|
Читайте также: |
Себя как в зеркале я вижу,
Но это зеркало мне льстит
А.С. Пушкин
Готовясь к осенне-зимним операциям 1919 года против советского Южного фронта (147 тыс. штыков и 25,3 тыс. сабель), Деникин принял меры для совершенствования организационно-штатной структуры ВСЮР. Она стал более стройной (см. прил. 21.). Главком мог противопоставить красным 107 395 штыков и 45 667 сабель.
Успешно развернутое летнее наступление, казалось, должно неминуемо привести к победе. Однако уже в июле отлаженная военная машина, искусно запущенная Деникиным, стала давать заметные сбои. В действие вступили долговременные факторы, объективные обстоятельства, отягощенные существенным рядом субъективных условий.
У красных были огромные резервы: численность Вооруженных Сил Республики Советов к осени 1919 года была доведена до 2,5 млн человек. Численность же боевых сил белых армий, причем, не объединенных, на территории бывшей Российской империи составляла всего лишь 240 742 штыков и 68 968 сабель. Причем, красные могли свободно маневрировать силами и средствами, перебрасывая их с одного фронта на другой. Улучшался и качественный состав пополнения.
Командующий советским Южным фронтом Егоров вспоминал:
«Если раньше пополнение прибывало совершенно без всякой подготовки, то теперь фронт получал пополнения, из которых около 55% — с удовлетворительной политической подготовкой и 27% — с удовлетворительной дисциплинированностью; и если раньше люди приходили почти без всякого обмундирования, то теперь было около 30% обмундированных хорошо и полностью, окло 48% — с неполным обмундированием… Всего маршевыми ротами прибыло около 33 000 человек»…
Главком ВСЮР был вынужден систематически отвлекать силы и средства для борьбы с Махно и другими повстанцами. Махно оказал помощь красным поневоле, неожиданно с ходу заняв Екатеринослав. С 14 по 25 октября 1919 года город три раза переходил из рук в руки.
Наличие 32 тысяч поляков против правого фланга Южного фронта Деникин, в силу причин cугубо политических (о них я еще расскажу), никак не мог отнести к своему активу; с петлюровцами он сам вел борьбу.
Белые ниточкой растянулись на обширном фронте. Резервов не было, войска измотаны, боевая слаженность их — не выдерживает критики, сплошные проблемы со снабжением. Это притом, что тыловые склады ломятся от поставленной союзниками амуниции, но в тылу воруют! Прямо какая-то оргия казнокрадства. «Кому война, кому мать родна…»
«Гром победы раздавайся!..».
«Лошади до такой степени устали, — пишет очевидец о последних победных шагах деникинцев, — что не могли развивать никаких аллюров, кроме шага. У замученных людей, дезорганизованных грабежами и насилиями, исчезла вера в свои силы…»
Прогрессировало ухудшение морально-психологического состояния личного состава ВСЮР. Одно из ярких проявлений этого — усиление местнических тенденций у казаков, которые не хотели далеко уходить от своих областей.
Это заметил Троцкий, писавший, что задача Деникина — наступать, «задача Донского и Кубанского казачества — оборонительная в пределах своих областей».
Резко снижали моральный потенциал белых принудительные мобилизации.
Разложение коснулось и высших военачальников. Командующий Добровольческой армией генерал-лейтенант Май-Маевский, мечтавший въехать на белом коне в белокаменную, банально…спивался! Это к нему устроился адъютантом большевик Павел Васильевич Макаров. Владимир Зенонович поверил бывшему прапорщику, назвавшемуся капитаном, и навесил ему капитанские погоны. Дорога обойдется ему такая доверчивость. Макаров же умело стимулировал проявление слабости генерала к спиртному. Впоследствии в своих воспоминаниях лжекапитан распишет в цветах и красках, как он организовывал для командующего Добровольческой армией застолья, попросту спаивал генерала…
А Красная армия качественно укреплялась. Если соотношение по саблям в июне 1919 г. составило 1:3,3 в пользу белых, то в августе — 1:2,4, а в октябре — уже 1:1,5. Следовательно, Деникин лишился одного из главных преимуществ — высокой маневренности войск. У ВСЮР не было достаточного количественно-качественного преимущества в силах и средствах.
Большевистское руководство уделяло самое пристальное внимание укреплению Южного фронта. С сентября до октября 1919 года он получил около 50 тыс. человек. Кроме того, благодаря продуманной организаторской и политической работе, к концу 1919 года в ряды Красной армии на всех фронтах в строй вернулось 775 тыс. красноармейцев-дезертиров. Это при том, что всего в годы гражданской войны в Красной армии насчитывалось 1-1,5 млн дезертиров.
Командование Красной армии удачно выбрало направление главного удара как в военном, так и политическом отношении — орловско-курское направление.
Троцкий вспоминал:
«…Я требовал, чтобы первым ударом отрезали добровольцев от казаков, и предоставив казаков самим себе, сосредоточили главные силы против добровольческой армии. Главное направление удара приходилось по этому плану, е с Волги на Кубань, а от Воронежа на Харьков и Донецкий бассейн. Крестьянское и рабочее население в этой полосе, отделяющей Северный Кавказ от Украины, было целиком на стороне Красной Армии. Продвигаясь по этому направлению, Красная Армия входила бы, как нож в масло. Казаки оставались бы на местах, чтоб охранять свои границы от чужаков, но мы их не трогали бы. Вопрос о казачестве оставался бы самостоятельной задачей, не столько военной, столько политической. Но нужно было прежде всего стратегически отделить эту задачу от задачи разгрома добровольческой армии Деникина. В конце концов был принят именно этот план, но лишь после того, как Деникин стал угрожать Туле, сдача которой была опаснее, чем сдача Москвы. Мы потеряли несколько месяцев, понесли много излишних жертв и пережили несколько крайне опасных недель…»
Что не говори, но обладал Лев Давидович не только политическим нюхом, но и удивительным военно-стратегическим чутьем…
Замыслы противника особенно беспокоили Деникина. Он четко определил, что планируемый главный удар красных преследовал стратегическую идею разобщения Донской армии и Добровольческой армии и разгрома последней. Здесь преследовалась и политическая цель — разъединение добровольчества и казачества. Красная Армия действовала в родственной пролетарской среде (Харьков, Донбасс), что обеспечивало ей мощную поддержку населения.
«Гром победы раздавайся!..»
Раздался! Для красных…
Генерал Деникин, учитывая расстановку сил и средств, развернул ожесточенные встречные сражения на пространстве между Днепром, Доном и Азовским морем. В результате, в более чем тридцатидневных сражениях и боях ВСЮР потерпели серьезное поражение. Была утрачена территория общей площадью до 50 тыс. кв. км., ряд крупных городов, в том числе Чернигов, Орел, Курск, Воронеж. Красные взяли в плен до 7 700 солдат, офицеров, захватили 260 пулеметов, 41 орудие, 16 бронепоездов, огромное количество военного снаряжения.
Красная армия захватила стратегическую инициативу и прочно удерживала её. Положение белых критическое. Антон Иванович это признает в письме к жене: 31 октября 1919 года.
«Положение нелегкое и на внешнем и на внутреннем фронте — мы «выдыхаемся» несомненно…»
Но он предпринимает отчаянные попытки поправить его.
2 ноября 1919 года в Харькове в штабе Добровольческой армии Главком ВСЮР собирает совещание. Он приказывает Май-Маевскому доложить обстановку: что с армией, почему она так неудержимо бежит? Где резервы?
Май-Маевский заявляет, что в оперативном отделении нет карты, она на вокзале. Там, по предположению штаба, должно было состояться совещание. Более часа совещание поджидает нарочного с картой. Это производит тягостное впечатление.
Доклад Май-Маевского к смятению слушателей вдруг обнаруживает, как поверхностно штаб армии знает обстановку. Из бессвязного доклада ясно, только одно: фронт прорван, белые части откатываются, но где, какие — неизвестно. Резервов нет. Отправлено последнее пополнение — восемьсот штыков. Это катастрофа!
Несколько позже, в приватной беседе, генерал Май-Маевский скажет генералу Врангелю:
— Я считаю, положение тяжелым и безвыходным. Причин много, объяснять я не буду.
Май-Маевский отстранен от должности и вызван в ставку, в Таганрог. Обратимся к воспоминаниям адъютанта Его превосходительства, а по совместительству советскому разведчику Макарову.
«Улица, где жил Деникин, охранялась патрулями.
Приемная Деникина была обставлена мягкой мебелью. На стенах висели картины знаменитых художников и оперативная карта грандиозных размеров.
Деникин поздоровался с Май-Маевским самым дружеским образом и пригласил его в соседнюю комнату.
Владимир Зенонович, мне неприятно было отозвать вас. Я долго не решался… У меня была мысль подчинить вам Врангеля… Но вы поймите меня, я это сделал в интересах нашего общего дела…
Антон Иванович, разрешите мне выехать в Севастополь, где я буду жить…
Пожалуйста, пожалуйста, с полным окладом жалованья. А теперь пойдемте, посмотрим фронт.
Генералы углубились в карту
Владимир Зенонович, что вы думаете об общем положении фронта?
Положение тяжелое. Единственный, по-моему, выход — сосредоточить распыленные части на Кубань и Крым…
Что вы, Владимир Зенонович?! Отдать без боя занятую территорию?! Нет, я с этим не согласен.
Другого выхода нет, — настаивал Май-Маевский, — от больших соединений остались небольшие группы, разбросанные на огромной территории. Надо предположить, что противнику с превосходящими силами не трудно будет ликвидировать эти группы, отрезав их от своих баз и связи. Вы же сами говорите, что от многих частей не имеете сведений. Возможно, они окружены, и участь их решена. Нужно еще учесть: армия состоит из крестьян и пленных, и у нас не столько потери, сколько дезертиры…
Нет, Владимир Зенонович, вы не правы. К Кубани мы всегда можем отойти. Я постараюсь задержать наступление красных и перейти в контрнаступление.
Антон Иванович, а как положение у Колчака?
Он отступает быстрее нас. У него большой недостаток командного состава: унтер-офицеры командовали полками. Колчак просил у меня офицеров; как хорошо, что я не послал их…
Характерная деталь: воспоминания Макарова написаны тяжеловесным языком. Не мудрено…
«Май-Маевский часто диктовал мне приказы и распоряжения, — пишет Макаров, — Иногда брал у меня из рук лист, качал головой и укоризненно восклицал:
— Капитан! Почему вы так безграмотно пишите?! Будьте же внимательнее!
Я довольно несвязно, ссылался на тяжелую жизнь и контузию.
Однажды в приказании начальнику штаба я написал «сурьезно». Начальник штаба генерал Ефимов старательно переправил «у» на «ю».
«Сюрьезно! — прочитал удивленный Май-Мавский. — А кот же так поправил? — поинтересовался он, смеясь.
Начальник штаба, ваше превосходительство…».
Зато какие попойки закатывал этот полуграмотный прапорщик спивающемуся белому генералу! Вот она, химера гражданской войны!.. Деникин напишет:
«Май-Маевский был уволен.
До поступления его в Добровольческую армию я знал его очень мало…
Май-Маевский в нищете и забвении еще несколько месяцев и умер от разрыва сердца в тот момент, когда последние корабли с остатками белой армии покидали севастопольский рейд.
Личность Май-Маевского перейдет в историю с суровым осуждением…
Не отрицаю и не оправдываю…
Но считаю долгом засвидетельствовать, что в активе его имеется, тем не менее, блестящая страница сражений в каменноугольном районе, что он довел армию до Киева, Орла, Воронежа, что сам по себе факт отступления Добровольческой армии от Орла до Харькова при тогдашнем соотношении сил и общей обстановке не может быть поставлен в вину ни армии, ни командующему.
Бог ему судья!»
А разоблаченный Макаров… сбежит из камеры смертников к партизанам в крымские горы…
На место генерала Май-Маевского, Главком ВСЮР назначил генерала барона Врангеля. Такое решение вызвало положительный резонанс в военных и общественных кругах белого Юга России. Восторжествовало мнение, что теперь на фронте произойдет перелом и «мечта о Великой, Единой и Неделимой России будет осуществлена». Добровольческая армия была усилена конной группой Мамонтова. Путем неимоверного напряжения, перераспределения всех резервов, Главком смог в конце ноября создать ударную группу (7 тыс. сабель, 3 тыс. штыков и 58 орудий), которая, по его замыслу, должна переломить ход событий.
Но принятые меры должного эффекта не принесли. Положение осложнилось тем, что в критический момент у Деникина, вновь, как и под Царицыном, появились стратегические разногласия с Врангелем. В них явно просматривался политический аспект.
Врангель считал, что Добровольческую армию можно оторвать от Донской армии и отправить в Крым. Деникин понимал, что если одобрить такое решение, то Донская армия падет. Это обрекло бы на бедствия десятки тысяч больных, раненых и членов их семей*.
Никакие стратегические соображения не могли оправдать, по мнению Антона Ивановича, такого шага, и казаки могли расценить его как предательство. Даже военная целесообразность (а она в предложении Врангеля имелась) не заставили Главкома нарушить обязательства перед донцами. Деникин не утвердил предложений Врангеля. Тот начал интриговать против него.
27 февраля 1920 года Антон Иванович вырвал минутку, чтобы черкануть несколько строк жене:
«В ближайшие дни ударом двух конных групп — Павлова (мы) и Буденного (красные) определится исход операции. Если Буденный будет разбит окончательно, то весь большевистский фронт на Кавказе посыплется»…
Последний шанс. Только как его реализовать, когда Антон Иванович признается дальше в письме Ксении Васильевне:
«Кубанской армии не существует. На фронт не идут, а с фронта бегут. Предали.».
Правда, остались еще донцы и добровольцы. Деникин сообщает жене:
«Сила и настроение Добровольческой и Донской армий: первой — 5, второй — 4.».
Главкома не покидает тревога за успех его, теперь все более ясно, безнадежного дела. В душе обида, поиск виновных и... отработка отходных путей. Все это ясно из того же письма Деникина жене:
«Живу в поезде, в мерзком Екатеринодаре. Голова трещит, мозг вянет, сердце болит. Проклятие гнусным людям, продавшим Россию, особенно кубанским демагогам и господам крайне правых взглядов.
Общий вывод для Тебя: надеясь на благополучный исход, все же готовиться к эвакуации под английским покровительством».
Но, скорее всего, мы здесь наблюдаем минутную слабость Антона Ивановича. Ведь не твердокаменный он, в конце-концов! А воевать надо. Тем более, еще не все потеряно. Есть конная группа генерала Павлова…
В январе — феврале 1920 года даже в южных задонских и кубанских степях морозы стояли тридцати градусные. Раненые и больные, лишенные самого примитивного ухода, гибли тысячами. Фронтовики жаловались:
«Всего опаснее — получить ранение, Сама рана — пустяки: перетерпишь. А вот когда месяцами станут возить по железной дороге, да положат вместе с тифозными, да станут морозить, да морить голодом, — вот тогда вряд ли выживешь…»
Очевидцы не скупятся на подробности.
«Скученные, заедаемые паразитами войска тают с невероятной быстротой. Творится нечто ужасное, не поддающееся описанию…»
Пытаясь сорвать наступление красных, начатое 19 декабря 1919 года, Деникин бросает навстречу Буденному конную группу Павлова, отборные, надежные полки. Есть надежда не только остановить, но и расшибить врага.
Генерал Павлов, стремясь как можно быстрее столкнуться с Буденным, принял решение идти по необитаемому левому берегу реки Маныч. Безлюдные степи, сильный мороз, отсутствие жилья… Роковую ошибку допустил деникинский военачальник! Корпус растаял: двенадцать тысяч шашек удивительно быстро превратились в пять с половиной тысяч. Остальные, в том числе, и сам Павлов и весь командный состав, были обморожены или же совершенно замерзли.
После этого рейда в снегах находили целые эскадроны застывших до остекленения лошадей и людей в полной боевой выкладке…
Одна из последних серьезных попыток Деникина погасить высокий наступательный порыв красных. Тщетно!
Накануне 1920, рокового в полководческой судьбе генерала Деникина года, он лаконично в письме к жене охарактеризует свое положение:
«28 декабря 1919 года. На фронте по-прежнему: медленно отходим. Ростов и Новочеркасск не сдадим».
Ошибся Антон Иванович. 6 января 1920 года он напишет жене:
«Паникеры покидают Ростов. Правительство с Лукомским еще там. Бывшее Особое совещание ведет себя с достоинством, оставаясь в сумасшедшем Ростове, тогда как все «местные» правительства удрали. Стою в Батайске, где буду всю операцию. Жил бы в Ростове, но там не будет отбою от паникеров»
Наступление красных привело к тому, что с занятием Ростова в январе 1920 года началась катастрофа ВСЮР. Красные продвинулись на главных направлениях на 400 – 500 км. Были освобождены районы площадью 543 тыс. кв. км. с населением 27,7 млн человек — важнейшие для жизненного обеспечения Советской России. Белые потеряли пленными 61 тыс. человек, 2 160 пулеметов, 1 622 орудия, 19 танков, 27 бронепоездов, 20 самолетов, большое количество боеприпасов и всякого рода оружия.
Думается, у командующего Южным фронтом Егорова были весомые основания, чтобы заявить:
«Занятием Таганрога и Ростова фактически заканчивалась борьба с деникинщиной, ибо весь дальнейший период кампании разделился на два самостоятельных объекта — борьба за Крым с очищением Правобережья и окончательное уничтожение белых сил, отходящих на Кубань».
Именно в этот момент жестокость с обеих сторон достигла кульминационной точки. И красные, и белые расширяют практику института заложников. Как явствует из донесений советской разведки, Главком ВСЮР распорядился о взятии в качестве заложника в Одессе дяди Троцкого, а Председатель Реввоенсовета Республики установил премии за каждого убитого казака.
Положение Деникина могло стать еще более сложным, если бы не помогли... красные части, взявшие Ростов. Среди них началось повальное двенадцатидневное пьянство и бесчинство по отношению к местному населению. Разложение особенно коснулось конницы Буденного, на что Троцкому с тревогой указывал Ленин. Не без основания командующий войсками советского Юго-Восточного фронта В. Шорин заявил:
«Конармия утопила свою боевую славу в ростовских винных подвалах».
Порядок здесь был наведен только жесточайшими репрессиями.
Генерал Деникин, однако, не теряет веры в успех. В беседе с корреспондентом английской газеты «Таймс» заявляет, что неудачи временные, что он ни на какие мирные переговоры не пойдет, будет сражаться до конца. Нечто подобное он сообщает Ксении Васильевне в письме от 12 января 1920 года.
«Удары судьбы довольно жестоко хлещут в последнее время, но не ломают духа. Выезжать надо сейчас, чтобы не застрять в Екатеринодаре. Но из Новороссийска — только в случае надобности. Буду бороться до конца (заметьте, любезный читатель, восклицательных знаков нет, так просто, обыденно…)».
Подобный оптимизм, однако, не имеет под собой материальной почвы: стратегическое положение в тот момент было далеко не в пользу Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России.
Красные имели четырехкратное преимущество в штыках и совсем незначительно уступали деникинцам в саблях. Войска Южного фронта овладели главным оружием противника — высокой маневренностью частей и соединений. Моральный дух красных был значительно выше. Несмотря на все эксцессы, как в Ростове.
В советских войсках проводились мероприятия по поддержанию высокого наступательного порыва. По данным разведки ВСЮР, красноармейцам упорно внушалась мысль, что армию Деникина надо не разбить, «её надо уничтожить». Сталин в разговоре по прямому проводу с Орджоникидзе 25 октября 1919 года заявил, что в боях под Орлом нужно истребить лучшие полки белых. Такая целенаправленная работа приносила ожидаемые плоды: в политсводке политотдела 7 кавалерийской дивизии о боевом и политическом состоянии дивизии от 17 февраля 1920 года отмечается, что, несмотря на большой переход, боевую обстановку, очевидную усталость, «все неудержимо рвутся вперед».
Молодая советская дипломатия хорошо сыграла на клавишах конфронтации Деникина с Петлюрой и Польшей. Провела переговоры с Польшей о прекращении военных действий и «установила военно-деловой контакт с Петлюрой против Деникина». В итоге, у Южного фронта появились дополнительные силы.
Неожиданную помощь красные получили и от меньшевистской Грузии.
«16 января 1920 года без всякого повода с русской стороны, — телеграфировал Главком ВСЮР по своим войскам, — грузины совместно с зеленоармейцами перешли в наступление в направлении Сочи. Наступление является действенной помощью большевикам».
Румыния повела себя так же. Оборонявшие Одессу войска Бредова пытались прорваться в Румынию, но были встречены огнем пулеметов, несмотря на то, что 20 января 1920 года Деникин дал телеграмму начальнику Румынской военной миссии с просьбой о пропуске через их территорию белых частей.
Подобное стратегическое положение обеспокоило союзников. Они попросили Главкома ВСЮР откровенно высказаться относительно о ситуации. Тот заявил: оборонительный рубеж — река Кубань. Поднимается казачество — наступление на Север, нет — эвакуация в Крым. В то же время, Деникин не ставил вопроса об эвакуации за границу в случае преждевременного падения Крыма, ибо боялся потерять материальную помощь Антанты. Союзники все больше сомневались в Главкоме ВСЮР. Его разногласия с Англией и Францией обострились, на фоне военных поражений, до предела. Помощь союзников становилась пассивнее. Англичане до конца не сдержали обещания — оказать помощь флотом при эвакуации Одессы 7 февраля 1920 года, и она была сорвана.
Вместе с тем, в советском тылу положение было сложным.
«Железные дороги, — отмечали официальные советские источники, — совершенно разрушены противником. Между Красной Армией и центром образовалась пропасть в 400 верст, через которую ни провести эвакуацию, ни подвести пополнение, ни организовать санитарную помощь было невозможно».
Возникли у советского командования проблемы с Махно. Он, будучи в союзе с красными, отказался выступить на польский фронт. Всеукраинский ревком объявил Махно вне закона. С середины января 1919 года между ним и советскими войсками началась жестокая борьба, длившаяся до октября 1920 года.
Особая усталость была присуща пехоте. Много сил и средств отнимали у советского командования мероприятия по преодолению последствий упоминавшегося выше разложения войск после занятия Ростова.
Ленин понимал, что ВСЮР могут еще оправиться. Поэтому он поставил задачу: по-прежнему не ослаблять усилий на Южном фронте.
Деникин, собрав свою волю в кулак, пытается переломить ситуацию. В начале 1920 года он приказал прекратить все отношения с Грузией и безотлагательно выслать её официальных представителей с территории ВСЮР, Черноморскому флоту — выйти к берегам Грузии и начать боевые действия.
Всем органам военной и гражданской власти был отдан приказ:
«Беспощадно карать, сеющих смуту, бесполезным, жалким, малодушным людям, по крайней мере, молчать, чтобы не мешать работе честных и сильных духом».
Главком провел насильственную мобилизацию лиц до 35 лет, потребовал от Донского атамана расчистить тыл и повести борьбу с паникерами и клеветниками.
Он искренне верит в победу и не устает убеждать войско, что все происходящее на фронте «только тяжелый эпизод», который можно преодолеть. Для этого армии потребуется «напряжение сил и самочувствия, которое одухотворяло её в самые тяжелые времена кубанских походов».
Были к этому у генерала некоторые основания: в обстановке всеобщей деморализации подобно «лучам света в темном царстве» поступали донесения:
«…Донесения отмечали доблесть славных добровольцев и рисовали такие эпические картины, что, казалось, оживало наше прошлое… Движение, например, в арьергарде полковника Туркула с Дроздовским полком сквозь конные массы противника, стремившегося раздавить и окружить его… При этом Туркул «неоднократно сворачивал полк в каре, с музыкой переходя в контратаки, отбивал противника и нанося ему большие потери…», — свидетельствует генерал Деникин.
Да, пассионарии у русского народа были, есть и будут всегда! Но не всегда они своей жертвенностью приносили благо…
Антону Ивановичу только показалось, что вернулось былинное время Ледяного похода. Его постигла неудача.
Аналитический ум генерала Деникина оказался в вакууме. Оторванный от реальных социально-политических событий в стране, он не осознал всю глубину внутренних процессов. Народ повернул в сторону Советов, а Красная Армия, обретая новые опоры и опыт оказалась на несколько порядков выше во всех отношениях.
По горячим следам Антону Ивановичу удалось очень удачно обрисовать сложившуюся военно-политическую и оперативно-стратегическую обстановку в письме к жене от 25 февраля 1920 года:
«Моя родная! Плоховато на боевом и на внутреннем фронте. Говоришь, потеряли равновесие? Не думаю. А тяжко — это несомненно. Общее настроение:
1) Добровольцы отходят. Донцы дерутся, но, не видят подкрепления, нервничают. Кубанцы изображают солдат из опретты: «Мы идем! Мы наступаем!» — и никуда не идут.
2) Казачьи атаманы играют на руку большевикам, подтачивают и подрывают фронт по-прежнему. На что надеются, неизвестно.
3) Кубанство сидит между двух стульев.
4) Офицерство бродит.
5) Вообще атмосфера напряженная. Возможны всякие неожиданности. Возможен даже отход.
Сейчас беседовал с Хольманом. Спрашивал совета насчет Кипра. Он чрезвычайно деликатно и минуя больные вопросы, ответил, в общем, следующее: «Адмирал Сеймур предлагает тебе место на броненосце. Лучше ехать в Англию (не на Кипр). Он снесся с Черчиллем. В Англии много наших друзей. Они понимают ситуацию русских людей и очень гостеприимны, будет возможность, вернем свой долг.
Ехать тебе в Екатеринодар, конечно, нельзя, по дороге бомбят, как бы чего не случилось.
Про Марину не пишу — так, напускное. На самом деле я ее люблю.
Сохрани Вас Бог, мои дорогие, привязывающие меня к жизни, довольно-таки безотрадной. Без вас было бы невыносимо. Обнимаю».
В эмиграции, постфактум, Деникин пытается обосновать и причины начавшейся катастрофы ВСЮР, в результате чего войска отошли от Орла за Дон:
«Трехмесячное отступление, крайняя усталость, поражение армии, развал тыла, хаотические эвакуации, — все это произвело ошеломляющее впечатление на общественность, отозвалось болезненно на состоянии духа армии и создало благополучную почву для пессимистических настроений и панических слухов».
Это все проявилось, например, при обороне и эвакуации Одессы (февраль 1920 года). Главком правильно полагал, что задача по обороне Одессы, данная генералу Н.Н. Шиллингу, оказалась непосильной для его войск ни по численности, ни, главным образом, по моральному состоянию. Неудачи на главном, Кубанском, театре военных действий и неуверенность в возможностях морской эвакуации вносили еще большее смущение в ряды защитников Одессы. Не помогли Шиллингу и усилия штаба по пополнению войск. Многочисленное одесское офицерство не спешило на фронт, что говорило о падении морального духа.
Но Деникин объясняет причины катастрофы ВСЮР как военный профессионал. Он не пишет об одном важном обстоятельстве. Большинством населения программа Деникина рассматривалась, в конечном итоге, как монархическая, реставраторская. Поэтому на широкую опору Главком ВСЮР не мог рассчитывать, при малейшем сбое в военных делах «союзники», «попутчики» отколются сходу. Да и плюс — грабительские методы снабжения армии, насильственные мобилизации, коррупция, грызня в верхах, недовольство местных властей — сила неукротимая и способная разложить любую военную мощь.
Серьезный удар по морально-психологическому состоянию войск нанесло и брожение среди донцов, обусловленное нежеланием уходить с родных мест в Крым. Смута в умах донцов охватила и офицерство. Брожение коснулось даже генералитета. Командующий Донской армией генерал Сидорин начал склоняться к уходу на Север и переходу к партизанской войне. Деникин, понимая, что это — гибель армии, отверг такое предложение. Он сделал интересное наблюдение: психология массы довлела над людьми и событиями.
Подобные местнические тенденции в ВСЮР не были секретом для советского руководства.
Троцкий писал, что у большевиков «развитие борьбы дает сплочение, запал, а у Деникина — разложение и распад».
Местнические настроения, обусловленные нежеланием уходить с родных мест в Крым, взяли верх. А ведь Донская армия, напомним, подчинялась Деникину и без того только в оперативном отношении…
Но еще больший удар морально-психологическому состоянию ВСЮР нанесло то, что разложение коснулось даже элитных частей. В ГАРФ хранится письмо генерала Витковского сербскому посланнику (написано еще до падения Екатеринодара), в котором тот просит принять его дивизию на службу сербскому правительству. Витковский пишет, что действует с повеления Главкома ВСЮР. На письме рукой Деникина написано: «Неправда».
Думается, нет поводов сомневаться в искренности пометки Антона Ивановича. Негативные сведения о морально-психологическом состоянии дроздовцев, корниловцев, алексеевцев, марковцев стали все чаще поступать Главкому. Деникин получил тяжелую моральную травму, появилась скованность в принятии решений.
Усилия генерала переломить ход боевых действий в свою пользу оказались тщетными. 4 марта 1920 года он был вынужден отдать директиву об отводе войск за реки Кубань и Лабу и уничтожении переправ.
Начался последний этап трагедии А.И. Деникина как военачальника.
17 марта 1920 года Главком ВСЮР написал жене:
«Родная моя! Такое нагромождение событий, переживаний, впечатлений, что трудно еще в них разобраться.
Екатеринодар донцы и кубанцы оставили с большой поспешностью. Линию р. Кубани не отстояли, большевики форсировали ее и на участке Добровольческой армии. Началось отступление: у добровольцев в порядке, у донцов один корпус отрезан, другой перешел к зеленым, третий частью отошел с оружием, большей же частью побросав все. Драться не хотят».
Итак, красные заняли Екатеринодар. Безуспешными оказались попытки Главкома не допустить форсирования советскими войсками реки Кубань. Кубанские части окончательно разложились, попали под влияние большевистской пропаганды. По оценке генерала, с ними терялась связь не только оперативная, но и политическая.
Мощную помощь красные получили от партизан. 25 марта 1920 года они захватили город Дербент. Кульминацией падения дисциплины можно считать то, что Добровольческий корпус, две Донских и присоединившаяся к ним Кубанская дивизии без директивы Главкома, под легким напором противника 11 марта 1920 года самовольно оставили занимаемые позиции и направились сплошной массой на Новороссийск.
В это время, в обреченном на сдачу и эвакуацию Новороссийске, где скопились почти 20 тыс. офицеров, ненависть против начальника штаба ВСЮР генерал-лейтенанта Романовского достигла кульминационной точки. Дело дошло до вынашивания и открытого обсуждения планов его убийства или предъявления Деникину ультиматума о его отрешении от должности.
Иван Павлович видел все. Он был прекрасно осведомлен об отношении к нему офицерской среды. Несколько раз он просил Главкома сместить его, дабы разрядить сгустившуюся вокруг Ставки атмосферу ненависти и клеветы. Однако Деникин неизменно отказывался. Мотив был один и тот же: он, Романовский, «у него единственный человек, которому он во всем верит».
Г. Шавельский, последний протопресвитер армии и флота, попытавшийся убедить Антона Ивановича заменить начальника штаба для общего блага, получил такой же ответ:
— Не могу!.. Иван Павлович единственный у меня человек, которому я безгранично верю, от которого у меня нет секретов. Не могу отпустить его.
— Вы не хотите отпустить его. Чего же вы хотите дождаться? Чтобы Ивана Павловича убили в вашем поезде, а вам затем ультимативно продиктовали требования? Каково будет тогда ваше положение? Наконец, пожалейте семью Ивана Павловича!» — пытался урезонить Деникина протопресвитер.
Главком, разбитый морально, так и не внял голосу разума. Что было в его власти, сделал полпред Англии Хольмэн: поезд Ставки, стоявший на Каботажной пристани, оцепив колючей проволокой, взяли под охрану английские караулы с броневиком.
Антон Иванович сообщил Ксении Васильевне 17 марта 1920 года в письме следующее:
«В Новороссийске напряжение достигло предела. Но введением добровольческих частей и крутыми мерами порядок был сохранен до конца. Транспорты эксплуатировали; отстаивать позиции — трудно было заставить».
Конец был неизбежен и неотвратим.
Деникин продолжал изливать душу жене:
«В ночь на 14-е произвели полную эвакуацию Новороссийска. При том нравственном состоянии войск, при общем положении полуокружения (зеленые и большевики) эвакуация была выполнена удовлетворительно. Но сердцу бесконечно больно: брошены громадные запасы, вся артиллерия, весь конский состав, армия обескровлена».
Не хочет Антон Иванович расстраивать Ксению Васильевну. Не все он сказал в письме.
«Новороссийская катастрофа» (так её называли современники) продемонстрировала всю степень разложения войск и, особенно, тыла ВСЮР. По оценке Деникина, Новороссийск представлял собой в то время «военный лагерь и тыловой вертеп». Войск было много, а судов для эвакуации мало. Началась паника.
Меры, принятые для наведения порядка, не смогли изменить ситуацию. Командир Добровольческого корпуса генерал Кутепов заявил Деникину: моральное состояние войск, их крайне нервное состояние не дает возможности оставаться на позициях. Красные части почти без боя вошли в Новороссийск, что стало началом конца генерала Деникина.
И вот последний оплот «Белого дела» — маленький Крымский полуостров, где сосредоточилось все, что осталось от ВСЮР. Деникин писал Ксени Васильевне:
«Я не имел нравственной обязанности вывозить тех донцов, которые бросали оружие и не хотели даже прикрывать эвакуацию. Тем не менее, до 15 тысяч их вывезено. Они теперь в Евпатории и представляют лишь «рты», а не «штыки и шашки». Разложение их и командного состава велико. Угрожает брожением и эксцессами. Часть, не попавшая на пароходы, пошла на Геленджик и частью распалась, частью пробивается на Туапсе, которое занято пробившимися туда кубанскими и добровольческими (отряд Букретова) частями.
В течение ночи выведены все добровольцы (за исключением 3-го Дроздовского полка, который пробивается на Туапсе) и 15 тысяч донских казаков. Успех исключительный.
Тем не менее, Сидорин и компания, желая отвести от себя обвинения за свою бездеятельность и за разложение казаков, факт не вывоза всех донцов (абсолютно не желавших драться и, по существу, в Крыму ненужных) определяет «предательством» казаков и ведет бешеную кампанию против меня и Добровольческого командования. Большой негодяй!
Я с окружающими ушел из Новороссийска на миноносце, когда все русские корабли вышли в море.
Англичане оказали огромную помощь. Сухой Мильн, желчный адмирал Сеймур, благородный Хольман делали все, что могли. Особенно последние два — прекрасные люди!
Хольмана отзывают. Уезжает дня через два, три. Очень большая потеря.
Какие перспективы? Я сказал старшим начальникам: в Крыму у нас такое огромное количество войск, что отстоять его ничего не стоит, если подымете дух. И, во всяком случае, только армия, которая сохранит дисциплину и порядок, сможет рассчитывать, в случае невозможности борьбы, на эвакуацию из страны. Ибо развалившейся никто не возьмет. Если развалимся, то... пожрем друг друга.
Все возможно. Пойдет работа. Бог даст выправится…».
Как известно, не выправилось. Но агонию еще можно было затягивать.
Деникин непосредственно стал командовать армией, которая была сведена в три корпуса (Донской, Добровольческий, Крымский), сводную кавалерийскую дивизию, сводную Кубанскую бригаду. Всего: 35-40 тыс. бойцов, 100 орудий, до 50 пулеметов. Крымский корпус (5 тыс. чел.) по-прежнему перекрывал перешеек. Главком поставил армии ближайшую задачу — оборона Крыма. Выполнить её должны были войска, по оценке разгромленного полководца, «потрясенные морально».
Деникина все более одолевала моральная и физическая усталость. Нервозность, потеря веры в дух войск, растерявших свои лучшие качества, смутная внутренняя и внешнеполитическая обстановка, приводят его к крупным стратегическим и оперативно-тактическим просчетам…
Победные марши стихли быстро. В скором будущем Антону Ивановичу предстоит выпить до дна горькую чашу побежденного…
Дата добавления: 2015-08-20; просмотров: 50 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Внешняя политика: первые шаги | | | Государство «царя Антона»: диктатура |