Или.. уже полноценная 1 глава. 43 страница

- Ну что ты на нас смотришь, как на преступниц? У нее всего лишь заклинила молния на джинсах!

- Я так и понял… - Промямлил он, не привыкший, по всей видимости, к таким картинам, с нами в главной роли.

- А твоя статья – полное говно. – Вставила свое слово Волкова.

- Она не моя.

- Да похер, она – говно. – Еще раз повторилась моя девочка. – Пошли, Лен.

Из кабинки мы вышли абсолютно серьезными, но едва сели на свои места – нас прорвало от смеха.

- Ты видела его лицо? – Гоготала Волкова, прикрывая рот. – Видела? Я боялась, что он упадет от неожиданности.

- Нельзя так людей шокировать!

- Нельзя, он сам себя шокировал! – Верещала она, хватаясь за край моего свитера. – Теперь он подумает, что это правда.

- Боря умный, он не подумает…

- А по-моему уже подумал! Нет, ну надо же. В такой-то момент подловить, это нужно быть мастером!

- Он успокоится. – Улыбнулась я ей. – Вот увидишь, просто, он не Ваня, и не привык такое наблюдать.

- Мы бы ему еще не такой показали. – Присвистывает она и начинает мечтать…

Мне остается только наблюдать за ее спокойным, беззаботным выражением лица, прикрытыми ресницами, и за губами, уголки которых потянулись вверх. Мечтает все, фантазерка…

-59-

Иногда я искренне не понимаю – зачем мне все это?

И я молчу, долго и упорно молчу, обдумывая ответ на свой вопрос. Ответ самой же себе. Я стараюсь найти оправдания, причины для чего все это мне нужно. Я ищу их часами, днями, неделями, месяцами, но сейчас прошли уже года. А ответа у меня так и не появилось. Наверное, только обреченность – может сойти за оправдание моего молчания. Оправдываться перед самой собой – такая глупость.

Иногда я не понимаю – зачем я здесь?

Я спрашиваю себя об этом, сидя на каких-то переговорах во Франции, где ничего не понимаю из их речи. Я спрашиваю себя об этом, во время того, как после аэропорта в Германии, мы едем в какой-то русский ресторан. Я спрашиваю себя об этом во время выступления на какой-то премии, которая мне даром не нужна. Я совсем не понимаю – зачем я здесь?

Прошло столько лет, а ничего не изменилось. Изменилось – все.

Она никогда не любила меня, и вряд ли бы полюбила, если бы не 2006 год. Если бы не ностальгия. Ностальгия – имена та причина, которую я привязываю к ней, когда она ведет себя так, будто любит меня. И «будто» - это самое точное определение, которое я могла бы дать ей. «Знаешь, я теряю свободу, когда теряю тебя», - сказала как-то я ей, совсем по глупости, забыв об осторожности и о том, что любить сильней от этого она меня не станет. Всему свое время и место в жизни.

Странно, а я ведь и в правду соскучилась. Разве такое могло случиться? Наверное, да. Это ведь я, а я – не ты. Ты никогда не жила прошлым, бесспорно держась за Ванькину фразу, бесспорно держась за его привычки, и ты, собственно как и он, жила только настоящим. Было ли это хорошо – судить не мне, но единственное, что не давало мне покоя, так это то, что ты никогда и ни о чем не думала, то что было в прошлом, и ты никогда не бы не смогла скучать. Такие глупые и банальные вещи ужасно расстраивали меня.

Вряд ли она могла любить меня, даже когда-нибудь, временами, пусть совсем не долго, но любить. Хотя смогла бы, если бы захотела. Но видимо, это было не в ее правилах, не в ее желаниях и стремлениях. Любила ее я и это было более, чем очевидно. Ведь, если судить по определению Вани – любить это отдавать больше, чем принимать. А разве я хоть раз в жизни брала у нее больше, чем отдавала?

Но еще больше меня удивляет то, что она со мной.

До сих пор. Это говорит о многом. Меня удивляет то, что она по-прежнему обнимает меня, может она просто хочет чувствовать себя любимой? Кто, как не я может проявить это. Странно, что она еще со мной, и совсем не странно, что я с ней. Прошло уже больше полугода с тех пор, как начался наш промо-тур заграницей. Теперь концерты начались и в России с Украиной. Наконец-таки мы увидим и наших, родных фанатов. Зарубеж – это хорошо, но важно и не забывать о том, где тебя изначально полюбили, где хватались за края твоих юбок и пускали слюни на мокрые блузки.

Концерты – это всего лишь формальности, нюансы в наших отношениях, где позволено практически все. Концерты – это всего лишь предлог быть к ней ближе, чувствовать ее любовь, ее привязку к себе, ее зависимость от себя, чувствовать себя нужной, чувствовать себя любимой. И хотя бы на это время и становилась абсолютно счастливой. Я любила ее и вне сцены, как и она меня, любила душой, и никакой физиологии в этом не было. И не много было быть, после всего урагана наших отношений за эти 7 лет, после смятых простыней и тел друг друга, после изучения родинок и подсчетов веснушек, после теплого, мирного утреннего дыхания в шею, после наших посиделок на крыше Ваниного дома, после того, как мы выглянули из часов Поднебесной, после чаепития у нее, у меня, где угодно, после того, как мы искренне полюбили друг друга, привыкли к присутствию друг друга в жизни.

«Знаешь, а я ведь и вправду могла бы влюбиться в нее, если еще не сделала этого. Но и в это я угораздила вляпаться. Странно, что до сих пор я не могу никому в этом признаться, разве что тебе – мой дорогой дневник. По крайней мере, я перестала врать себе и слепо уверять себя в том, что этой пройдет, что это самовнушение, что это всего лишь привычка, что это в конце концов приказ Вани – любить ее. Но все ведь не так? Да кто теперь меня поймет? Кроме тебя, да меня. Ты-то понятно – промолчишь, тебе вообще все равно. Себе я перестала врать, хотя не думаю, что смогу понять саму же себя, но это не так важно, главное – я перестала врать себе. А остальные? А какое остальным дело? Они не поймут меня, в этом я полностью и абсолютно уверена. Рассказать об этом родителям, поделиться переживаниями? Чтобы мама схватилась за сердце и со слезами на глазах смотрела на меня? Чтобы она повторила свою старую опаску «Смотри не заиграйся», в итоге она сказала бы одно – «Вы все равно не можете быть вместе», и она бы была права. Черт возьми! Вот хрень, она и правда была бы права, но это ведь можно было бы тоже отнести к нюансам? Сказать об этом Боре? А какое ему дело? Кто он вообще такой? Он даже не Ваня, да и я не доверяю ему больше, чем Ване. Боря – это Боря, человек считающий деньги и никогда не веривший в историю двух лесбиянок. Помню его старые высказывания про нас с Юлькой, когда мы только начинали петь: «Ну что? Как дела у вас? Все еще лесбиянитесь? Ну что ж, главное, чтобы прибыльно было. Все на продажу, людей не ебет, что у вас там, на душе!», и он был прав. Вот хрень! Но даже это я могла бы отнести к нюансам, при огромном желании – неприменно смогла бы. И в конце концов, исказать об этом Юльке? Эта мысль, в отличии от остальных, заставляет меня мелко трястись, волноваться, эта мысль заставляет меня перечеркнуть все. А я так боюсь всего нового, я боюсь оставлять прошлое, меня все вокруг. Ведь даже если бы я сказала, в любом случае все поменялось. Ответила бы она мне взимностью или нет, - все бы поменялось. Сказать Юльке об этом не предоставлялось возможным, это было за гранью реальности, за гранью моего понимания и моей смелости. Сказать ей, - означало бы отдаться ей без остатка, и так и остаться ее тайной поклонницей, которая восхищенно наблюдает за своей любимицей, ловит ее фразы губами, ее дыхание несмелым подбородком, ее руки своей шеей. И больше всего моя шея боится ее рук, тех, которым ничего не стоит, как передавить все дыхательные пути, пережать мое белоснежное горло и спокойно, с ледяным взглядом, дать мне умереть. Сложить лапки и умереть. Не думаю, что она смогла бы понять меня, искренне понять. Даже не смотря на то, что я – всего лишь отражение ее. Потому что это всего лишь метафора, - как сказал бы Ваня. Жаль, что он не видит меня сейчас, жаль, что он не читает мои мысли. Вот хрень! А может… может, и вправду рассказать все ему? Ему – не так сложно, и я знаю, что он поймет. Меня волнует лишь одно – от его травы соображает он туго. Это единственное, что меня напрягает. Черт! Черт бы побрал мои мысли! Я так и никогда не смогу рассказать ей обо всем. Она не поняла бы меня. И она бы никогда не смогла полюбить меня так же, как я ее.! Она идет…»

- Ты чего не спишь? – Тут же захлопываю я свой дневник, и поворачиваюсь к ней лицом.

Она, как никто другой, умел прерывать романтические, умиротворенные моменты, полные трепета и надежд, она даже переплюнула Ваню и Ленчика, даже сам Борис не мог соревноваться с ней. Даже Борис. Он как никто умел выбирать подходящие моменты, чтобы нарушить гармонию нашего с Юлькой мира. Нашего с Юлькой – не его. Он всегда мог найти нужную секунду, чтобы разорвать наши объятия, наши цепляющиеся друг за друга руки, иногда мне казалось, что он не хотел, чтобы мы любили друг друга. Но такого не могло было быть по определению. Так или иначе, в наших сердцах остались те моменты жизни, которые не исчезнут никогда. Никогда в жизни он не сможет стереть, забрать, своровать, одолжить, попросить забыть – эти моменты. Ведь они так же бесценны, как и картина «Джоконда» Леонардо да Винчи, как «Черный квадрат» Малевича, как собор Парижской Богоматери, как собор Святой Софии, как Византийский храм Святой Софии, как Колизей, как Парфенон – есть много похожих вещей, которые так или иначе не заменимы. Так же, как и наши воспоминания.

Наверное, она не заметила моего маневра, и стыдливо прячущуюся за спину тетрадь, или сделала вид, что не заметила, во всяком случае, девчонка не сдвинулась с места и, потирая руками лицо, ответила:

- Не могу че-то заснуть. – Бормочет та, в то время как я откладываю свой стыдливый дневник куда-то назад. – Не могу заснуть… что ты тут делаешь?

- Да ничего. – Может мне все-таки удастся обвести ее вокруг пальца? – Просто сижу.

- Да ладно, что? – Она не так проста, она не глупа. Совсем не глупа, не то что я – блондинистая овца, не то что я со своим стыдливым дневником, где несмело и девственно покоятся мои мысли, в самой глубине, в самых потаенных страничках, можно найти что-то смелое, но ей об этом никогда не узнать. – Это секрет? У тебя от меня есть секреты? – Она знала что спросить, улыбаясь мне улыбкой строптивой овцы, хотя овцой она совсем не выглядела.

Разве что овцой в волчьей шкуре. Если только так, но не иначе.

- Дневник пишу. – Неизвестно почему я продаю ей свои откровения с потрохами, глупая блондинистая овца способна только на это. На это беспомощное, притихшее заявление, которое сможет разрушить даже ее ухмылка, даже ее задиристый, игривый смех, даже ее ледовые глаза, даже ее подрагивающий от интереса подбородок. И мне ничего не остается, кроме того, как продать ей свои откровения, в конце концов, я всего лишь говорю ей о том, что делаю здесь.

- О, дай почитать! – Она не так глупа, как мне казалось минуту назад, она не так наивна, она прекрасно знает, что нужно сказать, и что ответить на мой пристыженный, скромным, потаенным дневником, ответ. Она знает все, что знаю я, и даже больше. Но это ведь не повод…

- Ты же знаешь… - Я делаю слабую попытку противиться ей, прекрасно зная, что сегодня она не настойчива. Всего лишь просит. – Ты же знаешь, зачем тогда просишь?

- Знаю, ты не даешь его никому читать. – Улыбаясь, она продает мне мои же секреты без зазрений совести.

Улыбаясь, она просит меня не сердиться, но в глубине души я знаю – это еще не конец, она не отступает. Ведь ей, как никому, хочется прочитать все, что я пишу. Узнать о том, как я люблю ее. Прочитать записи, которые останутся только записями, из них не напишут книгу, из них никогда не процитируют меня. А рукописи, к великому моему сожалению, не горят! То-то тебе, глупая податливая овца! Например, ей бы было очень интересно почитать мои впечатления после концерта в Японии в 2003, после нашей первой ночи. Я знаю, что она отдала бы все, лишь бы прочесть это, лишь бы почитать мои самые сокровенные мысли и желания в этом дневнике.

- Да.

- Но я же не все. - Она коротка, но не холодна со мной, она все еще миролюбиво улыбается, зная, что я таю под ее натиском.

И никакие чертовы дневники тут не причем. А все потому что я – глупая блондинистая овца, блеющая от ее самоуверенного подбородка, самоуверенных скул, самоуверенных глаз и наглых, как никогда, самоуверенных губ. – Я же не все, Ленок, это же я… Юля!

- Не все. – Потоптавшись в глубине своего рта, мой язык все же произнес это, будто пробуя фразу на вкус. Странную, кисло-сладкую, с разными приправами и неведомыми ингредиентами, с тем, что положено испробовать только мне. Только ей.

- Так что? – Она не сдается, и ее язык тоже. Такие, как она – не сдаются, и эти блюда для нее раз плюнуть, для таких, как она готовят еще оригинальней. Ну куда же мне до нее? Глупой блондинистой овце…

- Не. – Я отрицательно киваю головой, уверенно наблюдая за дерзкими кудрями. – Нет, Юль, я не могу.

- А когда-нибудь? – Она никогда не оставляет мне выбора…

- Когда-нибудь дам. – Я никогда не оставляю себе выбора, беспробудно повинуясь ее бархатному, убаюкивающему голосу.

- Честно? – Шепчут ее губы моему подбородку, застывая около него?

- Наверное. – Шепчут мои губы, боязнено пятясь назад, инстинктивно прикрыв глаза, инстинктивно поджав ноги, поджав хвост, забившись в дальний темный угол.

- Может, все-таки спать? – Видя мои колебания, она отступает, и уступает место податливой овце, глупой и блондинистой, разрешая ей дышать, разрешая любить себя. – Уже поздно, завтра трудный день. Давай, пойдем спать?

А что мне еще остается? И я, с замиранием предательского сердца, продолжаю любить ее, наблюдая за тем, как ее спекшиеся губы отстраняются от моего трусливого подбородка, наблюдая, как ее глаза нежно скользят по моему лицу, как ее пальцы невидимо касаются очертания моих скул, щек, губ, заставляя их снова и снова пятится назад. А что мне еще остается делать? Как любить ее…

- Да сейчас. – Я быстро киваю ей головой, убегая, от ее губ, стремясь убежать взглядом туда, где нет ее.

- Я жду тебя.

- Да. – Выдыхаю я, глядя на ее удаляющуюся спокойную спину. - Я скоро буду.

Теперь я смело могу считать себя героем, а все потому, что дружить, когда любишь – настоящий подвиг. Хотя я не могу точно назвать это любовью, это острое, пограничное и опасное чувство. Как по лезвию ножа. Это тонкая, почти смертельная грань, между дружбой и запретной любовью. Иного определения для этой головной боли я не могу найти. Иногда мне кажется, что Юлька тоже страдает этим. Странно, но я не вижу другого выхода из нашей ситуации, кроме как этой недолюбви, передружбы и постоянной головной боли. И всегда в голове один и тот же вопрос: «Ну и как эта херня называется? Ну и как мне от этого избавится?» За последнее время я настолько запуталась в своих чувствах, что просто и тупо боюсь сорваться, окончательно потонув в своих проблемах. А мои проблемы, как известно, никого не волнуют. Только ночью я могу забыть обо всем, хотя это чувство любви обостряется еще сильнее, просто нужно успеть заснуть, не рассказав об этой головной боли Волковой.

Волкова лежит со мной рядом, накрывшись теплым одеялом, и терпеливо молчит, пока меня накроет ностальгией и я смогу позволить себе поговорить о чем-то. Обычно, такие разговоры не касались древнегреческих философов, размножения растений, картин 19 века, великих летчиков, мировой войны, пробок в Москве, ее собаки и многого другого. Обычно, такие разговоры имели пространственный, почти бесполезный, характер, который так любил наш Ваня, которого больше нет. И его пространственных разговором тоже нет. Только наши псевдосумасшедшие мысли и их продолжения. Сегодня она была еще терпеливей, чем обычно, и спустя полчаса могла смело ликовать.

- Как ты думаешь кто мы? – Начала я, и сама же в первую секунду испугалась своего вопроса.

Это соскочила с моего языка случайно, будто огромная ледяная глыба разбилась об Титаник – неожиданно, смертельно. Я сама же испугалась, и этот ужас сковал мое горло. Немой крик стоял в своих глазах, которые удивленно расширились и уставились на Юльку. Она молча наблюдала за мной, с таким же ужасом в глазах.

- Кто мы? – Тихо повторяет она, пробуя новую фразу, новое блюдо с примитивными специями от меня. – Наверное…

- Я иногда очень скучаю по тебе. – Шепчу я, закрыв глаза, чтобы будучи безумно влюбленной в нее, не видеть ее реакции.

- Наверное, мы невинные любовники… - Она улыбается, я вижу это сквозь узкую щель глаз. – Тебе нравится это определение?

- Невинные любовники. – Пробую я ее блюдо, более изощренное, развратное. – Это даже лучше, чем мое определение.

- Какое? – Она оживляется и с интересом наблюдает за мной.

- Прирученные подруги, сестры… на твой выбор.

- Почему прирученные?

- Нас приручили. Одомашнили, как котят. Что ты, что я – были бы дикими, а тут Ваня, молодец, постарался.

Она засмеялась, и я тут же подхватила ее смех.

- Почему мы невинные любовники? – Спрашиваю я, спустя минут десять.

Этот вопрос витает в моей голове, обдумывая всевозможные варианты и ответы. Но ответов у меня так и не появилось. Только догадки, но разве они могут сравнится с догадками и ответами Юльки? Ведь она придумала это определение, ей и решать, почему мы любовники? Да еще и невинные? Может, она чувствует тоже самое, что я и – недолюбовь и непередружбу? Может, я не одна такая сумасшедшая? Надеюсь, что именно так все и есть.

- Это было бы слишком просто, если бы я сказала тебе об этом сама. – Воркует девчонка, отворачиваясь от меня с загадочной улыбкой. – Подумай сама, Ленок…

- Но я…, - тихо и возмущенно протягиваю я, но она обрывает меня.

- У тебя целая ночь впереди…

Вся ночь, весь день, целая неделя, целая жизнь впереди, чтобы задуматься о том, почему мы невинные любовники? Наверное, в ту самую ночь, стоило сказать ей опровержение ее теории, ее фразы, сломать ее, обезоружить своей победной фразой, которая всегда осталась выигрышной, она была джокером, шагом и матом, она не могла проиграть по определению. Тогда, в ту самую ночь, я должна была огорчить ее и сказать правда – мы не невинные любовники, а ничьи. Мы никогда и никому не принадлежим, проживаем в вакууме, в своем теле, со своими мыслями, запирая их на самые крепкие замки, мы живем по своими мыслями в голове, скрывая их от окружающий, со своими моралями, теориями, фразами, воспоминаниями, со своими тараканами в голове, со своей правдой и неправдой, со своей философией и никого не волнует, что там и кого так или не так. Мы ничьи. Каждый сам по себе ничей. Сам по себе. И так каждый человек на земле. Странно, почему я не сказала ей тогда? Потому что думала над любовниками целую ночь, но так ни к чему и не пришла…

Время никогда не стояло на месте, и теперь я убедилась в этом еще больше. Наши выступления были яркими, живыми, полными энергетики, и незабываемыми для фанатов. И снова выходя на сцену, я без конца растворялась в ней, забывая о всех рамках, я просто хотела любить ее, я просто хотела, чтобы она любила меня, и чтобы не было никаких границ, которые могли бы разрушить нашу тонкую нить, связывающую нас. Теперь мы были единым целым, не Юля и Лена, а громким, фантастическим проектом – Тату, где прежде всего даже не сама музыка, не тексты, не шоу, а чувства. Я нужно быть полным придурком, чтобы не понять это, чтобы не увидеть. Просто нужно было видеть, какие мы на сцене, как мы общаемся друг с другом, сквозь строчки в песнях, сквозь музыку, сквозь проигрыша в Ничьей. Она ходит вокруг меня, улыбается, всем своим видом показывая, ту самую тонкую, секретную нить, грань между дружбой и любовью. Она обнимает меня, как можно ласковей, нежнее, будто боится, что я растаю в ее объятиях, боится, что я испарюсь, убегу, оттолкну ее. Но я никогда бы не смогла оттолкнуть ее, самое большое на что я способна – в ответ прижать ее к себе, уткнуться носом в пульсирующие ключицы, в волнительную тонкую шею, в ее скулы, зарыться в ее волосы, целовать ее подбородок, висок, щеки, каждую частичку ее тела. Не грязно, не пошло, не наигранно, не по приказу, а потому, что мне хочется! Мне хочется! Вот хрень! Я так скучаю по ней. Скучаю каждую минуту, секунду, даже когда нахожусь рядом с ней. И ничего не могу с этим поделать. На концертах она позволяет мне все, но я не позволяю себе почти ничего. Практически все песни мы ходим за руки, боясь упустить друг друга. Практически все песни мы не выпускаем из вида глаза друг друга, боясь потеряться среди огромного зала, среди взглядов фанатов. И мне совсем все равно кто и что думает об этом, хотя все же большинство поддерживают нас, а некоторые думают, что история повторяется, и мы снова играем во все это. Только зачем? Зачем? Кому нам теперь врать?

По крайней мере, я давно перестала врать, хотя бы себе…

Мы отыграли очередной концерт и после этого завалились в какой-то ресторан. Ресторан, как ресторан – ничего примечательного. Борис заказал неплохой банкет, где мы могли хорошо расслабиться. И расслабиться получилось, как не удавалось уже давно. Все было в самом разгаре, народ вокруг нас смеялся и веселился, обсуждая какие-то новости, вспоминая забавные ситуации с наших гастролей. Мы с Волковой не были исключением, и поэтому быстро влились в всеобщую радость и веселье.

- Ребят, кажется, у нас закончилось вино! – Кажется, Свен, заметил это, глупо улыбаясь. – Борис! Что делать?

Боря глупо хохотнул и махнул рукой, мол хватит вам пить, но Свен видимо не хотел сдаваться, поэтому кинул взгляд на Троя.

- Доставай, чего сидишь, скромничаешь?

Парень быстро вынудил откуда-то бутылку чего-то.

- Это у тебя что? – Поинтересовалась оживленная Волкова, отвлекаясь от посторонних разговоров.

- Мамина штука…

- Чего? Лен! – Она дерганула меня за ворот.

- Мама ему что-то дала. – Засмеялась я, впиваясь взглядом в бутылку. – Трой, че за штука такая?

- Типа… вашей настойки! – Он улыбнулся и поставил бутылку на стол. – Угощайтесь, моя мама делает это очень круто…

- Ай лав ю, - моя девочка расплывается в улыбке и посылает ему воздушный поцелуй, - лав ю, Трой! Лен, видишь, не все так плохо!

- Да мне вообще все равно. – Честно признаюсь я, ведь я еще не настолько пьяна, в отличии от Волковой. – Борь, не спи!

Ренский резко дернулся и открыл глаза. Похоже, ему было вообще на все наплевать, поэтому он нашел самое время поспать. Ну и пусть.

- Хэй, ты чего нахмурился? – Трой пнул Свена в плечо и добродушно оскалил зубы. – Подумаешь, вино закончилось!

- После того раза, я боюсь пить то, что делала твоя мать. – Он грустно отвернулся, наигранно грустно, прикрывая лицо рукой, чтобы не заржать.

- О чем он? – Вмешалась я в разговор. – Что за тот раз?

- Моя мама… - Начал было рассказывать Трой, но Свен перебил его и снова повернулся к нам с грустной, депрессивной физиономией.

- Его мама в прошлый раз тоже приготовила что-то типа настойки. Так я после того раза блевал, как скотина. - Он резко поднес кулак к лицу Троя, угрожая ему. – Так что теперь…

- Все норма-ально! – Протягивает тот. – Эта вещь проверенная! Так что не ссы.

- Хватит пиздеть! – Недовольно сипит Волкова и подтягивает к себе бутылку. – Наливайте уже!

- Тш, видишь, Джулия злится уже! – Трой добродушно улыбается Свену. – Давай, налью даме!

Он ловко выбивает у нее бутылку и наполняет ее рюмку до края.

- Фак, стоп! – Она выхватывает у него рюмку и подносит к себе.

Разлив себе настойку, Свен поворачивается ко мне.

- Будешь, Лена? Совсем немного…

- Немного только. – Соглашаюсь я, примирительно протягиваю свою рюмку. – Совсем немного…

Парни подливают и мне. Кто-то хотел было спросить Борю, но его спрашивать бесполезно – он уже беспробудно спит на столе. Ну и черт с ним! Мы выпиваем за любовь, и снова начинаем над чем-то ржать, кто над чем – я уже туго соображаю. Главное, что весело. Проходит несколько часов, и моя голова, кажется, растворяется в алкогольной жидкости, там же и растворяется мое самообладание. Волкова, облокотившись на меня, флиртует со всеми по очереди, на меня похоже ей все равно. Но мне всего лишь кажется, она поворачивается ко мне и спрашивает:

- Ленок, ты чего совсем пригрустила?

- Просто устала. – Тихо произношу я. – И до одурения напилась…

- Ну чего ты? – Она мягко касается моего подбородка. – Мы скоро поедем в гостиницу…

- Да, знаю. Скоро поедем. – Смеюсь я, глядя на Свена с Троем, которые дурачатся. – Кажется, они совсем забыли про нас.

- Кажется, да. – Кивает она, глядя на них.

Она опускает свою руку мне на колено, медленно продвигая ее вверх.

- Что ты делаешь? – Пьяно улыбаюсь я ей, заранее зная ответ.

- Дурачусь! – Она смеется, убирая руку. – Ты даже не напряглась, странно…

- А чего мне напрягаться? Ты же не в штаны мне рукой лезешь!

Она улыбаясь, без всяких зазрений совести, начинает расстегивать мне штаны. Я только смеюсь, зная, что они чего не сделает. И я права. Видя, что я не сопротивляюсь, она улыбается и отстраняется.

- Опа, Свен, смотри! – Трой тыкает на нас пальцем. – Тату опять за старое? Да, девочки?

- Конечно! Так скучаем по старым временам! – Отвечаю я, хватая Волкову за грудь.

- Ничего не меняется! – Подмигивает нас Свен. – Ты нам Волкову не передашь?

- Еще чего! – Недовольно сиплю я, притягивая свою девочку ко мне ближе.

- Какая ты у меня собственница! – Смеется Волкова, обнимая меня за шею. – Ревнуешь?

- Нет, конечно.

- Че, правда не ревнуешь? – Она так близко ко мне, смотрит на мои губы, вымокшие в алкоголе, а я смотрю на ее губы, и понимаю, что совсем сошла с ума. – А я-то так свято верила в нашу любовь!

- Ты посмотри, как Ленка на нее смотрит! – Шепчет Трой Свену, но так громко, что я все слышу.

- Да ладно вам! – Смеюсь я, отводя от моей девочки взгляд. – Ревнуете?

- Ага. – Хором говорят они, и я чувствую, как Юлька целует меня в подбородок, а потом чуть ниже моей губы.

Слышу, как упоительно загудели ребята. Ну и что.

- Ладно, так, нам пора ехать в гостиницу! – Неожиданно вскакивает Волкова, и начинает будить Бориса, который мирно покоится на столе, посапывая.

Все почти тут же начинают собираться, суетиться на пьяную голову. Через час мы были на месте.

Перед тем, как разойтись, я случайно наткнулась на Свена и Волкову. Они стояли в конце коридора на этаже и о чем-то разговаривали. О чем я не слышала, но по их поведению можно было понять, что то ли она, то ли он заигрывает с ней. В конце концов, моя девочка, сама подошла к нему вплотную и накрыла его губы своими. В ответ он притянул ее к себе за талию и поцеловал в ответ. Все это длилось не так долго, но мне хватило времени, чтобы заметить это, чтобы вскипеть и уйти в номер, оставив их со своими мыслями.

Как бы мне не хотелось думать и вспоминать об этом, но Свен всегда не был мне безразличен…

И если мне не изменяет память – Юля тоже.

-60-

- Свен! Эй, Свен, где ты застрял? – Кричит Волкова, развалившись на постели.

До белизны пошлой, открахмаленные покрывала так и манят заляпать их чем-нибудь эротически липким, наполнить их стонами и запахом страсти. Странно, именно такими были все чистые, накрахмаленные и идеально выглаженные покрывала в гостиничных номерах. Странно, именно для этого, как мне казалось, и нужны гостиницы, чтобы поддаться случайной страсти двух совершенно не случайных людей. Таким страстям поддавались даже мы с Юлькой, в свое время, но поддавались. Не совсем часто, но это того стоило – завалившись в номер, с пошлыми отбеленными одеялами, покрывалами, полотенцами, одноразовыми тапочками (такими же пошло-белыми), со всей стерильной хренью, мы поддавались страсти.

Она кидала меня на кровать, садясь сверху, налегая своим весом, не давай возможности уйти, и потом, будучи понимая мою беспомощность, полностью пользовалась мною. Целовала, как ей хотелось. Обнимала, как ей хотелось. Ласкала, как можно изощренней. Любила, как могла. И во всем виноваты эти гостиницы. Какой черт их придумал?

Вот хрень.

Но в этот раз она звала не меня. В этот раз вторую половину кровати занимал Свен. Свен – наш клавишник, голова и мозг музыкантов, серьезный парень, самый спокойный из всех, да и просто красавчик. Волкова не то чтобы на него запала, вовсе нет, но зная ее, я могла смело предположить о том, чего в жизни ей не хватает… Тем более, что она всегда была нимфоманкой. А он… Может, и ему стало интересно: а какого это – переспать с черненькой? В те самые минуты я готова была оторвать себе голову, а все потому, что мне нравится он – мне нравилась она. Черт бы их побрал!

- Где тебя черт носит? – Волкова снова выкрикнула с кровати, приподняв голову, чтобы убедится в том, что Свен уже где-то рядом.

- Извини, русские гостиницы совсем не рассчитаны на иностранцев! Странно. – Он озадачено почесал затылок и залез к ней на кровать. – Так что?

- Что? – Она рассмеялась и посмотрела на него с таким видом, мол, а ты чего, паренек, не догадываешься?

- Вы – русские такие забавные! – Он снисходительно улыбнулся, но она не дала ему никуда деться, и в ту же секунду, потянула за его ворот.

Расстояние между нами мгновенно сократилось, и она прерывисто задышала в его пьянящие губы, в его аккуратную бородку, в его немецкое личико, не испорченное морщинами и операциями. Затем приоткрыла глаза и взглянула на него: скромно, почти девственно, взглядом юной соблазнительности. О да, как хорошо она умела управлять своими эмоциями, своим лицом. Огромной привилегией Юльки передо мной было то, что она могла быть кем угодно: юной, неопытной соблазнительницей, коварной женщиной, женой олигарха, девочкой-нимфеточкой, сладкой лесбияночкой, похотливой тварью, безразличной душонкой, холодной, циничной стервой и еще много-много кем. Она могла быть кем угодно, но похоже, затерявшись в этих масках, она забыла – кто она на самом деле.

Дата добавления: 2015-08-17