»

Хелен охватил и закрутил вихрь эмоции. Привя­занность к матери была перемешана с печалью ребенка, которую он не мог вынести. Это были взаимоотношения, которые колебались от любви до ненависти, от жалости до угрозы, от надежды до отчаяния. Смущение, амбива­лентность и странность, которую девочка ощущала в сво­ей матери, нарушили ее интегрированность. Ребенок не мог интегрировать в уме такие противоположные чувства, как испуг и симпатию.

Несколько раньше Хелен сказала мне, что ее мать сделала несколько абортов перед тем, как она родилась. «Моя мать боялась своего живота, когда была беременна мной. Она рассказала мне, что молилась Богу, чтобы я не была наказанием за ее грехи. Она боялась, что я появ­люсь на свет уродливой или деформированной. Она тос­ковала по мне. Она испытывала большую нежность, кото­рая не могла пройти сквозь ее прикосновение».

Такая интенсивная вина указывает на тяжесть, сек­суального отклонения, от которого страдала ее мать. Она не могла принять собственную сексуальность и проецирвала ее на дочь, идентифицируясь с ней. Хелен заявила, что когда ей было шесть или семь лет, мать одевала ей шелковые панталончики и завивала локоны, несмотря на протесты дочки. «Она своими руками делала для меня вещи» — сообщила Хелен, — «чтобы дать мне самое луч­шее». Но на следующей сессии она сказала: «Сидя за обе­денным столом вместе с семьей, я поняла, что они эгои­стичны до отвращения. Иногда они дают тебе все, что угодно, а иногда — ничего. Как будто я знала это все, но отрицала. Она давала мне вещи, но я была для нее оруди­ем. Я была прелестно одета, чтобы нравиться мужчинам. Она использовала меня, чтобы произвести впечатление, тогда она могла жить за их счет».

Идентификация матери с сексуальностью дочери ясно выражена в словах Хелен. Родители «переживают» своих детей многими способами, но когда родитель отож­дествляется с ребенком на сексуальной уровне, возникает шизоидное отклонение. Ребенок вынужден отождествлять­ся с матерью, и на него проецируется вытесненное сексу­альное чувство. Это отождествление заставляет ребенка жить, служа сексуальным потребностям матери. Травма отождествленности порождает отвержение индивидуально­сти ребенка — войти в родительский образ — значит, нис­провергнуть собственную сексуальность; подходить потреб­ностям родителей — значит отдать под их власть свою психику, подчинить ее родителю.

Отношения Хелен с матерью содержали латент­ный гомосексуальный элемент, который выявлялся толь­ко в сновидениях и ассоциациях моей пациентки. Она вспомнила сон, в котором этот элемент был виден: «Всю жизнь я была испугана. Я часто видела во сне, что у матери есть пенис. Позже, я снова видела этот сон. В нем у нее был пенис, из которого тек гной. Это вызвало у меня рвоту».

Ассоциация Хелен всвязи с этим сном состояла в том, что мать всегда хотела соблазнить ее, особенно ког­да кормила грудью. Гноящийся пенис — это трансляция соска, из которого сочиться молоко. Если мать силой втал­кивает сосок ребенку в рот, он становится похож на пенис, проталкивающийся в отверстие. Мать, которая по отношению к ребенку играет агрессивную роль, «отыгры­вает» с ним свою вытесненную маскулинную идентифика­цию. Эта позиция помещает ребенка в пассивные гомо­сексуальные отношения с матерью. Хелен вспомнила, как мать заползала к ней в кровать, а нормальный паттерн состоит в том, что ребенок вползает в кровать матери. Если же такой паттерн реверсирован, он становится ак­том соблазнения, как я уже объяснял в пятой главе.

Сексуальная вовлеченность Хелен параллельна ее взаимоотношениям с матерью. Каждая ее связь была от­мечена амбивалентностью любви и ненависти, подчинен­ности и вызова, страха и симпатии, которые характеризо­вали ее чувства к матери. Она молила о любви, но ее мольба никогда не исполнялась. Она отождествлялась с мужчиной так, как была отождествлена с матерью, она не была независимым человеком. Такая позиция интродуцировала в отношения гомосексуальный элемент. Не удиви­тельно, что она смущалась! И ничуть не удивительно, что связь терпела крах! Хелен относилась к мужчинам так, будто они были ее матерью, хотя в фантазиях она искала отца, который оберег бы ее от разрушения.

Анализируя шизоидную личность, я обнаружил, что каждый пациент на ранней стадии жизни отворачива­ется от матери к отцу в поисках теплоты и поддержки. Ребенок отходит от матери из-за ее бессознательной тре­воги и ненависти. В результате, отец заменяет ребенку материнскую фигуру. Но когда это происходит в очень раннем возрасте, то порождает реальные проблемы. Каж­дый мой пациент был орально фиксирован на пенисе, чему я не мог найти иного объяснения, нежели то, что пенис стал заменителем соска. Биологические причины приравнивания пениса к соску рассматриваются в моей книге «Любовь и оргазм». Если такое отождествление присутствует в уме ребенка, ему легко представить мать с пенисом.

Когда фаллос представляется и пенисом, и соском, у человека возникает неразрешимый конфликт. Функция

фаллоса как генитального органа мешает символическому значению соска. Роль груди препятствует его обычному функционированию. Единство личности раскалывается воз­буждением двух антитетичных уровней функционирова­ния — орального и генитального. Взрослая организация эго, которая зависит от генитальной возбудимости, ослаб­ляется. Женщина, страдающая от подобного разлома, ви­дит в мужчине и мать, и мужчину. Он призван обеспе­чить ей поддержку и понимание так же, как и генитальное возбуждение и завершенность.

К сожалению, отцы часто бывают столь же эмо­ционально неуравновешены, как и матери. Лидз и Флек отмечают, что «Отцы, так же как и матери, обременены своими собственными неразрешенными проблемами, и поэтому редко могут адекватно выполнять роль родите­ля». В действительности, многие отцы в неблагополуч­ных семьях демонстрируют заметные фемининные тенден­ции, которые фасилитируют перенесение на них ораль­ных влечений ребенка. Хелен сказала про отца: «Он не мог быть мужчиной для моей матери. Мой отец был как женщина, он напоминал женщину даже своей отвисшей грудью».

Отношения, сложившиеся между Хелен и ее от­цом, были также кровосмесительными. Вот ее описание: «Мой отец разрешал мне делать почти все, что я захочу. Мы долго гуляли по ночам. Я была с ним почти постоян­но и, конечно, спала с ним. Я помню, как я привязывала свою ночную рубашку к его пижаме, чтобы он не смог отодвинуться от меня посреди ночи. Это продолжалось до моей первой катастрофы, потом я уже не могла выдер­жать этого.»

Хелен сказала, что ее мать не одобряла такого положения дел. Однако, в действительности, девочка про­должала спать с отцом, а ее брат — с матерью. Я спросил пациентку, были ли у нее какие-нибудь сексуальные чув­ства к отцу.

- Я думаю, что не,было, — сказала она.

- Сознавали ли вы какое-то сексуальное чувство с его стороны? — поинтересовался я.

- Нет. Я чувствовала, что он прижимает меня к себе, как будто я — кошка. Между нами было только жи­вотное тепло. Мне только нравилось чувствовать, что он меня защищает.

Когда Хелен сказала это, на ее лице возникла хит­рая улыбка. Я уже видел эту улыбку множество раз. Она производила впечатление, что у моей пациентки есть сек­рет. В тот момент я интерпретировал ее экспрессию как глубокое понимание мужчин, того, чего они хотят, и как она может контролировать их. Неделей позже того, как я высказал свою интерпретацию, она сообщила:

«Вы были правы, когда сказали, что я хочу, чтобы мужчины любили меня саму, а не только за мою нижнюю часть. Потому что это все, чего они от меня хотят. Через некоторое время я даю это без просьбы с их стороны, потому что думаю, что после этого они будут любить меня и заботиться обо мне. Это могла бы сделать для меня моя мать. Поскольку этого не происходило, я вступила в сдел­ку с отцом. Где-то глубоко я всегда чувствовала, что муж­чины используют меня».

Улыбка также выявила одержимость сексом, кото­рая преобладала в личности моей пациентки. Она ходила по кругу: от оральности к генитальности и обратно, от подчинения к вызову и обратно, от материнской фигуры к отцовской фигуре и обратно. Хелен рассказала повторя­ющееся сновидение, которое изображало эту дилемму:

«Мне снилось, что мой дантист — Бог. Он гово­рит: «Ты приходишь в мой кабинет очень миролюбиво, совершенно неосознано, и я поймал тебя. Я тебя поймал, потому что ты не сознаешь. Ты не собираешься умирать, как другие люди. Ты даже не можешь примириться со смертью. Ты собираешься ходить вокруг да около. Ты не знаешь умиротворения».

Я знала, что привязана к вывеске парикмахерс­кой. Мне были видны полоски, идущие вверх и вниз (вы­веска парикмахерской представляет собой столб, раскрашенный спиральными красно-белыми полосами), и я кру­тилась по кругу. Я помню, что плакала, даже умоляла «По­жалуйста, дайте мне умереть.» Я проснулась с криком и с чувством неудачи».

Парикмахерский столб — обычный фаллический символ. Хелен была прикреплена к сексу таким образом, что не могла ни избежать его, ни получить удовлетворе­ния. Этот тип сексуальности описывает ее отношение к матери-отцу, детско-взрослую сексуальность, которая сти­мулирует возбуждение, но не позволяет достичь оргиастического высвобождения. Эта формула возбуждения без удовлетворения стала паттерном ее сексуальных действий во взрослой жизни. Хелен мучилась, и единственным уми­ротворением в ее муках казалась смерть. Сновидение тоже указывало на то, что Хелен на самом деле не понимала, что происходило между ней и ее отцом. Она «не сознава­ла», что какой-то своей частью чувствовала себя бедной и невинной. Она была маленькой девочкой, которая ищет тепла и поддержки, но биологически откликается на взрос­лую сексуальность. Ее тело шло за сексуальным возбужде­нием отца, но было не способно сфокусировать это воз­буждение в генитальное влечение.

В личности Хелен были задействованы две проти­воположные тенденции. Она была невинной маленькой девочкой, которая ищет любовь, но в то же время про­ституткой, которая знает, чего хотят мужчины, и которая использует секс, пытаясь достичь смерти. Это типичный шизоидный разлом, который часто представляет собой комбинацию наивности и искушенности, невинности и уп­рямства, благообразия и похотливости. Хелен находилась в ловушке другой антитетичной ситуации: она жаждала груди, но возбуждал ее пенис. В результате, она нужда­лась и в том, и в другом: ей нужна была грудь, чтобы удовлетворить инфантильное стремление, и пенис, чтобы высвободить сексуальное возбуждение. Она находилась в невозможной ситуации, в которой ей не оставалось ниче­го другого, как ходить по кругу.

Дата добавления: 2015-08-27