Иаков и козьи шкуры, или вторичное рождение. 4 страница

Некоторые из таких камней были посвящены тому или иному духу с незапамятных

времен, и особый способ умилостивления духа передавался в прошлом из

поколения в поколение, пока не дошел до того человека, который ныне является

счастливым обладателем камня. "Но бывает и так, что кто-нибудь сам находит

камень, своей формой поражающий его воображение, или же другой предмет,

например какого-нибудь спрута в норе, акулу, змею или угря, которые

покажутся ему не совсем обыкновенными и, значит, имеющими связь с каким-то

духом. Тогда такой человек разбрасывает деньги вокруг камня или того места,

где он встретил заинтересовавший его предмет, а затем уходит домой и ложится

спать. Ему снится, что некий человек отводит его куда-то и показывает стадо

свиней или деньги, которые ему достанутся благодаря общению с найденным

предметом. На Банксовых островах такой предмет становится для нашедшего его

человека местом жертвоприношений (tanooloolo), объектом, которому он

предлагает дары, чтобы добыть свиней или деньги. Соседи узнают, что он

обладает таким предметом, источником его растущего богатства, и являются к

нему, чтобы через его посредство получить и для себя благодеяния доброго

духа. Он передает по наследству свой секрет сыну либо племяннику. Когда

кому-нибудь случится заболеть, он обращается к обладателю чудотворного

камня, чей дух, как предполагается, больной оскорбил, и дает тому небольшую

нитку монет и кусок перцового корня (oloolo), употребляемого для

изготовления наркотического напитка "кава". В этом случае говорят, что

больной передает oloolo обладателю камня. Последний относит приношение на

священное место и бросает его на землю со словами: "Пусть такой-то

выздоровеет". Когда затем больной выздоравливает, он платит вознаграждение

за услугу. Если кто желает прибегнуть к помощи камня или иного волшебного

предмета, известного другому лицу, для приобретения денег, свиней, предметов

питания или же для одоления врага, то обладатель камня приводит его в

священное место, где имеется, вероятно, не один, а несколько камней с особым

для каждого назначением. Проситель имеет при себе деньги, примерно сто

ниток, каждая длиной в несколько дюймов. Проводник указывает ему на камень,

говоря при этом: "Это большой ямс", и тот кладет деньги на землю. Ямс -

растение с клубнями, содержащими крахмал, - важный пищевой продукт в

тропиках. О другом камне проводник говорит, что это боров или кабан с

клыками, и опять тут же выкладываются деньги. Предполагается, что дух (vui),

присущий камню, любит деньги, оставляемые на камне или возле него. Если

жертва (oloolo) дает благоприятный результат, то облагодетельствованный

человек платит вознаграждение обладателю камней и духов".

Приведенный рассказ показывает, каким образом место регулярного

поклонения может иногда возникнуть как порождение фантазии одного человека:

заметив случайно камень, показавшийся ему странным, и увидев его потом во

сне, человек воображает, что в этом камне живет некий всесильный дух,

могущий быть для него полезным, и потому он сам, а после него потомки его

умилостивляют дух жертвоприношениями. Мы видим далее, как слава подобной

святыни начинает все больше расти, привлекает к чудесному камню толпы

почитателей, а с ними увеличивается и богатство святыни благодаря

приношениям признательных или алчущих жертвователей. Не имеем ли мы здесь, в

Меланезии, повторение истории Вефиля? В старое время эта аналогия была бы,

пожалуй, истолкована как некая дьявольская подделка божественного оригинала.

На одном из островов Самоа святилищем бога Турна был один очень гладкий

камень, находившийся в священной роще. Жрец тщательно расчищал место кругом

и покрывал камень ветвями, чтобы держать бога в тепле. Перед тем как творить

молитвы по случаю войны, засухи, голода или эпидемии, старые ветви аккуратно

заменялись свежими. Никто не смел прикоснуться к камню; нарушителю этого

запрета грозила гибель от смертоносной силы, исходящей от камня. В другой

деревне лежали на особой платформе два гладких продолговатых камня,

почитавшиеся в качестве родителей бога дождя Саато. Когда вожди и простые

жители собирались уходить на несколько недель в заросли на ловлю голубей, то

предварительно камням приносились жертвы из вареной рыбы и корней таро,

читались молитвы о ниспослании благоприятной погоды, без дождей. Кто

отказывался от участия в жертвоприношениях, вызывал неудовольствие

соплеменников, а если притом выпадал дождь, то такой человек подвергался

всеобщему осуждению и наказанию, как виновник срыва сезонной охоты,

навлекшей на весь народ гнев бога хорошей погоды. Точно так же во время

недорода, когда племя отправлялось на поиски дикорастущего ямса, двум камням

приносилась жертва из этого растения, ибо считалось, что пребывающие в

камнях божества способствуют его росту и сумеют направить людей в такие

места, где удастся найти съедобные корни этого растения. Если кому-нибудь

случалось проходить мимо камней с чем-нибудь съедобным, то он останавливался

и клал кусок на камни. Когда собаки или крысы ночью пожирали такие

приношения, люди полагали, что бог временно воплотился в образе этих

животных, чтобы принять пищу.

Жители Тимора, одного из островов Малайского архипелага, поглощены

заботами о духах, живущих в скалах и камнях, которые привлекают внимание

своим необычным и странным видом. Но не всякая такая скала или камень

является прибежищем духа; уверенность в присутствии духа возникает лишь

тогда, когда найденный человеком странный камень привиделся ему потом во

сне. В случае, если явившийся во сне дух просил принести ему в жертву

человека, животное или бетель, то видевший подобный сон переносит камень к

своему дому. Такие камни являются предметом почитания целой семьи, деревни и

даже округа. Пребывающий в них дух печется о благосостоянии народа, но

требует себе в награду бетель или рис, а иногда и кур, свиней и буйволов. У

камня часто ставят заостренные колья с надетыми на них черепами убитых

врагов.

В округе Бусога, в Центральной Африке, к северу от озера Виктория,

каждая скала и каждый большой камень имеет своего духа, проявляющего на

определенном участке свое благодетельное или вредное влияние. Различные

болезни, в особенности чума, приписываются злой воле духов, обитающих в

скалах. Каждый раз с появлением болезни дух неизменно вселяется в мужчину

или женщину; по внушению духа этот человек взбирается на скалу и оттуда

созывает народ. Вождь и шаманы собирают население, приносят духу в жертву

козу или курицу и затем получают наставление, что нужно предпринять, чтобы

приостановить болезнь. Объявив народу свою волю, дух покидает человека и

возвращается в скалу, а человек уходит к себе домой и предается обычным

занятиям, и можно думать, что дух впредь не станет больше пользоваться им

для подобной цели. Итак, мы видим, что в округе Бусога имеется много

священных скал и камней, являющихся, по описанию исследователей, местными

божествами, к которым народ по тому или иному поводу обращается с молитвами.

Племя менкиера, живущее к югу от Нигера, приносит жертвы скалам и камням.

Например, в Сало у дверей дома вождя племени стоит большой камень. Если

кто-нибудь никак не может жениться или имеет бездетную жену, то он приносит

в жертву камню курицу, надеясь, что камень наградит его женой или ребенком.

Он передает курицу вождю, который совершает жертвенный обряд и сам ее

съедает. Если желание жертвователя исполнилось, то он приносит камню еще

одну курицу в качестве благодарственной жертвы.

Роль великого оракула у манданских индейцев (в Северной Америке) играл

большой пористый камень, около 20 футов в окружности, и его чудесные

"изречения" принимались этими простодушными дикарями с безусловным доверием.

Ежегодно весной, а в некоторых случаях и летом являлась к священному камню

депутация и чествовала его курением из трубки, причем каждый поочередно,

потянув из нее сам, передавал трубку камню. По окончании этой церемонии

депутаты отправлялись на ночь в соседний лес, оставив камень для одиноких

размышлений. О результате последних можно было судить на следующее утро по

форме некоторых белых знаков на камне, которые затем несколько членов

депутации расшифровывали без труда по той простой причине, что сами же они

изобразили на камне эти знаки в ночной темноте, когда их легковерные

соплеменники спали крепким сном. Об индейских племенах дакота рассказывают,

что у них индеец "обыкновенно подбирает где-нибудь круглый камень,

безразлично какой породы, разрисовывает его, потом отходит на некоторое

расстояние от своего дома, расчищает от травы площадку, примерно от одного

до двух футов в диаметре, ставит здесь свой камень, или бога, как он его

называет, приносит ему жертву из табака и перьев и обращается к камню с

молитвами об освобождении его от опасности, которая ему, вероятно,

приснилась" или просто померещилась.

Горцы Шотландии верили в некую фею, по имени Груагач, выступающую то в

образе мужчины, то в образе женщины, которая заботилась о стадах, не

подпускала их к скалам и жила в лугах, где пасли скот. У каждого хозяина в

загоне для скота имелась своя фея Груагач, и каждый вечер для нее наливалось

молоко в отверстие, выдолбленное в особом камне, находившемся постоянно в

хлеву и носившем название "камня феи Груагач". Считалось, что без этого

коровы перестанут давать молоко или оно будет недостаточно жирным. Другие

говорят, что молоко наливали в камень только тогда, когда население уходило

на летние пастбища или возвращалось оттуда или же когда кто-нибудь проходил

через хлев с молоком. В Хольме, Ист-Сайде и Скоррибреке, близ города Портри

на острове Скай, камни, на которых совершалось возлияние, можно видеть и

поныне. Однако камни эти следует, быть может, рассматривать как посуду, из

которой Груагач пила молоко, а не как ее жилище. Обыкновенно фея принимала

образ хорошо одетого мужчины или женщины с длинными рыжими волосами. В

некоторых горных округах Норвегии до конца XVIII в. крестьяне держали у себя

круглые камни, которые по четвергам всегда обмывали, смазывали маслом или

другим жиром перед огнем и затем, подостлав свежую солому, клали на почетное

место. Кроме того, в определенное время года эти камни погружали в пиво,

считая, что они принесут дому счастье и богатство.

Норвежский обычай смазывания камней маслом напоминает нам предание о

том, как Иаков полил маслом камень, поставленный им в память о видении в

Вефиле. Эта легенда служит лучшим доказательством святости камня и

находится, вероятно, в связи с древним обычаем возлияния масла на священный

камень в святилище. Как известно, обычай помазания священных камней был

широко распространен. В Дельфах, близ могилы Неоптолема, находился небольшой

камень, ежедневно поливавшийся маслом, а во время праздников покрывавшийся

кудельной шерстью. По словам Теофраста, в Древней Греции суеверные люди,

увидев лежащий на перекрестке двух дорог гладкий камень, поливали его маслом

из фляжки, а потом, прежде чем продолжать путь, становились на колени и

молились перед ним. Точно так же Лукиан упоминает какого-то римлянина

Рутиллина, который при виде смазанного маслом или покрытого венком камня

становился перед ним на колени и, воздав почести безгласому божеству, еще

долгое время стоял возле него, творя молитву. В другом месте тот же

писатель-скептик говорит в презрительном тоне о помазанных маслом и

украшенных венками камнях, которые служили оракулами. Вспоминая слепое

идолопоклонство своей прошлой языческой жизни, христианский писатель Арнобий

говорит: "Если мне где-нибудь попадался покрытый жиром камень, я поклонялся

ему, как будто бы в нем жила какая-то сверхъестественная сила, я обращался к

нему с речью, льстил ему, я просил милости у бесчувственного камня".

Варли, племя, живущее в джунглях Северного Конкана, местности в

Бомбейском президентстве, поклоняются божеству Вагхиа, повелителю тигров, в

образе бесформенного камня, окрашенного суриком и смазанного очищенным

коровьим маслом. Они приносят ему цыплят и коз, разбивают на нем кокосовые

орехи, льют на него масло. В награду за такое попечение камень предохраняет

их от тигров, дает им обильные урожаи и отводит от них болезни. Вообще в

Бомбейском президентстве, особенно в округе Конкан, каменные фетиши

составляют предмет поклонения для невежественного и суеверного населения,

которое ожидает, что они отведут всякие бедствия и исцелят от болезней. В

каждой деревне можно видеть такие камни. Жители называют их именами богов и

духов, к которым питают великий страх, как к существам, господствующим над

демонами и тенями умерших. В случае появления в деревне эпидемии люди

приносят камням-фетишам в жертву кур, коз и кокосовые орехи. В городе Пуне,

например, существует такой священный камень, окрашенный в красный цвет и

смазанный маслом. У племени тода в горах Нилгири, в Южной Индии, священные

буйволы переходят в определенное время года с одного места на другое. Перед

началом их миграции некоторые камни, лежащие на священных пастбищах,

обливают молоком и натирают коровьим маслом. Так, в Модре имеется четыре

таких камня, все круглые и совершенно гладкие - вероятно, вследствие частого

повторения церемонии.

На Кейских островах, к юго-западу от Новой Гвинеи, каждый домохозяин

держит у изголовья своей постели черный камень и, когда отправляется из дому

на войну или по делам либо просто уходит странствовать, смазывает камень

маслом, чтобы обеспечить успех предприятия. О племени бецилеу, в центральной

части Мадагаскара, рассказывают, что "во многих местах их страны попадаются

большие камни, приковывающие внимание путешественника своим внешним видом

благодаря тому, что одни сплошь вымазаны жиром, а верхушки других облиты

маслом или натерты салом. Это дало повод иноземцам думать, что племя

бетсилео почитало эти камни как божества. Я полагаю, что едва ли камни

почитались как божества, но не подлежит никакому сомнению, что с ними

связаны некоторые суеверные представления населения. В этом отношении надо

различать два рода камней. К камням одного рода, называемым vatobetroka,

прибегают бездетные женщины. Они носят при себе немного жира или масла,

которым смазывают камень, и, обращаясь к нему в то же время с речью,

обещают, что если у них родится ребенок, то они снова придут и еще жирнее

обмажут камень. К этим же камням обращаются и торговцы, которые обещают, что

если они распродадут свои товары быстро и по хорошей цене, то вернутся к

камню и смажут его маслом либо закопают под ним серебряную монету. Камни эти

бывают естественного происхождения, но странной формы: иногда же, однако

гораздо реже, это - древние надгробия". У племени акамба, в Восточной

Африке, существует в горах узкий проход, особенно трудный для прогона скота,

где каждый прохожий останавливается возле известной скалы и натирает ее

коровьим маслом или салом.

На основании вышеприведенных аналогий следует предположить, что в

Вефиле (Бет-Эле) существовал священный камень, на котором верующие с

незапамятных времен совершали обычные возлияния масла, веруя в то, что

камень был действительно "жилищем бога" (beth-el), обиталищем некоего

божественного духа. Происхождение такого верования и связанного с ним обычая

относили к откровению, которого удостоился на этом месте патриарх Иаков

задолго до того, как потомки его размножились и овладели этой землей.

Заключает ли в себе легенда о таком откровении воспоминание о каком-то

действительном происшествии, или же она была целиком придумана для

оправдания святости места в соответствии со сложившимся обычаем, мы этого не

можем знать. Вероятно, в Ханаане было много таких священных камней, или

"бетелей", и все они почитались как обители могущественных духов и

поливались маслом. Надо полагать, что название Бет-Эль, то есть дом божий,

было общим наименованием для священных камней известного рода в Палестине,

потому что греки переняли его от евреев в форме baityl-os или baityl-ion и

применяли к камням, которые описываются как круглые и черные. Их принимали

за живые или одаренные душой существа, могущие передвигаться по воздуху и

обладающие способностью, в качестве оракулов, изрекать свистящим голосом

ответы, которые могли быть истолкованы магами. Такие камни посвящены были

различным божествам - Кроносу, Зевсу, Солнцу и другим. Однако, судя по

описанию, это были, как правило, небольшие и переносимые с места на место

камни. Один из них, как говорят, имел вполне шарообразную форму, диаметром в

одну пядь, но чудесным образом мог быть увеличен или уменьшен в объеме, и

цвет его менялся от беловатого до пурпурового; на нем были также высечены

буквы алого цвета. С другой стороны, священный камень в Вефиле был,

вероятно, одним из тех массивных камней или необтесанных столпов, которые у

евреев назывались "масебот" и которые, как мы видели, были обычной

принадлежностью ханаанских и ранних еврейских святилищ. Хорошо сохранившиеся

образцы подобных камней или столпов были недавно открыты в Палестине,

преимущественно в святилищах Гезера и Таанаха. В некоторых из них высечены

углубления на верхушке или сбоку - быть может, для жертвоприношений масла

или крови. Можно предположить, что таким же был священный камень,

поставленный, по преданию, Иаковом в Вефиле и им же политый маслом, -

камень, которому потомки его, надо думать, оказывали почитание в такой же

форме в течение многих веков.

Глава 5.

Утешенный явлением ангелов и полученным от бога в Вефиле обещанием

покровительства, патриарх продолжал свой путь и прибыл вовремя в страну

"сынов Востока". Здесь он встретил свою родню; здесь он нашел себе жен и

здесь из бедного, бездомного странника превратился в богатого владельца стад

крупного и мелкого скота. Страна, где происходили эти события, столь важные

для Иакова и его потомства, обозначена не вполне точно. Историк или, вернее,

писатель-художник довольствуется весьма неопределенными географическими

данными, изображая в то же время самыми живыми красками встречу изгнанника

со своей первой любовью. Перо библейского автора рисует эту сцену с не

меньшей силой, чем кисть Рафаэля, вторично обессмертившего ее на стенах

Ватикана. Это - картина не городской, а сельской жизни. Встреча любящей пары

произошла не в базарной сутолоке и суете, а среди мира и тишины зеленых

пастбищ на краю пустыни; над их головой раскинулся широкий простор небес, а

вокруг них лежали стада овец, терпеливо дожидаясь водопоя у колодца. Автор

указал даже самый час встречи; по его описанию, полдень еще не наступил, и

мы как бы вдыхаем свежесть этого летнего утра, когда удушливая жара южного

дня еще не успела накалить воздух. Можно ли вообразить более подходящее

время и место для встречи молодых любовников? Даже сухая, расчетливая натура

Иакова поддалась обаянию этого часа и окружающей природы и проявила нечто

похожее на нежность;

он сразу забыл о своей расчетливости и поддался чувству любви, можно

даже сказать - рыцарству: увидев прелестную девушку, приближающуюся со своим

стадом, он подбежал к колодцу, откатил тяжелый камень, которым было закрыто

его устье, и вместо нее сам напоил овец. Затем он поцеловал свою красивую

кузину и заплакал. Вспомнил ли он ангелов, приснившихся ему в Вефиле, и

решил, что сон свершился наяву? Мы этого не знаем. Верно лишь то, что этот

корыстный, рассудочный человек как бы превратился на время в страстного

любовника. То был единый краткий час поэзии и любви во всей его

прозаической, чтобы не сказать убогой, жизни.

Комментаторы книги Бытие становятся некоторым образом в тупик, когда им

приходится разъяснять, почему Иаков, поцеловав миловидную Рахиль, залился

вдруг слезами. Они полагают, что эти слезы потекли от радости по случаю

счастливого окончания пути, и приписывают такую манеру выражать свою радость

повышенной чувствительности восточных народов и их недостаточной

сдержанности в проявлении чувств. В таком объяснении, вероятно, содержится

некоторая доля истины; но комментаторы, очевидно, упустили из виду, что есть

немало народов, у которых плач служит условной манерой приветствия гостей

или друзей, в особенности после долгой разлуки, являясь зачастую пустой

формальностью, в которую они вкладывают не больше чувств, чем мы в наш

обычай рукопожатия и снимания шляпы. Поясним это примерами.

Тот же Ветхий завет содержит в себе и другие примеры подобного рода

приветствия. Когда в Египте Иосиф открылся своим братьям, он их поцеловал и

разразился таким громким плачем, что египтяне услышали его в другой части

дома. Возможно, конечно, что в данном случае слезы были вполне искренними, а

не только условным выражением чувства. Почти с полной уверенностью это можно

сказать по поводу трогательного эпизода первой встречи Иосифа с Вениамином.

Потрясенный до потери самообладания свиданием после многих лет разлуки со

своим самым любимым братом, Иосиф поспешно покинул зал приемов и удалился к

себе, чтобы дать в одиночестве волю своим слезам. Овладев собой, он вымыл

покрасневшие глаза и мокрые щеки и с невозмутимым видом вышел к своим

братьям. Далее, когда Иосиф встретил в Гесеме своего престарелого отца

Иакова, он кинулся ему на шею и долго плакал. Но и здесь его слезы могли

вылиться от чистого сердца, когда он увидел эту седую голову, смиренно

склонившуюся перед ним, и вспомнил отцовскую доброту в дни своей далекой

юности. Когда два верных друга, Давид и Ионафан, встретились в последний раз

во мраке ночи, предчувствуя, быть может, что они больше не увидятся, они

расцеловались и плакали оба, пока Давид не удалился. И здесь мы можем

допустить, что их горе было непритворно. Кроме того, мы читаем в книге Товит

о том, как Товия явился под видом чужеземца в дом своего родственника

Рагуила в Екбатанах; когда он затем открылся своему хозяину, "бросился к

нему Рагуил и целовал его и плакал". И здесь можно допустить, что слезы

явились следствием радостной неожиданности, а не простым соблюдением

общепринятого обычая.

Однако, как бы мы ни смотрели на приведенные примеры из истории евреев,

несомненно, что у народов, стоящих на более низком культурном уровне, слезы,

проливаемые при встрече или расставании, часто являются простым выполнением

этикета, предписываемого правилами общепринятой вежливости. Одним из таких

народов, предъявляющих ко всякому мало-мальски воспитанному человеку строгое

требование подобного выражения чувств - искренних или притворных, были маори

в Новой Зеландии. "Чувствительность этих людей, - сообщают нам, - особенно

проявляется при отъезде или возвращении их близких. Если друг отправляется,

хотя бы ненадолго, в Порт-Джэксон или в Вандименову землю, то при

расставании неизменно разыгрывается чувствительная сцена:

начинается с якобы украдкой бросаемых взоров, потом раздается стон и

горестное восклицание, в глазах блестит слеза, лицо искажается гримасой.

Понемногу все подвигаются ближе к отъезжающему и виснут на его шее.

Поднимается форменный плач, и начинается царапание рук и лица кремниевыми

ножами. Под конец следует оглушительный вой, и несчастный мученик, задыхаясь

от поцелуев, слез и крови, думает лишь о том, как бы от всего этого

избавиться. Такая же сцена, но уже с большим числом участников происходит

при возвращении друзей или при приеме дальних гостей; и вы сами с трудом

удерживаетесь от слез, глядя на это печальное зрелище и слушая их жалостный

вой и нестройные восклицания. Во всем этом много ложной аффектации; они

подчас держатся сначала в сторонке от человека, над которым собираются лить

слезы, пока не подготовятся мысленно и не приведут себя в должное состояние;

тогда они в притворном порыве бросаются на свою жертву (более подходящего

слова нельзя придумать) и начинают терзать себя и терпение гостя. Достойно

внимания, что они могут не только вызвать у себя слезы в любой нужный

момент, но и остановить их по чьему-либо приказу или же в тех случаях, когда

дальнейший плач становится по какой-нибудь причине неудобным. Меня однажды

весьма позабавила сцена, происходившая в деревне Каикохи, отстоящей в 10

милях от Ваимате. С полдюжины друзей и родственников вернулись домой после

шестимесячного пребывания на берегах Темзы. Все общество было поглощено

обычной церемонией плача; вдруг две женщины из этой деревни, по данному ДРУГ

Другу знаку, вытерли слезы, закрыли фонтан своих излияний и с самым невинным

видом обратились к собранию:

"Мы еще не окончили плакать; мы сейчас пойдем, поставим еду в печь,

сварим ее и приготовим плетенки, тогда вернемся и докончим свой плач; если

плач не кончится, когда еда будет готова, то поплачем еще и вечером". Все

это, сказанное притворно-плаксивым голосом, они заключили словами: "Уж иначе

нельзя, уж иначе нельзя!" Я при случае говорил с некоторыми маори об их

лицемерии, когда им заведомо было совершенно безразлично, увидят ли они

когда-нибудь еще раз тех, над которыми они перед тем так усердно плакали.

Они мне ответили: "Ах! Любовь новозеландца вся снаружи, она у него в глазах

и на языке". Мореплаватель капитан П. Диллон нередко оказывался жертвой

таких бурных изъявлений любви, и он рассказал нам, как ему удавалось держать

себя при этом подобающим образом: "У новозеландцев существует обычай

тереться носами, заливаясь в то же время слезами, когда родственники или

друзья встречаются после длительной разлуки. Я часто из приличия подчинялся

этой церемонии. В противном случае мое поведение считалось бы нарушением

дружбы, и в их глазах, с точки зрения новозеландского этикета, я был бы не

лучше варвара. К несчастью, я по своей бесчувственности не могу при всяком

нужном случае выжать из своих глаз слезы, так как я сделан не из такого

быстротающего вещества, как новозеландцы; но носовой платок и отдельные

выклики на туземном языке в достаточной мере служили выражением моего

истинного горя. Эта церемония не распространяется на незнакомых европейцев,

но по отношению ко мне она была неизбежна, так как я был, как они меня

величали, Thongata moury, то есть "новозеландец, земляк". С другой стороны,

мы читаем, что "встречи новозеландцев носили чувствительный характер,

расставания же обыкновенно происходили без особых внешних проявлений

чувства. При встречах мужчины и женщины прижимались друг к другу носами и

тихим хнычущим голосом, среди потоков слез, делились взаимно всеми

представляющими общий для них интерес событиями, происшедшими за время

разлуки. Если встреча происходила между близкими родственниками после

длительного отсутствия, церемония трения носами и плач продолжались около

получаса; если же встречались случайные знакомые, они ограничивались тем,

что прикладывались друг к другу носами и тут же расходились. Такое

приветствие называлось "hongi", что можно перевести словом "нюхание".

Подобно восточному обычаю есть соль, "hongi" служило знаком примирения

врагов. Губы же при "hongi никогда не соприкасаются. Поцелуи здесь

неизвестны".

У жителей Андаманских островов "родственники, возвратившись после

разлуки, длившейся несколько недель или месяцев, выражают свою радость тем,

что сидя обхватывают один другого руками вокруг шеи и при этом так плачут и

воют, что постороннему человеку может показаться, будто с ними произошло

Дата добавления: 2015-08-27