Если я останусь 10 страница

Первой реакцией Адама была гордая улыбка.

- Хотел бы я на это посмотреть.- Но затем его глаза омрачились, а уголки губ опустились.

- Почему ты промолчала? - спросил он. – Почему не позвонила мне после прослушивания, чтобы похвастаться?

- Я не знаю, - ответила я.

- Ну, это хорошая новость, - сказал Адам, пытаясь замаскировать свою боль. – Мы должны это отпраздновать.

- Хорошо, давай отпразднуем, - сказала я с показным весельем. – В субботу мы можем поехать в Портленд. Сходить в Японские сады, а потом поужинать в «Тай Бо».

Адам состроил гримасу:

- Я не могу. В эти выходные мы играем в Олимпии и Сиэтле. Мини-тур. Помнишь? Я хотел бы, чтобы ты пришла, но не знаю, будет ли это для тебя считаться праздником. Но я вернусь в воскресенье поздно вечером. Я могу встретиться с тобой в Портленде в воскресенье вечером, если хочешь.

- Я не могу. Я выступаю со струнным квартетом в доме одного профессора. Как насчет следующей недели?

Адам выглядел огорченным.

- Все следующие выходные мы будем в студии, но мы можем сходить куда-нибудь на неделе. Куда-нибудь здесь. В мексиканский ресторан.

- Конечно, мексиканский ресторан, - ответила я.

Двумя минутами ранее мне даже не хотелось праздновать, но сейчас я чувствовала себя удрученной и оскорбленной переносом ужина на середину недели и в то же самое место, где мы обычно ужинали

Когда прошлой весной Адам закончил среднюю школу и переехал от родителей в Дом Рока, я не ожидала, что многое изменится. Он все также жил по соседству. И мы все также постоянно виделись. Я скучала по нашим встречам в музыкальном крыле, но я с облегчением отнеслась к тому, что наши отношения уже не будут на виду у всей школы.

Но когда Адам переехал в Дом Рока и поступил в колледж, все изменилось, хотя вовсе и не по причинам, о которых я думала. В начале осени, пока Адам привыкал к студенческой жизни, дела Shooting Star вдруг пошли в гору. Группе предложили контракт со звукозаписывающим лейблом средней руки, базирующимся в Сиэтле, и теперь они были заняты в студии звукозаписи. Они также играли больше концертов, которые каждые выходные собирали все больше людей. Все было так сумбурно, что Адам пропустил половину занятий своего курса и посещал занятия лишь время от времени и, если все будет продолжаться в том же духе, он подумывал о том, чтобы бросить колледж совсем.

- Второго шанса у меня не будет, - говорил он мне.

Я искренне радовалась за него. Я знала, что Shooting Star была чем-то особенным; больше, чем просто группа студенческого городка. Меня не заботили увеличивающиеся прогулы Адама, тем более, после того, как он ясно дал понять, насколько они заботили его. Но, так или иначе, перспектива учебы в Джуллиарде изменила положение вещей – я начала беспокоиться. Что, в принципе, не имело смысла, поскольку наши уровни сравнялись. Теперь и со мной произошло кое-что захватывающее.

- Мы можем съездить в Портленд через пару недель, - пообещал Адам. – Когда включат все праздничное освещение.

- Хорошо, - угрюмо сказала я.

Адам вздохнул. – Все усложняется, да?

- Да. Наши графики слишком перегружены, - сказала я.

- Я не это имел в виду, - сказал Адам, поворачивая мое лицо к своему, чтобы встретиться со мной взглядом.

- Я знаю, что ты не это имел в виду, - ответила я, но потом в горле появился ком, и я не могла больше говорить.

* * *

Мы старались разрядить обстановку, говорить об этом, избегая разговоров об этом, пытались находить шутливые оправдания.

- Ты знаешь, я читал в «США Ньюс энд Уорлд Рипорт», что в университете Уилламитт хороший музыкальный курс, - сообщил мне Адам. – Это в Салеме, который явно сейчас становится все более и более значимым.

- По данным кого? Губернатора? - ответила я.

-Лиз нашла там несколько хороших вещей в винтажном магазине одежды. И ты знаешь, если где-то появляются винтажные магазины, так и до хипстеров недалеко.

- Ты забываешь, что я не хипстер, - напомнила я ему.- Но если уж говорить об этом, возможно, Shooting Star лучше переехать в Нью-Йорк. В том смысле, что это сердце панк-движения. The Ramones. Blondie. Мой тон был поверхностным и кокетливым; игра, достойная «Оскара».

- Это было тридцать лет назад, - сказал Адам. – И даже если бы я хотел переехать в Нью-Йорк, не факт, что остальные участники группы тоже. Он с грустью разглядывал свои ботинки и я поняла, что шутливая часть нашего разговора закончилась. Мой желудок задрожал, но я чувствовала, что это всего лишь закуска перед полной порцией сердечных страданий, которые, по моим ощущениям, будут поданы в самое ближайшее время.

Адам и я никогда не были парой, обсуждающей будущее, и то, что будет с нашими отношениями, но сейчас, когда все вдруг стало таким неопределенным, мы избегали разговоров обо всем, что касалось более отдаленного будущего, нежели несколько недель, и от этого наши разговоры стали такими же высокопарными и неловкими, какими они были в самом начале наших отношений; до того, как вошли в колею.

Осенью я случайно обнаружила красивое шелковое платье в стиле 30-х годов в винтажном магазине, где папа покупал свои костюмы, и я уже собралась показать его Адаму и спросить, не думает ли он, что мне стоит надеть его на выпускной бал - но выпускной бал в июне и, может быть, Адам будет на гастролях в июне, или, может быть, я буду слишком занята подготовкой к поступлению в Джуллиард, так что я ничего не сказала. Вскоре после этого Адам пожаловался на свою дряхлую гитару, говоря, что он хотел бы получить старинный Gibson SG, и я предложила подарить ее ему на день рождения. Но потом он сказал, что эти гитары стоят тысячи долларов и, к тому же, его день рождения только в сентябре, и то, как он произнес Сентябрь, прозвучало как приговор судьи о тюремном заключении.

Несколько недель назад мы вместе пошли на вечеринку в честь Нового Года. Адам напился, а когда пробила полночь, он горячо поцеловал меня.

- Обещай мне. Обещай мне, что следующий Новый год ты встретишь со мной, - прошептал он мне на ухо.

Я хотела было объяснить, что даже если я поступлю в Джуллиард, то все равно проведу Рождество и Новый год дома, но потом поняла, что смысл не в этом. Поэтому я пообещала ему, так как хотела, чтобы это было правдой – хотела так же, как он. И я поцеловала его в ответ так сильно, словно пыталась соединить наши тела через наши губы.

В первый день нового года я пришла домой и увидела остальных членов моей семьи, собравшихся на кухне с Генри, Уиллоу и ребенком. Папа готовил завтрак: хаш из копченого лосося, его фирменное блюдо.

Когда Генри увидел меня, то покачал головой.

- Посмотрите на детей. Кажется, как будто только вчера появление дома в восемь утра в Новый Год казалось слишком ранним. Теперь я бы убил за то, чтобы поспать до восьми.

- Мы не досидели даже до полуночи, - призналась Уиллоу, подбрасывая ребенка на коленях. – И это хорошо, потому что эта маленькая леди решила начать свой новый год в пять тридцать.

- Я не спал до полуночи! - закричал Тедди. - Я видел по телевизору, как падал шар в двенадцать. Это в Нью-Йорке, ты знаешь? Если ты переедешь туда, ты возьмешь меня с собой посмотреть, как он падает вживую? - спросил он.

- Конечно, Тедди, - ответила я, изображая энтузиазм. Идея моего переезда в Нью-Йорк становилась все более и более реальной и, хотя на самом деле я впадала от этого в волнительный восторг, чувство было двояким, потому что перспектива провести Сочельник с Тедди почему-то заставляла меня чувствовать себя ужасно одинокой.

Мама посмотрела на меня, изогнув брови дугой.

- Сегодня первый день Нового года, поэтому я не буду наказывать тебя за то, что ты пришла домой только сейчас. Но если у тебя похмелье, ты под домашним арестом.

- Нет у меня никакого похмелья. Я выпила всего одно пиво. Я просто устала.

- Просто устала, да? Уверена? - Мама схватила меня за запястье и повернула к себе. При виде моего страдающего лица, она склонила голову набок, как бы спрашивая: «Ты в порядке?» Я пожала плечами и немного прикусила губу, чтобы не растерять остатки самообладания. Мама кивнула, протянула мне чашку кофе и подвела меня к столу. Она положила мне на тарелку хаш и толстый ломоть дрожжевого хлеба и, хотя мне сложно было представить, что я могу быть голодна, мой рот наполнился слюной, в животе заурчало, и я вдруг действительно почувствовала голод. Я ела молча, а мама все это время смотрела на меня. После того, как все поели, мама отправила всех остальных в гостиную смотреть Парад роз по телевизору.

- Все вон, - приказала она. – Мы с Мией будем мыть посуду.

Как только все вышли, мама повернулась ко мне и я просто рухнула на нее, рыдая и выпуская все напряжение и неопределенность последних нескольких недель. Она молча стояла, позволяя мне размазывать слезы по своему свитеру. Когда я остановилась, она протянула мне губку.

- Ты моешь. Я вытираю. Мы будем говорить. Всегда считала, что это успокаивает. Теплая вода, мыло.

Мама взяла кухонное полотенце и мы приступили к работе. И я рассказала ей об Адаме и обо мне.

- У нас были совершенные полтора года, - сказала я. – Настолько совершенные, что я даже не задумывалась о будущем. О том, что оно разведет нас в разных направлениях.

Мамина улыбка была печальной и понимающей.

– Я думала об этом.

Я повернулась к ней. Она смотрела в окно, наблюдая за парой воробьев, купающихся в луже. – Я помню прошлый год, когда Адам приезжал в Сочельник. Я сказала твоему отцу, что ты влюбилась слишком быстро.

- Знаю, знаю. Что глупый ребенок знает о любви?

Мама перестала вытирать сковороду.

– Я не это имела в виду. Как раз наоборот. Ты и Адам никогда не производили на меня впечатление типичного примера отношений «средней школы», - сказала мама, изображая руками кавычки. – У вас не было ничего похожего на пьяные совокупления на заднем сидении Шевроле какого-то парня, что подразумевали отношения в то время, когда я училась в средней школе. Вы, ребята, казалось, да до сих пор кажется влюблены по-настоящему, глубоко. - Она вздохнула. - Но семнадцать - неудобное время, чтобы влюбляться.

От таких слов я улыбнулась и напряжение в желудке немного ослабло.

- Расскажи мне об этом, - попросила я. – Хотя, если бы мы оба не были музыкантами, мы могли бы пойти в колледж вместе и все было бы хорошо».

- Это отговорка, Миа, - возразила мама. – Все отношения непросты, это как с музыкой, иногда у вас гармония, а иногда какофония. Но про музыку ты и сама знаешь, поэтому не мне тебе об этом рассказывать.

- Полагаю, ты права.

- Да брось, музыка соединила вас вместе. Мы с твоим отцом всегда так думали. Вы оба были влюблены в музыку, а затем вы влюбились друг в друга. Это было немного похоже на то, как было у нас с отцом. Я не играла, но я слушала. К счастью, я была немного старше, когда мы встретились.

Я никогда не рассказывала своей маме, что сказал Адам ночью после концерта Йо-Йо Ма, когда я спросила его: Почему я? Насколько сильно музыка была частью всего этого.

- Да, но теперь я чувствую, что музыка собирается нас разлучить.

Мама покачала головой.

–Чушь собачья. Музыка не может этого сделать. Жизнь может предложить вам разные дороги. Но каждый из вас сам будет решать, какую из них выбрать.- Она повернулась ко мне. – Адам не пытается удержать тебя от поступления в Джуллиард, нет?

- Не больше, чем я пытаюсь заставить его переехать в Нью-Йорк. И все это смешно в любом случае. Я, может, еще никуда и не пойду.

- Да, возможно. Но куда-то же ты пойдешь. Я думаю, со всеми это случается. И то же самое касается Адама.

- По крайней мере, он может уезжать, продолжая жить здесь.

Мама пожала плечами. – Может быть. Пока, во всяком случае.

Я закрыла лицо руками и покачала головой. - Что я буду делать? – простонала я. – Мне кажется, что я участвую в состязании по перетягиванию каната.

Мама одарила меня сочувственной гримасой. – Я не знаю. Но я знаю, что если ты хочешь остаться и быть с ним, я бы поддержала тебя, хотя, возможно, это только слова, потому что я не думаю, что ты в состоянии отказаться от Джуллиарда. Но я бы поняла, если бы ты выбрала любовь: любовь к Адаму, или любовь к музыке. В любом случае ты выиграешь. И в любом случае проиграешь. Что я могу тебе сказать? Сука-любовь.

После этого Адам и я говорили об этом лишь один раз. Мы были в Доме Рока, сидели на его кровати. Он перебирал струны своей акустической гитары

- Я могу и не поступить», - сказала я ему. – Тогда я могла бы закончить школу здесь, с тобой. В некотором смысле, я надеюсь, что меня не возьмут, тогда мне не придется выбирать.

- Если ты поступила, выбор уже сделан, не так ли? - спросил Адам.

Верно, так оно и было. Я бы поехала. Что вовсе не значило, что я разлюбила бы Адама или что мы бы расстались, но и мама, и Адам были правы. Я бы не смогла отказаться от учебы в Джуллиарде.

Адам молчал с минуту, бренча на гитаре так громко, что я еле услышала, когда он произнес:

- Я не хочу быть парнем, который не хочет, чтобы ты уезжала в Джуллиард. Если бы карты легли по-другому, ты бы позволила мне уйти.

- Я как бы уже позволила. В некотором смысле, ты уже ушел. В свой собственный Джуллиард, - сказала я.

- Я знаю, - тихо произнес Адам. – Но я все еще здесь. И все еще безумно влюблен в тебя.

-Я тоже, - сказала я. А потом мы какое-то время не разговаривали, пока Адам наигрывал незнакомую мелодию. Я спросила его, что он играет.

- Я называю это блюзом «Моя-девушка-уезжает-в-Джуллиард-оставляя-мое-панковское-сердце-разорванным-в-клочья», - сказал он, распевая название преувеличенно звонким голосом. Потом он улыбнулся той самой бесхитростной застенчивой улыбкой, которая, как я чувствовала, исходила из самой искренней его части. - Я шучу.

- Это хорошо, - произнесла я.

-Ну да, - добавил он.

5:42 утра

Адам ушёл. Он вдруг вылетел из палаты, крикнув сестре Рамирез, что забыл кое-что важное и вернётся, как только сможет. Он был уже за дверями, когда она крикнула в ответ, что заканчивает работу. Вернее, сестра Рамирез уже ее закончила, но перед уходом сообщила сестре, сменившей Старую Ворчунью, что «молодому человеку в узких брюках и со спутанными волосами» разрешено посещать меня, когда он вернётся.

Но это не так уж и важно. Ведь теперь Уиллоу устанавливает правила. Всё утро она «вводила войска». Следом за бабушкой, дедушкой и Адамом заглянула тётя Патриция. Потом были тётя Диана и дядя Грэг. Затем пожаловали мои двоюродные братья и сёстры. Уиллоу бегает туда-сюда, глаза блестят. Она что-то замышляет, но что именно – показать ли меня близким, чтобы поддержать продолжение моего земного существования или же она просто привела их попрощаться – не могу сказать.

Теперь очередь Ким. Бедная Ким. Она выглядит так, словно спала в мусорном контейнере. Её волосы в полнейшем беспорядке, и из растрёпанной косы выбилось больше волос, нежели остаётся заплетёнными. На ней один из свитеров, как она говорит, цвета детской неожиданности – зеленовато-серовато-коричневатая слежавшаяся бугорчатая масса – какие ей всегда покупает мама. Поначалу Ким смотрит на меня, щурясь, словно я – яркий, слепящий свет. Но потом она как будто приспосабливается к свету и решает, что, хотя я, может, и выгляжу как зомби, и хотя повсюду трубки, торчащие из каждого отверстия, и хотя на моём тонком одеяле кровь, просочившаяся сквозь бинты, я по-прежнему Миа, а она по-прежнему Ким. А что Миа и Ким любят делать больше всего на свете? Болтать.

Ким садится в кресло рядом с моей кроватью.

– Как дела? – спрашивает она.

Не знаю. Я измучена, но в то же время визит Адама привёл меня в состояние… Не знаю, чего. Возбуждения. Тревоги. Пробуждения, определённо пробуждения. Хотя я и не могла чувствовать его прикосновений, присутствие Адама так или иначе всколыхнуло меня. И едва я начала испытывать благодарность за то, что он здесь - как он сбежал, словно преследуемый самим дьяволом. Последние десять часов Адам провёл в попытках попасть сюда, чтобы увидеть меня, а теперь, когда ему это удалось, он ушёл через десять минут после прихода. Может быть, я напугала его. Возможно, он не хочет иметь со мной дела. Пожалуй, я здесь не единственная, на кого не стоит тратить время. А ведь я провела весь последний день, мечтая о том, чтобы Адам пришёл ко мне, и когда он, наконец, попал в отделение интенсивной терапии, то, будь у меня силы, я сбежала бы.

– Не поверишь, что за сумасшедшая это была ночь, – произнесла Ким. А затем стала рассказывать. Об истерике своей мамы, о том, как она устроила её прямо перед моими родными, которые оказались снисходительны ко всему. О ссоре, которая у них случилась возле театра Роузленд в присутствии множества панков и хипстеров*. Когда Ким прикрикнула на свою плачущую мать «возьми себя в руки и начинай поступать как взрослый человек», а затем с гордым видом отправилась в клуб, оставив потрясённую миссис Шейн на краю тротуара, парни в шипованной коже и с флюоресцирующими волосами приветствовали её одобрительными возгласами и делали «дай пять». Она рассказывает мне об Адаме, о его решении приехать, чтобы увидеть меня, о том, как, когда его выгнали из отделения интенсивной терапии, он заручился поддержкой своих друзей-музыкантов, которые оказались вовсе не чванливыми тусовщиками, какими она их представляла. А потом Ким рассказала о том, что ко мне в больницу приходила настоящая рок-звезда.

Конечно, я была в курсе почти всего, о чём рассказывает Ким, но ведь она никак не могла этого знать. К тому же, мне нравится, как подробно она излагает для меня события дня. Нравится, что Ким разговаривает со мной как обычно, как раньше бабушка, просто болтая, обсуждая свежие слухи, словно мы вместе сидим на моей веранде, попивая кофе (или ледяной карамельный фраппуччино в случае Ким) и навёрстывая упущенное.

Не знаю, помнишь ли после смерти, о том, что произошло с тобой при жизни. Есть определённая логика в том, что ты не будешь этого помнить. Тогда, будучи мёртвым, будешь чувствовать себя так, как до рождения, а это состояние, надо сказать, представляет собой бесконечное небытие. Однако, по крайней мере, для меня, годы до рождения не являются абсолютной пустотой. Время от времени мама или папа будут рассказывать какие-нибудь истории: о том, как папа поймал вместе с дедушкой своего первого лосося, и о том, что мама помнит потрясающий концерт группы Dead Moon, на который они с папой ходили на первом свидании, и у меня возникнет непреодолимое мощнейшее дежавю. Не в том смысле, что я уже слышала эту историю прежде, а в том смысле, что я пережила эти события. Я могу представить себя сидящей на берегу реки в тот момент, когда папа вытаскивает из воды ярко-розового лосося, хотя папе было в то время всего двенадцать лет. Или я могу слышать реакцию зрителей, когда Dead Moon исполняют песню «Скончался, не приходя в сознание» в кафе «Рентгеновский луч», хотя я никогда не видела живого выступления Dead Moon, да и кафе «Рентгеновский луч» закрылось ещё до моего рождения. Но иногда воспоминания воспринимаются так живо, так интуитивно, так субъективно, что я путаю их со своими собственными.

Я никогда никому не говорила об этих «воспоминаниях». Мама, наверное, сказала бы, что я находилась там – как одна из яйцеклеток в её яичниках. Папа пошутил бы, что они с мамой слишком много раз мучили меня своими историями и непреднамеренно промыли мне мозги. А бабушка сказала бы, что, возможно, я присутствовала там как ангел до того, как решила стать ребёнком мамы и папы.

Но сейчас я задумываюсь над этим. И сейчас я надеюсь. Потому что, когда я умру, то хочу помнить Ким. И хочу помнить её такой: рассказывающей забавную историю, ссорящуюся со своей сумасбродной матерью, приветствуемую панками, являющуюся хозяйкой положения, обнаруживающую в себе достаточно сил, которые в себе даже не подозревала

Адам – совсем другое дело. Запомнить Адама было бы подобно тому, чтобы снова потерять его, не знаю, смогу ли я помимо всего прочего вынести ещё и это.

Ким подходит к операции по отвлечению внимания, когда Брук Вега с дюжиной отборных панков нагрянули в больницу. Она говорит, что до того, как они попали в отделение интенсивной терапии, она очень боялась влипнуть в неприятности, но когда ворвалась в палату, то приободрилась. Когда охрана схватила Ким, она совсем не боялась.

– Я продолжаю думать, что самое худшее из того, что могло случиться? Я попадаю в тюрьму. У мамы истерика. Я под домашним арестом на целый год, – на минуту Ким замолкает. – Но после того, что случилось сегодня, ничего более страшного произойти не может. Даже заключение в тюрьму – пустяк по сравнению с тем, чтобы потерять тебя.

Я понимаю, Ким говорит это, чтобы попытаться подержать во мне жизнь. Скорее всего, она не осознаёт, что каким-то странным образом её комментарий освобождает меня, совсем как дедушкино разрешение. Знаю, для Ким моя смерть станет кошмаром, но я также думаю о том, что она сказала: о том, чтобы не бояться, о том, что тюрьма не сравнится с моей потерей. И вот почему я знаю, что с Ким всё будет хорошо. Моя смерть причинит ей боль, такую, которая поначалу не будет ощущаться по-настоящему, а когда будет, то от неё перехватит дух. Остаток выпускного класса Ким будет, наверное, отстойным, что касается получения всех этих надоедливых выражений сострадания о смерти-твоей-лучшей-подуги, которые будут сводить её с ума, потому что мы действительно самые близкие школьные подруги друг для друга. Но она справится. Она уедет из Орегона. Поступит в колледж. Обретёт новых друзей. Влюбится. Станет фотографом, таким, которому никогда не приходится летать на вертолётах. И держу пари, она станет сильнее благодаря тому, что теряет сегодня. У меня есть ощущение, что, пережив однажды что-то подобное, ты становишься чуточку более несгибаемым.

Знаю, это делает меня немного лицемерной. Если это так, не следует ли мне остаться? Пройти через это? Может быть, если бы у меня был некоторый опыт, может быть, если бы в моей жизни было больше потерь, я была бы лучше подготовлена к уходу. Не то, чтобы моя жизнь была идеальной. У меня были разочарования, я испытывала одиночество, и раздражение, и злость, и всю эту фигню, которую испытывает каждый. Но что касается большого горя, то эта участь меня миновала. Я никогда не была достаточно сильной, чтобы справиться с тем то, что мне придётся вынести, если я должна была бы остаться.

Сейчас Ким рассказывает мне о том, как была спасена Уиллоу от неминуемого ареста. Когда она описывает, как Уиллоу распоряжается всем в больнице, в её голосе столько восхищения. Я представляю, как Ким и Уиллоу становятся подругами, несмотря на разницу в возрасте в двадцать лет. Это делает меня счастливой – представлять их пьющими чай или идущими вместе в кино, всё ещё связанными друг с другом незримыми узами семьи, которой больше не существует.

Теперь Ким по пальцам перечисляет всех, кто присутствует в больнице или был здесь в течение дня.

– Твои бабушка и дедушка, тёти, дяди и двоюродные братья и сёстры. Адам и Брук Вега со всякими баламутами. Друзья Адама по группе – Майк, и Фитци, и Лиз, и её подруга Сара – все они, выйдя из отделения интенсивной терапии, спустились вниз в приёмную. Профессор Кристи, которая приехала и осталась на половину ночи прежде, чем уехать обратно, так что она смогла поспать пару часов, принять душ и провести несколько назначенных на утро приёмов. Генри с малышкой, которые сейчас в пути, потому что она проснулась в пять утра, и Генри позвонил нам и сообщил, что больше не может оставаться дома. И я с мамой, – закончила Ким. – Вот это да! Я сбилась со счёта, сколько же было человек. Но их было немало. И ещё больше людей звонили и просили разрешения приехать, но твоя тётя Диана попросила их подождать. Она говорит, что мы сами себе порядком надоели. И я думаю под «мы» она подразумевает меня и Адама. – На какую-то долю секунды Ким умолкает и улыбается. Затем издаёт этот забавный звук, сочетание кашля и прочищения горла. Я и раньше слышала, как она издаёт этот звук, Ким делает так, когда собирается с духом, готовясь спрыгнуть со скалы в бодрящую речную воду.

– Я действительно понимаю, что в этом главное, – продолжает она. – Прямо сейчас в приёмной около двадцати человек. Некоторые из них приходятся тебе родственниками. Некоторые – нет. Но все мы твоя семья.

Теперь Ким останавливается. Наклоняется ко мне так близко, что пряди её волос щекочут моё лицо. Она целует меня в лоб.

- У тебя по-прежнему есть семья, – шепчет Ким.

Прошедшим летом мы принимали у себя гостей на стихийной вечеринке по случаю Дня труда. Это была горячая пора. Лагерь. Потом мы поехали в Массачусетс – в дом бабушкиной семьи. У меня было ощущение, что за всё лето я едва ли виделась с Адамом и Ким. Мои родители сокрушались, что несколько месяцев не виделись с Уиллоу, Генри и малышкой. «Генри говорит, она сегодня начала ходить», – упомянул папа в то утро. Мы все вместе сидели в гостиной перед вентилятором, пытаясь не расплавиться. В Орегоне стояла аномальная жара. Было всего десять утра, а температура уже поднялась до девяноста градусов**.

Мама взглянула на календарь.

– Ей уже десять месяцев. Куда бежит время? – потом она посмотрела на нас с Тедди. – Как это возможно, что у меня дочь, которая идёт в последний класс старшей школы? Как, чёрт возьми, может мой малыш идти во второй класс?

– Я не малыш, – вспыхнул явно обиженный Тедди.

– Простите, юноша, но Вы всегда будете моим малышом, если только у нас не будет ещё одного ребёнка.

– Ещё одного? – с притворной тревогой поинтересовался папа.

– Расслабься. Я шучу – по большей части, – ответила мама. – Посмотрим, что со мной станется, когда Миа уедет в колледж.

– В декабре мне исполнится восемь. Тогда я стану мужчиной, и тебе придётся называть меня Тед, – сообщил Тедди.

– Неужели? – засмеялась я, забрызгав себе нос апельсиновым соком.

– Мне Кейси Карсон так сказал, – объяснил Тедди, его губы сжались в полную решимости линию.

Мы с родителями вздохнули. Кейси Карсон был лучшим другом Тедди, и мы все его очень любили и считали, что его родители производят впечатление столь милых людей, что не понимали, как они могли дать своему ребёнку такое нелепое имя.

– Ну, уж если Кейси Карсон так сказал… – захихикала я, и мама с папой тоже засмеялись.

– Что смешного? – спросил Тедди.

– Ничего, мой мальчик, – ответил папа. – Это всё жара.

– А можно нам сегодня всё-таки включить оросительную установку? – попросил Тедди. Папа обещал, что днём он сможет побегать под оросительной установкой, несмотря на то, что этим летом губернатор просил всех жителей штата экономить воду. Эта просьба раздражала папу, который утверждал, что мы, жители Орегона, восемь месяцев в году страдаем от дождей, и должны быть навсегда освобождены от забот об экономии воды.

– Конечно, можно, – ответил папа. – Если хочешь, залей там всё.

Тедди выглядел умиротворённым.

– Раз малышка умеет ходить, то она может побегать со мной под оросительной установкой. Можно ей пойти со мной?

Мама посмотрела на папу.

– А это неплохая идея, – согласилась она. – Думаю, Уиллоу сегодня свободна.

– Мы могли бы устроить барбекю, – предложил папа. – Сегодня день труда, а готовку на гриле в эту жару, определённо, можно расценивать как труд.

– К тому же у нас полный морозильник стейков ещё с тех пор, когда твой отец решил заказывать только такое мясо, – добавила мама. – Почему бы и нет?

– Можно Адаму прийти? – спросила я.

– Конечно, – ответила мама. – В последнее время мы почти не видели твоего молодого человека.

– Знаю, – сказала я. – С группой начали происходить важные события.

В то время я была взволнована этим. Искренне и всецело. Бабушка совсем недавно посеяла во мне интерес к Джульярдской школе, но он не укоренился. Я ещё не решилась подавать туда документы. Отношения с Адамом ещё не стали запутанными.

– Если рок-звезда сможет вынести скромный пикник в обществе таких зануд, как мы, – пошутил папа.

– Если он может вынести такую зануду, как я, сможет вынести и таких зануд, как вы, – пошутила я в ответ. – Я думаю пригласить и Ким тоже.

– Чем больше компания, тем веселее, – сказала мама. – Устроим вечеринку как в старые добрые времена.

– Когда по земле ещё бродили динозавры? – спросил Тедди.

– Именно, – ответил папа. – Когда динозавры бродили по земле, и мы с вашей мамой были молоды.

Пришло около двадцати человек. Генри, Уиллоу, малышка, Адам, который привёл с собой Фитци, Ким, которая привела двоюродную сестру, приехавшую погостить из Нью-Джерси, плюс целая толпа друзей моих родителей, с которыми они не виделись целую вечность. Папа вытащил из подвала нашу старую жаровню и провёл послеполуденные часы, очищая её. Мы зажарили стейки и – это же Орегон – палочки из тофу и вегетарианские бургеры. Был ещё арбуз, который мы охладили в ведре со льдом, и салат из овощей с органической*** фермы, которую завёл кто-то из друзей мамы и папы. Мы с мамой испекли три пирога с дикой ежевикой, которую собрали я и Тедди. Мы пили пепси из старомодных бутылок, найденных папой в какой-то старой деревенской лавке, и, клянусь, еда была вкуснее, чем обычно. Может быть, так казалось, потому что было очень жарко, или потому что вечеринка была устроена в последнюю минуту, или, может, потому что всё вкуснее, когда приготовлено на гриле, но это было одно из тех угощений, которое точно знаешь, что не забудешь.

Дата добавления: 2015-08-18