4 страница. Заведующий отделом был солидным с виду мужчиной, склонным к помпезной аффектации

Заведующий отделом был солидным с виду мужчиной, склонным к помпезной аффектации. Пузо, выпяченное вперед, и седая пышная шевелюра делали его даже отчасти импозантным. Его знаний вполне хватало, чтобы понимать, куда направить острие научного поиска и к каким статьям сотрудников приписать собственное имя. Он считал себя человеком, по праву занимающим высокую должность.

Я тут одному столичному знакомому дал ваши работы посмотреть, - сообщил заведующий, не предлагая Журавлеву сесть. - Так вот, он в течение месяца напишет за вас диссертацию. Ведь от вас, дорогой мой, не дождешься таких подвигов! Ленитесь все, ленитесь... Придется потерпеть и все-таки защититься. Несолидно мне в постоянных соавторах держать человека без степени.

В последней фразе содержались смысл и главная причина происходящего: заведующему нужно было сохранить собственное реноме.

Заранее поздравляю, - закончил он разговор и выпроводил Журавлева за дверь. Согласия на защиту собственной диссертации у Семена Ильича никто не спрашивал, а об отказе даже речи идти не могло.

Поедете в Москву на семинар, - уже в спину ему добавил заведующий, - там и повстречаетесь с моим знакомым. Защищаться тоже будете в столице.

Семен Ильич фактически уже из коридора поблагодарил закрывающуюся дверь и в ее лице заведующего отделом. Заикнуться о премии теперь было стыдно. Журавлев прошел к себе в кабинет, где на столе в беспорядке лежали его бумаги, записи, рефераты и научные журналы. Он стянул с себя белый халат, оставил его на вешалке и вышел из лаборатории корпуса: рабочий день на сегодня закончился.

Стояла поздняя весна, какой она бывает в больших городах.

Нескладный, костлявый, высокого роста и в силу этого сутулый человек брел сквозь все приметы этой весны. На нем привычно болтался не первой молодости пиджак, брюки были давно не глажены, да это и не казалось ему важным. Галстук у мужчины чуть сбился набок, но такой факт, по всей видимости, тоже не имел особого значения. Человек брел, глубоко задумавшись, и его остановившийся взгляд вряд ли различал привычные предметы городского пейзажа, мимо которых лежал его каждодневный маршрут. В руке мужчина держал видавший виды портфель.

Между тем город еще вчера находился в плену мелкого дождика, который грозил не кончиться никогда. Но тем и хороша весна, что приносит славные неожиданности! Сегодняшнее утро буквально взорвалось лучами яркого солнца, а потом воздух наполнился таким многоголосым пением птиц, будто не каменные серые громады зданий возвышались кругом, а самый настоящий заповедный лес.

Человек шел сквозь весну, но не замечал всех этих ее важных признаков. Весна ровным счетом ничего для него не значила. Он пытался решить задачу, над которой ломали головы в ведущих лабораториях мира. В этой задаче, как в фокусе линзы, оказались собраны все проблемы развития генетики вообще - если говорить о перспективах, касающихся человека как биологического вида.

Речь шла о клонировании высших позвоночных, то есть производстве неполовым путем особей, полностью идентичных родительским.

Стоило повторить логическую цепь неудач, которыми сопровождались исследования в данном направлении, чтобы понять, в какую же общую проблему все упирается.

Казалось, думал Журавлев, вышагивая по улицам, все просто. У насекомых широко распространен партеногенез: развития нового организма из неоплодотворенной яйцеклетки. Вот вам и клонирование в чистом виде! Более того, способ этот предусмотрен природой как наиболее удобный в самых разных вариантах. Пчелы таким путем производят на свет трутней, а у тлей появляются самки, способные к нормальной репродукции.

Однако чем выше по эволюционной лестнице, тем серьезней блокируется механизм партеногенеза. У рыб, земноводных и даже индюшек партеногенез еще встречается, а у млекопитающих - никогда.

Дальше - больше. В некоторых лабораториях все-таки удалось вырастить в пробирке неоплодотворенную яйцеклетку, способную развиваться. Началось деление и удвоение хромосом, появился многоклеточный зародыш - но, будучи пересажен в матку «приемной» матери, где должна была начаться собственно жизнь, он обязательно погибал. Процесс можно было ненадолго продлить искусственным способами, но все заканчивалось однозначно, на клонирование млекопитающих природой был наложен запрет.

Семен Ильич вроде бы шагал по тротуару, но самом деле двигался по цепочке собственных рассуждений. Он не замечал, что улицы были заполнен одетыми совсем уже по-летнему людьми. Как и всегда, в первый теплый день появилось множество красивых девушек, открыто демонстрирующих свои прелести, чтобы произвести сногсшибательное впечатление на существа мужского пола. Сутулый человек не обращал на них внимания: встречная толпа его только отвлекала, заставляя ежеминутно делать шаг в ту или иную сторону, чтобы разминуться со спешащими людьми. Стараясь избежать суеты, Семен Ильич механически свернул в переулок и, толкнув первую же дверь, оказался в кафе.

Чашечка «эспрессо» стоила не очень дорого, и Журавлев, поставив ее перед собой на столике, сел самом углу, возле окна, открыв свой старенький портфель и извлекая оттуда бумаги. На бумагах, среди длинных формул, крупным шрифтом выведены были названия и цветные изображения объемных изомеров молекул, относящихся к тому или иному гену. Семен Ильич нырнул в эту стихию, включив внутри себя тот самый экран, на котором с детства легко моделировал любые процессы, и погрузился в работу. Нужно было выявить недостающие звенья цепи, запускающей либо, блокирующей клонирование клеток у млекопитающих, и он вновь двинулся вдоль по цепочке доказательств.

Он перешагивал через аргументы и контраргументы, подбираясь к главному. Природа применяла механизм производства однояйцевых близнецов, идентичных друг другу. Фактически это было аналогом клонирования. Но она же запретила развитие жизнеспособных особей, развивающихся путем деления ядра обычных клеток, не являющихся половыми. Даже пересаженные в тело яйцеклеток, лишенных до этого собственного ядра путем довольно простой операции, ядра обычных клеток не воспроизводили затем целого организма.

В Англии и Японии нашли способ преодолеть и этот запрет природы. Появились клонированные овцы и мыши, выраставшие из обычных клеток до взрослой стадии. В разных лабораториях мира научились клонировать хорьков, кроликов, коров и обезьян, так что стало понятным, что технически данная проблема решена. Преодолели и межвидовой барьер: Семен Ильич подумал, что печень свиньи, например, можно было, в перспективе, трансплантировать алкоголику, заменив его собственную, изъеденную циррозом, на абсолютно новую. Подобное, как говорится, к подобному.

Оставалось неясно, почему успешное клонирование происходило лишь в одном-двух процентах случаев - практически все особи, появляющиеся таким путем, погибали на разных стадиях, в том числе не родившись. Знаменитая овечка Доли оказалась единственной выжившей из 277 животных, но и она умерла достаточно быстро, что вызвало в научном мире вздох разочарования.

Все взрослые особи, полученные путем клонирования, обязательно несли в себе генетические дефекты, приводившие животных к болезням и смерти в достаточно молодом возрасте. Природа предусмотрела, что такие плоды научного творчества окажутся нежизнеспособными, даже если суметь обойти препятствия, выставленные ею на более ранних стадиях.

Ожирение, пневмония, нарушение работы печени и в итоге ранняя смерть - таков был удел всех, кого производили на свет путем манипуляций с клонированием. Где-то срабатывал запретительный сигнал, и требовалось понять его механику - Семен Ильич был занят именно этим, читал ли он газету, пил чай или смотрел телевизор.

В лаборатории Журавлев выполнял хотя и творческую, но все-таки рутинную работу. А вот все то, что касалось клонирования, то есть механического тиражирования млекопитающих в генетическом масштабе один к одному, Представляло для него мучительный интеллектуальный интерес. Он подходил к процессу с разных сторон, как шахматист, решающий сложнейшую задачу. Варианты решения множились, и ни один пока не оказался верным.

Найдись внимательный слушатель, и Семен Ильич мог бы рассказывать обо всем этом часами, словно поэму, с учетом красоты создаваемых в воображении конструкций. Журавлев засыпал и просыпался, переставляя, скажем, гены-репрессоры, подавляющие своих соседей, в различные звенья цепи либо блокируя сами репрессоры там, где они гипотетически находились.

Получив ответ и разгадав эту задачу, можно было смело считать: предел, установленный Богом для человека, человеком же и перейден. Журавлев в свое время внимательно изучил Библию и прекрасно понимал, чем кончаются подобные попытки, - но как ученого его не интересовали последствия собственных открытий. Пускай этим занимаются в правительстве, а его, Журавлева, дело, - думать и конструировать.

Семен Ильич постоянно этим и занимался: думал и конструировал, что, собственно, происходило и сейчас, когда он сидел за чашечкой «эспрессо», разложив на столике свои бумаги. События, не имевшие к этому отношения, включая смену времен года и забушевавшую внезапно весну, расценивались им как второстепенные и в учет не принимались. В моделировании, которым в этот момент был занят Семен Ильич, результатов по-прежнему не просматривалось, поскольку в схеме недоставало нескольких элементов.

Семен Ильич достал из нагрудного кармана пиджака старенькие очки, одна дужка которых разболталась из-за того, что выскочил крепежный винтик, и держалась теперь на честном слове. Очки стоили по нынешним временам очень дорого: сплошь импорт, высшее качество, а купить средние, отечественного производства и подешевле, было практически невозможно. Оставалось только надеяться, что дужка продержится еще немного, а потом придется все-таки сходить в мастерскую, хотя времени и жалко, а денег тем более.

Семен Ильич еще разглядывал допотопную оправу с крупными стеклами, собираясь надеть очки на нос, когда в кафе появилась Она. Журавлев вздрогнул.

Он всегда с заглавной буквы именовал эту молодую женщину с буйными каштановыми волосами.

Собственно, он знал о ее существовании гораздо раньше, чем встретил, поскольку в юности, тайком от взрослых разглядывая красочные журнальчики с голыми девицами, однажды наткнулся на девушку, вобравшую в себя все его представления об объекте желаний. Переполнявшее его тогда вожделение оказалось обращено именно на эти черты лица, именно такой поворот головы, на этот изгиб спины, закинутые назад длинные волосы, изумительной формы ягодицы и ноги немереной длины.

Журнал куда-то подевался, а впечатление сохранилось на всю жизнь. В годы молодости, когда он носил модные штиблеты и пестрый галстук, да и звали его попросту Сеней, а вовсе не Семеном Ильичом, множество раз довелось ему полакомиться сладким нектаром, который на своих легких крылышках, словно бабочки, приносили к его цветку юные существа женского пола. Он любил свежий запах их кожи и волос и помнил то естественное, чистое тяготение друг к другу, когда не существует причин, способных помешать близости. Это потом уже, когда он сам от себя устал, впечатления потускнели, а затем и вовсе отошли в прошлое. Но в молодости все казалось свежим, словно лучи солнца, падающие сквозь умытое недавним ливнем окно, и внезапно начавшиеся поцелуи расценивались как подарок судьбы, которого ты, безусловно, достоин.

Тем не менее каждая новая встреча являлась лишь предощущением близости с той женщиной, которую - он знал наверняка - жизнь рано или поздно к нему приведет. Женщина эта будет подобна модели из глянцевого журнала, и появление ее венчает собой все, ради чего природа снабдила его, Семена Журавлева, атрибутами принадлежности к мужскому полу.

Теперь, когда он сидел в этом кафе, женатый на давно не любимой тетке, обрюзгшей и равнодушной к нему, живущему с ней бок о бок в малогабаритной однокомнатной квартире, оставленной когда-то ему родителями; когда сын его, вполне уже взрослый, жил отдельной, собственной судьбой, снимая себе комнату в коммуналке на окраине города и зарабатывая на хлеб компьютерным программированием; когда в его, так называемой карьере, кроме неяркой должности научного сотрудника, не просматривалось никакой перспективы, - в жизни его вдруг появилась Она, словно сойдя с той далекой глянцевой фотографии.

Каждый раз, когда эта молодая женщина, с уложенной по-особому прической, появлялась у них в институте, Семен Ильич надолго терял способность работать. Достаточно было увидеть, как ее ноги переступают по коридору, как легко изгибается ее спина при ходьбе и чуть колышется грудь, как сердце его обмирало. Торопливо кивнув ей, Семен Ильич шел неизвестно куда и вскоре мог обнаружить себя, например, сидящим в институтском буфете, с бессмысленным видом уставившимся в стену. Он пил чай и возвращался обратно, ожидая, что снова хоть на миг увидит Ее.

Как правило, молодая женщина, приводившая в движение давно забытые им ощущения молодости, пройдя по длинному коридору и цокая шпильками, заходила в кабинет заведующего отделом. Всем было известно, что это - его любовница, но обставлялось все так, будто он дает ей научные консультации. Через полчаса или чуть больше женщина выходила из кабинета, иногда небрежно поправляя на ходу свои дивные каштановые волосы, с неуловимо иным, чем прежде, выражением лица, и снова шла по коридору, переступая, словно на подиуме, бесконечно длинными ногами, вызывая тем самым у Журавлева томительное чувство несбывшихся ожиданий.

Сейчас, сидя за столиком у окна, Семен Ильич мог без труда вспомнить наперечет все даты и обстоятельства ее появлений в институте, и особенно тот день, когда он, что-то ей, разъясняя по поручению заведующего, сумел поговорить с ней минут пять. Но теперь он был занят лишь тем что наблюдал, как она пересекает небольшой зал кафе и садится, полуотвернувшись, в противопрложном углу. Подошел официант, и женщина что-то коротко ему сказала, улыбнувшись.

За такую улыбку в свой адрес Семен Ильич отдал бы многое. Официант быстро вернулся и поставил перед дамой рюмку коньяку.

Женщина сидела вполоборота, так что Семен Ильич мог долгим взглядом обвести контуры ее головы, плеч и тела, словно оглаживая их мягкой незримой ладонью. Вот ладонь эта коснулась ее шеи, а вот скользнула вдоль спины к талии, пальцами почувствовав плавный изгиб. Потом под ладонью чуть дрогнул плоский живот, и Семен Ильич увидел, как женщина с фотографии из журнала, по прежнему сидящая положив ногу на ногу так, чтоб он мог за ней наблюдать, мучительно долгим прекрасным жестом откинула назад свои длинны темные волосы.

Внутренний голос подсказывал ему, что можно встать, подойти и заговорить с ней - они ведь был знакомы. Семен Ильич отчетливо слышал этот голос, но взгляд его упал на потрепанные обшлага собственного пиджака и затертые манжеты рубашки, шансов у него не было никаких.

Женщина нервно взглянула на часы, и в этот момент появился заведующий отделом, с которым Журавлев полчаса назад расстался. Не глядя по сторонам, он быстро пересек кафе, направляясь к женщине.

- Прости, опоздал!..

Она что-то негромко ответила, кивнув в сторону выхода. Расплатившись с официантом, заведующий отделом подхватил женщину под руку. Она поднялась, грациозным движением скользнув из-за столика (у Журавлева перехватило дыхание), и оба покинули кафе, так и не заметив Семена Ильича с его бумагами.

Дверь открылась и закрылась, выпуская отлетающую в никуда мечту, и Семен Ильич еще некоторое время сидел с остановившимся взглядом, придавленный к стулу сознанием собственного ничтожества. Потом он сложил бумаги в портфель и, даже не допив кофе, медленно поднялся.

Улица, когда он выбрался из помещения, была полна весны, но это, как и прежде, не имело для него никакого значения.

V

Наступило лето, каким оно бывает в средней полосе - сухое и жаркое на июльском перегибе, с запахом свежескошенных трав, собранных в стога, и долгими туманами в поймах рек по вечерам.

Если посмотреть сверху, то среди простирающихся чуть не до горизонта лесных массивов, чередующихся с прямоугольниками полей, там и сям разбросаны были небольшие поселки. Рассекая это пространство надвое, шла узкая и прямая полоса шоссе, неизвестно в каких краях берущая начало, а заканчивающаяся в невидимой отсюда череде московских развязок.

День постепенно угасал, не сразу уступая место подступающим сумеркам, и протяжное мычание коров доносилось из недалекой деревеньки. В надежно схороненном от чужих глаз коттеджном поселке, расположенном в сосновом лесу рядом с небольшим озерцом, возвышались глухие стены заборов, за которыми просматривались особняки. Сюда на выходные приезжало начальство до столицы всего-то пятьдесят километров - пару часов на машине, и дома. В этих краях, вдали от суеты, отдыхалось чудесно: даже если попросить парного молока, доставят без проблем.

Здоровенного роста упитанный мужчина сел за руль черного «мерседеса» и приготовился захлопнуть дверцу. Воскресенье заканчивалось, нужно было ехать домой - дела, дела. Вся семья и домработница со сторожем стояли на крыльце, провожая и махая ладошками. Железные ворота поехали в сторону, машина выбралась на проселок, потом - на асфальтовую полосу и, не форсируя пока скорости, двинулась к трассе. Пятна заходящего солнца сквозь зеленую листву падали на капот, создавая впечатление, будто «мерседес» движется сквозь тубус золотистого прозрачного калейдоскопа.

Еще через пять минут, мягко двинув ручку передач, мужчина оказался на прямом и длинном, сходящемся впереди, словно обоюдоострое лезвие, шоссе и вдавил педаль газа в пол.

Солнце теперь уже едва светило, падая за горизонт, а чудесный обед, который лишь недавно закончился, настраивал на доброжелательный лад. Особенно хороша оказалась ушица из - за свежепойманной собственноручно рыбешки... Ну, а какая уха без холодной, в запотевшей стопке, водочки? Мужчина чувствовал блаженство: жизнь поворачивалась самыми лучшими своими сторонами.

Ему показалось, что он лишь на мгновение прикрыл глаза. На самом деле он уснул за рулем и лишь краем уха успел услышать грохот встречного удара, треск и потерял сознание. Он не чувствовал, как его вытаскивали из покореженного «мерседеса», укладывали на землю, снова поднимали и куда-то тащили, чтобы положить в попутный грузовик. Так и не приходя в сознание, он ощущал лишь толчки, когда его тело везли на передвижных носилках по коридору районной больницы, а дальше был свет, льющийся откуда-то сверху, - и мужчина вдруг очнулся, потянулся навстречу, этому свету и чьим-то глазам, пристально вглядывающимся в его лицо. Потом его пронзила резкая и мучительная боль, поднимавшаяся от живота к груди, и, вновь теряя сознание, он отчетливо понял, что все еще жив.

- Наркоз, - приказал врач.

Врач стоял рядом с операционным столом и пальпировал живот пациента. Это был мужчина небольшого роста, круглый и плотный, как бильярдный шар. Руками врач видел лучше, чем глазами поэтому, еще не сделав первого надреза, определил:

- Разрыв брыжейки с сильным внутренним кровотечением. Повреждена печень, разрыв селезенки... вплоть до удаления.

Он сделал первое рассечение, за ним второе, несколькими четкими движениями вскрыл тело, лежащее на столе. Медсестра с той же четкостью, без команды, подавала хирургу инструменты. Ей было тридцать лет, и она давно работала в операционной.

Врач спросил анестезиолога:

- Давление?

- Девяносто на десять, падает. Пульс сто двадцать.

- Кровь в лабораторию на анализ группы, срочно, - сказал врач медсестре, - и пусть запросят на станции переливания не меньше пяти литров. Лучше пять двести. Он давно течет, одной плазмой не обойтись.

У пациента по бокам висели стальные зажимы. Брюшная полость до краев оказалась заполнена кровью - к сожалению, не темной, венозной, а более яркой, что означало: порвана артерия. Внутренности не были видны. Врач ушел пальцами вглубь этой массы, а сестра отводила кровь в кювету специальной трубкой. Сосуд на оторванной брыжейке пульсировал едва ощутимо, но и такого слабого биения оказалось достаточно, чтобы врач точно определил место разрыва.

- Поднимаем, держим, - приказал он, не повышая голоса, - шьем. Тампонировать будем здесь.

Практически вслепую врач в нужном месте закрепил швами порванную брыжейку, на растяжках которой, словно в сетке гамака, держался кишечник. Без промежутка даже в секунду надев наглазник с сильными линзами, он начал зашивать саму артерию, напрягая зрение своих пальцев, работавших уверенно и плавно, и сращивая понемногу живые концы порванного полумиллиметровой трубки сосуда.

Закончил врач глубоким швом на печени. Селезенка, вопреки ожиданиям, оказалась цела лишь сместилась за допустимые пределы и повернулась на ножке. К тому моменту, когда главные вопросы оказались решены и полостное кровотечение остановлено, привезли и начали вводить донорскую кровь. Предстояло повозиться еще с мелкими сосудами, но главная опасность к тому моменту фактически миновала.

Пока промывали полость, удалось разобраться с ребрами. Нижнее левое от удара о руль ушло глубоко внутрь тела, но обошлось только переломом.

- Чисто, - пройдя пальцами вдоль швов и оценив работу, подвел врач черту. - Закрываем. Что у нас там со зрачками?

Анестезиолог в свете операционных ламп приоткрыл мужчине веко и посмотрел рефлекс. Голова у пациента, хоть он и сильно ударился лбом, пострадала меньше всего.

- Зрачок работает как надо, - сообщил анестезиолог. Врач удовлетворенно хмыкнул, пробормотав себе под нос шутку, не предназначенную для ушей медсестры.

- Последний штрих, - затягивая особым, на свой манер швом кожу, прокомментировал врач. – Заживет - станет гладенько, будто здесь языком провели... Гм.

За время операции он бросал лишь короткие реплики, а теперь, когда все оказалось позади склонен был, несмотря на усталость, высказываться в вольном стиле.

- Пойду-ка, пожалуй, выпью чаю, - осмотрев тело в последний раз и похлопав по ноге лежащего на столе мужчину, прикрытого простыней в больших потеках крови, сообщил врач. - Заканчивайте тут.

Он прошел в предоперационный бокс, стащил с рук перчатки, скинул, развязав тесемки, халат и бахилы и, умываясь, поглядел в зеркало над раковиной. Там отражалось круглое лицо сорокалетнего мужчины, с бородкой и усиками, живыми глазами, стального цвета, и темная полоска тронутых сединой волос. Полоска уступала свои позиции здоровенной лысине, начинавшейся со лба.

- Это потому, что мыслей много, - вслух заметил врач, поглядев на лысину.

Стояла ночь. Он вытерся полотенцем и отправился по темному коридору больницы на второй этаж к себе в кабинет, на дверях которого значилось «Заведующий отделением». Заведующий не заведующий, - подумал врач, открывая ключом дверь, - а дежурить, приходится, чуть ли не через сутки: лето, и все в отпусках. Хорошо, что таких случаев, как сегодня, немного».

Он включил настольную лампу и прилег на узкую медицинскую кушетку, стоящую в углу кабинета. Ноги гудели, а пальцы рук, после резиновых перчаток, вообще потеряли чувствительность.

«Если нужно - разбудят». - подумал врач и отключился, словно провалившись в яму.

Наутро, едва забрезжил свет, он проснулся сам и, приведя себя в порядок, принялся заполнять всевозможные формуляры. Ему принесли историю болезни с записями, которые сделала медсестра, И документы, оказавшиеся в карманах у вчерашнего пациента. Разглядывая удостоверение на имя заместителя министра здравоохранения, врач покачал головой.

- Коллега, значит... В себя пришел? - спросил он медсестру, заступившую на смену с утра. Это была молоденькая, легко краснеющая девчонка, работавшая здесь, до окончания училища, санитаркой. Она переминалась с ноги на ногу, держа руки за спиной: уважала начальство.

- Стонет всё время, глаз не открывает, - доложила девчонка.

- Найди по справочнику Минздрав, набери. Там всегда дежурный в приемной сидит, ответит, - распорядился он. - Потеряли небось шефа-то своего, а без начальства - что за работа... В какую палату поместили?

- В шестую...

- Правильно, - одобрил врач. - Начальству там самое место.

Девушка шутки не поняла, поскольку Чехова в школе проходили давно. Палата номер шесть ничем от других не отличалась, и нынешний пациент лежал там один, в связи с небольшим числом стационарных больных.

Врач отправился на осмотр. По дороге он подумал, что беседы с начальством никогда не доставляли ему удовольствия, особенно с начальством высокого ранга. Скорее всего, потому, что руководство заботилось о чем угодно, только не о реальных живых людях. Ради которых, в принципе, и обязано было трудиться.

Когда врач вошел в палату, первое, что увидел, - глаза пациента, в упор глядящие на него с осунувшегося, небритого лица. Похоже, медикаментозный сон после наркоза начальству не предназначался.

- Где я? - негромко, но отчетливо произнес пациент.

- Вы находитесь в областной больнице, - улыбаясь с профессиональной доброжелательностью, сообщил врач, присаживаясь на табурете около кровати. - Я вас вчера оперировал после аварий. Зовут меня Иван Петрович Боголюбов.

- Ну и как там... у меня? - осведомился замминистра.

- Брыжейку порвали, печень попортили, остальное вроде ничего, - спокойно констатировал врач.

- Позвоночник цел?

Врач снова улыбнулся, на этот раз вполне искренне:

- Профессиональный подход! Цел ваш позвоночник: будете в футбол играть. Или в теннис, что там у вас нынче модно?

Пациент поморгал, чуть шевельнулся и сморщился отболи. Потом, что-то вспоминая, сообразил:

А не ты не тот ли самый знаменитый хирург?..

У доктора улыбка: сошла с липа: он терпеть нё мог эдакого вельможного тыканья. Наклонившись к замминистра, он внятно произнес:

- Давайте останемся взаимно вежливыми, господин хороший. А то разрежу вас обратно и отдам практиканту: пусть упражняется! Я не для того вас, голубчик, с того света вытаскивал чтобы выслушивать, как меня начальник на «ты» называет! Все поняли?

- Да не сердитесь, - примирительно согласился замминистра. - Молва про вас идет Иван Петрович Боголюбов, лучший хирург Московской области. В столицу, почему не переезжаете?

- Потому что не все еще дела, здесь закончил, - спокойно взглянув на пациента пояснил врач.

- Ладно. Пока я здесь, - все тем же тихим, но четким голосов сказал замминистра, подумайте, чего бы вам стоило у меня попросить.

- Вроде как в сказке про золотую рыбку?

- Валяйте, как у рыбки. После ваших рук люди будто новыми становятся, я знаю докладывали... Значит, и со мной все будет в порядке. А благодарить я умею. - Замминистр помолчал, отдыхая. - Жене позвонить нужно, мобильный мне срочно принесите... Небось ищет уж повсюду, сейчас к вам ФСБ нагрянет: не произошло ли похищения?

Он чуть улыбнулся, насколько позволял уходящий дурман наркоза, и тут же скривился от боли.

Врач в ответ кивнул: сочувствую, дескать.

- Давайте-ка вот что, Иван Петрович, - сказал замминистра. - Вы напечатайте на мое имя бумагу с просьбой; в порядке крайней необходимости, сделать для вас... Ну, все, что вам голову придет. Потом обсудим. Идите.

- Значит, так, отворачивая край простыни и кладя руки на живот пациента, сказа врач. - Вы там у себя в, Минздраве распоряжайтесь, кому, куда идти. А здесь командую я. Сейчас вам сменят повязку, а я осмотрю шов... да лежите вы тихо! Мне понять надо, как у нас после операции дело обстоит. И еще: если вздумаете отсюда сбежать раньше чем через неделю, я за возможные спайки в вашем кишечнике ответственности не несу! Как вы догадываетесь, ситуация пограничная. Хотите, чтобы вас потом повторно вскрывали, - уезжайте, милости просим. Но если так, ко мне потом нё обращайтесь. В кремлевской больнице, конечно, доктора с хорошей биографией, да и по линий спецслужб проверенные, однако же одна незадача: с руками у них иной раз проблемы!.. Ну не получается у них пальчиками скальпель держать как надо!

- Здесь при нажатии болит?

- Скорее тянет, это и хорошо: иннервация сохранилась.

Врач, надолго замолчав, продолжал медленное движение пальцами вдоль живота пациента.

- Хотелось бы сделать в нашей губернии так, - сказал он наконец, - чтобы в каждое населенном пункте был открыт свой медицинский пункт, оборудованный всем необходимым для экстренной помощи. Я хочу, чтобы в этих пунктах, как и раньше, до всех ваших поганых реформ были выделены государственные ставки для врача, медсестры и нянечки. Кроме того, там должны быть медикаменты для текущей терапии и необходимый материал на случай оказания экстренной помощи. Я хочу - вы слушаете? - чтобы эту областную больницу оснастили современным оборудованием, включая ультразвуковую установку, аппарат для рентгеноскопии сосудов введением контрастных реагентов и лапароскопии. Может быть, потребуется ангиограф. Мне нужны фонды на бензин для машин «скорой помощи» и еще сами эти машины, так чтобы можно было привезти сюда пациента, как вас вчера, в кратчайшие сроки.

Замминистра чуть повернулся на бок, скрипнув сеткой кровати:

- Я о другом… Лично для Вас что нужно? Вы про общие вопросы, а я стараюсь ближе к жизни.

Врач доверительно наклонился к нему, поправил дренажную трубку и, вновь укрывая пациента простыней, придвинул свое лицо к лицу замминистра, так что тот видел взгляд серых глаз, направленных на него в упор.

- Когда мне было пятнадцать лет, - сказал врач, - наш старенький сельский врач умер, и в деревенькё не осталась даже ветеринара. Вот тогда я и обещал себе, что никуда отсюда не уеду, пока не сделаю того, о чем вам рассказал.

Дата добавления: 2015-08-20