Если я останусь 11 страница

Когда папа включил оросительную установку для Тедди и малышки, то и все остальные решили побегать под её струями. Мы оставили её включённой на столь долгое время, что бурая трава превратилась в большую лужу скользкой грязи, и я задумалась, не может ли сам губернатор приехать и отчитать нас. Адам схватил меня, и, смеясь, мы закружились по лужайке. Было так жарко, что я даже не беспокоилась о том, чтобы переодеться в сухую одежду, просто продолжая поливаться водой всякий раз, когда становилась слишком потной. К концу дня мой сарафан был обречён. Тедди снял рубашку и грязью нарисовал на себе полосы. Папа сказал, что он похож на одного из мальчиков из «Повелителя мух»****.

Когда стало темнеть, бóльшая часть гостей ушла, чтобы успеть на фейерверк в университете или послушать играющую сегодня в городе группу Oswald Five-0. Остались немногие, включая Адама, Ким, Уиллоу и Генри. Когда похолодало, папа развёл на лужайке костёр, и мы поджаривали на нём зефир. Потом появились музыкальные инструменты. Папин барабан из дома, гитара Генри – из его машины, запасная гитара Адама – из моей комнаты. Все сидели рядом, распевая песни: папины песни, песни Адама, старые песни групп Clash и Wipers. Тедди танцевал вокруг нас, золотое пламя костра отражалось в его светлых волосах. Помню, как смотрела на всё это, и в груди возникло приятное ощущение, и я подумала: «Вот что значит чувствовать себя счастливой».

В какой-то момент папа и Адам перестали играть, и я заметила, что они о чём-то перешёптываются. Потом они пошли в дом, чтобы, как они заявили, принести ещё пива. Но когда вернулись, то принесли мою виолончель.

– О, нет, я не даю концертов, – сказала я.

– Мы не хотим, чтобы бы давала концерт, – возразил папа. – Мы хотим, чтобы ты сыграла вместе с нами.

– Ни за что, – ответила я. Адам иногда пытался добиться того, чтобы я сыграла вместе с ним, но я всегда отказывалась. Позже он стал шутить, что большее, на что я готова – это дуэт на воображаемой гитаре и воображаемой виолончели.

– Почему нет, Миа? – спросила Ким. – Разве ты такой сноб по части классической музыки?

– Дело не в этом, – сказала я, внезапно запаниковав. – Просто два этих стиля несовместимы.

– Кто так говорит? – с сомнением спросила мама, её брови приподнялись.

– Ага, кто бы мог подумать, что ты эдакий музыкальный сегрегационист? – пошутил Генри.

Взглянув на Генри, Уиллоу закатила глаза и повернулась ко мне.

– Пожалуйста, очень тебя прошу, – сказала она, укачивая на коленях малышку, чтобы та заснула. – Мне больше никогда не доведётся услышать твою игру.

– Давай, Миа, – подбодрил Генри. – Ты в кругу семьи.

– Конечно, давай, – добавила Ким.

Адам взял меня за руку и погладил пальцами мою ладонь.

– Сделай это ради меня. Я очень хочу сыграть с тобой. Хотя бы раз.

Я уже собиралась было покачать головой и снова сказать, что моей виолончели нет места среди импровизирующих гитар, нет места в панк-рок мире. Но потом посмотрела на маму, которая улыбалась мне, словно бросая вызов, и на папу, который постукивал по своему барабану, притворяясь равнодушным, чтобы не оказывать на меня никакого давления, и на подпрыгивающего Тедди – впрочем, я подумала, что он скакал из-за зефира, а не из-за желания услышать мою игру – и Ким, и Уиллоу, и Генри, все смотрели на меня так, словно для них это было действительно важно, а Адам смотрел с таким благоговением и гордостью, как и всегда, когда слушал мою игру. А я была немного напугана перспективой потерпеть фиаско, не быть гармоничной, сыграть плохо. Но все смотрели на меня со столь пристальным вниманием, так ждали, что я присоединюсь, и я поняла, что плохое звучание было не худшим из того, что могло бы случиться.

И я сыграла. И хотя вы никогда бы не подумали, но виолончель вполне сносно звучала с гитарами. На самом деле она звучала просто потрясающе.

* Хипстеры – обеспеченная городская молодёжь, интересующаяся элитарной культурой и искусством, модой, альтернативной музыкой и инди-роком, арт-хаусным кино, современной литературой.

** В США используется температурная шкала Фаренгейта, 90°F ≈ 32°С.

*** Органические фермерские хозяйства – фермерские хозяйства, которые сознательно не применяют химические удобрения, пестициды и т.п.

**** «Повелитель мух» – роман английского писателя Уильяма Голдинга, повествующий о группе детей, оказавшихся в результате авиакатастрофы на необитаемом острове.

7:16 утра

Утро. А в больнице рассвет иного рода - шуршание покрывал, пробуждение. В некотором смысле больница никогда не засыпает. Свет никогда не выключают, медсёстры остаются на ногах и, хотя снаружи ещё темно, вы можете сказать, что всё просыпается. Возвращаются доктора, поднимают мне веки, светят своими медицинскими фонариками, хмурятся, неразборчивым почерком делая пометки в моей карте, будто бы я обманула их ожидания.

Мне уже всё равно. Я устала от всего этого и скоро всё закончится. Социальная работница тоже вернулась к исполнению своих служебных обязанностей. Похоже, ночной сон не сильно ей помог: глаза по-прежнему опухшие, волосы в беспорядочных завитушках. Она читает мою медицинскую карту и слушает последние новости медсестёр о моей неспокойной ночи, что, кажется, делает её даже ещё более усталой. Возвращается и медсестра с иссиня-чёрной кожей. Она приветствует меня, говоря, как рада видеть меня этим утром и что думала обо мне прошедшей ночью, надеясь, что я буду здесь. Потом она заметила кровавое пятно на моём одеяле и, поцокав языком, поспешила принести новое.

После ухода Ким посетителей больше не было. Наверное, Уиллоу исчерпала людей, которые могли бы меня поддержать. Интересно, все медсёстры осведомлены об этих решительных действиях? Сестра Рамирез, несомненно, знала. И, думаю, медсестра, которая сейчас радом со мной, тоже знает, судя по тому, с какой радостью она исполняет свои обязанности оттого, что я пережила эту ночь. И Уиллоу, кажется, тоже понимает это, - что она уже всех провела через мою палату. Мне так нравятся эти медсёстры. Надеюсь, они не примут моё решение близко к сердцу.

Сейчас я так устала, что едва ли могу даже моргать. Всё это лишь вопрос времени, и часть меня удивляется, почему я откладываю неизбежное. Но я знаю, почему. Я жду, когда вернётся Адам. Кажется, он ушёл целую вечность назад, хотя прошёл, наверное, лишь час. Но Адам просил меня подождать, поэтому я буду ждать. Это самое малое, что я могу для него сделать.

Мои глаза закрыты, поэтому, прежде чем увидеть Адама, я слышу его. Слышу резкое, хриплое дыхание. Он дышит часто и тяжело, словно только что пробежал марафон. Затем я чувствую запах его пота, свежий мускусный аромат, который я, если бы могла, разлила во флаконы и использовала как духи. Я открываю глаза. Глаза Адама закрыты. Но его веки опухли и покраснели, поэтому я знаю, что он делал. Вот почему он ушёл? Плакать, чтобы я этого не видела?

Адам не столько садится в кресло, сколько падает в него, словно одежда, брошенная кучей на пол в конце долгого дня. Он закрывает лицо руками и глубоко дышит, чтобы успокоиться. Минуту спустя он опускает руки на колени.

– Просто послушай, – произносит Адам голосом, напоминающим звуки разлетающейся шрапнели.

Теперь я широко открываю глаза. Я сажусь, насколько это возможно. И слушаю.

– Останься, – на этом слове голос Адама прерывается, но он сдерживает эмоции и продолжает. – Нет слова, чтобы описать случившееся с тобой. В этом нет ничего хорошего. Но есть кое-что, ради чего стóит жить. И я не о себе говорю. Это просто… Не знаю. Может быть, я несу чушь. Знаю, я в шоке. Я понимаю, что не осознал ещё того, что случилось с твоими родителями, с Тедди… – когда Адам произносит «Тедди», его голос надламывается, и поток слёз льётся по лицу. И я думаю: я люблю тебя.

Я слышу, как Адам делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, а затем продолжает:

– Всё, о чём я могу думать, – как несправедливо будет, если твоя жизнь окончится здесь, сейчас. Я имею в виду, я знаю, что она изменится навсегда, независимо от того, что происходит сейчас. И я не настолько глуп, чтобы думать, что могу исправить то, что не может исправить никто. Но я не могу смириться с мыслью, что ты не состаришься, не родишь детей, не поступишь в Джульярдскую школу, не сыграешь на виолончели перед огромной аудиторией так, что зрителей охватит такая дрожь, какую я ощущаю всякий раз, когда вижу, как ты поднимаешь смычок, всякий раз, когда вижу, как ты улыбаешься мне.

– Если ты останешься, я сделаю всё, чего бы ты ни пожелала. Я брошу группу, поеду с тобой в Нью-Йорк. Но если тебе нужно, чтобы я ушёл, я сделаю и это. Я разговаривал с Лиз, и она сказала, что, возможно, возврат к твоей прежней жизни будет слишком болезненным, что, может быть, тебе будет проще вычеркнуть нас из памяти. И это будет отстойно, но я приму это. Я смогу лишиться тебя подобным образом, если не потеряю тебя сегодня. Я отпущу тебя. Если ты останешься.

Значит, это Адам, который отпускает. Рвущиеся из него рыдания подобны кулакам, бьющим по нежной плоти.

Я закрываю глаза. Затыкаю уши. Я не могу видеть этого. Не могу этого слышать.

Но теперь я уже слышу не Адама. А тот звук, тихий стон, который вмиг устремляется ввысь и превращается в нечто мелодичное. Виолончель. Адам приложил наушники к моим безжизненным ушам и кладёт iPod мне на грудь. Он извиняется, говоря, что знает, что это не самая любимая моя композиция, но это лучшее, что он мог сделать. Он увеличивает громкость настолько, что я могу слышать музыку, плывущую в утреннем воздухе. Затем Адам берёт мою руку.

Это Йо-Йо Ма*. Andante con moto e poco rubato. Тихо, едва ли не с предостережением, играет фортепиано. Вступает виолончель, подобная обливающемуся кровью сердцу. И внутри меня словно что-то взрывается.

Я сижу за столом со своей семьёй за завтраком, пью горячий кофе, смеюсь над усами Тедди из шоколадной крошки. За окном падает снег.

Я посещаю кладбище. Три могилы под деревом на холме, возвышающемся над рекой.

Я лежу рядом с Адамом на песчаной отмели у реки, моя голова покоится на его груди.

Я слышу, как люди произносят слово сирота и понимаю, что они говорят обо мне.

Я гуляю с Ким по Нью-Йорку, небоскрёбы отбрасывают тени на наши лица.

Я держу Тедди на коленях, щекочу его, а он хихикает так, что неожиданно падает.

Я сижу со своей виолончелью, той самой, которую мама и папа подарили мне после первого выступления. Мои пальцы гладят дерево и колок**, которые время и прикосновения сделали гладкими. Теперь мой смычок, готовый к действию, балансирует над струнами. Я смотрю на свою руку, ждущую начала игры.

Я смотрю на свою руку, которую держит рука Адама.

Йо-Йо Ма продолжает играть, фортепиано и виолончель будто вливаются в моё тело так же, как внутривенная капельница или кровь во время переливания. Воспоминания о моей жизни, какой она была, и её мгновения, какой она могла бы быть, возникают так быстро и неистово. Я чувствую, что не могу больше угнаться за ними, но они продолжают появляться, и все они накладываются друг на друга так, что я не могу больше этого вынести. Не могу ощущать это ни одной секундой дольше.

Слепящая вспышка, боль, которая разрывает меня за одно обжигающее мгновение, безмолвный крик моего разбитого тела. Впервые я могу чувствовать, какая агония, в полном смысле этого слова, ждёт меня, если я останусь.

Но потом я чувствую руку Адама. Не мысленно, а физически. Я больше не сижу, съёжившись, на стуле. Я лежу на спине, на больничной койке, снова единая со своим телом.

Адам плачет, и где-то внутри я тоже плáчу, потому что, наконец, чувствую реальность. Я чувствую не только физическую боль, но и всё, что потеряла, и это сложно, и катастрофично, и оставит на мне шрам, который никогда не зарастёт. Но я чувствую и всё то, что есть в моей жизни, включая как то, что я потеряла, так и великое множество неведомого из того, что жизнь, вероятно, ещё преподнесёт мне. Всего слишком уж много. Ощущения накапливаются, грозя проломить грудь. Единственный способ спастись от них – сосредоточиться на руке Адама, сжимающей мою руку.

И внезапно я ощущаю потребность держать его за руку, более сильную, чем все потребности, которые я когда-либо ощущала в этом мире. Не просто чтобы его рука держала мою, но и чтобы моя держала его руку. Я направляю каждую оставшуюся крупицу энергии в правую руку. Я слаба, и это так трудно. Это самое тяжёлое, что мне когда-либо придётся делать. Я собираю всю любовь, которую когда-либо чувствовала, собираю все силы, которые бабушка, дедушка, Уиллоу и медсёстры дали мне. Собираюсь с духом, который мама, папа и Тедди вселили бы в меня, если бы могли. Я собираю все свои силы, фокусирую их как лазерный луч на пальцах и ладони своей правой руки. Я представляю, как моя рука гладит Тедди по голове, сжимает смычок, балансирующий над виолончелью, как мои пальцы переплетаются с пальцами Адама. А потом сжимаю его руку.

Исчерпав силы, я отпускаю руку, неуверенная в том, сделала ли я сейчас то, что сделала. И что это значит. Если это было замечено. Если это имеет значение.

Но потом я чувствую, как Адам крепче сжимает мою руку, будто бы держит всё моё тело целиком. Словно может поднять меня с этой койки. Дальше я слышу звук его частого дыхания, а затем и голос. Впервые за сегодня я могу по-настоящему слышать его.

– Миа? – зовёт он.

Конец

* Йо-Йо Ма – американский виолончелист китайского происхождения.

** Колóк – небольшой стержень для натяжения и настройки струн в музыкальных инструментах. При вращении колка струна либо натягивается туже, либо ослабляется, вследствие чего звук становится выше или ниже.

Думаем что вам понравилась книга можете другие книги скачать нашем паблике

http://vk.com/beginningandtheend

Дата добавления: 2015-08-18