|
Читайте также: |
X x x
На дорожке у черного хода меня кто-то окликнул. Дочь управляющего. Онатребовала йо-йо. Я едва было не ответил, но это продолжалось лишь мгновение,а потом, в ужасе запрокинув голову, я чуть не убежал. Договаривался ведь сдевочкой не я, а маска. С трудом сдерживаясь, в смятении, я жестом показал,что не догадываюсь, о чем идет речь, - единственное, что мне оставалось.Нужно было дать понять девочке, будто я думаю, что она просто обозналась. Но девочка, не обращая никакого внимания на устроенный мной спектакль,повторила свое требование: йо-йо. Может быть, она думала примитивно, что,поскольку "маска" и "бинты" - братья, договор с одним автоматическираспространяется и на другого? Нет, это заманчивое объяснение было начисторазбито словами девочки: - Не беспокойтесь... Ведь мы играем в секреты... Неужели она меня с самого начала раскусила?! Как же ей это удалось? Гдея допустил ошибку? Может быть, она сквозь щель в двери видела, как я надеваюмаску? Но девочка, недоверчиво покачивая головой, без конца повторяла, что непонимает, зачем я делаю вид, что не понимаю. Наверно, моя маска не всостоянии обмануть даже глаза недоразвитой девочки... нет, наоборот,пожалуй, именно потому, что девочка умственно отсталая, она смогла увидетьменя насквозь. Так же как моей маске не удастся провести собаку.Нерасчленяющая интуиция часто оказывается острее аналитического взглядавзрослого человека. Но конечно же, у маски, которая смогла обмануть дажетебя, находившуюся совсем рядом, не может быть такого недостатка. Нет, значение этого опыта далеко не так просто, как выискивание алиби.Неожиданно я увидел бездонную глубину этой "нерасчленяющей интуиции" и былуже не в силах сдержать охватившую меня дрожь. Та же интуиция наводила намысль, что весь мой опыт, приобретенный в течение этого года, можетрассыпаться в прах от одного удара... Ну подумай сама, разве несвидетельствует это о том, что девочку не обманул мой внешний вид - бинты,маска и она разглядела мою сущность? Такие глаза действительно существовали.В глазах этого ребенка мой поступок был, несомненно, шуткой. И горячие порывы маски, и досада из-за пиявок вдруг представились мнебесконечно ничтожными, и вращавшийся со скрипом треугольник, как карусель, укоторой выключили мотор, стал постепенно останавливаться... Оставив девочку за дверью, я вынес ей йо-йо. Она еще раз тихонькопрошептала: "Играем в секреты", а потом по-детски, не в силах спрятатьулыбку в углах рта, намотала на палец нитку и вприпрыжку побежала вниз. Безвсякой причины глаза мои налились слезами. Умыв лицо, я стер мазь, нанесклейкий состав и надел маску, но почему-то она не прилегла плотно к лицу! А,все равно... Я был спокойно-печален, как поверхность застывшего озера подоблачным небом, но все время повторял себе, что должен до конца поверитьглазам ребенка. У всякого, кто серьезно хочет общаться с другими людьми,есть лишь один выход - сперва вернуться к той самой интуиции...X x x
X x x
...Какой неожиданный удар. Сразу распознав в моей маске маску, тыпродолжала притворяться обманутой. Тысяченогие черви стыда поползли по мне,выбирая места, где легко появляется гусиная кожа, - подмышки, спину, бока.Нервы, ощущающие стыд, наверняка находятся у самой поверхности кожи. Япокрылся сыпью позора, вспух, точно утопленник. Пользоваться избитымвыражением, что я не хочу быть клоуном, не сознающим себя клоуном,бессмысленно, так как сами эти слова стали словами клоуна. Ведь ты менявидела насквозь. Не похоже ли это на театр, в котором играл всего одинактер, считавший себя невидимым, полный веры в лживые заклинания, даже непредставляющий, что он весь на виду. Кожу вспахивали мурашки стыда. А вбороздах вспаханной кожи вырастали иглы морского ежа. Еще немного, и япревращусь в колючее животное... Я стоял покачиваясь, в полной растерянности. А когда увидел, что и теньтоже покачивается, понял, что это не мое воображение - я действительнопокачиваюсь. Да я допустил непростительную ошибку. Где-то сел, видимо не втот автобус. До какого же места должен я возвратиться, чтобы пересесть нанужный мне? Все еще покачиваясь, пытался освежить память, сверяясь сзатертой, перепачканной картой. Поздняя ночь, полная ревности, когда я решил писать эти записки... деньсоблазнения, когда я впервые заговорил с тобой... утро, когда я решил, чтостану развратником... улыбающийся рассвет, когда была закончена маска...хмурый вечер, когда я взялся за изготовление маски... и долгий период бинтови пиявок, которые привели меня к этому... нужно дальше возвращаться?.. Хотья и зашел так далеко, но, если сделаю пересадку не там, где нужно, мнепридется искать пункт отправления совсем в другой стороне. Неужели и правдаво мне всегда была гнилая вода, как ты утверждаешь?.. В общем-то, мне незачем покорно принимать твое обвинение. И преждевсего трудно согласиться с мыслью, что семена смерти сеет тот, кто, подобномне, не желает знать никого, кроме себя. Само выражение "не желает знатьникого, кроме себя" представляется мне чрезвычайно метким и интересным, норассматривать его в более широком смысле, чем следствие, - при любыхусловиях значит приписывать ему больше, чем оно заслуживает. Не желать знатьникого, кроме себя, - всегда следствие, но никак не причина. Дело в том (яписал об этом и в записках), что современному обществу необходимы главнымобразом абстрактные человеческие отношения, и поэтому даже люди, которые,подобно мне, лишились лица, могут беспрепятственно получать жалованье. Вестественных условиях мы находим конкретные человеческие отношения.Окружающие воспринимаются как отбросы, самое большее, на что они способны, -влачить жалкое существование лишь в книгах и в одиноких островках, именуемыхсемьей. Сколько бы телевизионные спектакли на семейные темы ни пелиприторных дифирамбов семье, мир вне семьи, в котором одни лишь враги ираспутники, именно этот мир определяет цену того или иного человека,устанавливает ему жалованье, гарантирует его жизненные права. Каждого чужогосопровождает запах яда и смерти, и люди в конце концов начинают страдатьчужефобией. Одиночество, конечно, тоже страшно, но еще страшнее бытьпреданным чужой маске. Мы не хотим играть роль выброшенных из современностиболванов, которые подобострастно цепляются за чужие химеры. Бесконечное,монотонное повторение дней кажется полем боя, превратившимся вповседневность. Люди целиком посвящают себя тому, чтобы опустить на лицожелезную штору, запереть ее на замок и не дать чужому проникнуть внутрь. Аесли все идет хорошо, они мечтают о невыполнимом (точно так же, как моямаска) - о том, чтобы убежать от своего лица, хотят даже стать прозрачными.Нет такого чужого человека, о котором можно было сказать, что его узнаешь,если захочешь. В этом смысле ты, убежденная, что словами "не желаю знатьникого, кроме себя" можно пришибить другого человека, подвержена тяжеломунедугу нежелания знать никого, кроме себя, согласна? Теперь уж, конечно, нечего вдаваться в подобные мелочи. Существенны нерассуждения, не оправдания, а факты. Два твоих замечания поразили меня всамое сердце, смертельно ранили. Первое - это, конечно, жестокое признание,что, разоблачив истинную сущность маски, ты продолжала делать вид, будто мнеудалось обмануть тебя. И второе - беспощадная критика за то, что,нагромождая одно оправдание на другое - у меня, мол, алиби, у меняанонимность, у меня цель в чистом виде, я просто ломаю запреты, - на самомделе я не подкрепил свои слова ни одним настоящим действием и только иосилил что эти записки, напоминающие змею, ухватившуюся за собственныйхвост. Моя маска, на которую я возлагал надежды, как на стальной щит,разлетелась на куски легче, чем стекло, - здесь уж нечего возразить.Действительно, я чувствую, что маска была не столько маской, сколько чем-тоблизким новому, настоящему лицу. И если отстаивать мою теорию, что настоящеелицо - несовершенная копия маски, значит, я, затратив огромный труд, создалфальшивую маску. Возможно, подумал я, неожиданно вспомнив о маске дикарей, которую янедавно видел в газете. А может быть, она-то и представляет собой настоящуюмаску? Может быть, справедливо назвать ее маской именно потому, что она неимеет ничего общего с настоящим лицом? Огромные, вылезающие из орбит глаза,огромный клыкастый рот, нос, утыканный блестящими стеклышками, и с двухсторон от его основания - завитки, закручивающиеся по всему лицу вводовороты, вокруг которых, точно в стрелах, торчат длинные птичьи перья.Чем больше я смотрел на нее, тем чудовищней, нереальней она казалась. Но помере того, как я присматривался, точно собираясь надеть ее на себя, яначинал постепенно читать идею этой маски. Видимо, она являла собойвыражение исступленной молитвы - стремление превзойти все человеческое ивойти в сонм богов. Какая ужасающая сила воображения! Потрясающаяконденсация воли, призванная противостоять запретам природы. Может быть, имне следовало бы остановиться именно на такой маске, если бы я мог еесделать. Тогда бы я должен был с самого начала расстаться с чувством, будтотаюсь от других... Ничуть не бывало. Я говорил с такой горячностью, что ты имела всеоснования издеваться над мудреным скальпелем и ножницами неизвестногоназначения. Если хорошо быть чудовищем, то, может быть, нет особой нужды вмаске и одних пиявок вполне достаточно? И боги стали другими, и люди сталидругими. Люди начали с эпохи изменения лица, прошли через эпоху, когда лицоприкрывали, как это делали арабские женщины, женщины из "Повести о Гэндзи",и пришли к нынешней эпохе открытого лица. Я не собираюсь утверждать, чтотакое движение - прогресс. Его можно считать победой людей над богами и в тоже время рассматривать как покорность им. Потому-то мы и не знаем, что будетзавтра. Не исключено, что завтра неожиданно наступит эпоха отказа отнастоящего лица. Но сегодня не век богов, а век людей. И в том, что моямаска имитировала настоящее лицо, были свои причины. Ну хватит. Причин я привел больше чем достаточно. И если искатьоправданий, их можно найти сколько угодно. Но сколько бы я их ни выстраивалв ряд, все равно мне не опровергнуть те два факта, на которые ты указала.Тем более что против твоего второго замечания, что моя маска, в концеконцов, не смогла ничего сделать и занималась лишь оправданиями, возразитьнечего, наоборот, я сам без конца доказываю это. Хватит позорить себя. Еслибы я только выставил себя на посмешище, потерпел крах, куда ни шло, но всемои мучения оказались напрасными - вот это более чем грустно и так, стыдно,что я не в силах даже оправдываться. Все настолько явно, что можно прийти вотчаяние. Безупречное алиби, безграничная свобода - и все равно никакогорезультата. К тому же, оставив этот подробный письменный отчет, ясобственными руками уничтожил свое алиби, и теперь уж ничего не поделаешь.Не похож ли я на отвратительного импотента, способного лишь на красивыеслова о половом влечении... Да, единственное, о чем стоит еще написать, - это о кинофильме.По-моему, это произошло примерно в начале февраля. В записках я совершенноне касался этого фильма, и не столько потому, что он не имел ко мне никакогоотношения, сколько потому, что слишком касался меня... Я невольно избегалговорить о нем, чувствуя, что он сводит на нет всю мою трудную работу посозданию маски. Но теперь я уже дошел до предела, и суеверия ни к чему. Или,может быть, оттого, что положение изменилось, я теперь воспринимаю егопо-другому. Действительно, то, что я увидел, не было простой жестокостью.Фильм был несколько необычным и не имел особого успеха, но название его ты,наверно, помнишь: "Одна сторона любви".X x x
Застывший пейзаж. На фоне его, спотыкаясь, бредет тоненькая девушка впростеньком, но опрятном платье, ее профиль прозрачен, как у привидения. Онаидет по экрану справа налево, поэтому видна только левая половина ее лица.На заднем плане железобетонное здание, и девушка идет, почти касаясь этогоздания невидимым зрителю правым плечом. Она как будто стыдится людей, и этоочень гармонирует с ее скорбным профилем и еще больше усиливает жалкоевпечатление, которое она производит. На той стороне улицы трое парней хулиганского вида, облокотившись нарельс, ограждающий тротуар от мостовой, поджидают жертву. Один из них,заметив девушку, свистнул. Но девушка на это не реагирует, точно лишенаорганов, воспринимающих внешние раздражения. Другой из компании,подстрекаемый свистом товарища, поднявшись, приближается к ней. Привычнымдвижением он, сквернословя, грубо хватает сзади девушку за левую руку,пытаясь притянуть ее к себе. Девушка, будто готовая к этому, останавливаетсяи медленно поворачивается в сторону парня... и открывшаяся правая сторона еелица оказывается безжалостно искромсанной келоидными рубцами и совершеннообезображенной. (Подробного объяснения не было, но потом в фильме частоповторяется слово "Хиросима", видимо, девушка - жертва облучения.) Пареньзамирает, не в силах вымолвить ни слова, а девушка, отвернувшись и сноваобретя лицо прекрасного призрака, уходит, будто ничего не случилось... Потом девушка проходит несколько улиц, отчаянно борясь с собой каждыйраз, когда оказывается на открытом месте, ничем не защищенном справа, или наперекрестке, который должна пересечь (я так близко принимал это к сердцу,что буквально вскакивал со своего места), и наконец подходит к баракам,окруженным колючей проволокой. Странные строения. Будто мы неожиданно вернулись на двадцать лет назад- по внутреннему двору бродят солдаты, одетые в форму старой армии. Одни сотсутствующим видом, будто восстали из могил, отдают приказы и сами ихвыполняют, другие маршируют, через каждые три шага становятся во фронт иотдают честь. Среди них наибольшее впечатление производит старый солдат, безконца повторяющий рескрипт императора, обращенный к солдатам. Слова стерлисьи потеряли смысл - сохранился лишь общий контур и тон. Это психиатрическая больница для бывших военных. Больные не знают овоенном поражении и живут прошлым, оставаясь во времени, остановившемся дляних двадцать лет назад. Походка девушки, проходившей мимо солдат, становитсядо неузнаваемости легкой и спокойной. Она ни с кем не разговаривает, номежду ней и больными ощущается взаимное доверие и близость, как междудрузьями, хотя сейчас им и очень некогда. А девушка, в то время как санитарза что-то благодарит ее, начинает стирать белье, пристроившись в уголкебарака. Эту благотворительную работу она избрала сама и делала ее раз внеделю. Когда девушка поднимает голову, в промежутке между строениямивиднеется освещенное солнцем пространство, где дети беззаботно играют в мяч. Потом сцена меняется. Теперь мы видим девушку у себя дома. Дом ее -маленькая мастерская на окраине, где штампуют из жести игрушки, -прозаический, унылый дом. Но когда зритель видит то справа, то слевараскрасневшееся лицо девушки, с непритязательным обликом дома происходитстранная перемена и даже стоящие в ряд незамысловатые ручные прессы начинаютжалобно стонать. И пока с раздражающей скрупулезностью воспроизводятся этидетали повседневной жизни, возникает тревога за будущее девушки, котороеникогда не наступит, за прекрасную половину ее лица, которое никогда неоценят. В то же время ясно, что такое сочувствие раздражает девушку,неприятно ей. Поэтому не будет ничего неожиданного, если в один прекрасныйдень она в порыве отчаяния обольет кислотой нетронутую половину лица исделает ее такой же, как обезображенная. Правда, если она и сделает так -все равно это не выход. Но никто не вправе обвинять девушку в том, что ей вголову не пришел какой-то другой выход. И еще один день. Девушка, повернувшись к брату, неожиданно говорит: - Война. Что-то она долго не начинается? Однако в тоне девушки не слышится ни нотки враждебности к другим людям.Она говорит это совсем не потому, что жаждет отомстить тем, кто не искалеченвойной. Просто питает наивную надежду, что если начнется война, то сразу жепроизойдет переоценка ценностей, интересы людей сосредоточатся не столько налице, сколько на желудке, не столько на внешней форме, сколько на жизни.Брат, казалось, понимает смысл вопроса и бросает в ответ безразличным тоном: - Уж порядочно... Но на завтра даже погоду точно не могут предсказать. - Да, если бы так просто было узнать, что случится завтра, то гадалкиостались бы без хлеба. - Конечно. Возьми войну - только после того, как она начнется, узнаешь,что она началась. - И верно. Если заранее знать, что ушибешься, никто бы не ушибался... То, что о войне говорилось так, в безразличном тоне, будто от кого-тождали письма, было горько, создавало невыносимую атмосферу. Но на улицах нет ничего, что предвещало бы восстановление в правахжелудка и жизни. Кинокамера ради девушки мечется по улицам, но единственное,что ей удается подметить, - это непомерная алчность, безжалостноерастрачивание жизни. Бездонное море выхлопных газов... бесчисленныестройки... ревущие дымовые трубы грязных, пропыленных заводов... мчащиесяпожарные автомобили... отчаянная толчея в увеселительных заведениях и нараспродажах... беспрерывные звонки в полицейском участке... бесконечныевопли телевизионной рекламы. В конце концов девушка понимает, что больше она не в силах ждать. Чтодольше ждать нельзя. Тогда она, никогда ни о чем не просившая, с мольбойобращается к брату. Она просит его поехать с ней куда-нибудь далеко-далеко(хоть раз в жизни). Брат сразу же замечает, что она делает упор на слове"жизнь" больший, чем на слове "раз", но он не чувствует себя вправе и дальшеобрекать сестру на одиночество, и он, кивнув, соглашается, ведь любить -значит разделять горе. И вот через несколько недель брат и сестра уезжают. Погруженная во мраккомната в провинциальной гостинице, обращенная к морю. Сестра, изо всех силстараясь, чтобы изуродованная сторона лица оставалась в тени и брату былавидна лишь прекрасная половина, завязывает волосы лентой, она необычайнооживлена, радостна. Она говорит, что море бесчувственно. Брат отвечает, чтоэто неверно, что море прекрасный рассказчик. Но они расходятся только вэтом. В остальном же, даже в самых мелочах, они в полном согласии, точновозлюбленные, каждое слово приобретает для них двойной смысл. Взяв у братасигарету, девушка пытается курить. Их возбуждение переходит в приятнуюусталость, и они ложатся рядом на постели. Через окно, которое они оставилиоткрытым, чтобы можно было увидеть луну, сестра наблюдает, как одна задругой падают золотые капли, заливающие границу между морем и небом. Онаобращается к брату, но тот не отвечает. Наблюдая, как поднимается луна, похожая на спину золотого кита, девушкавсе ждет чего-то, но тут же, вспомнив, что они поехали к морю, чтобыпрекратить ожидание, кладет руку на плечо брата, трясет его, стараясьразбудить, и шепчет: - Ты меня не поцелуешь? Брат слишком растерян, чтобы и дальше притворяться спящим. Приоткрывглаза и глядя на прозрачный, точно фарфор, профиль сестры, он не в силахобругать ее, но и не может, конечно, выполнить такую просьбу. Однако сестране сдается. - Завтра ведь может быть война... - умоляя, задыхаясь, заклиная, шепчетона, все приближая и приближая губы к его губам. Так отчаянное разрушение запрета порождает безумное неполное сгораниемежду двумя молотками, бьющими не в такт - между злостью и желанием. Любовьи отвращение... нежность и желание убить... согласие и отказ... ласки ипобои - все ускоряющееся падение, играющее непримиримыми страстями, падение,отрезающее путь назад... Если назвать это бесстыдством, то разве хотькто-нибудь из их поколения может избежать того, чтобы не быть втянутым вподобное бесстыдство? Небо посветлело, приближается рассвет. Девушка, прислушиваясь к дыханиюспящего брата, тихонько поднимается и начинает одеваться. У изголовья братаона кладет заранее приготовленные два конверта и крадучись выходит изкомнаты. Как только дверь за ней затворилась, брат, который, казалось, спал,открывает глаза. С полуоткрытых губ срывается глухой стон, по щекам текутслезы. Он встает с постели, подходит к окну и, со скрипом сжав зубы,осторожно смотрит, чуть высунувшись над подоконником. Он видит, как девушка,точно белая птица, стремительно бежит к мрачно вздымавшемуся морю. Волна разза разом отбрасывает белую птицу, но, наконец поборов ее, девушка, тоисчезая, то показываясь вновь, плывет в открытое море. Брату становится невмоготу стоять на коленях на жестком полу, вдаливсплывает линия красных фонарей, и это на миг отвлекает его внимание, акогда он снова смотрит туда, где раньше белой точкой плыла сестра, уженичего не видно.X x x
Все твердо убеждены, что сказка о гадком утенке обязательнозаканчивается лебединой песней. Вот тут-то и возникает оппортунизм. Хорошосамому испытать то, что испытывает лебедь. Какую бы песню ни пели тебедругие - это смерть, полное поражение. Мне это отвратительно. Увольте. Еслия умру, никто не подумает обо мне, как о лебеде, и, значит, я могурассчитывать на победу... Когда я посмотрел этот фильм, он вызвал лишьраздражение, но сейчас другое дело. Я не могу не завидовать той девушке. Она по крайней мере действовала. С каким огромным мужеством разрушилаона, казалось бы, непреодолимую запретную ограду. Ну, а то, что она умерла,- так ведь это же по своей собственной воле, и насколько это лучше, чембездействовать. Вот почему эта девушка заставила совершенно постороннегочеловека испытать горькое чувство раскаяния, ощутить себя чуть ли несоучастником преступления. Ладно, я тоже дам маске еще один шанс, к счастью, она еще существует.Мне все безразлично, поэтому нужен такой поступок, который бы разрушилнынешнее положение и спас мои попытки от небытия. Одежда, в которую япереодевался, и духовой пистолет лежали на своих местах. Стоило мнеразмотать бинты и надеть маску, как тут же в моем психологическом спектрепроизошли изменения. Например, ощущение настоящего лица, что мне уже сороклет, превратилось в ощущение, что мне еще только сорок лет. Посмотрев взеркало, я испытал радость, будто встретился со старым другом. С мушинымжужжанием маска стала снова заряжаться характерными для нее опьянением исамоуверенностью, о которых я совсем забыл. Не нужно делать поспешныхвыводов. Маска не была права, но и не ошибалась. Нельзя найти ответа,который бы подходил ко всем случаям жизни. Точно скованный, я вышел на ночную улицу. Было так поздно, что ужеисчезли прохожие, небо, взлохмаченное, точно больная собака, нависло надсамыми крышами. Сырой ветер, от которого запершило в горле, предвещал дождь.В ближайшей телефонной будке я стал перелистывать телефонную книгу, пытаясьнайти, где бы ты могла укрываться. Дом твоих родителей, дом твоей школьнойподруги, дом твоей двоюродной сестры. Но все три попытки окончились ничем. По туманным ответам - хочешь верь,хочешь не верь - трудно было понять правду. Я в какой-то степени был готов кэтому и не особенно пал духом. Может быть, поехать домой? До последнейэлектрички есть еще немного времени, а если не успею, можно взять такси. Постепенно во мне нарастает злоба. Я понимаю твое возмущение, но этоведь, так сказать, вопрос самолюбия и гордости - клоун заставил тебя сойтисьс ним. Я не собираюсь относиться к твоей гордости как к ненужномуаппендиксу, но я могу лишь пожать плечами - стоит ли она того, чтобы из-занее вручать ноту о разрыве отношений. Хочу спросить: какую сторону лицасестры целовал брат в этом фильме? Вряд ли ты сможешь ответить. Ведь ты непомогла мне, как помог брат своей сестре. Хотя ты и признавала необходимостьмаски, тебе она была послушна, не способна нарушить запрет... Ну, а теперьберегись. Теперь тебя преследует маска - дикий зверь. Поскольку разоблаченаистинная ее сущность, она превратилась в маску уже не слабую, когда она былаослеплена ревностью, а в маску, способную преступить любой закон. Ты самавырыла себе могилу. Никогда еще написанное мной не приносило подобныхплодов. Неожиданно я услышал острое постукивание женских каблуков. Остаетсяодна маска - я исчезаю. В мгновение, не раздумывая ни минуты, я спрятался зауглом, спустил предохранитель пистолета и затаил дыхание. Для чего я все этоделал? Может быть, это просто спектакль, чтобы испытать себя, а может быть,я и в самом деле что-то замыслил? Я не могу ответить себе на этот вопрос дотого, как женщина не окажется на расстоянии выстрела, до самого последнего,решающего мгновения. Но давай подумаем. Сделав это, смогу ли я превратиться в лебедя? Смогули заставить людей почувствовать себя соучастниками преступления? А нужно лиэто? Ясно одно - я могу лишь стать распутником, брошенным на произволсудьбы. Мое преступление будет смехотворным, и поэтому меня оправдают - воти все. Между кино фильмом и действительностью существует, видимо, разница.Все равно, ничего не поделаешь - чтобы победить настоящее лицо, другого путинет. Я знаю, конечно, вина не одной маски, дело скорее во мне самом... ното, что заключено во мне, заключено не только во мне одном - это нечтообщее, что есть во всех других людях, и поэтому я не должен всю эту проблемувзвалить лишь на свои плечи... обвинить меня одного не удастся... я ненавижулюдей... я не намерен признавать необходимость оправдываться перед кем бы тони было! Шаги все ближе... Больше никогда писать не смогу. Писать следует, видимо, только тогда,когда ничего не случается. Популярность: 74, Last-modified: Sun, 12 May 2002 20:27:57 GMT
Дата добавления: 2015-08-26; просмотров: 61 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| СЕРАЯ ТЕТРАДЬ 4 страница | | | СЕРАЯ ТЕТРАДЬ 6 страница |