Или.. уже полноценная 1 глава. 53 страница

- Ты же не против? – Улыбается она, глядя в мое лицо, переполняемое блаженством.

- Против! – Сладко улыбаюсь я в ответ, и резко перевернувшись, сминаю ее тело под своим. – Хочешь, я тебя поцелую?

- Поцелуй.

- Куда?

- Куда хочешь. – В ответ едва уловимый поцелуй в грудь, влажная дорожка вниз, до пупка. – Ленок…

Чувствую, как она начинает мелко дрожать.

- Что же мы делаем друг с другом? – Выдыхаю я, приближая свою руку к ее трусам.

- Мое слово звучит грубо, поэтому… мы… друг друга заводим, мы… занимаемся любовью! Тебе ведь нравится заниматься со мной любовью?

- А тебе? – Легкий смешок, после того, как моя рука скользит внутрь ее трусиков.

Мягко, плавно, не спеша. Она заводится все больше и больше. Ее дыхание сбилось, и она едва сдерживала себе, спиваясь пальцами в покрывало.

Ее податливое тело выгибается мне навстречу. Движения стали чуть быстрее, чуть резче, и с ее губ сорвался первый стон.

- Лен, перестань меня мучить, пожалуйста… - Протягивает она, сжав одной рукой мою грудь.

- Как скажешь, милая. – Сладко шепчу я ей на ухо, врываясь в ее приват…

Мягко уснув в объятиях друг друга, мы вновь проводили рассвет…

Иркутск 14.11.2006 год.

- Сегодня вы выглядите более счастливыми, чем на прошлой конференции предшествующего концерта. Говорят у вас все наладилось?

- У нас было все отлично! – Улыбается во все тридцать два зуба Волкова.

- На днях в одной из газет появилась информация, что вы очень весело провели время после концерта в Новосибирске…

- Что значит «очень весело провели время»? – Напрягается моя девочка, крепко хватая меня за руку под столом.

- Можно я процитирую? – Она кивает. – «На днях солистки дуэта «Тату» вновь удивили публику своим непристойным поведением. Всем известно, что проект во все время держался на скандалах и эпатаже, теперь девушки решили вновь всех удивить. Они были замечены в одном из клубов Новосибирска, где отрывались по полной программе, несколько коктейлей сделали свое дело, и, кажется, раззадорили татушек, которые недвусмысленно стали приставать друг к другу, после чего резко выехали из клуба, вероятно в гостиницу, чтобы продолжить вечер».

Чувствую, как у меня медленно открывается рот.

- Это все преувеличено! – Старается сохранять спокойствие Юлька, хотя я чувствую, как нервно дрожит ее рука. – Мы с Ленкой можем позволить себе расслабиться. – Смеется.

Чувствую, будто мы оправдываемся.

- То есть, можно считать ваши любовные отношения опровергнутыми?

- Послушайте! – Теперь она по-настоящему раздражается. – Сколько уже можно? Мы никогда не говорили, что мы лесбиянки, мы просто любим друг друга! И в этом клубе ничего не было, что может доказать обратное! Мы всего лишь хорошо провели время, потусовались, потанцевали и все!

После этого, испугавшиеся в конец журналисты, резко сменили тему для разговора. Хоть что-то немного успокоило ее.

- Надо что-то с этим делать. – Озадачено бормочу я, бегая по комнате взад-вперед. – Откуда эти твари уже что-то пронюхали?

- Потому что, как собаки! Вот и пронюхали. – Зло говорит Волкова. – Черт бы их побрал, суки!

- Не думала, что опять раздуют такой скандал, ща еще новую статью напишут, как «татушки оправдываются за любовные утехи»…

- Ха! Тебе нужно заголовки придумывать! – Иронично замечает она. – Придется немного сдерживать себя…

- Ну да, - пожимаю плечами я, - ничего уж тут не поделаешь. И я бы была очень рада, если бы ты одевала не такие майки!

- А что? – Наивно хлопает глазами Юлька.

- Мы же договорились сдерживать себя, а тут такое… - Оглянувшись и убедившись, что никого вокруг нет, я припала губами к ее животу, обведя пупок языком. – Сама же дразнишь!

- Ну прости! – Смеется она, гладя меня по волосам. – Я постараюсь, хотя и не обещаю! Мне так жарко на концертах! Что я просто не могу иначе…

- Тогда берегись! – Легонько кусаю ее за ухо, обведя талию рукой. – Нам нужно выходить, давай уже пойдем…

Ускоряем шаг, какие-то люди вдоль коридоров, отдаленные крики, заканчивающееся интро и много-много фраз в голове. Только сумасшедшие могут переживать это раз за разом, сходя с ума все больше и больше. И вся жизнь проносится перед моими глазами: поезд, кастинг, она, Ваня и Лена, идея, шок, слезы, непонимание, куча песен, клип, тишина… ШОК, эйфория, не хватает воздуха, мировая слава, концерты, их сотни, куча автографов, номинации, победы одна за другой, автограф-сессии, пресс-конференции, фотосессии, съемки клипов, записи песен, крики, визги, «люблю-ю-ю вас», «all the things she said» как в бреду, плакаты, слезы, фанаты, Ваня, его смех, косяки с травой, выступления, очень много выступлений, столько всего…

Задыхаюсь…

«Чужого не бери, свое не отдавай», - все начинает с первой же песни: рука в руке, надо держаться, надо думать о чем-то другом. Какие-то обрывочные мысли комом сваливаются на мою голову, нужно отвлечься. Она не дает мне ни о чем думать, но мы держимся, изредка сталкиваясь взглядами, изредка чувствую ее руку на талии. Грустно и весело одновременно, не могу понять, что происходит. Вновь проматываю недавние события в голове. Боже, я призналась ей. Неужели такое могло произойти? И вот нас снова обсуждают, как в 2003, как с 2000 по 2004, 2005, 2006, это никогда, мать его, не закончится. Но тогда это было особенно актуально: «А вы можете поцеловать на камеру?», «Без проблем!», и затем ее наигранный поцелуй, который не вызывает ничего. Не то, что сейчас. Но я держусь. Только иногда мы позволяем себе, как обычно отрываться, не думая ни о чем, это наша жизнь! А сцена – состояние души, мы можем делать все, что хотим! Мы дурачимся, обнимаем друг друга и ничто не остановит нас. Потому что нас не догонят! Никто и никогда. Поем «Sacrifice», энергия просто через край, и на этих эмоциях все и происходит. Лирический куплет под который так и хочется прижаться к ней, и я просто, не задумываясь, иду к ней, сопровождая все это влюбленным взглядом. Останавливаюсь рядом с ней, стоя почти вплотную, но ближе нельзя, сорвет голову. Наши лица так близко, я улыбаюсь ей, она мне. Надо держаться, даже тогда, когда хочется поцеловать ее. На ее любимой песне «Обезьянка ноль», она снова дает волю эмоциям, поэтому во время песни прижимается ко мне сзади, обняв за талию. Ее голова лежала на поем плече, это было так мило, что я снова через силу сдерживала себя, чтобы не сорваться. Но отыгрались друг на друге мы во время «Show me love», песня звучала как раз в тему. «Покажи мне любовь», - говорит ее выражение лица, расплывающееся в улыбке, во время того, как она идет ко мне. Расстегивает ремень – нарвется, расстегиваю ремень – нарываюсь. Обе смеемся и расходимся, все потом. В конце песне она вновь владеет свою руку мне на живот, стоя сзади меня. Нарвешься, Юлек! Я нагибаюсь вперед, а она прижимается лишь ближе. «How soon is now», - отличный повод, чтобы зажечь, и мы зажигаем! «Заткнись, как мы смеешь говорить, что я делаю что-то не так?», - поем мы, становясь друг к другу близко-близко, я не хочу ее отпускать, она не хочет отпускать меня. Я обхватываю ее за талию и кончиками своих пальцем чувствую ее горячую кожу. Она сведет меня с ума! В конце, она молча подходит сзади и обнимает меня за шею крепко-крепко, и я прикрываю глаза от удовольствия.

- Мы ее никогда не пели, ни разу в жизни и не целых 7 лет подряд…

Выходим из глубины, держась за руки. Не могу отказать себе в удовольствии (садистском удовольствии просто смотреть на нее), едва мы начинаем петь, она хочет уйти, но я хватаю ее за руку, дергая на себя. И она остается. Наши руки скользят по рукам друг друга. «Я сошла с ума-а», - поем мы, «Мне нужна она», - допевает зал, а я в это время осторожно заглядываю в ее майку, удовлетворенно улыбаясь. Мы допеваем куплет, и я так жду этого припева, меня сейчас просто вырубит от волнения. Она обходит меня сзади, цепляясь рукой за мою талию, притягивая меня к себе. И едва начинает играть припев, я иду к ней сама, на ватных ногах, с нетерпением и любовью в глазах, но она и не видит того, начинает раздавать автографы. Я растеряна, но вида не показываю. Стоя, как идиотка посреди сцены, сжигая ее взглядом, я не знаю, что делать дальше. Поэтому тоже раздаю автографы. Под конец песни она все же снова обратила на меня внимание. И эти долгие объятия под звуки гитары…

Прощай, Иркутск!

Минус час, минус день.

Следующее утро выдалось отнюдь не самым лучшим в моей жизни, да и до награды «лучшее утром в моей жизни» ему было далеко. Во-первых, на улице было пасмурно, даже слишком, сплошная слякоть, противный моросящий дождь, да и к тому же, во-вторых, разбудили меня не поцелуи моей девочки, а телефонный звонок, который был как нельзя некстати! Я нехотя оторвала руку от спины Волковой, перекладывая ее на телефону трубку.

- Ало! – Хриплым, раздраженным голосом, отвечаю я.

- Доброе утро, Лена! – Не менее угрюмым голосом, отвечает мне Борис.

Он, как обычно, вовремя. Так и хочется кинуть трубку, но я не кидаю. Слишком правильная какая-то, тем более мало ли что у него там.

- Угу, доброе. – Все же решаюсь не дерзить ему я. – Вообще-то мы еще спим.

- Ночь бессонная была? – Никакой шутки в голосе, даже странно.

- Чего? – Переспрашиваю я, надеясь на то, что мне показалось.

- Да ничего, я говорю просыпаться надо!

- Еще же только 9 утра! – Мельком кидаю взгляд на часы, стоящие рядом на тумбочке.

- Заедите сейчас ко мне в кафе, я тут вас уже жду, давайте скорее, и потом сразу в аэропорт, так что вещи собирайте.

- А в аэропорту поговорить никак нельзя? – Все еще сопротивляюсь я.

- Нет, нельзя. – Спокоен он, как удав. – Давайте, просыпайтесь там. До встречи!

И как всегда культурно кидает трубку.

Ничего уж с этим не поделаешь, нужно просыпаться. Я оборачиваюсь к Юльке, которая мирно спит, и будить мне ее меньше всгео хочется. Боря вечно умеет обламывать малину. Делать нечего, я осторожно касаюсь ее волос, проводя по ним от макушки до кончиков прядей.

- Юлёк, солнышко, нужно просыпаться. – Тихо говорю я ей, склонившись над ее лицом. – Ренский позвонил, сказал, что срочно к нему в кафе ехать нужно сразу с вещами, а потом в аэропорт.

- Чего-о-о? – Недовольно протягивает она, все еще лежа с закрытыми глазами. – Че охренел совсем? В единственный выходной поспать не дал!

- Я ему пыталась уже объяснить, но он и слушать ничего не стал, как обычно кинул трубку.

- Дурацкая его привычка…

- Да, как и у Вани. – Не понятно с чего вдруг вспоминаю я про Шаповалова.

- Слуша-ай, я так не хочу ехать никуда, давай останемся здесь? – Умоляюще просит она меня, вглядываясь мне в лицо.

- Я тоже не хочу, родная, как бы мне хотелось остаться тут, с тобой, но это наша работа!

- Все, не хочу слушать это! – Она притягивает меня к себе за шею и сладко целует.

Я не сопротивляюсь ей, только накрываю нас одеялом. Мы ласкаем друг друга около пятнадцати минут, пока не раздается очередной звонок. Опять Борис, опять просит вставать, будто знает, что мы так и продолжили валяться в объятиях друг друга. Пообещав, что мы встаем, я повесила трубку. Нужно было и правда собираться. Кое-как встав с кровати, мы потихоньку стали собираться. Хотя собиранием это трудно было назвать, потому что, сталкиваясь каждую минуту, мы уделяем друг другу внимание. Наконец, собрав все вещи, приведя в порядок себя, мы выехали на встречу с Борисом.

Зайдя в кафе, мы бегло нашли его взглядом и присели к нему за стол. Через минуту появился официант, подавший меню.

- Привет. – Здороваемся мы, изучая то, чем бы мы могли перекусить.

- Привет, я уже заждался вас. – Пыхтит он, поглядывая на часы. – Нужно разобраться во всем в темпе, а то через 4 часа вылетам уже.

- Так чего случилось? – Волкова, заказав себе нехитрый завтрак, обернулась к Ренскому, сложив руки на стол.

- Поговорить с вами хотел, - начал говорить он, и мне стазу же стало не по себе, все вело к неприятному разговору, - на днях интересная статья вышла…

- О Боже! – Вскинула тут же руки Юля. – Нам уже сказали про нее! Боря, ну что за детский сад?

- Это я у вас хотел спросить, - нахмурил брови тот и потер переносицу, - что у вас происходит?

- В смысле, что происходит? – Тут уж в разговор вмешалась я, наконец-таки разобравшись с официантом. – Все отлично, Борь, чего ты опять начинаешь? Ты же знаешь эту бульварную, желтую прессу!

- Девчонки, но поймите же вы, это все не на пустом месте! – Он не был озлоблен, скорее наоборот, обеспокоен. – Как бы нам это все боком не вышло.

- Слушай, скандалы, насколько я помню, никогда не были лишними. – Вступается Волкова. – А тут такой повод…

- Уже не отрицаешь ничего? – Ухмыляется тот, но почти беззлобно. – Юль, эти скандалы были кстати, когда были другие времена. Вы и сами знаете о чем я говорю. А сейчас зачем вам оно? Тату опять за старое? Ну глупости ведь! Нам нужно перенаправить все в другое русло!

- В какое же?

- Да заняться теми же «людьми инвалидами» и на этом все держать, да на чем угодно, но только не на имидже, это исключено!

- Тогда почему ты ни разу и рта не раскрыл не из-за одно концерта? Ты ведь в курсе какие там эмоции бушуют! – Иронично замечаю я и замечаю подходящего официантка с подносом. – Блин, хоть поем нормально!

Ренский замолчал, задумчиво провожая парнишку в форме взглядом. Он отвлекся на то, как мы стали уплетать те блюда, которые нам принесли. Он о чем-то думал, но ответить на мой вопрос так и не смог.

- Нужно что-то с этим делать… - Снова протягивает он, крутя телефон в руках.

- С чем – с этим? – Уточняет Волкова, делая вид, что ничего не произошло.

- Со скандалом этим!

- Ой, подумаешь, написали в одной газете какой-то, уже прям раздули. Успокойся, через день об этом никто и не вспомнит! – Отмахивается моя девочка, поглощаясь в процесс поедания.

- Вот-вот, Борь, все утихнет! Все будет окей! Подумаешь, оторвались в клубе…

- Боюсь представить, КАК вы там оторвались - Сомнительно произносит он, косясь на меня.

- Вот только не надо фантазировать, - едва не давится Юля, - все в рамках разумного!

- Смотря что для вас рамки разумного! А зная тебя, - он кидает взгляд на Волкову, - страшно представить! Ну ладно, поверю на слово! Надеюсь, что все и впрямь утихнет! А то потом не отмажемся!

- Да все, не паникуй! – Хлопаю его по плечу я. – Сейчас поедим и поедем в аэропорт!

Ереван 16.11.2006 год.

Не понимаю от кого и главное почему мы скрываемся. Не понимаю зачем мы должны это делать? Зачем? Когда сами же несколько лет назад активно пропагандировали это! Почему я не могу быть с ней? Потому что кто-то меня не поймет? Плевать! Фанаты нас бы поняли, потому что большинство из них такие, как мы. Такие – какими бы были, если быть совсем уж точным. Они не стесняются ничего, и любят того, кого им хочется. А мы? В кого мы теперь превратились? Сами же испугались.

Страшно.

Никогда бы не подумала, что буду закрываться с ней где-то, целуя ее украдкой, сладко, чтобы никто не видел. Борису только раздувает опасно ноздри, когда он видит нас – переполненных нежностью и заботой. Странно, раньше его это совсем не волновало! Во всем виновата проклятая статья! Но он никогда не любил эту идею – пропаганда двух лесбиянок, он любил только деньги, которые никогда не приносили никакой пользы. Пусть. Теперь мы не разговариваем о нас, но и стараемся отбить свое право жить, как хочется. Хотя нас по-прежнему загоняют в рамки формата и не формата. Слава Богу, что не неформата. Того самого, где был Ваня. Но о нем я уже совсем редко вспоминаю.

Странно, но едва ли я задумывалась о том, что все будет именно так. Так, а не иначе. И иногда, просыпаясь глубокой ночью, которая полна загадочности, страха и волнения, я думаю о том: а что я здесь делаю? Лежа в нашей общей кровати, деля свое тело с ней. Что я здесь делаю? Почему со мной не мой любимый парень, почему я не работаю психологом, по своей профессии? Почему же? Разве это то, чего я хотела всю жизнь? Частично… Но я бы никогда не подумала о том, что все может быть так. Мне страшно. Страшно хотя бы оттого, что я пытаюсь думать о том, что будет дальше, но ничего не вижу, и вряд ли бы увидела. Мне страшно думать о том, что когда-нибудь Тату не станет, что когда-нибудь не станет и ее. Что когда-нибудь закончатся эти ночи, эти песни, что больше никогда не будет наших концертов, и наши фанаты не будут кричать на наших концертах, как любят нас, больше не будут выпускаться альбомы и фотосессии, больше не будет записей инсайдера, больше не будет никаких обсуждений и когда-нибудь зачахнет самый дружный форум тату.ру, больше не будет ничего…

Я вскакиваю с этими мыслями с кровати, глубоко глотая воздух, наполняя им все легкие. Мое сердце быстро колотится. Ничего не будет… Бывает ли так?

- Ленок! Что опять? – Сонно бормочет Волкова. – Ложись спать!

И тянет меня к себе, сминая мое тело в своих теплых руках.

Ничего не будет…

Бывает ли так?

Снова начинается подготовка к концерту по стандартному сценарию. Каждый занят своим делом, каждому свое место в жизни. Все проходит быстро и плодотворно. Пока играет интро, внутри пробуждаются новые силы на то, чтобы зажигать. Нас здесь ждут, мы должны быть свободными, мы всегда были независимыми. Почти всегда. Почему теперь должны теряться в чьих-то «надо»? Нет. Мы здесь, мы среди своих, и это не наша работа – это наша жизнь. Перед выходом еще раз осматриваю ее с ног до головы: высокие белые сапоги, короткие черные шорты, какой-то очередной симпатичный лифчик, поверх которого одет пиджак. Она как всегда неотразима!

Как всегда – понятие на сто процентов точное, вряд ли ее можно увидеть расклеяной. Хотя расклеяной не то определение, скорее – некрасивой, отталкивающей, не привлекательной. О нет, она может убить одним взглядом, одним движением губ, и даже ее томный вздох может убить наповал. И вряд ли кто-то посмотрит на что-то другое. Нет, наверное он (или она) все же переведет взгляд на милую концептуальную грудь, которая тут же отзавется на эти взгляды, тут же встанет на дыбы и тут же обезоружит любого. Вот хрень! Такая у меня девочка.

Мы выходим на сцену, дежась за руки, чтобы в сотнях взглядах людей не затеряться, чтобы не потерять друг друга. Так, есть хоть какач-то гарантия, что мы будем друг у друга. Других вариантов, по крайней мере у меня, нет. Как я могу быть уверена в том, что она всегда будет со мной, если каждый второй открыто пялится на нее, на ее грудь, а ее грудь заводится, чудто ощущает эти взгляды. Как я могу быть уверена? Я не уверена даже в себе, не то чтов ней. В ней вообще нельзя быть уверенным, по определению, и ничего с этим не поделаешь. Мы выходим на сценуц, держась за руки, и все проваливается под моими ногами, все снова начинает прокручиться в голове по новой: зал, лица, сердцебиение, киловатты звука, ее рука, ее дыхание. Сумасшествие. Когда-нибудь это закончится? Закончится.

Неприменно.

На проигрыше мы отходим в глубь сцены, так повторяется едва ли не на каждом лиричном и в то же время энергичном проигрыше. Едва ли. Различие лишь в том, что мы делаем на этих проигрышах – стоим и думаем о чем-то или тупо стоим, или уходим вшлубь сцены или она обнимает меня или целует. В этом и вся разница. На песне «люди инвалиды» мы уходим вглубь сцены, отвернувшись от зала и просто стоим. Я думаю над проиграшами, и мои мысли не несут никакой нагрузки, никакой логики, никакой надобности. Я просто думаю о ненужном. Ну и ладно. Вернувшись на сцену, она кидает на меня ревнивый взгляд, будто обижается из-за того, что на этом проигрыше я не подошла к ней, не обняла, не уткнулась носом в ее плечо или в шею, как она любит. И я не знаю чем вызвана ее мимика. Нужно бы спросить. Потом. И в то время пока я думюа об этом, она поворачивается ко мне лицом, развернув меня к себе, заглядывая в мои глаза, только в ее глазах я не вижу вопроса: «Ленок, так почему ты меня не обняла? Почему же?». Скорее всгео она озабочена чем-то другим, а чем – я понятия не имею. И это странно. Ведь все только наладилось. Что опять не так? Хотя у моей девочки постоянно что-то не так. Ну и черт с ним. Главное – она стоит напротив меня и улыбается самой очаровательной улыбкой на сцене, главное она неловко держит меня за руку и поет вместе со мной. Остальное – неважно, совсем неважно.

Начав петь «All about us», я понимаю, что все хорошо. По крайней мере у Юльки бывают заскоки или мне просто кажется? Все снова становится на свои места, мы поем одну из лучших песен альбома, забывая обо всем на свете. А она, время от времени, проходя мимо, задевает меня рукой, проводя то по бедру, то по талии, и я довольно улыбаюсь. Значит, все хорошо. И вот на одних из слов в песне, она подходит ко мне, кладет свою руку на плечо и снова пристально смотрит мне в лицо, будто пытается в чем-то убедиться. Только в чем? Есть лишь несколько предположений: она хочет убедиться в том, что у меня все хорошо (но зачем?), она хочется убедиться в том, что я все еще с ней, что я не брошу ее и не откажусь от своих слов (но зачем?), она хочет убедиться в том, что мне нравится все, что она делает, все ее выкрутасы (но зачем?). Действительно, зачем? Ведь она подавно знает ответы на эти вопросы, она знает меня вдоль и поперек, а еще по диагонали! Вот хрень, она и правда слишком хорошо знает меня, иногда это даже пугает. Ведь я ее так и не узнала…

«She loves me. She loves me not”, - пою я будто в подтверждение своим мыслям, но она лишь улыбается мне, не зная о моих потаенных мечтаниях. И вряд ли узнает теперь. Стараясь хранить все внутри себя, я разрываю себя, убиваю потихоньку, но что уж тут поделаешь? Она не дает мне времени переживать, поэтому снова подлетает ко мне и спасает, оберегает, чтобы совсем не сойти с ума, а это так легко. Взять и сойти с ума, даже если ты абсолютно нормален. Был. До этого. До нее. Но это досадное недоразумение легко перемахнуть. Зачем она спасает меня? Я хочу быть больной! «She loves me!!!», - поет моя девочка, стоя вплотную ко мне, не давай возможности вырваться, передумать. Я люблю ее. И все так просто.

И все так сложно.

«Что означает sacrifice?Знаете?», «Дааа!!!», «Это такое… серьезное слово, достаточно с глубоким смыслом. Жертва… У каждого в жизни своя жертва, сегодня мы жертвы Еревана!». А я твоя жертва, почти всю свою жизнь, - грустно добавляю я, уже про себя. Зачем ей об этом знать? Чтобы потешить свое самолюбие? Чтобы снисходительно погладить меня по волосам? Хотя ее снисходительно нужна мне куда больше, чем моя ей. Моей девочке ничего и никогда не нужна. Она не может одна – это да, но ниьчья снисходительность ей не нужна, даже моя. Она плавно водит по моей талии рукой, успокаивая мои мысли, будто знает о них. Но нет, только догадывается. Она может узнать о моих мыслях, только прочитав десятки дневников. Хотя вряд ли у меня найдутся для этого силы. И снова этот проигрыш, трешевый даже какой-то. Юлька по слогам разбивает это опасное слово «секрифайс», спускаясь в зал к фанатам, я же, подобно смиренной овце, остаюсь на сцене, мне только и остается – дожидаться ее. И еще один проигрыш, теперь без слов, Свен! Свен, он сведет меня с ума, неужели так можно играть на фортепиано? Неудели можно играть так все чертовы проигрыши? Чтобы мороз по коже пробегал? Чтобы она останавливалась от меня в считанных сантаметрах, чтобы дышала в мои губы, чтобы смотрела в мои глаза и тонула там. Так же можно сойти с ума…

«Можно Вас пригласить на медленный танец, девушка?» - слышу я справа от себя, это все Волкова.

Умиротворенная, притихшая, моя… Повернув в ее сторону голову, я еле заметно улыбнулась. Зачем ей ответ? Она ведь знает.

И она подходит ко мне, обняв за талию, прижавшись своим смугленьким телом к моему – белоснежному, одна ее рука улеглась мне на плечо, другая на талию, моя рука кокетливо лежала на ее бедре, боясь сделать что-то не так. Ведь мне проще было разочароваться в себе, чем в ней, чем в том, что я сделаю что-то не так. Это даже пугало меня. Я начала петь, не размыкая наших объятий, но если это не сделала я, то сделала она. Правда успев ухватить меня за руку, чтобы напомнить о том – что она рядом. Пусть будет так, раз ей хочется. Я все же поворачиваюсь к ней, скользя по ее силуэту самым нежным и искренним взглядом, понимая все больше и очевидней, как сильна моя привязка к ней. Она подходит ко мне, сталкиваясь прожженными взглядами, снова берет за руку, перед тем, как начинается проигрыш. Снова проигрыш, один из любимых. «I never needed a friend like I do now», - допеваем мы, и в мгновение оказывается перед друг другом, обезвреженные, искренние. Я облизываю пересухшие губы и ловко вползаю в ее объятия, становясь к ней так близко, что едва мне не сносит крышу от романтики и сентиментальности всего происходящего. Она подтягивает меня к себе близко-близко, разрешая быть с ней одним целым, и пока мы танцуем, она закрывает нас своей маленькой курточкой. Я смеюсь, все время она со своими выходками, все время провоцирует. Но ничего не происходит, кроме того, как она смеется мне в ответ. Моя рука плавно и незаметно перешла на ее ягодицы, и я легонько потрогала ее за попу, игриво смотря в глаза. Через несколько мгновений нам пришлось разойтись, начав петь новый куплет. Правда в конце песни наступил еще один лирический момент, который не мог меня не радовать. Он был почти в самом конце. Она подошла ко мне с противоположного края сцены, и когда заиграла финальная музыка, я крепко обняла ее, стаясь как можно незаметней поцеловать в висок, обняла ее крепко руками, стал так близко, что хотелось поцеловать. Она запустила свои руки в задние карманы моих джинс, уткнувшись в плечо. «Такое все романтичное…», - говорит Волкова, едва закончилось песня. И я улыбаюсь ей.

Я смеюсь, как ненормальная. Начинается песня «Show me love», тогда Юля предлагает мне спуститься в толпу фанатов. «Теперь ваше время показать нам вашу любовь!», - говорит она, ведя меня за руку вниз. Она спускалась по лестнице первая, подвая мне руку. Но самым смешным было то, когда она спускалась, к ней подбежал охранник, подавший ей руку. Так Волкова, на то она и Волкова, со своими фокусами, демонстрационно не обратила на этот жест никакого внимания и прошла мимо до самого низа. Я едва сдерживала приступ истерики. Хотя потом стало не очнеь смешно – вокруг столько сумасшедших глаз, аж мурашки по шее. После проигрыша, подходя ближе к краю сцены, она все-таки уцепилась за мой локоть, и скользнув ниже, переплела свои пальчики с моими, скрепив их в замок.

Наступило снова время лирики, на этот раз «Полчаса». Моя девочка сразу же села на стул, оставив меня в одиночестве и к тому же – СТОЯ! Пока мы пели, я ходила кругами вокруг нее, а она провожала меня взглядами, которые кричали остановиться. Но я не останавливалась. С легкой улыбкой на лице, она провожала меня взглядом, растерянная, милая, та, к которой хотелось прижаться и защищать ее. «Не моя карусель и мечта не моя», - он всей души, подходя к ней, сажусь перед ней на коленки, заглядывая в ее личико, улыбающееся, искреннее, настоящее. Ее рука мягко касается моей макушки, и теперь в ее прикосновении нет ничего властного, надменного, только щемящая нежность. Я люблю тебя, Юлёк.

- Мы поговорим об этом позже! – Я только слышу его строгий голос, Борис как обычно во время, я даже не вижу его.

Мои глаза закрыты. И едва я открываю их, я вижу лишь Юльку – раскрасневшуюся, глаза блаженные, губы припухшие, все растрепанная, взгляд дикий, возбужденный. Бог ты мой, не хочу видеть даже себя в зеркале. Страшно представить, что там за картина. Волкова только орет вслед ему матом, громко, демонстративно, инстинктивно отпрянув от меня.

- Мудак, гребаный! Дай нам самим разобраться! Сука, блять, приперся! Сука-а-а! – Вопит она, пребывая просто в бешенстве.

А еще пять минут назад все было хорошо. Она подошла ко мне и молча уткнулась в мое плечо, освободив от лямки которое, поцеловала. Затем она перешла к ключицам, шее, подбородку, она целовала мои щеки, и я ощущала себя самым счастливым человеком на земле. Неужели это преступление? С каких пор? Неужто с тех самых, когда она нашла мои губы своими губами? Они распахнуты, бесстыже, свои, родные, целуют друг друга, не думаю ни о чем, а тем более о том, что может войти этот придурок. Какого хера? «Поговорим позже!», - крутится в моей голове, крутится на моих губах, которые еще помнят ее прикосновения. Я молчу, а она лишь сердито, нет просто в бешенстве, орет что-то на Ренского. И я полностью поддерживаю ее. Мы не сделали ничего криминального! Ничего! Мы просто хотим быть счастливыми!!! Почему это так плохо?! Почему мы не имеет право на счастье, почему мы не можем быть вместе? Кто навязал всем эту чушь? А не мы ли несколько лет назад опровергали границы и рамки, не мы ли делали тоже самое – целовались, только на сцене, грязно, неправдоподобно, не чувствуя ничего. Так какая теперь к черту разница? Что изменится от того, что она поцелует меня? Что изменится от того, что я поцелую ее?

Изменилось правда. Мы влюбились. Надо же, какими идиотками надо было быть, чтобы влюбиться друг в друга. До сих пор понять не могу. КАК такое могло произойти?

Наш разговор с Ренским все же состоялся. Я могла предположить себе все что угодно, но только не это! Не это! Все сошли с ума!!!

Опять приехали в какое-то кафе, в котором почти никого не было. В такое то время? Заказали по салату и чаю, стали ждать. Чего? Сами не понимали, но все молчали. Боря выглядел, как обычно, странным и отстраненным от жизни. Будто не он позвал нас сюда, будто не он хотел начать нести чушь, будто не он… Но все дело было как раз в нем! Сукин сын! И впервые за долгое время мне стало по-настоящему страшно. Он стало зевнул и тогда будто ожил, кидая взгляды то с меня на Юлю, то с Юли на меня. Мы с ней сидели на безопасном расстоянии друг от друга, даже не пересматриваясь, даже не держа руки друг друга, но он будто что-то улавливал между нами. Ток! Ток это, Боря! Хотелось мне сказать ему, но я промолчала. Покористой овце лучше молчать, ей можно проклинать про себя, но чтобы сказать в слух – не дай Бог! Свернут шею, надломят лапк и вспоминай, как звали!

Дата добавления: 2015-08-17