В III Государственной Думе

Третья избирательная кампания сложилась для правых гораздо более удачно, чем выборы в I и II Государственные Думы. Решающую роль в этом сыграл новый избирательный закон, дававший помещикам непропорционально большое представительство. Социал-демократы, трудовики и кадеты потеряли три четверти мест в Таврическом дворце. В то же время почти одинаковое с правыми количество депутатов провел «Союз 17 октября».

Опасаясь усиления октябристско-кадетского большинства, правые решаются пойти на создание блока с октябристами. Они сообща намечают состав президиума III Государственной Думы, проводят на пост председателя октябриста И.А.Хомякова[67]. Однако согласие продлилось недолго. Камнем преткновения стал проект думского адреса императору, который октябристы и правые договорились начать со слова «самодержец». Со стороны октябристов это было уступкой в обмен на обещание правых не развивать своих взглядов на сущность самодержавия. Несмотря на это, обсуждение думского адреса все равно вызвало бурные дискуссии и конфронтацию членов блока, что в итоге привело к его распаду в середине ноября 1907 г.

Позиция В.М. Пуришкевича, который вновь был избран в Государственную Думы от Бессарабской губернии, по вопросу блока правых с октябристами была двойственной. Если 28 октября 1907 г., выступая в клубе умеренных и правых, В.М.Пуришкевич говорил о готовности всех правых действовать в Думе совместно с октябристами и отрицал слухи о намерении правых «взорвать» Думу (на чем настаивал председатель Главного совета «Союза русского народа» А.И.Дубровин, в противном случае обещавший оставить фракцию без своего содействия и сотрудничества), то уже через несколько дней он избегал участия в совместных заседаниях с октябристами, опасаясь «заразиться конституционализмом», пугал коллег своим выходом из состава бюро объединенной группы правых и умеренных, ссылаясь на то, что невозможно ему, товарищу председателя СРН, оставаться в рядах фракции, ищущей сотрудничества с октябристами[68].

Ощущение раздвоенности оставила и речь В.М.Пуришкевича, произнесенная в Думе 13 ноября 1907 г во время обсуждения думского адреса императору. После высказанного им в начале выступления сожаления о том, что вместо «дивной картины духовного единения центра Государственной Думы и правого крыла ее», для создания которой было бы достаточно просто выразить «верноподданническую благодарность Державному вождю земли русской» на его приветственное слово в адрес «избранников русского народа», развернулись споры о том, есть ли в России конституция[69]. В связи с этим Пуришкевич, обращаясь к оппозиционным фракциям, заявил: «Не глядите на нас, сидящих справа, как на сторонников беспросветной реакции. Не меньше вас стремимся мы в ход развития народной жизни внести здоровую струю, взяв за исходную точку цикл свобод, возвещённых» манифестом 17 октября. Нам ли дерзнуть выступлением против Высочайшей воли, так ясно выраженной в указе 18 февраля 1905 г. и в манифесте 17 октября? Не мы ли приветствовали, наконец, указ 20 февраля 1906 г. и ряд тех правительственных актов, которые упрочивали дело общения Царя с народом работой Государственной Думы и выборного Государственного Совета?[70]».

Пуришкевич настаивал на внесении в текст думского адреса определения «самодержавный» к титулу императора, предлагая оппозиции пойти на компромисс: «Вы не хотите признавать его после актов 17 октября, мы не настаиваем на понимании его вами так, как мы его понимаем[71]» - ссылаясь на то, что в тексте присяги, которую подписали все депутаты, данное слово все равно значится.

Если говорить об отношении В.М.Пуришкевича к законодательным прерогативам Думы, но на протяжении всего времени работы депутатов III созыва в нем также прослеживалась определенная противоречивость. В одном случае, участвуя в банкетах устраиваемых октябристами, он мог выпить за «величие народного представительства» и трижды расцеловаться с думским председателем Н.А.Хомяковым, в другом - напомнить о том, что император остается самодержцем и вправе отказать Думе в законодательных полномочиях. В то же время, он выступил с резкой критикой применения 87 статьи Основных государственных законов при проведении законопроекта о введении земств в Западном крае, так как для этого потребовалось указом императора на три дня в марте 1911 г. приостановить работу Думы и Государственного Совета. В своей речи 15 марта того же года он напомнил, критикуя П.А.Столыпина, что кроме закона «есть чувство собственного достоинства и уважения к тому учреждению, в котором мы работаем[72]».

Весной 1908 г. крайне правые развернули антифинляндскую кампанию. Финляндия стала для них источником тревоги из-за явных сепаратистских устремлений. Было хорошо известно, что на ее территории нашли приют русские революционные организации, а из-за финской границы в Россию ввозили оружие и проникали террористические группы. Эти темы, а также вопрос о правомерности финской автономии стали предметом запросов, внесенных октябристами и правыми в III Государственную думу.

При обсуждении запросов Пуришкевич и его коллега по фракции Н. Е. Марков выступили с громовыми речами. Оба оратора дополняли друг друга, и впоследствии «Союз Михаила Архангела» издал и широко распространял их речи, с которых, как льстиво отмечалось в предисловии, началось возрождение русского национального самосознания. Под рукоплескания правой части зала Марков бросил в адрес финнов: «Надо, чтобы страх вернулся, а любви чухонской нам не нужно[73]». На предупреждения либеральных депутатов, что действия имперских властей неминуемо вызовут протест мировой общественности, он сказал, что другого места, кроме мусорной корзины, для парламентских обращений и протестов он не видит.

В.М. Пуришкевич выбрал финскую тему как повод для разговора о взаимоотношениях русского правительства и национальных окраин. Он констатировал, что всякий раз, когда русское правительство милосердно дарует нерусским народам какие-либо свободы, «являются невозможные аппетиты у этих народностей и эти аппетиты ведут к тому, что приходится брать назад то, что было дано». Пуришкевич, умело подчеркнул выигрышный момент в своей позиции, указав на неравноправное положение русских в Финляндии. «Странно, дико, — сокрушался он с думской трибуны, — народ-завоеватель, народ-победитель, народ, занимающий громадную территорию, народ этот имеет под боком у себя насекомое в сущности говоря, и это насекомое его душит». Пора, восклицал Пуришкевич, разделаться с этой «мелкотой», пора это «зазнавшееся» княжество Финляндское сделать таким же украшением русской короны, как царство Астраханское и царство Казанское[74].

Правительство Столыпина продемонстрировало солидарность с крайне правыми, однако оно не признало возможным претворять в жизнь экстремистские лозунги черносотенцев. Разработанные правительством законы были направлены на частичное ограничение автономии великого княжества и подчинение финляндского законодательства общеимперскому. Однако Пуришкевич воспринимал как свою личную победу любое ограничение прав нерусских народов. Когда благодаря стараниям крайне правых и националистов из числа польских губерний была выделена Холмская губерния, черносотенная печать преподнесла это изменение административных границ как огромное завоевание «истинно-русских». Пуришкевич, никогда не сдерживавший своих эмоций, крикнул на весь Таврический дворец: «Конец Польше!»[75].

В.М.Пуришкевич был одним из инициаторов так называемого «академического движения». Оно объединяло студентов, видевших в высших учебных заведениях храмы науки, а не политические клубы. Девизом академических корпораций было «Наука и Отечество». Первая академическая корпорация в Петербурге возникла осенью 1908 г., когда группа монархически настроенных студентов Горного и Политехнического институтов обратилась за содействием к Пуришкевичу. Он пригласил их собраться в помещении «Союза Михаила Архангела» и обсудить наболевшие вопросы студенческой жизни. Пуришкевич обеспечил академистам помощь крупных правительственных чиновников, членов Государственного совета, представителей высшего света[76].

Пуришкевич рассчитывал на академистов как на основной контингент борцов со студенческими волнениями. Обстановка в высших учебных заведениях вызывала у него острую тревогу. В своих статьях он обращал внимание правительства на преступный «профессорский заговор», направленный на моральное разложение студенчества, и на безнаказанность революционной пропаганды в стенах университетов. Либеральная общественность воспринимала его статьи как неприкрытые доносы — фактически они и были доносами с точным указанием имен и обстоятельств произнесения тем или иным преподавателем крамольных слов. По сути, В.М.Пуришкевич наладил целую сеть осведомителей из студентов-академистов.

Упреждая студенческие выступления, Пуришкевич произнес речь на тему о школьной подготовке второй русской революции. Его речь, наполненная самыми грубыми выпадами, продолжалась три дня в марте 1910 г. Уже после первого дня председатель III Государственной думы Н. А. Хомяков, потерявший власть над бурлящим от негодования залом, подал в отставку. Его преемнику на председательском месте пришлось удалить из зала заседаний одного за другим семь депутатов, чтобы Пуришкевич смог закончить свое выступление. Возмущение выплеснулось далеко за пределы Таврического дворца. Студенческие сходки практически всех университетов и институтов страны приняли резолюции протеста против клеветнической речи черносотенного лидера. «Студенческий мир» писал: «С ничтожной фигуры нравственно-помешанного дегенерата и его выходки внимание студенчества тотчас же перенеслось на общественный смысл свершившегося. И мы уверены, что если кому и помог г. Пуришкевич своим сверхусердием, то не вдохновителям своим, а делу защиты автономной школы»[77]. Даже фракция крайне правых приняла решение подвергать цензуре выступления Пуришкевича на университетскую тему.

Пуришкевич совершенно спокойно переносил всеобщее возмущение. Он предрекал массовые студенческие волнения, которые станут прологом новой революции. Уже осенью он констатировал, что его правота полностью подтвердилась. Пуришкевич требовал суровой расправы с взбунтовавшимися студентами. После студенческих выступлений, продолжавшихся почти весь осенне-зимний учебный 1910/11 год, наступило затишье. Однако Пуришкевич считал, что крамола в стенах университетов отступила только на время, поэтому он разработал целый комплекс мер, призванных укрепить спокойствие в системе народного образования. Хотя страна остро нуждалась в кадрах интеллигенции, Пуришкевич считал необходимым сократить количество учебных заведений и численность студентов.

Что касается поведения В.М.Пуришкевича в стенах Таврического дворца во время работы III Думы, то оно не претерпело существенных изменений. В этот период он довольно часто (170 раз) и подолгу выступал с думской трибуны, входя в первые четыре сессии в десятку наиболее активных ораторов. И вновь не было равных ему по части думского скандала: 1092 раза он прерывал выступления других депутатов (из 6914 подобных эпизодов, происшедших в третьей Думе), получил 251 замечание за свое поведение от председательствующих (из 2788), трижды лишался слова (из 30), 9 раз он удалялся из зала заседаний (из 39), пропустив в качестве наказания 50 заседаний (из 222).

Несмотря на то, что поведение В.М.Пуришкевича осталось столь же скандальным, переменены все же были – изменились цели, которых он хотел достигнуть подобного рода выходками. В III Думе Пуришкевич уже не стремится своими скандалами создать повод для досрочного роспуска народного представительства, скандал отныне становится для него методом парламентской борьбы, направленным против политических оппонентов, но предназначенным для публики. По мнению видного кадетского деятеля В.А.Маклакова, «скандалы угождали вкусам толпы, газеты занимались ими с особым усердием[78]». Нередко в газетных отчетах те заседания Думы, в которых Пуришкевич был серьезен, не позволял себе нарушений думского регламента, характеризовались журналистами как скучные.

Благодаря скандалам Пуришкевич приобрел «всероссийскую известность», сумев не только возбудить любопытство к себе как к политику, но и вызвать симпатии «широких масс». Стать «лучше» других он смог из-за своего темперамента, особенностей своего психического склада. Как полагал В.А.Маклаков, Пуришкевич «был неуравновешенным фанатиком, но не угодником…не карьеристом. Но он не умел собой владеть, был едва ли нормален. Он был заряженной бомбой, всегда готовой взорваться, а тогда остановить его уже было нельзя[79]». Усидеть спокойно, слушая других ораторов, чаще всего было выше его сил. Даже В.М.Волконский, товарищ председателя Думы от фракции правых, с огромным терпением относившийся к выходкам Пуришкевича, не сдержавшись, на одном из заседаний раздраженно обратился к последнему: «Член Думы Пуришкевич, посидите вы Бога ради хоть десять минут смирно[80]».

Таким образом, во время работы III Государственной Думы Пуришкевич окончательно выходит на политическую арену как самостоятельная фигура. За ним прочно закрепляется слава думского болтуна и скандалиста. Казалось, что этот образ, оформившийся в общественном сознании, останется неизменным. Но разразившаяся война существенно изменила расхожее мнение о Пуришкевиче. Она открыла в нем такие черты и качества, которые заставили взглянуть на него с принципиально иного ракурса. "Война обнаружила его основную черту; ею была не ненависть к конституции или Думе, а пламенный патриотизм", – признавался впоследствии Маклаков[81]. Патриотический порыв проявился у Пуришкевича с такой неистовой силой, что все остальные свойственные ему страсти отошли на задний план. В жертву патриотизму он принес все, чем располагал: свои политические симпатии, личные предубеждения и даже славу, отказавшись на время войны от всякой политической деятельности во имя деятельного служения Отечеству на фронте.

Глава 3. В.М.Пуришкевич в IV Государственной Думе (15 ноября 1912 – 6 октября 1917 гг.)

Дата добавления: 2015-08-17