Или.. уже полноценная 1 глава. 32 страница

- Волкова, ты доиграешься, - задыхаясь от нахлынувшей страсти, говорю я.

Я не даю возможности ответить ей и в следующую секунду вновь целую ее. Жадно, ненасытно, давая ей понять, как я хочу ее. Она отвечает мне с не меньшей страстью. И уже ничего не может помешать мне. Мои руки ловко расстегивают ее джинсы, и я уже не могу ждать.

- Я хочу тебя прямо сейчас…

- Пойдем на кровать, - предлагает она.

- Она далеко, - упираюсь я и толкаю ее на стол, раздвигая ей ноги.

Трясущимися руками, я избавляю ее от джинс и запускаю свои пальцы между ее ног. С ее губ слетает продолжительный стон. Моя вторая рука уже орудует у нее под майкой, играя с ее грудью. Она тяжело дышит и пытается расстегнуть мне штаны.

- Нет уж, дорогуша, - улыбаюсь я ей. – Ты трахалась с кем-то из них целую ночь, а теперь пришел мой черед.

- Нет, я не…, - пытается сказать она, но я затыкаю ей рот своими губами, затем отрываюсь от нее и говорю сама.

- Прекрати врать мне, я слишком хорошо тебя знаю! – Немного начинаю злиться я, и мои движения становятся более резкими и быстрыми.

Волкова цепляется за мою спину, начиная громче и громче стонать.

- Что же ты делаешь?- Спрашивает она, упираясь лбом в мое плечо.

- Я же не хуже их? – Вопросом на вопрос, отвечаю я ей.

- Н-нет…

- Тогда прекрати заигрывать с ними на моих глазах! – Говорю я и отстраняюсь от нее.

- Нет, не сейчас, Лена, пожалуйста… еще немного! – Умоляет она меня и цепляется за меня.

Я довольно улыбаюсь и снова оказываюсь в ней. Теперь я нежна и предельно осторожна. Она такая влажная, что мне сносит крышу. Я сползаю ниже и припадаю губами к ее цветку. Она буквально впивается руками в мои волосы, извиваясь под натиском моих ласк.

- Я люблю тебя, Лена, люблю. – Их последних сил стонет она и бурно кончает.

- Будь хорошей девочкой. – Улыбаюсь я и целую ее в щеку. - Пора бы спать.

Так проходит очередной наш вечер в Поднебесной… все так просто.

Время стремительно и бесследно проходит, в то время, как мы сидим в Поднебесной очередные вечера вместе со всеми. Юля все так же приводит Пашу на студию, в которой ничего не записывают, Ваня все так же крутит свои самокрутки. А я все так же ничего не делаю, почти ничего. Иногда я просматриваю наброски песен, которые могут быть записаны в самых различных местах, даже на туалетной бумаге или, например, на пачке сигарет. И почти ничего не меняется, разве что нежелание Вани записывать альбом все больше раздражает нас.

Он доиграется, докурится своей травы… И его обещаниям уже никто не верит…

И все хорошие люди уходят от Вани.

Лучше никак, но не обратно.

Нас не найдут, нас не изменят, ИМ не достать звезды руками.

Мы убежим, все будет просто, ночь упадет, небо уронит. И пустота на перекрестках и пустота нас не догонит. Не говори им не понятно, только без них, только не мимо. Лучше никак, но не обратно. Только не с ними…

Только не с ними.

- Вау, Лена, поняла? Только не с нами…

Небо уронит ночь на ладони…

-44-

Сложно жить в том городе, где тебя ненавидят. Ненавидят за твое существование, за твой плащ Прадо и джинсы Дольче энд Габана, за то, что утром ты хочешь насладится ярким, теплым солнцем, а не мчатся в подземку, где темно и сыро. Они ненавидят тебя за твои рыжие кудри и веснушки, за твою искреннюю улыбку и всемирную славу. Это всего лишь нюансы, их злит все, вплоть до безобидных цветочников, которые предлагают купить букет роз за 150 рублей. За какие-то жалкие 150 рублей, и мне бы показалось, что весь мир наполнен этими безжалостными идиотами, если бы не то окружение, которое было все эти года со мной. Сколько в моей жизни было этих людей? Гримеры, стилисты, водители, организаторы, корреспонденты, фанаты, инвесторы, дяди, тети (которые выглядят солидно только из-за ужасно дорогих вещей и громких имен их стилистов). Жаль, но я никак не могу привыкнуть ни к одному из них. Но они хотя бы не настолько злят меня и вовсе не ненавидят меня, а напротив – лижут задницу Ване и Ленчику, услуживаются мне, чтобы им заплатили больше. Но они не идиоты, нет. Просто жадность берет свое. Они научились хорошо врать и теперь их лица выглядели максимум правдоподобно, так, что и не подберешься, что опытная ментовская собака не учует что-то неладное. Их холодное, безразличное поведение. Даже собака.

И даже моя, совсем не ментовская собака, не учуяла то, как Юлька мне врет. Или почти врет. И это было совсем неважно, факт в том, что она перешла все границы, и ей было наверняка наплевать на меня и на то, что я чувствую. Она все так же ублажала всех по очереди, все ублажали ее по очереди: Я, Ваня, Паша. И я лучше бы поменяла местами Ваню и Пашу, потому что это ужасно раздражало меня. После меня ее ублажал наш продюсер, хотя в последнее время они часто ссорились и я не исключаю возможности, что они вовсе перестали спать. Хотя это уже не важно. Совсем не важно. Она залетела – это выбило меня из колеи, заставило задыхаться от собственных эмоций, а потом стать такой же холодной и безразличной, как все эти люди, окружавшие меня на протяжении многих лет. Иначе бы – я умерла, а этого допустить никто не мог.

Даже Юля.

Она пришла ко мне поздно вечером. В тот промежуток времени, когда вечер перетекает в ночь, когда я уже готовилась лечь спать. И даже мой пес не учуял того, что она придет. Наверняка к ее запаху привязывался запах ее страстных ночей с Пашей, запах ее будущего ребенка. Она позвонила мне в звонок, как обычно - один раз, как обычно она ненавязчиво проскользнула в мою квартиру, сняла сапоги и слабо улыбнулась.

- Привет. – Почти как всегда прозвучал ее голос. – Мне нужно тебе кое-что рассказать. – Почти как всегда сказала она и, не дождавшись меня, пошла в зал.

Я рассеяно повесила ее куртку и прошла за ней. Она уже сидела на диване и смотрела в одну точку. Почти все как обычно, но было что-то не так. Хотя это не чувствовал пес – это чувствовала я. Задним местом, наверное. Оно у меня очень чувствительное, хотя и не так притягивает неприятности, как Юлькина задница. Но это недоразумение можно было бы исправить, стоило только по-настоящему озаботится этим. Но этим я бы занялась потом.

- Что случилось? – Спросила я, усаживаясь с ней рядом по-турецки. – Ты выглядишь неважно.

- Да, хреново, - протянула она, ничуть не меняясь в лице, ничуть не смотря на меня.

- Так что случилось? – Вновь спросила ее я.

- Я беременна. – Сказала она, как отрезала.

Отрезала мое сердце, мою любовь, мои переживания, страдания. Отрезала все, что можно. Отрезала меня от себя. Она сама отгородила тем самым меня. Она и раньше делала оборот, но сейчас, я чувствовала, что она не захочет это сделать. Да и я бы не позволила ей сделать это… Она беременна. Это звучало, как приговор, как моя обреченность. Как итог нашей недолюбви, недомолвок, недозаработков и недосекса. Нашего чертового неправильного секса. Это рефлекс. Вот мы и доигрались.

Черт, черт, черт.

Не я – она.

Доигралась, допрыгалась. Допрыгалась в чужих кроватях, на чужих членах, с чужими мужиками. И мне становится грустно, и противно, и так, как никогда не было. Я не знаю что говорить. А что вообще говорят в таких ситуациях? «Вау, я так рада за тебя!», «А что теперь ты будешь делать? Как же наша карьера?», «Надеюсь, это был не Ваня, ты же умная девочка. Это все Паша?», «Это будет наш с тобой ребенок! Юлё-ёнок, я так рада за тебя!», «Напрыгалась, идиотка? Ну, и кому ты теперь нужна?», и никакой из этих дурацких вариантов не подходил. А пока я обдумывала ответ, она снова дала о себе знать.

- Лен, ты слышишь? Я беременна.

- Я слышу. – Говорю я сухим голосом и хватаю со стола стакан воды. – И как ты умудрилась? – Глупее вопроса не придумаешь.

- Не знаю, так вышло. – Отвечает она, все еще рассматривая точку.

- Так вышло?

- Да. Мы не думали с Пашей о свадьбе, и он пока не знает об этом.

- Значит, отец ребенка Паша? – Спрашиваю я, хотя мне ничего не интересно.

- Угу, - кивает она. – Лен, я хочу рожать.

- Рожай, конечно.

- А как же наша карьера?

- А что теперь сделаешь? Почему ты думаешь о ней только когда попадаешь в передряги?

- Извини…

- Ничего, ты рожай, я очень рада за тебя. – Слабо улыбаюсь я и обнимаю ее.

По-дружески.

И она чувствует это.

- Ты злишься? – Спрашивает она, хотя ее вопрос не имеет никакого значения.

- Нет, почему я должна злиться? – Отвечаю я, хотя мой ответ не имеет никакого значения.

- Не знаю, мало ли…

- Ты ведь понимаешь, что ничему бы не было продолжения. – Холодно, безразлично (почти), улыбаюсь я ей, - ну, поигрались мы, это бы все равно не могло продолжаться всегда. Этому рано или поздно пришел конец. Концом послужила твоя беременность. По-моему неплохая причина прервать наши… как бы это выразиться… шалости!

- Ты права. – Соглашается она, и я совсем не знаю, говорит она это искренне или нет.

- Ну, видишь, как все хорошо! Тем более нам уже не 16 лет, чтобы заниматься этим. Можно назвать это минутной слабостью…

- … да, минутной слабостью. Только минута что-то затянулась…

- Ты полагаешь? – Поднимаю одну бровь я и вопросительно смотрю на нее.

- Думаю, да. Она вот-вот закончится… - Протягивает она и тянется к моим губам.

Затем целует меня. Коротко, но со всей нежностью, и минутная слабость заканчивается.

- Закончилась?

- Угу. – Кивает она и отстраняется. – Я буду рожать.

- Рожай, - вторю я. – Когда ты скажешь Паше?

- Скоро. – Говорит она и я вспоминаю о Ване, который всегда говорил одно и тоже. – Я думаю он пока не готов, хотя нельзя же постоянно жить в розовых очках!

- Расскажи ему, рано или поздно он все равно узнает.

- Я знаю-знаю, расскажу, чуть позже… Спасибо тебе.

- Было бы за что. – Улыбаюсь я и тяжело вздыхаю.

Никто из этих гримеров, организаторов и стилистов не смог бы так искусно изобразить безразличие, как я. Им бы поучиться.

- Ладно, я пойду.

- Куда? – Совсем перестала соображать я.

- Домой. Меня Паша ждет, я сказала, что заскочу в магазин. – Улыбается она мне и что-то внутри меня сжимается.

Она беременна. Она будет рожать. Она предала меня…

И дома ее ждет Паша…

- В магазин…, - растеряно повторяю я. – Да, хорошо, я провожу тебя.

Она предала меня, - вертится у меня в голове, пока она одевается. Она предала меня, - вертится у меня в голове, когда входная дверь моей квартиры захлопывается. Она предала меня и ушла. И я совсем не злюсь, у меня попусту нет сил на это. Я не могу ненавидеть ее – и это еще больше расстраивает меня.

Так идут дни за днями, целыми сутками съемки. И снова какое-то чувство внутри неизбежности. Юля родит – и это неизбежно. Ваня не будет записывать альбом, он не хочет работать с нами – и это неизбежно. Мы уйдем от него, рано или поздно, но уйдем – и это неизбежно. Не так давно в «Поднебесную» приехала некая певица (псевдопевица с замашками на миллион) NATO, Ваня усердно старался наладить что-то с песнями, альбомом и тут явилось это чудо! Она должна была учить нас петь, очень мило с его стороны, очень мило со стороны всевдопевицы. Однако, интригующий нюанс в реалети-шоу, хоть что-то радовало.

- Надо спеть. – Спокойно сказал Ваня после прослушивания песни «Черджовон», обернувшись ко мне.

- Издеваешься? – Я усмехнулась и скорчилась. – Ты же знаешь, это не мой репертуар. Я люблю «Полчаса», «Ничью»…

- Ну, не твое, так не твое. – Псевдоустало вздохнул он и вышел из помещения вместе с псевдопевицей.

Не очень-то он и расстроился.

- Надо спеть. – Снова спокойно сказал Ваня, теперь уже Юльке.

- Что? – Переспросила она. – Не… не, Вань.

Ее мысли занимали совсем другие дела. Ее будущие роды. И как рассказать об этом Паше. О Шаповалове она уже мало беспокоилась. Да и он не отличался завидным беспокойством и нервотрепкой.

Весь мир любил нас и ждал второго альбома, а Ваня в это время ходил с псевдопевицей и лениво предлагал спеть нам «Черджовон» - восточную песню в западной аранжировке. Забавно, но не более того. Просто ему нужно бросить курить. Об этом ему говорила еще Кипер, пока она была с нами. Пока он не скурил всю свою адекватность. Пока она была с нами… с ним… Ленка. Но об этом предпочитают молчать.

Все, даже я.

Ваня не считал необходимым объяснять замыслы песен, ему было лень. Ему было намного важней и интересней наблюдать за новыми, молодыми артистами, которые так отчаянно вгрызались в глотки друг друга. Как собаки. Как доберманы, например. И мистер-наркоман-Иван с блаженной улыбкой наблюдал за этим. Я давно знала, что его увлекают (а возможно возбуждают) собачьи бои, но не настолько, чтобы забыть о нас. По крайней мере это нечестно! Он совсем отстранился от нас, погружаясь в раздумья.

- Прошлого нет… и будущего тоже нет, - говорил он, потерявшись в собственном настоящем.

И мне становилось его жалко. Так же жалко, как ему умершую собаку на бойнях. Тогда зачем он смотрит на это? Наблюдает. И при этом дико возбуждается. Его возбуждали не только бои, но и женщины, которые курили его самокрутки, детская порнография, слишком глубокие мысли псевдофилософов, которые так же, как и сам Ваня, терялись в своих теориях, его возбуждали некоторые картинки с приторно известного журнала Плейбой (иногда Максим), а еще некоторые проститутки на улицах Лос-Анджелеса (зря время он не терял, но такие девицы были практически исключением из всего списка).

Операторы лихорадочно вращал камеру у лица Вани, однако ее объектив не мог передать мыслей Шаповалова, именно поэтому он – наш гений, потерялся для всех зрителей «Поднебесной». Потерялся, пропал…

Ваня совсем изменился за все эти года, и возможно в этом виноваты наркотики. А что еще сводил людей с ума? Слава, беспомощность, чувство Божества (Ваня иногда страдал этим, но потом все же понял, что это бестолковая вещь), любовь и еще раз любовь, наркотики, секс, гениальность. И вкупе с этим он много-много-много курил, он сходил с ума. По-настоящему. Его речь становилась все более непонятной, мысли нечетки, а идеи все более сумасшедшими. И в этом случае идеи сумасшедших не побеждали.

И теперь, никто не мог объяснить каналу, что долгожданное шоу, не успев начаться, закончилось, а его предчувствие о неизбежном конце, так необходимой каждому режиссеру, стало сбываться. В результате, то, что должно было стать предисловием - закончилось эпилогом в нашей истории. И никто бы не подумал (и не смел подумать о том), что наша история затухнет, так и не успев начаться. Почти не успев.

- Ну будут они петь этот первый альбом. Второго-то у них все равно не будет. Уже никогда! – Помню кто-то сказал это в «Поднебесной», в этом священном месте, и моих надежд совсем не осталось.

-Вань, ты собираешься записывать второй альбом? – Спрашивал кто-то у него.

- Нет.

Тот засмеялся. И Ваня тоже.

- Как нет? Почему?

- Так – нет. Зачем?

- Зачем тогда это шоу?

- Пусть будет. – Махнул рукой Шаповалов и снова засмеялся, откинувшись на спинку дивана.

- Мы не хотим с ним работать! – В последний вечер сказала Юля за нас обеих.

И мы рванули вниз на лифте. В пропасть, в обрыв.

- Без Вани они не повторят этого успеха. Другому продюсеру бессмысленно в них вкладывать… Те «Тату» уже выросли, на них даже юбки и блузки не оденешь, их уже не заставишь целоваться, какой смысл придумывать что-то новое, для готовой, потерявшей срок годности, марки? Какой смысл придумывать что-то новое для «чужих детей»? – Двинул кто-то монолог в студии, когда мы уже оборвались вниз на лифте.

И все показалось настолько обреченным, что даже народ перестал зажигать огни в «Поднебесной», все сидели в темноте и курили. Молча курили, изредка они разговаривали о чем-то непонятном, наверняка не понимая друг друга. «А в космосе сквозняки, короткие праздники»… И все стало так угнетать. Угнетало больше всего то, что пришла пора уходить от «папули», бросить его, как и «мамулю» и остаться сиротам. Вдвоем. И неизвестно, что будет дальше. Это больше всего пугало.

Я уверена, что слов, чтобы описать мое состояние, просто напросто нет. Ни одного. Это был какой-то страх, пронзивший всю душу, страх, сковавший руки и ног, страх, от которого я переставала дышать. Это была ужасная нервотрепка, головная боль и чувство обреченности. Да, именно чувство обреченности, потерянности. И хотелось скулить, выть, плакать, истерить. «Это сон, я проснусь и все будет хорошо. – Уверяла я себя и сама не верила своим словам. – Ваня одумается и вернется за нами». Но Ваня не одумался, он не мог одуматься по определению. От такого количества травы не одумываются. И он не исключение. И мне оставалось только сходить с ума, так же, как сходил с ума он. Мне оставалось бояться, плакать, вспоминать о том, каким он был, каким было все. Как я впервые появилась на этом, мать его, прослушивании. Шаповалов тогда даже костюм напялил. Фиолетовый. И не дольче габановский, и не прадовский, и даже не армани. Да какой там армани, когда у него за душой не было и гроша. Он сидел и изучал меня глазами, улыбался мне и уже тогда, в его (еще не укуренных травой) глазах, я увидела надежду. С того самого дня, он вселил в мое маленькое тельце надежду на светлое будущее и я уже тогда верила ему и, отказываясь от куска сахара в зубах (что было очень странно), бежала за ним, куда он пожелает. А теперь его нет. И уже никогда не будет рядом. И это убийственно больно, это буквально разрывало меня изнутри. Хотя с другой стороны я понимала, что работать с ним у нас уже не получится. Так же, как и не получится носить клетчатые юбки и кристально-белые блузки, так же, как не получится целоваться. И ничего не будет.

Ничего…

Депрессия затягивалась на долгие, невыносимо тяжелые недели. Юля конец рассказала Паше о своей беременности. А Ваня все еще торчал в Поднебесной. Что он там делал? Пришлось ехать к Боре. К давно позабытому Борису, которые вс третил нас с распростертыми объятиями, угостив даже кружкой чая. Он предложил было коньяк, чтобы отпраздновать такое дело (и непонятно чему он радовался), но Юля тут же обломала все его планы.

- Я беременна! – Выпалила она на одном дыхании.

И все его схемы разрушились.

- Мы подождем! – На автомате сказал Борис. – Пока будут работать юристы.

Четкость Босса вызывали доверие. Тогда этого было достаточно. Хаос сменился определенностью и здравомыслием. Это уже что-то.

Но Вани больше нет, и никогда не будет…

Его нет. Нет. И это слово меня убивает…

-45-

Сложно говорить о «Поднебесной» днем, когда романтическое настроение еще не наступило, а вечер плавно не окутал Москву. Ждать, пока из всех домов, из всех окон прорвутся апельсиново-мандариновые фонари, и молодые влюбленные пары загуляют в центре. И это было бы нечестно врать, лгать людям, рассказывая об этом месте совсем без вдохновения и блеска в глазах. Было бы нечестно врать им так умело, как я. Поднебесная – это то место, о котором говорят захватывающим, волнующим шепотом, когда город засыпает, убаюканный зимним вечером, когда машин на трассе становится все меньше и меньше, а люди одиноко шатаются где-то в центре города. Мы стояли в пустой студии, поджидая момент, когда можно будет разговаривать, ибо эту идиллию нарушить было – что совершить преступление. Сегодня все разошлись раньше, чем обычно, но это почти не удивляло. Я привыкла к такому образу жизни, так же как и привыкла к еще некоторым вещам:

- К Юле и Ване;

- К маленьким и не очень маленьким собакам;

- К шерстяному свитеру на голое тело (как меня учила Юлька);

- К запаху травки в Поднебесной;

- К ледяной, безвкусной кока-коле в здешних макдональдсах;

- К собачьему холоду в последнее время;

И это далеко не весь список тех вещей, к которым я привыкла. Но это не плохо, и не хорошо. Это никак.

Юля стояла недалеко от меня, наблюдая за чем-то, глядя в окно. Сегодня и правда все разошлись раньше, но это нисколько не удивляло. Обычно, тусовка в Поднебесной начиналась около девяти вечера, когда подтягивалась основная масса незнакомых мне людей, а дальше, как дело пойдет. Иногда, это заканчивалось утром, иногда следующим днем, а иногда в два часа ночи и вовсе никого не было. Сегодня был как раз из тех дней-исключений, и люди разошлись слишком рано, даже не успев понаблюдать за рассветом.

Рассвет в центре города – слишком романтично для них.

Для них, но не для меня. Волкова упорно пыталась разглядеть что-то в окне, хотя и не обмолвилась ни словом. Но нарушать эту идиллию я не решалась, мне совсем не хотелось быть и без того преступницей. Поэтому, я продолжала все так же сидеть на диване и наблюдать за задумчивой девчонкой. Неожиданно она обернулась и, подойдя ко мне, схватила за руку и потащила к окну.

- Видишь вон те колонны, которые отражаются в окне? Что у потолка самой Поднебесной, - пояснила она и махнула рукой, - никто этого не видит, но эти колонны, глянь сама…

Я стала всматриваться в окно, Где действительно отражались колонны. Белые, холодные, как статуи. Как античные статуи самых прекрасных и грациозных девушек. Они как нельзя хорошо вписывались в интерьер Поднебесной, это сказал бы вам даже дизайнер-самоучка, и на секунду я поймала себя на мысли, что…

- … Кажется, что они подпирают небо? – Предположила я и улыбнулась самой себе.

Своим догадкам.

- Так и есть. – Кивнула Юлька. – Подпирают небо… Знаешь, когда я тут, мне иногда кажется, что весь мир в моих руках!

- Когда на тебя находят минуты просветления? – Иронично спросила я, совсем не со злости.

- Наверное, по-научному это именно так, хрен его знает… - Протянула она и мельком глянула на меня.

- Сегодня в Поднебесной пусто. – Почти во время заметила я. – Классно так, даже не думала, что влюблюсь в это место!

- А где все? Куда так рано смылись?

- Как куда? К Ване!

- К нему? С чего ты взяла? – Девчонка удивленно уставилась на меня, видимо была совсем не в курсе всех дел.

- Да, сказал мне кто-то, уже не помню кто конкретно, - отмахнулась я, давая понять, что это совсем не важно.

- А мы почему не поехали?

- Потому что нас не звали! – Засмеялась я.

- Мы бы могли поехать – задумчиво протянула та и вопросительно посмотрела на меня.

- Тебе что, тут плохо? Не нравится? – Расстроилась я, глядя на расстроенную Волкову.

- Нет, хорошо.

- Видишь, все не так потеряно! – Вздыхаю я и снова смотрю в окно.

Здесь и правда здорово, я привыкла к этому месту всего за несколько недель, пожалуй, это еще один пункт к тому, к чему я быстро привязалась. И это хорошо. Хорошо – наблюдать за закатом с башни под небесами, хорошо – встречать рассвет с башни под небесами.

- Паша должен скоро прилететь из Голландии, - задумчиво протягивает она, растворяясь во мраке студии. – Чай будешь?

- Да? А что он делал там? – Интересуюсь я, не зная о таких событиях, я думала он все эти ночи был с ней. – И чай буду!

- По работе ездил, я не интересовалась особо, - послышался ее голос из темноты. – Чай будешь?

- Вы вместе живете? – Снова не отстаю я с расспросами.

- Иногда, ты же знаешь, для чего тогда спрашиваешь?

- Да ладно…

- Все не так плохо. – Улыбается девчонка, выходя навстречу мне.

- Да? Так где чай? – Почему-то беспокоюсь я.

- Его не будет. Я не хочу, - пожимает плечами она, и я ничему не удивляюсь.

- А чего ты хочешь? – Спрашиваю я, поворачиваясь к ней лицом.

- Тебя. – Тихо отзывается Юля и осторожно стягивает лямку от майки с плеча, прикасаясь губами к оголенному участку кожи. – А ты чего хочешь?

- Тебя. – Вторю я ей и нахожу губами ее губы.

Предрассветная Москва совсем не спит. Солнце нагло прокрадывается через горизонт, заливая теплым и безумно ярким светом всю студию. Мы лежим на диване, напротив нас огромное окно и силуэты окутывает желтая, теплая тень от утреннего солнца. И все так хорошо, я бы лежала так вечность, чувствуя ее теплое тело, ее губы, руки. Зная, что она любит меня.

Поднебесную я запомнила именно такой: тихой, спокойной, умиротворенной, беззаботной (я бы нашла еще много синонимов из своего словарного запаса, но это совсем не требовало того), без лишней суеты, теплую атмосферу, предрассветный пейзаж, романтическая, творческая обстановка. И это переполняло мою душу чем-то радостным и легким. Но я не поминала ее так, как привыкли ее видеть другие: шумные помещения, терпкий запах травы, кто-то постоянно ругается и смеется на обкуренную голову, повсюду грязь, рваные диваны и где только можно стоят пластиковые одноразовые стаканчики с недопитым чаем или пеплом. И все так противно, омерзительно. Но Поднебесная – это место для рая, отдыха, где нужно отдыхать и встречать утреннее наглое солнце, освещающее такие же – наглые, дерзкие наши тела, сливающиеся воедино.

В такой же позе мы и просыпаемся, наши руки и ноги все еще переплетены между собой. Мне совсем не хочется вставать, но делать нечего, скоро начнут подходить первые люди на студию,. И увидят нас такими. И это будет значить, что все нас раскусили, можно было бы сослаться на сценический образ, но это малоподобно реальности. И эти чужие люди совсем никто, чтобы смотреть на нас, а тем более судить. А если бы вошел Ваня… я знаю, точно знаю, какова была бы его реакция: он был сначала опешил, потом улыбнулся самой искренней улыбкой и продолжал смотреть на нас, будто мы его дети. В некотором роде так и есть, но все же от биологических данных еще никто не отказывался, поэтому этот факт можно прискорбно зачеркнуть. Он бы улыбался и думал о том, какой он молодец, что придумал этот проект, раскрутил его. И какие молодцы мы, потому что все стерпелось, слюбилось, и мы безумно полюбили друг друга. И мы не могли жить друг ез друга, и все из-за, мать его, умного Вани, который придерживался той морали, что «прошлого – нет, будущего –тоже нет», но сам же теряется в своем настоящем. Ай да Ваня. А потом бы он неловко откашлявшись, развернулся и скрылся в помещениях Поднебесной, будто ничего и не произошло, будто он не видел наших дерзких обнаженных тел, прижатых друг к другу, будто он не видел наших губ, которые так любят друг друга. Я слишком хорошо знаю его.

Но его больше нет. И он не войдет…

Нет нашего «папочки», нет нашей «мамочки», нет ни Галояна, ни Полиенко. Нет никого. А кто они без нас? Кто мы без них? Эти вопросы так и остаются без ответов, что разрывает меня на куски. А пока нужно было собираться и уходить отсюда…

Плакаты на улицах Москвы с нежно-розовой картинкой «Тату в Поднебесной» срывали, а мы все так же находили в себе силы идти дальше. Работали юристы, работы для нас пока не было, пока все это укладывалось в уме, в делах. И добрый дядя Борис дал нам отдых, в то время, пока он готовился к новому альбому. Наверное, морально. Именно поэтому я решила съездить и отдохнуть в Испанию. В Мадрид, например, почему бы и нет? В последний раз я была в Испании много-много лет назад, и совсем не в Мадриде, и совсем не походящий на него маленький город, который имел только разве что испанское название и разговорный язык. К этому небольшому списку я могла добавить пару ничем не примечательных ресторанов и «Риоху», кроме которой встретить мне ничего не удалось. В итоге6 было решено ехать. Я предупредила всех за день до поездки и двинулась в приключение. В первый же день я поняла – я безумно влюблена в Испанию, в частности в Мадрид. На второй день – что я здесь не одинока, русские люди тоже были. На третий – «Риоха» не такая противная, как много-много лет назад. На четвертый день – какой это красивый город. На пятый – что моя нежно-трогательная душа не стоит рядом с атмосферой Испании. На шестой – что все слишком быстро закончилось.

За это время я бы могла успеть намного больше, чем получилось, но в общем, я осталась довольна. За все это время я успела побывать на крупнейшей площади Пласа-Майор, где здания в стиле барокко величественно располагались по всему периметру, там же находился и памятник Филиппу третьему, о котором я знать не знала, а еще третьему королю. Это место вообще самое оживленное во всем Мадриде, эдакая Красная Площадь в Москве ну или на крайний случай Старый Арбат. Тут полно всяких кафешей и ресторанов, в некоторые я даже успела зайти. За все это время я еще успела посетить площадь Пуэрта-дель-Соль, площади Сибелес и Кановас-дель-Кастильо, бульвар Пасео-дель-Прадо и даже Монастырь Энкарнасьон. Все это настолько интересно, что мне катастрофически не хватало той недели, что дали на поездку. А какие парки в Мадриде, это просто сказка! Мне удалось побывать в парке Ретико, что считается самым крупным в городе. У нас такого не увидишь! И все бы ничего, если бы не тот факт, что пришло время возвращаться домой. И как бы мне не хотелось остаться, надо было ехать…

Мы сидели у Бориса в офисе и обсуждали насущные проблемы, перебирали эскизы текстов. Здесь мы провели весь день и подходило время к завершению сегодняшней работы. Я почему-то вспомнила о классный барах в Мадриде и мне захотелось сходить в какой-нибудь, только в Москве. Жаль, что я совсем ничего тут не знаю, не смотря на то, что живу здесь всю жизнь. Кто бы мог подсказать мне хорошие бары?

- Юль, ты случайно не знаешь в Москве какие-нибудь приличные бары? Чтобы без всяких там приключений посидеть спокойно было можно.

Дата добавления: 2015-08-17